Текст книги "Камень огня"

Автор книги: Таня Хафф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

Юноша прислушался, не грянет ли тревога, но уловил лишь гудение крови в ушах.

Присев в тени, он снял кожаные завязки из-под коленей и сменил башмаки на сандалии. Потом свернул свою маленькую котомку таким образом, чтобы спрятать лямки, и осторожно пробрался вдоль стены дворика к крытой аллее, идущей от ворот, ступая по небольшому углублению, протоптанному в мраморе множеством ног, Аарон дошел до открытой арки, которая вела в главный двор, проверил, что делает внутренний стражник, и смело шагнул на свет.

– Половина удачи, – сказал он однажды Фахарре, – состоит в умении держаться уверенно. Как будто ты имеешь все права делать то, что ты делаешь.

– А другая половина, – фыркнула Фахарра, – иметь больше наглости, чем Девять Наверху.

Демонские крылья взлетели в откровенном изумлении.

– Все Девять? – спросил он и был вознагражден смехом старухи.

Вор был в темно-зеленой ливрее, прихваченной из дома главного судьи вместе с цепью. Эта ливрея так же хорошо смешивалась с тенями, как его обычная черная одежда, но – что еще лучше – она скрывала Аарона и на свету. Даже в этот ночной час между главным судьей и дворцом частенько ходили курьеры.

Стражник во внутренней арке следил за приближением юноши без всякого интереса. Любой, кто идет мимо него, уже прошел ворота и признан безопасным. Он мог бы гораздо лучше провести время, зарывшись лицом в мягкие горы грудей своей Лии. Когда Аарон подошел ближе и его осветили факелы, горевшие по обе стороны караульного поста, стражник на какое-то мгновение удивился, почему главный судья взял к себе на службу чужеземца, но это в конце концов была не его забота…

– Сообщи свое дело, – промямлил он, опуская пику.

– У меня пакет для их королевских высочеств.

К близнецам всегда обращались во множественном числе. Аарон понятия не имел, почему выбрал именно их в качестве мнимых сообщников, но он вспомнил воровку, медленно опускаемую в вулкан…

Пика резко поднялась. Стражник беспокойно подвигал пальцами по древку, порываясь сделать знак Девяти и Одной. Становиться между близнецами и их игрушками всегда было вредно для здоровья.

– Иди прямо до первого поперечного коридора, там поверни налево, пройди четыре коридора, поверни направо, отдай пакет стражнику в конце длинной галереи.

Едва заметный кивок, и Аарон прошел во дворец.

Стражник вздрогнул, когда чужеземец проходил мимо. Его глаза на бледном лице были холодные, пустые, лишенные всяких эмоций, как осколки серебристо-серого камня. Стражник видел трупы, у которых было больше жизни в глазах.

«Надеюсь, он и их королевские высочества получат удовольствие друг от друга», – подумал он, стараясь преодолеть истому при воспоминании о плоти Лии.

Коридоры – широкие и высокие, чтобы улавливать ветры, – в основном были пустынны. Те немногие люди, что попадались Аарону в этот час, – слуги, следившие за лампами, которые разбивали дворец на полосы света и тени; пьяная дворянка на пути в Палаты Знати; пара зевающих, испачканных чернилами писарей, спешащих домой в постель, – не удостоили его ни единым взглядом, ибо ливрея главного судьи была хорошо известна, и если он находился во дворце, значит, прошел ворота.

Полумрак и тишина окутали Аарона, внушая ему ложное чувство безопасности. Вор узнал его, но не мог с ним справиться. Он шел как во сне, и чем дальше, тем сильнее становилось это чувство. В конце длинной галереи Аарон едва не позволил обману вынести его на глаза двух стражников.

Но тут юноша вспомнил, что доверие означает предательство.

Он отпрянул в темень глубокой ниши у закрытого ставнями окна и застыл. Сквозь жалюзи тянуло прохладой, но, к счастью, они были наклонены так, что Аарон оставался невидимым из сада. Ливрея не поможет ему пройти мимо стражников у двери в королевские палаты, а эта маленькая дверь была единственным входом в ту часть дворца.

«Он держит свой посох в комнатке перед спальней».

