Текст книги "Россия и Запад (Антология русской поэзии)"

Автор книги: Тарас Бурмистров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

"Единство, – возвестил оракул наших дней,

Быть может спаяно железом лишь и кровью..."

Но мы попробуем спаять его любовью

А там увидим, что прочней...

Сентябрь 1870

52. ЧЕРНОЕ МОРЕ

Пятнадцать лет с тех пор минуло,

Прошел событий целый ряд,

Но вера нас не обманула

И севастопольского гула

Последний слышим мы раскат.

Удар последний и громовый,

Он грянул вдруг, животворя;

Последнее в борьбе суровой

Теперь лишь высказано слово;

То слово – русского царя.

И все, что было так недавно

Враждой воздвигнуто слепой,

Так нагло, так самоуправно,

Пред честностью его державной

Все рушилось само собой.

И вот: свободная стихия,

Сказал бы наш поэт родной,

Шумишь ты, как во дни былые,

И катишь волны голубые,

И блещешь гордою красой!..[

]

Пятнадцать лет тебя держало

Насилье в западном плену;

Ты не сдавалась и роптала,

Но час пробил – насилье пало:

Оно пошло как ключ ко дну.

Опять зовет и к делу нудит

Родную Русь твоя волна,

И к распре той, что Бог рассудит,

Великий Севастополь будит

От заколдованного сна.

И то, что ты во время оно

От бранных скрыла непогод

В свое сочувственное лоно,

Отдашь ты нам – и без урона

Бессмертный черноморский флот.

Да, в сердце русского народа

Святиться будет этот день,

Он – наша внешняя свобода,

Он Петропавловского свода

Осветит гробовую сень...

Начало марта 1871

53. ВАТИКАНСКАЯ ГОДОВЩИНА

Был день суда и осужденья

Тот роковой, бесповоротный день,

Когда для вящего паденья

На высшую вознесся он ступень,

И, Божьим промыслом теснимый

И загнанный на эту высоту,

Своей ногой непогрешимой

В бездонную шагнул он пустоту,

Когда, чужим страстям послушный,

Игралище и жертва темных сил,

Так богохульно-добродушно

Он божеством себя провозгласил...

О новом богочеловеке

Вдруг притча создалась – и в мир вошла,

И святотатственной опеке

Христова церковь предана была.

О, сколько смуты и волнений

Воздвиг с тех пор непогрешимый тот,

И как под бурей этих прений

Кощунство зреет и соблазн растет.

В испуге ищут правду Божью,

Очнувшись вдруг, все эти племена,

И как тысячелетней ложью

Она для них вконец отравлена.

И одолеть она не в силах

Отравы той, что в жилах их течет,

В их самых сокровенных жилах,

И долго будет течь, – и где исход?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Но нет, как ни борись упрямо,

Уступит ложь, рассеется мечта,

И ватиканский далай-лама

Не призван быть наместником Христа.

6 июля 1871

54

День православного Востока,

Святись, святись, великий день,

Разлей свой благовест широко

И всю Россию им одень!

Но и святой Руси пределом

Его призыва не стесняй:

Пусть слышен будет в мире целом,

Пускай он льется через край,

Своею дальнею волною

И ту долину захватя,

Где бьется с немощию злою

Мое родимое дитя,

Тот светлый край, куда в изгнанье

Она судьбой увлечена,

Где неба южного дыханье

Как врачебство лишь пьет она...

О, дай болящей исцеленье,

Отрадой в душу ей повей,

Чтобы в Христово воскресенье

Всецело жизнь воскресла в ней...

16 апреля 1872

55

Британский леопард

За что на нас сердит?

И машет все хвостом,

И гневно так рычит?

Откуда поднялась внезапная тревога?

Чем провинились мы?

Тем, что в глуши зашед

Степи среднеазийской,

Наш северный медведь

Земляк наш всероссийский

От права своего не хочет отказаться

Себя оборонять, подчас и огрызаться.

В угоду же друзьям своим

Не хочет перед миром

Каким-то быть отшельником-факиром;

И миру показать и всем воочию,

Всем гадинам степным

На снедь предать всю плоть свою,

Нет, этому не быть! – и поднял лапу...

Вот этим леопард и был так рассержен.

"Ах, грубиян! Ах, он нахал!

Наш лев сердито зарычал,

Как! Он, простой медведь, и хочет защищаться,

В присутствии моем, и лапу поднимать,

И даже огрызаться!

Пожалуй, это дойдет до того,

Что он вообразит, что есть у него

Такие же права,

Как у меня, сиятельного льва...

Нельзя же допустить такого баловства!"

Январь 1873

Н. А. Некрасов

56. ПРИГОВОР

"...Вы в своей земле благословенной

Парии – не знает вас народ,

Светский круг, бездушный и надменный,

Вас презреньем хладным обдает.

И звучит бесцельно ваша лира,

Вы певцами темной стороны

На любовь, на уваженье мира

Не стяжавшей права – рождены!.."

Камень в сердце русское бросая,

Так о нас весь Запад говорит.

