Текст книги "Дочь атамана"
Автор книги: Тата Алатова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глава 07
Гранину не понадобилось много времени, чтобы разобраться в доме, куда его привела причудливая судьба. Или, вернее, причуды великого канцлера.
Все в доме Лядовых вертелось вокруг одной Александры, и каждый его обитатель, от громогласного и шумного атамана до последнего мальчика на побегушках, относился к ней как к непоседливому, но очень любимому ребенку или сестре.
Сама Лядова воспринимала такое положение дел как должное, но не было в ней ни гордыни, ни заносчивости. Она могла сорваться с места, чтобы расцеловать Марфу Марьяновну, отобрать у Груни поднос с чаем и отнести его управляющему или выбежать из дома, чтобы угостить яблоком посыльного.
Александра общалась с поваром или денщиком с той же ласковой веселостью, что и со своей гувернанткой или кормилицей, обожала отца, нисколько его не пугалась и пребывала в полной уверенности, что все в этом мире должно подчиняться ее желаниям.
При этом она не казалось капризной или избалованной, покорно ела невыносимую стряпню Семеновича, была равнодушна к одежде и украшениям и не гнушалась накрыть на стол или поставить самовар.
– Она у меня с шести лет на земле спала, – заметил как-то денщик Гришка, наблюдая в окно, как Лядова лихо спешивается со своей буланой Кары, возвращаясь с верховой прогулки с отцом.
Как-то так повелось, что все домашние повадились приходить в конторку к Гранину, чтобы выпить вместе чаю и поболтать.
Это было некстати: ему стоило больших трудов разобраться в бухгалтерии загородного имения, цифры плохо давались, и голова шла кругом от множества вопросов.
– Отчего же столь суровое воспитание? – рассеянно спросил Гранин, пытаясь сообразить, почему при крайне низких урожаях деревня тратит баснословные суммы на косы, серпы, бороны и сохи. Согласно расходам, там должна обитать целая орда землепашцев, однако куда они девают гречиху, пшеницу, овес или что там еще выращивается?
– А это старого атамана заслуга, – охотно отозвался Гришка. – Александр Васильевич-то над дочерью дышать боялся! Шутка ли: пять лет колыбель Саши Александровны стояла в хозяйской спальне, а папаша вставал по сто раз за ночь, слушая, не перестала ли девочка дышать. Уж такая напасть была! А потом у старого атамана терпение и кончилось. Он выдернул внучку из теплого дома, посадил в седло да и уехал с ней на все лето в степи, на заставы. Александр Васильевич едва с ума не сошел, помчался вдогонку, но осенью Саша Александровна вернулась румяной, загорелой и крепкой. Так и повелось.
– Обо мне сплетничаете? – весело спросила Лядова от порога.
Она была все еще в костюме для верховой езды, румяная после прогулки, растрепанная и хорошенькая.
Гранин отметил про себя, что в его любовании нет ничего низменного, свойственного обычно мужчинам при взгляде на красивую девушку. С таким же умилением он мог бы радоваться очаровательному щенку или ребенку.
Молодость не может вернуться по щелчку цыганских пальцев, с неожиданной печалью подумал он. Изменилось только бренное тело, но не душа.
– Ты оставь нас, голубчик, – с нежной улыбкой попросила Александра Гришку, – мне с Михаилом Алексеевичем поговорить надо. Да и Марфа Марьяновна тебя ищет.
– Опять, значит, тюки таскать, – вздохнул денщик и неохотно убрался, притворив за собой дверь.
– Михаил Алексеевич, – Лядова села на его место, устроила подбородок на ладонях и уставилась на Гранина внимательным и лукавым взглядом. От нее пахло морозом, молоком и лошадьми. – А вы можете посчитать для меня? Если мне нужно пять платьев по восемнадцать рублей и четыре по тридцать пять, то сколько денег мне итого просить у папеньки?
– Это какой-то экзамен, Александра Александровна? – удивился Гранин. – Разве же можно пошить платье за такие деньги?