Аарон прижался лбом к полированному дереву, ожидая, когда старуха договорит. Он не может работать, чувствуя такую близость Фахарры.

«Возможно, он ласкает его, прежде чем лечь спать. В искусно ограненном камне больше жизни, чем во многих женщинах».

Не сводя глаз со стражников, Аарон выдвинул задвижку и приоткрыл ставень ровно настолько, чтобы пролезть. Петли слабо вздохнули. Вор застыл и прислушался к тишине, затем еще раз рискнул поднять тревогу, когда закрыл ставень и залепил его кусочком воска.

«Ты слишком хороший вор, Аарон, мой мальчик».

«Да, – молча согласился юноша, следя за своими руками, как будто они принадлежали кому-то другому, – я слишком хороший вор».

Двигаясь быстро, ибо в воздухе пахло рассветом и, значит, слуги скоро зашевелятся, он вновь переобулся в башмаки и закрепил мешковатый низ своих штанов, работая на ощупь, пока глаза привыкали к темноте, а уши ловили возможные звуки тревоги.

Если собаки близко…

Посреди галереи к ней примыкала стена, ограждавшая личный сад королевской семьи.

Аарон не представлял, есть ли на ней защитные заклятия.

Если есть, то сработает ли снова амулет Херрака?

«Нелегко огранить такой огромный изумруд, позволь сказать тебе».

Ты говорила мне, Фахарра, – тихо ответил он и прыгнул на стену.

Наверху Аарон присел, утихомиривая биение сердца и обдумывая следующий шаг, а потом бросился в объятия сладкой, колючей гледичии, росшей в шести футах от стены. Когда мог, он выбирал верхнюю дорогу.

Громкий треск сломанной ветки.

Тихое мычание боли.

Королевский сад зашевелился, когда собаки выбежали посмотреть, что затрещало.

Прижавшись спиной к тонкому стволу, Аарон зажал ладонями бедро и неглубоко дышал носом. Запах жасмина одурманивал, но он стиснул зубы и не дал вырваться стону боли. Ветка, на которую он прыгнул, не выдержала его тяжести, и, когда он падал, сломанный конец другой ветки врезался в бедро. Пальцы были липкими.

Юноша передвинулся, опасно балансируя на ветке, не намного толще той, что обломилась. У него нет времени поддаваться боли. Кровь приведет собак; и он должен быть готов.

«Наследник клана сражается через боль!»

– Заткнись, отец, – огрызнулся вор. – Я делаю это не ради тебя.

Из-за темной массы живой изгороди, припадая животом к земле, выбежала первая собака. За ней последовали еще две, привлеченные запахом крови. Они были крупнее, чем горные кошки из Ааронова детства, массивнее, с бугристыми мускулами. Они столпились под деревом, и одна встала на задние лапы, огромные когти оставляли глубокие борозды в коре.

Пока другие воры делали знак Девяти и обходили стороной своих товарищей, повисших на дворцовых воротах, из страха, что участь несчастных передастся им, Аарон учился на чужих ошибках. Он видел следы когтей и зубов не на одном теле. Он взломал печать на пакете, который нес с собой, стараясь не коснуться руками пахучей травы.

Запах крови внезапно утратил свою первостепенную важность. Округлые уши навострились, и глаза-щелочки широко распахнулись. Любопытство объединилось с этим новым и заманчивым запахом, и вместе они победили. Когда пакет с травой упал за изгородь, собаки ринулись за ним.

Аарон соскользнул на землю и побежал по дорожкам к дворцу. Он не знал, как долго трава будет удерживать собак, поэтому мчался изо всех сил, игнорируя боль и теплую влагу, медленно приклеивавшую тонкую штанину к ноге. По той же причине, по которой он перелезал через стену у караульного поста, вор направился теперь к единственному прямоугольнику света, глядящему в сад: врага видимого можно избежать. Обходя окна на нижнем этаже, – они привели бы только к противоборству со стражниками, охраняющими коридоры, – он вытащил кошку и кусок мягкой шелковой веревки.

Во всей Ишии только на храме и дворце не было вычурной каменной резьбы, служившей лестницей для городских воров.