Заступись, страна моя родная!

Дай отпор!.. Но родина молчит...

Ночь с 7 на 8 января 1877

В. С. Соловьев

57. EX ORIENTE LUX[

]

"С Востока свет, с Востока силы!"

И, к вседержительству готов,

Ирана царь под Фермопилы[

]Нагнал стада своих рабов.

Но не напрасно Прометея

Небесный дар Элладе дан.

Толпы рабов бегут, бледнея

Пред горстью доблестных граждан.

И кто ж до Инда и до Ганга

Стезею славною прошел?

То македонская фаланга,

То Рима царственный орел.

И силой разума и права

Всечеловеческих начал

Воздвиглась Запада держава,

И миру Рим единство дал.

Чего ж еще недоставало?

Зачем весь мир опять в крови?

Душа вселенной тосковала

О духе веры и любви!

И слово вещее – не ложно,

И свет с Востока засиял,[

]И то, что было невозможно,

Он возвестил и обещал.

И, разливаяся широко,

Исполнен знамений и сил,

Тот свет, исшедший из Востока,

С Востоком Запад примирил.[

]

О Русь! в предвиденье высоком

Ты мыслью гордой занята;

Каким же хочешь быть Востоком:

Востоком Ксеркса иль Христа?[

]

1890

58. В ОКРЕСТНОСТЯХ АБО

Не позабуду я тебя,

Краса полуночного края,

Где, небо бледное любя,

Волна бледнеет голубая;

Где ночь безмерная зимы

Таит магические чары,

Чтоб вдруг поднять средь белой тьмы

Сияний вещих пламень ярый.

Там я скитался, молчалив,

Там Богу правды я молился,

Чтобы насилия прилив

О камни финские разбился.[

]

Начало января 1894

59. ПАНМОНГОЛИЗМ

Панмонголизм! Хоть имя дико,

Но мне ласкает слух оно,

Как бы предвестием великой

Судьбины Божией полно.

Когда в растленной Византии

Остыл Божественный алтарь

И отреклися от Мессии[

]Иерей и князь, народ и царь,

Тогда он поднял от Востока

Народ безвестный и чужой,[

]И под орудьем тяжким рока

Во прах склонился Рим второй.

Судьбою павшей Византии

Мы научиться не хотим,[

]И все твердят льстецы России:

Ты – третий Рим, ты – третий Рим.

Пусть так! Орудий Божьей кары

Запас еще не истощен.

Готовит новые удары

Рой пробудившихся племен.

От вод малайских до Алтая[

]Вожди с восточных островов

У стен поникшего Китая

Собрали тьмы своих полков.

Как саранча, неисчислимы

И ненасытны, как она,

Нездешней силою хранимы,

Идут на север племена.

О Русь! забудь былую славу:

Орел двуглавый сокрушен,

И желтым детям на забаву

Даны клочки твоих знамен.

Смирится в трепете и страхе,

Кто мог завет любви забыть...

И третий Рим лежит во прахе,

А уж четвертому не быть.[

]

1 октября 1894

60. ДРАКОН

Из-за кругов небес незримых

Дракон явил свое чело,

И мглою бед неотразимых

Грядущий день заволокло.

Ужель не смолкнут ликованья

И миру вечному хвала,

Беспечный смех и восклицанья:

"Жизнь хороша, и нет в ней зла!"

Наследник меченосной рати!

Ты верен знамени креста,

Христов огонь в твоем булате,

И речь грозящая свята.

Полно Любовью Божье лоно,

Оно зовет нас всех равно...

Но перед пастию дракона

Ты понял: крест и меч – одно.

24 июня 1900

О. Э. Мандельштам

61. POLACY!

Поляки! Я не вижу смысла

В безумном подвиге стрелков!

Иль ворон заклюет орлов?

Иль потечет обратно Висла?

Или снега не будут больше

Зимою покрывать ковыль?

Или о Габсбургов костыль

Пристало опираться Польше?

И ты, славянская комета,

В своем блужданьи вековом,

Рассыпалась чужим огнем,

Сообщница чужого света!

Сентябрь 1914

А. А. Блок

62

Петроградское небо мутилось дождем,

На войну уходил эшелон.

Без конца – взвод за взводом и штык за штыком

Наполнял за вагоном вагон.

В это поезде тысячью жизней цвели

Боль разлуки, тревоги любви,

Сила, юность, надежда... В закатной дали

Были дымные тучи в крови.

И, садясь, запевали Варяга одни,

А другие – не в лад – Ермака,

И кричали ура, и шутили они,

И тихонько крестилась рука.

Вдруг под ветром взлетел опадающий лист,

Раскачнувшись, фонарь замигал,

И под черною тучей веселый горнист

Заиграл к отправленью сигнал.

И военною славой заплакал рожок,

Наполняя тревогой сердца.

Громыханье колес и охрипший свисток

Заглушило ура без конца.

Уж последние скрылись во мгле буфера,

И сошла тишина до утра,

А с дождливых полей все неслось к нам ура,

В грозном клике звучало: пора!

