355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Таня Хафф » Камень огня » Текст книги (страница 1)
Камень огня
  • Текст добавлен: 9 сентября 2016, 22:18

Текст книги "Камень огня"


Автор книги: Таня Хафф



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Таня Хафф
Камень огня

1

Когда процессия остановилась у края вулкана, воровка, презрев гордыню, истошно закричала. Безучастные к человеческим слабостям, жрецы монотонно бубнили свои молитвы, в то время как толпа, овладев нависшими над кратером галереями, возбужденно перешептывалась – она затем и нахлынула сюда, чтобы насладиться человеческим страданием.

– Говорят, она держала Камень в руках, – пропыхтел пухлый торговец, прикладывая к потному лбу надушенный платок. Зной, льющийся сверху, соединяясь с жаром расплавленного камня, идущим снизу, создавал на галереях невыносимую атмосферу. – Говорят, она подошла ближе всех за последние двадцать лет.

– Говорят, – машинально повторил юноша с холодным презрением.

Он перевел взгляд вниз, где в тридцати футах от галерей находился тот самый Камень. Красно-золотой, величиной с голову ребенка, он покоился в золотой чаше, венчая золотой шпиль, вздымавшийся из клокочущей лавы. В его сердце горел таинственный огонь, олицетворяющий власть. Этот Камень хранил Ишию – столицу королевства Сизали – от гибели в потоке огня и пепла, не давал ей задохнуться в серном дыхании живого вулкана. «И говорят, воровка держала его в руках». Юноша отдал должное ее мастерству, если не ее уму.

Молитвы кончились.

Жрецы Четвертого, чьи мрачно-красные мантии как пятна крови темнели на фоне скалы, отступили назад, и два могучих прислужника подняли связанное, корчившееся тело, чтобы водворить в клетку.

Зрители на публичных галереях дружно исторгли вздох, и юноша задался вопросом, насколько религиозным событием является эта казнь.

Религия этих мест – не только Сизали, но и соседних стран – включала множество объектов и церемоний. Здесь были и жрецы, и чародеи; помимо обрядов, посвященных божествам, существовали и мирские обряды. Одна Внизу – насколько юноша мог понять, что-то вроде матери-богини, – родила девять сыновей, Девять Наверху. Все они не имели имен. Четвертый был богом правосудия.

Крики возобновились с утроенной силой.

Юноша обратил взор к Королевской галерее. Присутствовали только близнецы. Значит, спуск будет медленным. В народе говорили, что близнецы тоже связаны с Четвертым, хотя они никогда не посвящались в жрецы и уж точно не были чародеями.

«Правосудие», – скривил он губы.

– Ты не из Ишии. – Торговец явно больше интересовался соседом, чем событием дня.

Медные волосы, подстриженные короче, нежели требовала нынешняя мода, бледная кожа, острые черты лица и хрупкое телосложение – все выдавало в нем чужеземца. Среди безмятежных, любящих удовольствия горожан он выделялся недовольным выражением лица и замкнутостью. В Ишии было мало чужеземцев. Проводимая королем политика отбивала у них охоту оставаться здесь.

– Ты в первый раз видишь Госпожу?

Юноша только хмыкнул, подумав, что местное прозвище вулкана звучит нелепо.

Торговец облизал губы и неуверенно протянул ему руку.

– Может, позволишь угостить тебя?

– Нет.

Рука не дождалась ответа – юноша излучал отвращение.

Торговец разочарованно пожал плечами, но, утешив себя философским изречением: «Чужеземцы, кто их поймет!» – снова повернулся к кратеру.

От мягких кожаных башмаков воровки поднимался дым.

Искусно лавируя в шумной толпе, юноша спускался по ступеням террасы и размышлял об участи воров в королевском городе. На прощание он прихватил, повинуясь инстинкту, кошелек торговца и теперь подбросил его в руке. Уголки тонких губ юноши приподнялись в улыбке. Что ж, толстяк сам предложил угостить его.

– Аарон!

Чужеземец поднял голову, прекратив теребить кошелек белыми пальцами; над серебристо-серыми глазами взметнулись густые, кустистые брови.