Тонкие металлические крюки кошки были обтянуты мягким, когда же они ударились о черепицу крыши, то зазвенели угрожающе. Аарон застыл, прижавшись к прохладному камню, но дополнительные лампы нигде не зажглись, и никто не появился на освещенном балконе, возле которого спускалась его веревка. Потянувшись, пока бедро снова не обожгло болью, юноша схватился за веревку, уперся ногами и заставил свое тело подняться по стене.

Он уже миновал балкон, тщательно отводя глаза от потока света, когда веревка вдруг задрожала в его руках. Затем она дернулась. Затем Аарон скользнул вбок на несколько футов. Затем он падал.

Если бы это скольжение подвинуло его еще на пядь…

Если бы раненая нога подчинилась его воле еще на несколько секунд…

Балконные перила ударили по икрам. Перевернувшись в воздухе, юноша треснулся лбом о камень и упал навзничь на плиты балкона.

На мгновение Аарону показалось, будто зеленые огни, взорвавшиеся в его голове, это изумруд, который он искал, теперь расколотый на куски, так что даже Фахарра не сможет ничего поделать.

Изумруд…

Он должен достать изумруд для Фахарры.

Вор попытался встать.

Лицо, наклонившееся над ним, отодвинулось, рука отбросила копну черных волос с бледно-голубых глаз.

Аарон забыл, как дышать, забыл, как двигаться…

Рут. Его кузина отбрасывала так свои черные волосы и часто приставала к Аарону, упрашивая отрезать их коротко, по-мужски, чтобы они больше не падали ей на глаза. Ее бледные, зимние, голубые глаза.

… забыл боль настоящего, когда боль прошлого сдавила его сердце. И, потерявшись в прошлом, вор не увидел опускающийся меч.

3

Кованая сталь жахнула по перилам и оставила зарубку в мягком железе. Грохот удара эхом прокатился по саду, вспугнув двух ночных птиц. Бешено махая крыльями, они взвились в воздух. Его королевское высочество принц Дарвиш Шейриф Хакем, третий сын короля, скользнул взглядом по лезвию сабли, застрявшему в четырех футах над белым горлом, которое должно было перерубить.

Он нахмурился и хлебнул из большого золотого кубка, зажатого в правой руке.

– Я промахнулся. Я никогда не промахиваюсь.

Что-то отвлекло его. Принц всмотрелся в лицо с острыми чертами. Что-то… Он уже понял что, но тут же снова забыл.

– Проклятие!

Досада превратилась в гнев, а гнев, подогретый вином, вылился на тело у его ног.

Сосредоточенно сузив глаза, он сдернул саблю с перил, игнорируя визг протеста, когда ее кончик ударился о мраморный пол и протащился по нему. Существо – Парень? Мужчина? Вор! – не шевелилось с той минуты, как выпало так неожиданно из ночи.

Не шевелись еще… немножко…

Сабля словно потяжелела, но принц все-таки поднял ее в воздух, где она описала рискованную восьмерку над его голым плечом. Вор не сводил с него взгляда, но Дарвиш, хоть и в стельку пьяный, готов был поспорить на сокровища казны, что эти странные серебряные глаза не видят того, что находится перед ними.

«А перед ними я». Принц сделал еще глоток, покачивая на весу саблей. «Ах ты маленький мерзавец, уставился на меня и даже не видишь». Сабля снова обрушилась вниз.

Пение стали, ударившейся о камень в пальце от его уха, вырвало Аарона из прошлого. Он вздрогнул и взмахом ресниц разбил воспоминание, державшее его в плену. Голубой и черный цвета закружились перед глазами, пока не превратились в лицо молодого человека, косолапо возвышавшегося над ним. Это была не его кузина. Его кузина мертва.

– Проклятие! – Дарвиш выплеснул назад половину кубка. – Снова промахнулся! Но ведь я же не настолько пьян!

Ладно, по крайней мере вор пришел в себя, уже хорошо, даже если из-за этого в него труднее будет попасть. Вытерев рукой капли рубиновой жидкости, сбегающие по груди, Дарвиш зевнул, покачнулся и утратил весь свой гнев. Теперь ему стало интересно, что будет дальше. В конце концов, надо только честно предложить ход его гостю.