– Экзамен, который вы провалили, – подтвердила она с удовольствием. – Я ведь за вами наблюдала, Михаил Алексеевич, и догадалась, что вы к счетам непривычны.
– Совершенно непривычен, – со вздохом признался Гранин, испытывая одновременно облегчение и тревогу.
Роль, которую назначил для него канцлер, – шпионом при Лядовой – стояла поперек горла, не говоря уж о второй, еще более неприятной миссии. Однако разоблачение могло окончательно разлучить его с сыновьями, и отвращение к самому себе мешалось с отцовской тоской.
– Ах, как это славно, что вы не стали отпираться, – неожиданно обрадовалась Лядова. – Если я чего и не могу терпеть – так это вранья. Об этом все знают! Даже Груня однажды не стерпела, стащила у меня брошку, но потом сама же и призналась. И я ее тут же простила, Михаил Алексеевич. Что брошка, разве она важнее честной повинной?
– Доложите теперь Александру Васильевичу?
– Нет-нет, – вспыхнула Лядова, – этого не хватало. Первая плеть обманщикам, вторая – доносчикам, не так ли?
Очевидно, что Гранин окажется бит с двух рук.
– Вы мне лучше расскажите, как это вы в управляющие подались без всякого опыта?
– Нужда, Александра Александровна. Прежняя служба осточертела мне…
– Из-за смерти вашей жены, да? – участливо перебила его Лядова. – Все разом стало противно? Милый вы мой, только не становитесь, как мой отец. Двадцать два года траура! Разве ж мыслимо так хоронить себя?
– А разве горе поддается рассудку?
– Прекрасно поддается, – она в раздражении стянула перчатки и кинула их поверх бумаг. – И это все упрямство, а не рассудок. Человек рожден, чтобы дышать полной грудью, а не холить свои печали.
– Это молодость ваша говорит, – возразил Гранин, невольно улыбаясь.
– Ах ты боже мой, нашли себе оправдание. Будто вы старше на сто лет, а не на десять зим! Посмотрите на меня – я ведь с рождения обездолена, моя мама умерла в тот же час, в который я родилась. Но мне наградой самый лучший отец, и вам обязательно будет утешение, вы только не провороньте его и не отвернитесь.
– Беру свои слова назад, – засмеялся Гранин, увлеченный ее горячностью, – вашими устами говорит сама мудрость.
– Вот то-то же, – кивнула она, явно довольная. – А что касается вашего опыта, то дурное дело нехитрое. Цифрам даже меня в конце концов обучили, – и Лядова подмигнула ему.
Выезжали в имение торжественным обозом. Александра требовала открытую коляску, чтобы дышать дивным свежим воздухом и любоваться пейзажами, но Изабелла Наумовна уперлась намертво, не желая мерзнуть за просто так.
У гувернантки вообще было нервное, мрачное настроение, видно было, что уезжает она с тяжелым сердцем, но решительности ей не занимать.
– А и пусть поживет один, – пробурчала она себе под нос, устраиваясь на сиденье и укутывая себя мохнатой дохой, – одумается!
Лядова жалась к Марфе Марьяновне и поглядывала на Изабеллу Наумовну с любопытством.
– И остались бы, – заметила она спокойно, – что вам в деревне куковать.
– Я тебя, душечка, в беде не оставлю, – твердо заверила ее гувернантка.
– Тоже мне беда, – иронически протянула Лядова, – горе горькое. Будто в городе этом медом намазано.
– Замуж тебе, глупая, надо, – проворчала Марфа Марьяновна, – а в деревне что? Степка-косарь да Васька-кожемяка.
– Захочу – выйду замуж хоть за Степку, хоть за Ваську, – задрала нос Александра. – Я же Лядова, мне раз плюнуть!
И она ожесточенно замахала в окно.
Провожающих было – пруд пруди.
Позади было такое бурное прощание, будто они уезжали на край земли, а не на расстояние в полдня пути.
Даже Гранина обнимали горячо и истово.
Экипаж тронулся с места.