Нет, нам не было грустно, нам не было жаль,

Несмотря на дождливую даль.

Это – ясная, твердая, верная сталь,

И нужна ли ей наша печаль?

Эта жалость – ее заглушает пожар,

Гром орудий и топот коней.

Грусть – ее застилает отравленный пар

С Галицийских кровавых полей...

1 сентября 1914

О. Э. Мандельштам

63

В белом раю лежит богатырь:

Пахарь войны, пожилой мужик.

В серых глазах мировая ширь:

Великорусский державный лик.

Только святые умеют так

В благоуханном гробу лежать;

Выпростав руки, блаженства в знак,

Славу свою и покой вкушать.

Разве Россия не белый рай

И не веселые наши сны?

Радуйся, ратник, не умирай:

Внуки и правнуки спасены!

Декабрь 1914

64

Какая вещая Кассандра

Тебе пророчила беду?

О будь, Россия Александра,[

]Благословенна и в аду!

Рукопожатье роковое

На шатком неманском плоту.[

]

1915

65

О свободе небывалой

Сладко думать у свечи.

– Ты побудь со мной сначала,

Верность плакала в ночи,

– Только я мою корону

Возлагаю на тебя,

Чтоб свободе, как закону,

Подчинился ты, любя...

– Я свободе, как закону,

Обручен, и потому

Эту легкую корону

Никогда я не сниму.

Нам ли, брошенным в пространстве,

Обреченным умереть,

О прекрасном постоянстве

И о верности жалеть!

1915

66

Когда октябрьский нам готовил временщик

Ярмо насилия и злобы,

И ощетинился убийца-броневик,

И пулеметчик низколобый

Керенского распять потребовал солдат,

И злая чернь рукоплескала,

Нам сердце на штыки позволил взять Пилат,

Чтоб сердце биться перестало!

И укоризненно мелькает эта тень,

Где зданий красная подкова;

Как будто слышу я в октябрьский тусклый день:

Вязать его, щенка Петрова!

Среди гражданских бурь и яростных личин

Тончайшим гневом пламенея,

Ты шел бестрепетно, свободный гражданин,

Куда вела тебя Психея.

И если для других восторженный народ

Венки свивает золотые

Благословить тебя в глубокий ад сойдет

Стопою легкою Россия!

Ноябрь 1917

А. А. Ахматова

67

Когда в тоске самоубийства

Народ гостей немецких ждал

И дух высокий византийства

От русской Церкви отлетал,

Когда приневская столица,

Забыв величие свое,

Как опьяневшая блудница,

Не знала, кто берет ее,

Мне голос был. Он звал утешно,

Он говорил: "Иди сюда,

Оставь свой край глухой и грешный,

Оставь Россию навсегда.

Я кровь от рук твоих отмою,

Из сердца выну черный стыд,

Я новым именем покрою

Боль поражений и обид".

Но равнодушно и спокойно

Руками я замкнула слух,

Чтоб этой речью недостойной

Не осквернился скорбный дух.

Осень 1917

О. Э. Мандельштам

68

На страшной высоте блуждающий огонь,

Но разве так звезда мерцает?

Прозрачная звезда, блуждающий огонь,

Твой брат, Петрополь, умирает.

На страшной высоте земные сны горят,

Зеленая звезда мерцает.

О, если ты звезда – воде и небу брат,

Твой брат, Петрополь, умирает.

Чудовищный корабль на страшной высоте

Несется, крылья расправляет

Зеленая звезда, в прекрасной нищете

Твой брат, Петрополь, умирает.

Прозрачная весна над черною Невой

Сломалась. Воск бессмертья тает.

О, если ты звезда – Петрополь, город твой

Твой брат, Петрополь, умирает.

1918

А. А. Блок

69. СКИФЫ

Панмонголизм! Хоть имя дико,

Но мне ласкает слух оно.

Владимир Соловьев

Мильоны вас. Нас – тьмы, и тьмы, и тьмы.

Попробуйте, сразитесь, с нами!

Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы,

С раскосыми и жадными очами!

Для вас века, для нас – единый час.

Мы, как послушные холопы,

Держали щит меж двух враждебных рас

Монголов и Европы!

Века, века ваш старый горн ковал

И заглушал грома лавины,

И дикой сказкой был для вас провал

И Лиссабона, и Мессины!

Вы сотни лет глядели на Восток,

Копя и плавя наши перлы,

И вы, глумясь, считали только срок,

Когда наставить пушек жерла!

Вот – срок настал. Крылами бьет беда,

И каждый день обиды множит,

И день придет – не будет и следа

От ваших Пестумов, быть может!

О, старый мир! Пока ты не погиб,

Пока томишься мукой сладкой,

Остановись, премудрый, как Эдип,

Пред Сфинксом с древнею загадкой!

Россия – Сфинкс. Ликуя и скорбя,

И обливаясь черной кровью,

Она глядит, глядит, глядит в тебя,

И с ненавистью, и с любовью!..