«Изумруд», – вспомнил Аарон сквозь гудение в голове. Он должен добраться до королевского посоха и украсть изумруд. Он подвел Рут, и она умерла. Он не подведет Фахарру, хоть она уже и мертва. Аарон достанет изумруд, ее лучшую работу, чтобы украсить ее гробницу. Он должен достать изумруд. Страх, и боль, и голод, и горе смешали его мысли, но сквозь весь этот хаос огромный зеленый камень сиял как маяк. Юноша отчаянно уцепился за этот свет как за якорь и спасательный трос, позволяя темноте забрать остальное. Ничто другое не имело значения.

Перекатившись на колени, подальше от своего искаженного отражения в изогнутом лезвии сабли, он закачался и рыгнул – пустой желудок сжимался и разжимался как сердитый кулак. Мраморный узор расплылся и пробежал в дюйме от его носа, соблазняя опустить голову на прохладный камень и сдаться. Но нет. Не в этот раз. Он не сдастся и не убежит. Хватая ртом воздух, едва сохраняя проблески рассудка, он заставил себя встать.

– Двигается, – с одобрением заметил Дарвиш, осушил кубок и с пьяным апломбом швырнул его через перила.

Кубок запрыгал по траве, но Аарон не услышал этого. Его тяжелое дыхание заглушало все прочие звуки. Один шаг. Два. Переступая словно слепой и не сводя глаз с изумруда Фахарры, он вытянул руку, чтобы смахнуть некое препятствие со своего пути.

Ледяные пальцы незваного гостя, задевшие грудь принца, просочились в его сознание даже через семь часов беспробудного пьянства. Разве так должен вести себя вор, застигнутый вооруженным человеком? Равнодушие овладело блуждающим вниманием Дарвиша, как ни борьба, ни бегство не смогли бы его захватить. Принц страшно удивился, что даже от этого слабого удара он не смог устоять на ногах.

– Эй! – Дарвиш ринулся вперед, забытая сабля загремела на пол. От резкого движения его хмельная голова закружилась, и комната повернулась вокруг своей оси.

Балансируя рукой, чтобы не упасть, принц схватил вора за талию, и в этом карикатурном объятии они вместе ввалились в комнату. Сделав еще несколько шагов, они вместе упали, наткнувшись на край кровати. Теплая плоть, бьющаяся под ним, подкинула Дарвишу новую идею, и он нащупал завязки на штанах своего пленника.

Смутно ощущая значение шелка и мягкости над собой, вор боролся против невидимой силы, давящей на него сверху. Ничто не остановит его, ничто не сможет его остановить. Он доберется до изумруда и положит его в гробницу Фахарры. Внезапно тяжесть на его спине стала неподвижной. Отчаянно извиваясь, юноша наконец вырвался на свободу.

Когда он пошел вдоль стены, нащупывая дверь, человек на кровати захрапел.

Сначала свет – горячий и яркий, лежавший поперек него как одеяло кипящего камня, вычерпанного из вулкана. Потом звук – пронзительный крик, который вбивал гвозди в его уши, проникая в самую глубокую тишину. Понемногу принц начал сознавать себя. Голова раскалывалась, руки и ноги не отзывались, на веках лежали свинцовые гири, а под грудиной засел огонь и проедал себе путь наружу.

Дарвиш застонал.

Этот тихий стон привел к кровати босые ноги, тихо ступающие по ковру.

Принц облизал губы сухим языком и проскрипел:

– Закрой. Ставни. – Лишь со второй попытки он смог произнести это внятно и облегченно вздохнул, когда раскаленные полосы поперек его груди и лица исчезли.

Дарвиш ничего больше не хотел – лежать бы здесь вечно не шевелясь, – но его мочевой пузырь требовал иного. Не открывая глаз, принц медленно, осторожно сел на кровати, сделал два дрожащих вдоха, и его вырвало. Ласковые руки снова уложили его на подушки, прохладная салфетка вытерла лицо. Вонючее покрывало снялось с него, и Дарвиш понял, что должен сделать. Стиснув зубы, он поднял трясущуюся руку. Те же самые ласковые руки расправили его пальцы и вложили в них глиняную чашку. С их помощью он поднес чашку к губам. Она застучала о зубы, но принц ухитрился проглотить все содержимое.