– И что – Лядова? – спросила Изабелла Наумовна, явно убегая от своих печальных мыслей.
Гранин тоже навострил уши. Легенду о первом императоре и первом вольном атмане он, конечно, слышал, но всегда думал, что сказки все это.
– А и все, – Лядова смахнула со щек слезы и отлипла от окошка. – У нашей семьи личное императорское дозволение венчаться с кем угодно.
– Это какая-то шутка?
– Беллочка Наумовна, неужели вы не знаете историю нашей семьи? Сто лет назад, когда мой прадед, вольный атаман Никифор Лядов, пришел на помощь армии в решающий момент битвы и одержал славную победу, государь спросил его, какой награды он хочет. Сулил дворянство и угодья, а прадед отмахнулся от всего чохом. Просил император присяги, а мой прадед и тут отказался. «Чего же тебе надобно?» – спросил его государь изумленно. «Любить кого хочу и защищать страну, потому что верен ей не под присягой, а по велению своего сердца», – огорошил его мой прадед. Бояре замерли в ожидании, потому что нрав у первого императора был тяжелый и за такую дерзость запросто мог казнить. Долго он молчал, а потом вдруг захохотал и сказал, что так тому и быть. И мой прадед женился на императорской невесте! – торжествующе завершила Лядова.
– Как? – ахнула Изабелла Наумовна. – И в живых остался?
– Государево слово крепче гранита. Впрочем, он недолго кручинился, а на свадьбе пуще всех отплясывал.
– Если ты соберешься за Ваську или Степку, отца удар хватит, – вздохнула Марфа Марьяновна удрученно, совершенно равнодушная к этому необыкновенному рассказу.
– А его все равно ударит хватит, – отмахнулась Лядова. – Хоть за сапожника, хоть за принца заморского.
– Слава тебе господи, в деревне заморских принцев не водится.
– А вдруг! – Она разулыбалась, глаза ее засверкали, она снова принялась фантазировать, это у нее всегда прекрасно выходило: – Заходит такой красавец – глаза аметистовые, губы алые, на пальцах тяжелые перстни, на голове парик высотой в пять вершков, на ногах чулки шелковые. А я хлоп – и в обморок от любви. Головой о печку шарахнулась, да и делу венец, – и она захохотала.
– Что за глупости, – фыркнула Изабелла Наумовна.
– А это мадемуазель Жюли виновата, – открестилась Лядова, – вечно она сочиняла сентиментальные истории да везде отрывки разбрасывала. И главное: везде любовь как молния, стоит лишь глазами встретиться – и аминь. Как же так, спрашивала я мадемуазель Жюли, а если у рокового красавца характер поганый? Или шуток он вовсе не понимает? Или дураком уродился? Как можно влюбиться с одного взгляда?
– И сколько, по-твоему, взглядов нужно? – спросила Изабелла Наумовна, посмеиваясь. Ее забавлял пыл воспитанницы.
– А при чем вообще взгляды! Человек – не картина, чтобы на него пялиться. Даже рукавицы себе по руке подбирают. Вот вы, Михаил Алексеевич, – и она проворно развернулась к нему, – как свою жену полюбили?
Он ответил не сразу, вспоминая запах ветчины и хлеба, крепкий купеческий дом, хозяин которого страдал от радикулита. И его молодую дочь, преисполненную спокойного чувства собственного достоинства.
Надежда Сергеевна – Наденька – не была любовью с первого взгляда, не была и с десятого. Гранин ездил к ним год, прежде чем решился сделать предложение.
Его любовь была ровной и сильной, не лихорадила и не обжигала, но дарила тепло и покой.
– Я выбрал жену по себе, – ответил он отрешенно, – не глазами, а сердцем.
– Простите мою бестактность, – вдруг испугалась Лядова, – если вам не хочется вспоминать…
– Ну что вы, Александра Александровна, – Гранин вернулся из далекого прошлого, послал ей теплую улыбку, – я не из ранимых. Так что со мной вы можете не выбирать слов.