Да, так любить, как любит наша кровь,

Никто из вас давно не любит!

Забыли вы, что в мире есть любовь,

Которая и жжет, и губит!

Мы любим все – и жар холодных числ,

И дар Божественных видений,

Нам внятно все – и острый галльский смысл,

И сумрачный германский гений...

Мы помним все – парижских улиц ад,

И веницьянские прохлады,

Лимонных рощ далекий аромат,

И Кельна дымные громады...

Мы любим плоть – и вкус ее, и цвет,

И душный, смертный плоти запах...

Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет

В тяжелых, нежных наших лапах?

Привыкли мы, хватая под уздцы

Играющих коней ретивых,

Ломать коням тяжелые крестцы,

И усмирять рабынь строптивых...

Придите к нам! От ужасов войны

Придите в мирные объятья!

Пока не поздно – старый меч в ножны,

Товарищи! Мы станем – братья!

А если нет – нам нечего терять,

И нам доступно вероломство!

Века, века – вас будет проклинать

Больное позднее потомство!

Мы широко по дебрям и лесам

Перед Европою пригожей

Расступимся! Мы обернемся к вам

Своею азиатской рожей!

Идите все, идите на Урал!

Мы очищаем место бою

Стальных машин, где дышит интеграл,

С монгольской дикою ордою!

Но сами мы – отныне вам не щит,

Отныне в бой не вступим сами,

Мы поглядим, как смертный бой кипит,

Своими узкими глазами.

Не сдвинемся, когда свирепый гунн

В карманах трупов будет шарить,

Жечь города, и в церковь гнать табун,

И мясо белых братьев жарить!..

В последний раз – опомнись, старый мир!

На братский пир труда и мира,

В последний раз на светлый братский пир

Сзывает варварская лира!

30 января 1918

А. А. Ахматова

70

Чем хуже этот век предшествующих? Разве

Тем, что в чаду печалей и тревог

Он к самой черной прикоснулся язве,

Но исцелить ее не мог.

Еще на западе земное солнце светит

И кровли городов в его лучах блестят,

А здесь уж белая дома крестами метит

И кличет воронов, и вороны летят.

11 января 1920

ДОПОЛНЕНИЯ

ADAM MICKIEWICZ

DZIADOW CZESCI III USTEP

DROGA DO ROSJI

Po sniegu, coraz ku dzikszej krainie

Leci kibitka jako wiatr w pustynie;

I oczy moje jako dwa sokoly

Nad oceanem nieprzejrzanym kraza,

Porwane burza, do ladu nie zdaza

A widza obce pod soba zywioly,

Nie maja kedy spoczac, skrzydla zwinac,

W dol patrza, czujac, ze tam musza zginac.

Oko nie spotka ni miasta, ni gory,

Zadnych pomnikow ludzi ni natury;

Ziemia tak pusta, tak nie zaludniona,

Jak gdyby wczora wieczorem stworzona.

A przeciez nieraz mamut z tych ziem wstaje,

Zeglarz przybyly z falami potopu,

I mowa obca moskiewskiemu chlopu

Glosi, ze dawno stworzone te kraje

I w czasach wielkiej Noego zeglugi

Lad ten handlowal z azyjskimi smugi;

A przeciez nieraz ksiazka ukradziona

Lub gwaltem wzieta, przybywszy z zachodu,

Mowi, ze ziemia ta nie zaludniona

Juz niejednego jest matka narodu.

Lecz nurt potopu szedl przez te plaszczyzny,

Nie zostawiwszy drog swojego rycia,

I hordy ludow wyszly z tej ojczyzny,

Nie zostawiwszy siadow swego zycia;

I gdzies daleko na alpejskiej skale

Slad zostawily stad przybyle fale,

I jeszcze dalej, na Rzymu pomnikach,

O stad przybylych mowia rozbojnikach.

Kraina pusta, biala i otwarta

Jak zgotowana do pisania karta.

Czyz na niej pisac bedzie palec Boski,

I ludzi dobrych uzywszy za gloski,

Czyliz tu skrysli prawde swietej wiary,

Ze milosc rzadzi plemieniem czlowieczem,

Ze trofeami swiata sa: ofiary?

Czyli tez Boga nieprzyjaciel stary

Przyjdzie i w ksiedze tej wyryje mieczem,

Ze rod czlowieczy ma byc w wiezy kuty,

Ze trofeami ludzkosci sa: knuty?

Po polach bialych, pustych wiatr szaleje,

Bryly zamieci odrywa i ciska,

Lecz morze sniegow wzdete nie czernieje,

Wyzwane wichrem powstaje z lozyska

I znowu, jakby nagle skamieniale,

Pada ogromne, jednostajne, biale.

Czasem ogromny huragan wylata

Prosto z biegunow; niewstrzymany w biegu

Az do Euxinu rownine zamiata,

Po calej drodze miecac chmury sniegu;

Czesto podrozne kibitki zakopie,

Jak symuni blednych Libow przy Kanopie.