Как всегда, вкус снадобья оказался хуже, чем он помнил, и в первую минуту Дарвиш был уверен, что умрет. Огонь побежал вверх и вниз по всему телу. Принц выгнулся и рухнул, весь в поту. Однажды он пожаловался чародею Третьего, что его лекарство едва ли не хуже самого похмелья. «Так и должно быть», – без улыбки ответил чародей.

Чувствуя себя почти человеком, Дарвиш открыл глаза.

Охам, чья широкая, до жути уродливая физиономия встречала принца каждое утро вот уже десять лет, вынул пустую чашку из вялых пальцев и бесстрастно сообщил:

– Ванна готова, ваше высочество.

– Конечно, готова. – Дарвиш протянул руки. Одевальщик бережно поднял его на ноги и, когда принц встал, снял с него красные шелковые штаны, в которых тот спал. – Но сначала мне нужно…

Самый младший одевальщик приблизился с ночным горшком. Его пальцы отчаянно вцепились в бледно-зеленую керамику.

Дарвиш улыбнулся и, опираясь на толстое плечо Охама, облегчился.

– Ты новенький, – умиротворенно произнес он и легко ущипнул мальчишку за подбородок.

– Да, ваше высочество. – Одевальщик покраснел и почтительно попятился с наполненным до краев горшком.

– Как тебя зовут?

Густые ресницы опустились на бархатные карие глаза.

– Фади, если угодно вашему высочеству.

– Угодно мне или нет… – Дарвиш пробежал оценивающим взглядом по стройной фигуре и вздохнул; она понравится ему больше через пару лет, когда мальчишка будет годным к постели. Если к тому времени он не исчезнет. Они всегда исчезают.

– А теперь, Охам, ванну.

– Слушаюсь, ваше высочество!

Дарвиша позабавило, как осторожно ступал огромный одевальщик, когда они вместе брели к выложенной плитками комнатке, примыкающей к спальне принца. Чародейское снадобье справилось с похмельем, но Дарвишу все еще казалось, будто голова еле держится на шее и малейший толчок снесет ее, Охам, конечно, знал это – не в первый раз он сопровождал своего принца к омовению.

От воды в глубокой медной ванне маняще поднимался пар, наполняя воздух слабым ароматом сандала. Дарвиш скользнул в нее с довольным вздохом и лег на спину, прикрыв глаза от наслаждения.

Потом он покорно двигался в руках Охама, целиком отдаваясь их нежности и силе. И только когда его вытирали, принц вспомнил и замер.

– Проклятие!

– Ваше высочество? – Охам перестал водить лохматым полотенцем по мускулистой спине принца и отступил, не понимая, в чем он согрешил.

– Да не ты! – Дарвиш властно махнул одевальщику, веля продолжать. – Мой возвышеннейший отец сообщил мне, что я должен жениться.

– Я слышал, ваше высочество, – почтительно ответил Охам.

– На девчонке, которой едва стукнуло семнадцать и которую я никогда не видел, ради единственной цели – привязать эту страну к ее стране.

– Простите, ваше высочество, но разве не для этого женятся все принцы? – Уставясь в зелено-голубые плитки пола, Охам опустился на колени, чтобы вытереть ноги принца.

– Да, – буркнул Дарвиш и прикусил язык, дабы не сболтнуть лишнего: из-за чего он на самом деле напился до бесчувствия после беседы с возвышеннейшим отцом.

Третий одевальщик – идеальный вездесущий слуга, который стоял у двери, ожидая своей очереди для услужения, – передавал все сказанное лорд-канцлеру, а тот докладывал королю. Это был непримечательный человек трудноописуемой внешности и неопределенного возраста – нечто среднее между Охамом и мальчишкой – и всего лишь самый последний в длинной череде шпионов, призванных следить за третьим сыном, который, не имея собственной реальной власти, мог бы покуситься на чужую. Дарвиш старался, чтобы им было что докладывать: он наполнял свою жизнь вином, а свою постель оживлял каждым желающим телом, которое ему попадалось. И по его приказу шпионов лорд-канцлера секли всякий раз, как только они давали ему хоть малейший повод.