– Это ты, батюшка, лишку хватил, – хмыкнула Марфа Марьяновна, – дай этой егозе волю – и она заговорит тебя до смерти.
Усадьба встретила их запахом дров и бани, сырым холодным ветром и черными голыми ветками деревьев.
Хрипло кричали грачи, перекрикивая растревоженных ворон.
Гранин уже знал, что дом и угодья достались Лядовым в качестве приданого Варвары Афанасьевны, бабушки Александры, происходившей из сиятельного княжеского рода. Следы роскоши прошлого века проступали в этом добротном строении, к которому вела обязательная аллея, завершавшаяся полукруглым двором. Хозяйский дом – каменный, двухэтажный, щеголявший некогда модными колоннами, прятал от их взора довольно заброшенный сад, который Гранин оценил в свой прошлый визит. Он нашел в беседках следы лис, а заросли одичавших роз напомнили ему известную сказку про чудовище. Сад заканчивался искусственным прудом, который по весне придется основательно чистить.
Флигель управляющего был занят тем самым приказчиком, присылавшим странные отчеты, над которыми Гранин ломал голову ночь за ночью. Беззаботная Лядова немедленно предложила ему занять одну из гостевых комнат, и Гранин был вынужден согласиться. Как бы он ни искал одиночества, оно упорно избегало его.
Экипажный сарай, конюшня и кузница нуждались в ремонте, но амбары и кладовые содержались надлежащим образом и теперь были заполнены провизией.
– Ну что же, – Лядова спрыгнула со ступеньки, опершись на руку Гранина легко, лишь для приличия, и огляделась. – Вот здесь я и выросла.
– Сашенька Александровна! – от флигеля к ней спешил седой и хромой человек, весь будто в следах от минувших битв. – Приехала!
– Добрый день, Антон Викторович, – она подала ему руки, смеясь. – Знакомьтесь, Михаил Алексеевич, – ваш помощник, между прочим. Антон Викторович Мелехов временно занимался нашими угодьями, лесами да полями, – эта тема явно ее мало интересовала, и Лядова слегка наморщила нос, признавая свою беспомощность. – Так что он введет вас во все дела, да и вы распоряжайтесь им по своему разумению.
Мелехов глянул на Гранина остро и без особой радости, но быстро отвел взгляд, засуетился, приглашая приехавших в дом.
Гранин плелся следом, предчувствуя большие хлопоты.
Лядовой не сиделось на месте. Стремительной молнией пронеслась она по комнатам, укорила Гранина за шпалеры и шторы – уж больно печальны, – немедленно выкинула их из головы и потребовала, чтобы он сопроводил ее в деревню.
– И зачем нам? – спросил он, шлепая по осенней бездорожице, и грязь чавкала у него под ногами.
– Надо найти одного человека, – ответила Лядова, целеустремленно двигаясь вперед. Непогода не могла остановить эту девицу.
– Какого человека?
– Полезного человека… Голубушка! – закричала она совсем не по-девичьи, а вовсе даже по-гусарски, завидев женскую фигуру на околице. – Подожди, милая!
Женщина – высокая, стройная, одетая слишком легко, с непокрытой головой, – смотрела на них спокойно и лишь чуть-чуть насмешливо.
Была она ни молода ни стара, ни красива ни безобразна и отличалась какой-то текучестью, ускользала от внимания, и этим напомнила Гранину и мать его, и бабку.
– Голубушка, – заговорила Лядова, едва приблизившись, – я ищу…
– Тот, кого ты ищешь, находится куда ближе, чем ты думаешь, барышня, – нараспев перебила ее женщина, а потом остро, пронзительно взглянула на Гранина, побледнела и едва не отступила назад. – Какая чернота тебя окружает, – произнесла она, охрипнув.
– Что? – Лядова нахмурилась, посмотрела недоуменно на Гранина, покачала головой. – Мне нужен Андрей Шишкин.
– Третий дом на втором порядке, – с явным облегчением произнесла женщина и поспешила прочь, не оглядываясь.
– Что это? – пробормотала Лядова.