Powierzchnie bialych, jednostajnych sniegow

Gdzieniegdzie sciany czarniawe przebodly

I stercza na ksztalt wysp i ladu brzegow:

To sa polnocne swierki, sosny, jodly.

Gdzieniegdzie drzewa siekiera zrabane,

Odarte i w stos zlozone poziomy,

Tworza ksztalt dziwny, jakby dach i sciane,

I ludzi kryja, i zowia sie: domy.

Dalej tych stosow rzucone tysiace

Na wielkim polu, wszystkie jednej miary:

Jak kitki czapek dma z kominow pary,

Jak ladownice okienka blyszczace;

Tam domy rzedem szykowane w pary,

Tam czworobokiem, tam ksztaltnym obwodem;

I taki domow pulk zowie sie: grodem.

Spotykam ludzi – z rozroslymi barki,

Z piersia szeroka, z otylymi karki;

Jako zwierzeta i drzewa polnocy

Pelni czerstwosci i zdrowia, i mocy.

Lecz twarz kazdego jest jak ich kraina,

Pusta, otwarta i dzika rownina;

I z ich serc, jako z wulkanow podziemnych,

Jeszcze nie przeszedl ogien az do twarzy,

Ani sie w ustach rozognionych zarzy,

Ani zastyga w czola zmarszczkach ciemnych

Jak w twarzach ludzi wschodu i zachodu,

Przez ktore przeszlo tyle po kolei

Podan i zdarzen, zalow i nadziei,

Ze kazda twarz jest pomnikiem narodu.

Tu oczy ludzi, jak miasta tej ziemi,

Wielkie i czyste – iynigdy zgielk duszy

Niezwyklym rzutem zrenic nie poruszy,

Nigdy ich dluga zalosc nie zaciemi;

Z daleka patrzac – wspaniale, przecudne,

Wszedlszy do srodka – puste i bezludne.

Cialo tych ludzi jak gruba tkanica,

W ktorej zimuje dusza gasiennica,

Nim sobie piersi do lotu wyrobi,

Skrzydla wyprzedzic, wytcze i ozdobi;

Ale gdy slonce wolnosci zaswieci,

Jakiz z powloki tej owad wyleci?

Czy motyl jasny wzniesie sie nad ziemie,

Czy cma wypadnie, brudne nocy plemie?

Na wskros pustyni krzyzuja sie drogi:

Nie przemysl kupcow ich ciagi wymyslil,

Nie wydeptaly ich karawan nogi;

Car ze stolicy palcem je nakryslil.

Gdy z polska wioska spotkal sie uboga,

Jezeli trafil w polskich zamkow sciany,

Wioska i zamek wnet z ziemia zrownany

I car ruiny ich zasypal – droga.

Drog tych nie dojrzec w polu miedzy sniegi,

Ale srod puszczy dosledzi je oko:

Proste i dlugie na polnoc sie wloka,

Swieca sie w lesie, jak w skalach rzek biegi.

I po tych drogach ktoz jezdzi? – Tu cwalem

Konnica wali przyproszona sniegiem,

A stamtad czarnym piechota szeregiem

Miedzy dzial, wozow i kibitek walem.

Te pulki podlug carskiego ukazu

Ciagna ze wschodu, by walczyc z polnoca;

Tamte z polnocy ida do Kaukazu;

Zaden z nich nie wie, gdzie idzie i po co;

Zaden nie pyta. Tu widzisz Mogola

Z nabrzmialym licem, malym, krzywym okiem;

A tam chlop biedny z litewskiego siola,

Wybladly, teskny, idzie chorym krokiem.

Tu blyszcza strzelby angielskie, tam luki

I zmarzla niosa cieciwe Kalmuki.

Ich oficery? – Tu Niemiec w karecie,

Nucac Szyllera piesn sentymentalna,

Wali spotkanych zolnierzy po grzbiecie.

Tam Francuz gwizdzac w nos piesn liberalna,

Bledny filozof, karyjery szuka

I gada teraz z dowodzca Kalmuka,

Jak by najtaniej wojsku zywnosc kupic.

Coz, ze polowe wymorza tej zgrai,

Kasy polowe beda mogli zlupic,

I jesli zrecznie dzielo sie utai,

Minister wzniesie ich do wyzszej klasy,

A car da order za oszczednosc kasy.

A wtem kibitka leci – przednie straze

I dzial lawety, i chorych obozy

Pryskaja z drogi, kedy sie ukaze,

Nawet dowodzcow ustepuja wozy.

Leci kibitka; zandarm powoznika

Wali kulakiem, powoznik zolnierzy

Wali biczyskiem, wszystko z drogi zmyka,

Kto sie nie umknal, kibitka nan wbiezy.

Gdzie? – Kto w niej jedzie? – Nikt nie smie zapytac.

Zandarm tam jechal, pedzi do stolicy,

Zapewne cesarz kazat kogos schwytac.

"Moze ten zandarm jedzie z zagranicy?