Принц тотчас затолкал обратно свои слова и чувства, ибо в первый раз за двадцать три года оказался нужен отцу. За тем исключением, что его не спросили, даже не позволили расценивать это как службу стране. Просто приказ, не терпящий возражений. «Ты женишься на этой девушке. Считай себя помолвленным и веди себя соответственно». Хотя Дарвиш вовсе не хотел жениться, не это подвигло его к излишествам минувшей ночи.

– Мне надо выпить.

– Ваше высочество. – Глаза и уши лорд-канцлера поднесли уже наполненный кубок.

И вот еще другая вещь: они постарались, эти одевальщики, которые были преданы другому, чтобы Дарвиш не свернул с выбранного пути, когда уже стал достаточно взрослым, дабы понять – и его заставили это сделать – свое положение при дворе.

«Забери их всех Госпожа». Он осушил кубок чуть разбавленного вина, не обращая внимания на две красные струйки, бегущие из уголков рта. Допив, принц рыгнул, зевнул и улыбнулся. «Полагаю, могло быть хуже. Они могли упечь меня в жрецы».

Дарвиш потянулся, разминая затекшее тело, затем покорно последовал за Охамом обратно в спальню и шагнул в протянутые для него голубые с серебром штаны. Когда одевальщик надел на него белую шелковую рубашку, принц повел плечами, наслаждаясь прикосновением гладкой ткани. Затем снова повел плечами и вынужден был признать, что подозрения его не напрасны, – он теряет форму. Пока Охам повязывал ему широкий серебряный пояс, Дарвиш пытался сообразить, как давно он ходил на тренировочный двор. По меньшей мере неделю назад, а может, и две; трудно было сказать, все дни потонули в заполненном вином однообразии. Он принял вновь налитый до краев кубок и запрокинул голову, чтобы выпить, в то время как шпион лорд-канцлера начал расчесывать костяным гребнем его мокрые волосы. Гребень застрял, и зубцы вонзились в череп.

Дарвиш дернулся, выругался и с улыбкой сказал:

– Десять плетей.

– Я позабочусь об этом, ваше высочество, – с плохо скрываемым удовлетворением ответил Охам.

Все еще улыбаясь, принц шагнул в сандалии и рассеянно провел пальцами по волосам Фади, когда мальчишка встал на колени застегнуть ему пряжки.

Снаружи, в саду, снова раздался пронзительный крик, накануне разбудивший его.

– Что, ради Одной, это было?

– Павлины, ваше высочество, – невозмутимо произнес Охам, ловко заменяя кубок ломтем хлеба. – Благословеннейшая Язимина получила их в подарок и нынче утром выпустила в сад.

– Пав… что?

– … лины, ваше высочество.

– Так я и подумал. – Дарвиш откусил кусок хлеба, намазанный толстым слоем фиников в меду, и направился к балкону. – Что такое, ради Одной, павлин?

– Птица, ваше высочество.

– Верно.

Распахнув створки, принц вышел на балкон и, прищурившись, посмотрел в сад. Он успел только увидеть, как большая голубая птица, волоча за собой длиннющий хвост, исчезает за кустом. Из всех перемен, случившихся с той поры, как его старший брат женился на принцессе Язимине, эта представлялась самой шумной.

– Павлины, – пробормотал Дарвиш себе под нос. – Думаю, у нее в Итайли всегда были павлины. Думаю, у ее брата-короля их целая сотня бродит по саду. – Принц потер виски, когда высокий, пронзительный крик снова ударил по ушам и зазвенел в голове. – Полагаю, мне нельзя в них стрелять… – вздохнул он.

– Нет, ваше высочество.

– Возможно, город будет возражать против них, тогда мы отправим их Рамдану… – Несправедливо, что его второй брат должен лишиться этой потехи только потому, что сбежал в деревню растить своих детей.

– Их прислали, чтобы рассеять тоску по дому благословеннейшей Язимины, ваше высочество.

– Ну, – Дарвиш нацелил воображаемый арбалет на удирающую птицу, – если благодаря им прекратятся ее стенания, то пусть кричат под моим окном сколько им вздумается.