– Обыкновенная деревенская ведьма, – объяснил Гранин, – увидела мое вдовство.
– А тот, кого я ищу?..
– Третий дом на втором порядке, – хмуро сказал он, подозревая, что речь идет вовсе не о неведомом Шишкине.
Лядова помолчала.
– Да перестаньте, – резко сказала она наконец, – вы же образованный человек. Какая еще ведьма? Это все от дремучести.
Гранин пожал плечами и пообещал себе найти потом ведьму, чтобы расспросить ее о природе того колдовства, которое над ним сотворили.
Ему все время казалось, что молодая личина в любой момент слезет с него, как старая шкура с лягушки.
Только вряд ли ведьма захочет с ним разговаривать, уж очень напугал ее цыганский след на Гранине – выступавший против самой природы человеческой.
И то верно: он и сам был наполнен страхом. Да только жить все равно как-то надо было.
Глава 08
Когда Саша была маленькой, ей никто не запрещал играть с деревенскими детьми, и она шла по знакомым улочкам с чувством нежного узнавания. С ней то и дело кто-то здоровался, и она останавливалась, чтобы переброситься несколькими словечками.
Но вот Андрея Шишкина, вышедшего встречать их на крыльцо, она не помнила. Выправка выдавала в нем старого вояку, дубленое лицо было загорелым дочерна и покрытым морщинами – таких состарившихся солдат здесь жило немало. Кто-то умудрился жениться, но многие доживали свой век в одиночку. Отец и дед навещали их несколько раз в год, накрывая стол и вспоминая былые времена. Сашу не брали на такие сходки – уж на что отец смотрел сквозь пальцы на все ее вольности, но даже он считал, что грубоватый солдатский юмор слишком солен для молодой девицы.
– Саша Александровна, – Шишкин скупо улыбнулся, – а выросла-то как! Я ведь помню тебя ростом мне по колено.
– У меня в няньках, – пояснила Саша Михаилу Алексеевичу, – все папино войско числилось.
Управляющий, который после встречи с деревенской ведьмой стал еще печальнее обычного, промолчал.
– И что же ты вдруг вспомнила о старике? – прервал это молчание Шишкин.
– Лошадей хочу разводить, – ответила Саша, – лядовскую породу…
Он не дослушал ее. Развернулся и ушел в дом.
Саша недоуменно перевела взгляд на Михаила Алексеевича.
– Что это он? – спросила она. – Куда? Разве я обидела как-нибудь?
– Вы, Александра Александровна, – учтиво и отстраненно ответил он, – не можете никого обидеть.
– Пустое, – досадливо перебила она, – пустое вы сейчас говорите, ненужное. Как будто не человек, а лишь оболочка от него.
Михаил Алексеевич посмотрел на нее едва не с испугом, потом криво усмехнулся.
Но хотя бы в глазах его появилось что-то живое.
– Неужели и вы тоже ведьма? – спросил он уже обычным своим, мягким и теплым голосом. – Читаете меня как книгу.
– Нет-нет, – возразила Саша, обрадованная его возвращением, – книги я совсем не люблю. Разве что сказки немного…
И теперь настал ее черед для молчания. Воспоминание о хрипловатом старческом голосе окутало ее облаком, она будто вдохнула запах трав и снова ощутила ту необыкновенную радость, которую испытывала рядом с лекарем.
В эту минуту хлопнула дверь, и появился Шишкин с солдатским мешком за плечами.
– Ну пойдем, Саша Александровна, – сказал он решительно, – конюшни смотреть. Лядовская порода, стало быть?
И он зашагал в сторону усадьбы вперед их.
– Ступайте, – проговорил Михаил Алексеевич задумчиво, – а я поищу деревенского старосту. Поговорить мне с ним надо.
Саша ободряюще улыбнулась.
Она верила, что некоторая неопытность не помешает ему стать хорошим управляющим.