Mowi jeneral. – Kto wie, kogo zlowil:

Moze krol pruski, francuski lub saski,

Lub inny Niemiec wypadl z cara laski,

I car go w turmie zamknac postanowil;

Moze wazniejsza pochwycona glowa,

Moze samego wioza Jermolowa.

Kto wie! ten wiezien, chociaz w slomie siedzi,

Jak dziko patrzy! jaki to wzrok dumy:

Wielka osoba; za nim wozow tlumy:

To pewnie orszak nadwornej gawiedzi;

A wszyscy, patrz no, jakie oczy smiale;

Myslilem, ze to pierwsze carstwa pany,

Ze jeneraly albo szambelany,

Patrz, oni wszyscy – to sa chlopcy male.

Co to ma znaczyc, gdzie ta zgraja leci?

Jakiegos krola podejrzane dzieci".

Tak z soba cicho dowodzcy gadali;

Kibitka prosto do stolicy wali.

PRZEDMIESCIA STOLICY

Z dala, juz z dala widno, ze stolica.

Po obu stronach wielkiej, pysznej drogi

Rzedy palacow. – Tu niby kaplica

Z kopula, z krzyzem; tam jak siana stogi

Posagi stoja pod sloma i sniegiem;

Owdzie, za kolumn korynckich szeregiem,

Gmach z plaskim dachem, palac letni, wloski,

Obok japonskie, mandarynskie kioski

Albo z klasycznych czasow Katarzyny

Swiezo malpione klasyczne ruiny.

Roznych porzadkow, roznych ksztaltow domy,

Jako zwierzeta z roznych koncow ziemi,

Za parkanami stoja zelaznenu,

W osobnych klatkach. – Jeden niewidomy:

Palac krajowej ich architektury,

Wymysl ich glowy, dziecko ich natury.

Jakze tych gmachow cudowna robota!

Tyle kamieni na kepach srod blota!

W Rzymie, by dzwignac teatr dla cezarow,

Musiano niegdys wylac rzeke zlota;

Na tym przedmiesciu podle slugi carow,

By swe rozkoszne zamtuzy dzwigneli,

Ocean naszej krwi i lez wyleli.

Zeby zwiezc glazy do tych obeliskow,

Ilez wymyslic trzeba bylo spiskow,

Ilu niewinnych wygnac albo zabic,

Ile ziem naszych okrasc i zagrabic;

Poki krwia Litwy, lzami Ukrainy

I zlotem Polski hojnie zakupiono

Wszystko, co maja Paryze, Londyny,

I po modnemu gmachy wystrojono,

Szampanem zmyto podlogi bufetow

I wydeptano krokiem menuetow.

Teraz tu pusto. – Dwor w miescie zimuje,

I dworskie muchy, ciagnace za wonia

Carskiego scierwa, za nim w miasto gonia.

Teraz w tych gmachach wiatr tylko tancuje;

Panowie w miescie, car w miescie. – Do miasta

Leci kibitka; zimno, sniezno bylo;

Z zegarow miejskich zagrzmiala dwunasta,

A slonce juz sie na zachod chylilo.

Niebios sklepienie otwarte szeroko,

Bez zadnej chmurki, czcze, ciche i czyste,

Bez zadnej barwy, blado przezroczyste,

Jako zmarzlego podroznika oko.

Przed nami miasto. – Nad miastem do gory

Wznosza sie dziwnie, jak podniebne grody,

Slupy i sciany, kruzganki i mury,

Jak babilonskie wiszace ogrody:

To dymy z dwiestu tysiecy kominow

Prosto i gesto kolumnami leca,

Te jak marmury kararyjskie swieca,

Tamte sie zarza iskrami rubinow;

W gorze wierzcholki zginaja i lacza,

Kreca w kruzganki i lukami placza,

I scian, i dachow maluja widziadla;

Jak owe miasto, co nagle powstanie

Ze srodziemnego czystych wod zwierciadla

Lub na libijskim wybuchnie tumanie,

I wabi oko podroznych z daleka,

I wiecznie stoi, i wiecznie ucieka.

Juz zdjeto lancuch, bramy otwieraja,

Trzesa, badaja, pytaja – wpuszczaja.

PETERSBURG

Za dawnych greckich i italskich czasow

Lud sie budowal pod przybytkiem Boga,

Nad zrodlem nimfy, posrod swietych lasow,

Albo na gorach chronil sie od wroga.

Tak zbudowano Ateny, Rzym, Sparte.

W wieku gotyckim pod wieza barona,

Gdzie byla cala okolic obrona,

Stawaly chaty do walow przyparte;

Albo pilnujac splawnej rzeki ciekow

Rosly powoli z postepami wiekow.

Wszystkie te miasta jakies bostwo wznioslo,

Jakis obronca lub jakies rzemioslo.

Ruskiej stolicy jakiez sa poczatki?

Skad sie zachcialo slawianskim tysiacom

Lezc w te ostatnie swoich dzierzaw katki

Wydarte swiezo morzu i Czuchoncom?