Ее тоска по дому довела половину двора до отчаяния, а больше всех – ее собственного мужа. Дарвиш был изумлен, что наследный принц так влюбился в свою жену, с которой знаком всего год и на которой женился только ради того, чтобы предотвратить войну. Так влюбился, что допустил это вторжение в прежде спокойный сад.

«Готов поспорить, ты спросил Шахина, отец. Не просто велел ему жениться. Я бы с радостью женился, если б ты только попросил». Не для того, чтобы его брак стал нести бремя, какое несет брачный союз Шахина. Брат женился на принцессе Итайли, дабы положить конец столетиям конфликта между двумя странами. А он, Дарвиш, женится на ребенке без всякого политического значения.

Принц сощурился на солнце, желто-белое в безоблачном небе. Судя по его местоположению, уже перевалило за полдень. Более или менее обычное время для подъема. Облокотившись на перила, Дарвиш доел хлеб.

– Этой ночью мне снился престранный сон, Охам. Мне снилось, будто вор упал в мою комнату. Довольно милый… – Его ладонь, гладящая железные перила, нашла зарубку, которой не должно было существовать, оборвав и движение, и слова.

– Это был не сон, ваше высочество. Стражники нашли этого вора на рассвете шатающимся по залам.

– Так он настоящий! – Дарвиш провел пальцем по шраму, оставленному саблей, и ухмыльнулся, вспомнив, как едва не кончился его сон. – Где он сейчас?

– В Камере Четвертого с их королевскими высочествами. – Охам поднял руку в знаке Девяти и Одной.

– Что?! – Дарвиш круто повернулся к одевальщику.

– Туда, ваше высочество, отводят всех воров, – невозмутимо ответил тот.

– Но не этого вора, клянусь Девятью! – В памяти снова возникли серебристые глаза, пожиравшие его лицо. Сердце бешено забилось в груди, и ярость выжгла утреннее вино. – Это мой вор! Не их, а мой! – Дарвиш всегда находил развлечения близнецов отвратительными, но, представив, как они наслаждаются болью его личной собственности, принц оскалился и сжал кулаки.

Фади отскочил с дороги, когда Дарвиш пронесся мимо, и округлившимися глазами посмотрел на старшего одевальщика. Охам только пожал плечами. Его дело – наряды принца. Все остальное его не касается.

Где-то, невидимый, снова закричал павлин.

Как только тяжелая дверь распахнулась и стражники вытянулись в струнку, по толпе придворных, собравшихся в длинной галерее перед королевскими палатами, прокатилась рябь ожидания. Все отложили веера, разгладили шелка и натянули на лица подобающие случаю выражения: от вежливого интереса до восторженного обожания. Увидев, кто из королевской семьи вышел, двор снова принял томные позы, соответствующие полуденной жаре. Его королевское высочество принц Дарвиш, хоть и являлся, бесспорно, душой любого общества, был бесполезен в обеспечении королевской милости. Либо он совершенно забывал просьбу, – вино вытесняло ее из головы, – либо делал нечто такое, что крайне бесило его возвышеннейшего отца, и тогда Дарвишу не разрешалось приближаться к трону в течение неопределенного времени.

Те, мимо кого он проходил, были искренне удивлены, куда он мог направляться в столь хмурой спешке. И спешка, и хмурость не в характере принца.

– Надеюсь, он не останется навсегда подобной букой, – вздохнул пожилой дворянин, ни к кому конкретно не обращаясь. – У нас и без него таких хватает.

В коридорах дворца Дарвиш ускорил шаг. Если вор находился с близнецами с раннего утра, там, возможно, мало что осталось спасать. Принц всеми силами старался не выказывать высшую степень своей ярости.

– Добрый день, ваше высочество!

Вот уж действительно чего ему сейчас не хватает, так это расспросов какого-нибудь шпиона лорд-канцлера или, чего доброго, самого лорд-канцлера! Как член королевской семьи, Дарвиш имел более высокое положение, но лорд-канцлер пользовался доверием короля. Принц должен был остановиться, поговорить, отложить свои дела, признавая его власть. Дарвиш на ходу принял решение.