Саша быстро пожалела, что отпустила Михаила Алексеевича: Шишкин с необычайной деловитостью, будто всю жизнь этим занимался, оглядел деревянные конюшни, остался недоволен и принялся сыпать указаниями: денников требуется больше, манеж желательно теплый, шорную, фуражную и сараи – перестроить, коновала – выписать из города.
– Да я же за вами не успеваю, – наконец взмолилась Саша, – вы расскажите все Михаилу Алексеевичу, уж он обо всем позаботится.
– Знаю я эту породу, – недовольно обронил Шишкин, – Мелехов вон тоже заботливый. А земля – она хозяина требует!
Саша промолчала, закусив губу. Упрек попал в открытую рану: ведь именно из-за нее отец когда-то переехал в город, а теперь пообвыкся там, пристрастился к карточной игре и даже балами перестал брезговать.
Репутация у него была такая, что дамы всех рангов немедленно приходили в волнение, стоило вольному атаману где-нибудь появиться. Его упорное одиночество только подогревало их интерес, и до Саши долетали слухи, что дело доходило до ставок.
Однако крепость оставалась неприступной.
Ах, если бы удалось женить папу, Саша чувствовала бы себя куда спокойнее.
Михаил Алексеевич вернулся из деревни озабоченным, хмурым, но слушал Шишкина внимательно, что-то записывал и задавал множество уточняющих расспросов. Он казался столь внимательным, что бывший вояка даже простил ему полную дремучесть в области коневодства. Объяснял охотно и степенно, и Саша, обещавшая себе ни за что не отлынивать от скучных этих разговоров, незаметно для себя заснула на диванчике в конторке.
Ей приснился лекарь, но был он сам на себя не похож. Отчего-то он чах над счетами, выводил на бумаге столбики цифр и выглядел потерянным и несчастным. Вокруг клубилась тьма, и из льдисто-голубых глаз смотрела на мир такая звериная тоска, что Саша заплакала и проснулась.
Уже совсем стемнело, и из открытых дверей слышно было, как в столовой звенят посудой, что-то веселое напевает Груня, которую нисколько не огорчил их переезд. За окнами хрипло побрехивал старый пес приказчика Мелехова, там робко, будто не веря в наступление настоящей зимы, кружились снежные хлопья, а Марфа Марьяновна сидела рядом и тихо гладила Сашу по голове.
– Что ты, что ты, милая, – шептала кормилица, – будто места себе не находишь.
– Сама не знаю, – Саша прижалась к ней, обвила руками, спрятала лицо на необъятной груди. – Будто потеряла, чего не имела.
– Молодая ты, глупая, попусту себя терзаешь.
– Попусту, Марфушка Марьяновна, – согласилась Саша, – совершенно попусту.
Они еще немного посидели, обнявшись, а потом Изабелла Наумовна позвала к ужину.
Голод рассеял остатки сна: Саша забыла пообедать, а Марфа Марьяновна, занятая обустройством, не поймала свою воспитанницу и не усадила ее за стол.
Михаил Алексеевич, равнодушный к пустым беседам, с увлечением читал «Наставления для управляющего имением».
Изабелла Наумовна же выглядела прескверно: будто проплакала целый день.
Саша огорченно подумала, что если она ожидала, что отец ощутит ее потерю и соскучится, то это зря. Лядовых такими тонкостями не пронять. Возможно, чтобы обратить на себя внимание, Изабелле Наумовне стоило приставить к горлу атамана кинжал.
По крайней мере, такой оборот событий его хотя бы позабавил.
– А вы, Михаил Алексеевич, прилежный ученик, – заметила Саша, выуживая из киселя соленый груздь.
Он поднял глаза, явно с неохотой закрыл книгу, с отвращением посмотрел на крупные лохмотья капусты в полупустом супе, вздохнул мученически, осторожно подвинул к себе телятину.
– Александра Александровна, вы скотный двор заводить будете? – спросил задумчиво.
– Скотный – что? – изумилась она.
– Овцы, бараны…
– Да не с ума же я сошла, – испугалась Саша.
– Слава богу, – вырвалось у него.
Они посмотрели друг на друга и невольно засмеялись.