Tu grunt nie daje owocow ni chleba,

Wiatry przynosza tylko snieg i sloty;

Tu zbyt gorace lub zbyt zimne nieba,

Srogie i zmienne jak humor despoty.

Nie chcieli ludzie – blotne okolice

Car upodobal, i stawic rozkazal

Nie miasto ludziom, lecz sobie stolice:

Car tu wszechmocnosc woli swej pokazal.

W glab cieklych piaskow i blotnych zatopow

Rozkazal wpedzic sto tysiecy palow

I wdeptac ciala stu tysiecy chlopow.

Potem na palach i cialach Moskalow

Grunt zalozywszy, inne pokolenia

Zaprzagl do taczek, do wozow, okretow,

Sprowadzac drzewa i sztuki kamienia

Z dalekich ladow i z morskich odmetow.

Przypomnial Paryz – wnet paryskie place

Kazal budowac. Widzial Amsterdamy

Wnet wode wpuscil i porobil tamy.

Slyszal, ze w Rzymie sa wielkie palace

Palace staja. Wenecka stolica,

Co wpol na ziemi, a do pasa w wodzie

Plywa jak piekna syrena-dziewica,

Uderza cara – i zaraz w swym grodzie

Porznal blotniste kanalami pole,

Zawiesil mosty i puscil gondole.

Ma Wenecyja, Paryz, Londyn drugi,

Procz ich pieknosci, poloru, zeglugi.

U architektow slawne jest przyslowie,

Ze ludzi reka byl Rzym budowany,

A Wenecyja stawili bogowie;

Ale kto widzial Petersburg, ten powie,

Ze budowaly go chyba szatany.

Ulice wszystkie ku rzece pobiegly:

Szerokie, dlugie, jak wawozy w gorach.

Domy ogromne: tu glazy, tam cegly,

Marmur na glinie, glina na marmurach;

A wszystkie rowne i dachy, i sciany,

Jak korpus wojska na nowo ubrany.

Na domach pelno tablic i napisow;

Srod pism tak roznych, jezykow tak wielu,

Wzrok, ucho bladzi jak w wiezy Babelu.

Napis: "Tu mieszka Achmet, Chan Kirgisow,

Rzadzacy polskich spraw departamentem,

Senator". – Napis: "Tu monsieur Zoko

Lekcyje daje paryskim akcentem,

Jest kuchta dworskim, wodczanym poborca,

Basem w orkiestrze, przy tym szkol dozorca"

Napis: "Tu mieszka Wloch Piacere Gioco.

Robil dla frejlin carskich salcesony,

Teraz panienski pensyjon otwiera".

Napis: "Mieszkanie pastora Dienera,

Wielu orderow carskich kawalera.

Dzis ma kazanie, wyklada z ambony,

Ze car jest papiez z Bozego ramienia,

Pan samowladny wiary i sumnienia.

I wzywa przy tym braci kalwinistow,

Socynijanow i anabaptystow,

Aby jak kaze imperator ruski

I jego wierny alijant krol pruski,

Przyjawszy nowa wiare i sumnienie,

Wszyscy sie zeszli w jedno zgromadzenie"

Napis: "Tu stroje damskie" – dalej: "Nuty";

Tam robia: "Dzieciom zabawki" – tam: "Knuty".

W ulicach kocze, karety, landary;

Mimo ogromu i bystrego lotu

Na lyzwach blysna, znikna bez loskotu,

Jak w panorama czarodziejskie mary.

Na kozlach koczow angielskich brodaty

Siedzi woznica; szron mu okryl szaty,

Brode i wasy, i brwi; biczem wali;

Przodem na koniach leca chlopcy mali

W kozuchach, istne dzieci Boreasza;

Swiszcza piskliwie i gmin sie rozprasza,

Pierzcha przed koczem saneczek gromada,

Jak przed okretem bialych kaczek stada.

Tu ludzie biega, kazdego mroz goni,

Zaden nie stanie, nie patrzy, nie gada;

Kazdego oczy zmruzone, twarz blada,

Kazdy trze rece i zebami dzwoni,

I z ust kazdego wyzioniona para

Wychodzi slupem, prosta, dluga, szara.

Widzac te dymem buchajace gminy,

Myslisz, ze chodza po miescie kominy.

Po bokach gminnej cisnacej sie trzody

Ciagna powaznie dwa ogromne rzedy,

Jak procesy j e w koscielne obrzedy

Lub jak nadbrzezne bystrej rzeki lody.

I gdziez ta zgraja wlecze sie powoli,

Na mroz nieczula jak trzoda soboli?

Przechadzka modna jest o tej godzinie;

Zimno i wietrzno, ale ktoz dba o to,

Wszak cesarz tedy zwykl chodzic piechoto,

I cesarzowa, i dworu mistrzynie.

Ida marszalki, damy, urzedniki,

W rownych abcugach: pierwszy, drugi, czwarty,

Jako rzucane z rak szulera karty,

Krole, wyzniki, damy i nizniki,

Starki i miodki, czarne i czerwone,

Padaja na te i na owa strone,

Po obu stronach wspanialej ulicy,

Po mostkach lsnacym wyslanych granitem.