– Передайте привет Госпоже, – весело сказал он, не замедляя шаг.

– Ваше высочество!

Принц быстро оставил тучного, пожилого лорд-канцлера позади – пусть выдувает протесты в пустой коридор. Потом, когда вор будет в безопасности, Дарвиш найдет время, чтобы насладиться потрясением и подозрительностью старика. И заплатит за это позже, когда отец все узнает, но сейчас это не имеет значения.

Камера Четвертого располагалась в самой старой части дворца, вырезанной в вулканической скале вблизи от кратера, который постоянно давал знать о себе жаром лавы и запахом серы, пропитавшими все вокруг. Перейдя от украшенных фресками стен и выложенных плитками полов к необработанному камню, на котором и

через несколько поколений были видны следы орудий, Дарвиш уже кипел от злости, думая о несправедливости, которая привела его вора сюда, в это место. Когда же принц достиг камеры, его ярость раскалилась до предела: как посмели близнецы украсть его ценный трофей?

Дарвиш уже протянул руку к двери, как вдруг за ней раздался чей-то хриплый, безнадежный крик.

Принц окаменел. А крик тем временем возрос, достиг пика и умер. И снова воцарилась тишина. Придя в себя, Дарвиш так распахнул дверь, что она с грохотом ударилась о стену.

Камера Четвертого была невелика, и смрад от курений, пыток и боли не давал дышать. Принц поперхнулся, но взял себя в руки. Две стройные фигуры в беспросветно-черном, возвышавшиеся по обе стороны стола как столпы ночи, подняли головы на грохот. Одинаковые волосы и одеяния не позволяли различить их пол даже при ярком свете полудюжины свисающих ламп, а густая краска для век, которой были обведены желтые глаза, отвлекала от незначительных отличий в чертах лица. Но Дарвиш, знавший близнецов всю их жизнь, безошибочно мог сказать, кто держит в длинных щипцах красный уголек, а кто всего лишь наблюдает.

– Шакана, – проревел он младшей сестре, – брось его!

Шакана улыбнулась, грациозно наклонила голову и уронила дымящийся уголек на покрытую волдырями грудь, лежавшую перед ней на столе.

Вор снова закричал. Дарвиш ринулся через всю камеру и, отбросив в сторону брата, мозолистой от меча ладонью смахнул уголь на пол.

Шакана заплясала, тряся юбками, подальше от искр, сандалии зачмокали по полу.

– Ты не имеешь права, – возмутилась она, но Дарвиш без слов зарычал, и она прикусила язык.

Не сводя глаз со старшего брата, Шакана обошла стол, чтобы помочь близнецу встать.

Руки и ноги вора были закованы в цепи и туго натянуты – пока не для того, чтобы вывихнуть, а только чтобы держать его неподвижным. Голова зажата в стальные тиски, а полоса на глазах создавала желобок для раскаленных железных шариков. К счастью, она была еще холодной и пустой. Три глубоких разреза шли поперек каждого бедра: чародеева работа, ибо плоть и кровь необходимы, чтобы проследить путь вора по дворцу. Гениталии распухли, но были еще целы.

На груди непристойно красные на белой коже, прямо на глазах у Дарвиша вздувались пузыри от последнего ожога. Волдыри от четырех предыдущих углей спали, и белая плоть под изжаренной кожей уже успела остыть. Два самых первых волдыря лопнули, кровь и прозрачная жидкость сочились из их воспаленных центров.

Близнецы только начали.

Готовыми вот-вот задрожать руками принц выкрутил болты из тисков и как можно бережнее освободил голову. Вор заметался с тихим стоном.

– Нет! – приказал Дарвиш и потянулся к оковам. – Не шевелись!

Метание прекратилось. Стоны продолжались. Казил, выставив грязные от падения руки, шагнул вперед. Сестра все еще сжимала его локоть.

– Ты не имеешь права, Дарвиш, – заныл он, когда железные обручи свалились, обнажая содранные запястья. – Он наш.

– Как же, ваш! – огрызнулся старший принц, сражаясь с последним болтом. – Он пришел во дворец через мою комнату, значит, он мой.