– Какой еще скотный двор, – заговорила Изабелла Наумовна, – да мы же через неделю вернемся в город. Михаил Алексеевич, хоть вы не увлекайтесь странными идеями Саши. Она все быстро бросает.
– Александра Александровна вольна ехать куда угодно, – спокойно сказал он, – для хозяйственных дел есть я.
– Если отличите овцу от барана, – холодно возразила Изабелла Наумовна. – Уж не знаю, какие рекомендации вы Александру Васильевичу представили, да только не похожи вы на управляющего. Я эту братию знаю, у них глаза бегают! А вы смотрите как человек, который не привык склонять голову. К тому же слишком образованны, да еще, кажется, и моралью обременены. Но вы и не дворянин, выправки у вас нет, а на канцелярскую службу нынче кого попало берут. Нет, голубчик, вы кто угодно, да только не управляющий. Натура не та.
Саша захохотала.
– Беллочка Наумовна у нас удивительно прозорлива, – сообщила она радостно, – я еще только подумаю, а она меня уже во всем подозревает!
– Работа с детьми принуждает держать ухо востро, – чопорно подтвердила гувернантка.
Саша с любопытством уставилась на Михаила Алексеевича, ожидая его реакции.
Тот просто пожал плечами.
– Александр Васильевич меня принял из жалости. Уж не знаю, ко всем ли вдовцам он испытывает сочувствие или я особенную скорбь вызываю, – губы дрогнули в насмешливой улыбке. – А овцу от барана я уж как-нибудь отличу, будьте уверены. Я ведь вырос в деревне.
Саша даже залюбовалась его хладнокровием. Сама-то она, вспыльчивая и безрассудная, уж наверняка наговорила бы глупостей после вердикта, который вынесла безжалостная Изабелла Наумовна.
– И на деревенского вы не похожи, – возразила та твердо, – говор у вас столичный, повадки тоже. Темная вы, Михаил Алексеевич, лошадка.
– На том и порешим, – легко согласился он, явно не собираясь ни оправдываться, ни объясняться.
Изабелла Наумовна поджала губы от такого пренебрежения, но собственные страдания снова поглотили ее, и остаток ужина прошел в тишине.
Гранин проснулся незадолго до рассвета, быстро умылся и оделся, заглянул в кладовые, где взял хороший свиной окорок, и вышел на улицу.
За ночь выпал сверкающий в голубоватых ранних сумерках снег, и все вокруг стало светлее, волшебнее. Оставляя следы на нетронутой пушистой белоснежности, он миновал двор, подъездную аллею, прикрыл за собой ворота и устремился в сторону пролеска возле деревни.
Ведьмы никогда не жили среди людей, но всегда обитали где-то рядом. Гранину не нужно было спрашивать дорогу, чтобы найти дом среди редких деревьев.
Он просто знал, куда ему идти.
И знал, что платой за помощь должны быть не деньги или драгоценности, а что-то по-настоящему нужное.
И еще то, что яснее всего ведьмы видят при первых лучах солнца.
Она ждала его под рябиной, на полдороге, не желая, чтобы он подходил ближе к ее жилью.
И это ожидание не было удивительным.
Она чувствовала Гранина так же, как и он ее.
– Ну здравствуй, сын травницы, – проговорила ведьма тихо, напряженно.
– Как зовут тебя? – спросил он, положив на пенек поблизости сверток с окороком.
– Даша, – ответила она неохотно, – только напрасно ты пришел. Я не могу помочь тебе. Проклятье, которое ты носишь, чуждо моей силе. Это что-то дурное, дьявольское, а я божий человек. Нельзя идти против самой природы, она возьмет свое – хворью ли, помраченным ли рассудком.
– Еще не легче, – скривился Гранин, чьи самые мрачные предчувствия сейчас нашли подтверждение.
– Природа отомстит за надругательство над ней, иссушит твое тело и душу, – предрекла ведьма печально.
– И что же делать? – спросил он бессильно.
– Молиться? – произнесла она без всякой уверенности.