A naprzod ida dworscy urzednicy:

Ten w futrze cieplem, lecz na wpol odkrylem,

Aby widziano jego krzyzow cztery;

Zmarznie, lecz wszystkim pokaze ordery;

Wynioslym okiem rownych sobie szuka

I, gruby, pelznie wolnym chodem zuka.

Dalej gwardyjskie modniejsze mlokosy,

Proste i cienkie jak ruchome piki,

W pol ciala tego zwiazane jak osy.

Dalej z pochylym karkiem czynowniki,

Spode lba patrza, komu sie poklonic,

Kogo nadeptac, a od kogo stronic;

A kazdy gietki, we dwoje skurczony,

Tulac sie pelzna jako skorpijony.

Posrodku damy jako pstre motyle,

Tak rozne plaszcze, kapeluszow tyle;

Kazda w paryskim swieci sie stroiku

I nozka miga w futrzanym trzewiku;

Biale jak sniegi, rumiane jak raki.

Wtem dwor odjezdza; stanely orszaki.

Podbiegly wozy, ciagnace jak statki

Obok plywaczow w glebokiej kapieli.

Juz pierwsi w wozy wsiedli i znikneli;

Za nimi pierzchly piechotne ostatki.

Niejeden kaszlem suchotniczym steknie,

A przeciez mowi: "Jak tam chodzic pieknie!

Cara widzialem, i przed jeneralem

Nisko klanialem, i z paziem gadalem!"

Szlo kilku ludzi miedzy tym natlokiem,

Rozni od innych twarza i odzieniem,

Na przechodzacych ledwo rzuca okiem,

Ale na miasto patrza z zadumieniem.

Po fundamentach, po scianach, po szczytach,

Po tych zelazach i po tych granitach

Czepiaja oczy, jakby probowali,

Czy mocno kazda cegla osadzona;

I opuscili z rozpacza ramiona,

Jak gdyby myslac: czlowiek ich nie zwali!

Dumali – poszli – zostal z jedynastu

Pielgrzym sam jeden; zasmial sie zlosliwie,

Wzniosl reke, scisnal i uderzyl msciwie

W glaz, jakby grozil temu glazow miastu.

Potem na piersiach zalozyl ramiona

I stal dumajac, i w cesarskim dworze

Utkwil zrenice dwie jako dwa noze;

I byl podobny wtenczas do Samsona,

Gdy zdrada wziety i skuty wiezami

Pod Filistynow dumal kolumnami.

Na czolo jego nieruchome, dumne

Nagly cien opadl, jak calun na trumne,

Twarz blada strasznie zaczela sie mroczyc;

Rzeklbys, ze wieczor, co juz z niebios spadal,

Naprzod na jego oblicze osiadal

I stamtad dalej mial swoj cien roztoczyc.

Po prawej stronie juz pustej ulicy

Stal drugi czlowiek – nie byl to podrozny,

Zdal sie byc dawnym mieszkancem stolicy,

Bo rozdawaj ac miedzy lud jalmuzny,

Kazdego z biednych po imieniu wital,

Tamtych o zony, tych o dzieci pytal.

Odprawil wszystkich, wsparl sie na granicie

Brzeznych kanalow i wodzil oczyma

Po scianach gmachow i po dworca szczycie,

Lecz nie mial oczu owego pielgrzyma,

I wzrok wnet spuszczal, kiedy szedl z daleka

Biedny, zebrzacy zolnierz lub kaleka.

Wzniosl w niebo rece, stal i dumal dlugo

W twarzy mial wyraz niebieskiej rozpaczy.

Patrzyl jak aniol, gdy z niebios posluga

Miedzy czyscowe dusze zstapic raczy

I widzi cale w meczarniach narody,

Czuje, co cierpia, maja cierpiec wieki

I przewiduje, jak jest kres daleki

Tylu pokolen zbawienia – swobody.

Oparl sie placzac na kanalow brzegu,

Lzy gorzkie biegly i zginely w sniegu;

Lecz Bog je wszystkie zbierze i policzy,

Za kazda odda ocean slodyczy.

Pozno juz bylo, oni dwaj zostali,

Oba samotni, i chociaz odlegli,

Na koniec jeden drugiego postrzegli

I dlugo siebie nawzajem zwazali.

Pierwszy postapil czlowiek z prawej strony:

"Bracie, rzekl, widze, zes tu zostawiony

Sam jeden, smutny, cudzoziemiec moze;

Co ci potrzeba, rozkaz w imie Boze;

Chrzescijaninem jestem i Polakiem,

Witam cie Krzyza i Pogoni znakiem".

Pielgrzym, zbyt swymi myslami zajety,

Otrzasnal glowa i uciekl z wybrzeza;

Ale nazajutrz, gdy mysli swych mety

Z wolna rozjasnia i pamiec odswieza,

Nieraz zaluje owego natreta;

Jesli go spotka, pozna go, zatrzyma;