– Не махай на меня своими демонскими крыльями, парень! Я третий раз тебя зову. Чем это ты так увлекся, что не слышишь меня в моем собственном доме?

– Я ходил сегодня на гору. Посмотреть казнь.

– И что? Разочаровался? – фыркнула старуха, сидевшая на диване.

Аарон нахмурился и сунул кошелек в карман своих широких штанов.

– Ты не знаешь, о чем говоришь, Фахарра.

– Да неужели? Нет, парень, я еще не лишилась рассудка. – Старуха выразительно засмеялась, но смех ее прервался кашлем. Задыхаясь, она гневно посмотрела на чужеземца. – Я вижу больше, чем ты думаешь. Подай мне вина!

Когда юноша направился к столику у дивана, Фахарра ухватилась за край его туники.

– Только не эту дрянь! Моя внучка так его разбавляет, что им можно умываться. В сундуке есть бутыль хорошего вина.

Массивный сундук из черного дерева, сплошь покрытый костяной инкрустацией, был заперт. Но Аарон легко справился с замком.

– Однажды ты убьешь себя этой гадостью, – заметил он, протягивая старухе полный кубок.

– Имею полное право! – Фахарра жадно отпила и облизала пересохшие губы. Ее костлявые руки дрожали мелкой дрожью, но она не пролила ни единой капли. – Шестьдесят два года я была лучшей гранильщицей драгоценных камней в Ишии. – Она сделала еще глоток. – Я огранила тот изумруд, что украшает верхушку королевского посоха. Нелегко огранить такой огромный изумруд, позволь сказать тебе.

– Ты уже говорила, – тоскливо перебил ее юноша. Он снова наполнил кубок темно-красным вином до металлического ободка.

– И еще скажу, если будешь хорошо себя вести.

Пока старуха молчаливо попивала, Аарон убрал на место пустую бутыль и запер сундук. Пусть внучка удивляется. Стерев едва заметные следы пальцев на черном дереве, он вернулся на широкий мраморный подоконник и стал глядеть поверх крошечного садика на город.

– Ты обгорел на солнце, – промолвила наконец Фахарра. – Хорошо, что ты обычно работаешь ночью.

Бледные пальцы юноши коснулись высокой скулы. Вздрогнув от боли, он возвел глаза к красно-золотому сиянию над крышами верхнего города.

– Не волнуйся, парень, – снисходительно молвила старуха, – ты получишь причитающуюся тебе порку. В Госпожу бросают только тех, кто покушается на Камень.

Аарон резко обернулся. Он очень хорошо видел в темноте, но в наплыве сумерек с трудом разглядел старую гранильщицу среди ее шалей, одеял и подушек.

– Что? – будто чужим голосом спросил юноша.

– Думаешь, я не знаю, почему ты обосновался здесь после всех своих скитаний? – Фахарра глотнула еще вина, смакуя его летний букет, и решилась. Она слишком стара, чтобы и дальше ходить вокруг да около; скоро пробьет ее час, и если парень, не послушает ее, то и его время кончится тоже. Как ясно виден он на фоне вечернего неба! Впрочем, гранильщица всегда видела его ясно. – Мы сечем наших воров до смерти. Сечем на рыночной площади. – Память перенесла ее на минуту туда, на рыночную площадь, когда ее руки еще были твердыми, глаз – верным, а ее искусство восхищало королей. – Сечем наших воров до смерти, – повторила она, возвращаясь в настоящее. – Но сперва мы должны их поймать.

Юноша неподвижно сидел у окна, словно был вытесан из камня.

– Ты слишком хороший вор, Аарон, мой мальчик. Если ты и правда хочешь умереть, как твоя кузина, ты не так берешься за дело.

Видя, как сдвинулись его брови и сжались губы, Фахарра поняла, что промелькнуло в его мозгу. Воспоминание о смерти кузины наглухо закрывало его от нее, Фахарры, глубоко погружало в себя – даже глубже, чем всегда. А Фахарра хотела… о, она хотела слишком много: своей молодости, своего мастерства, терпения, времени. И сейчас она смотрела на Аарона как на последний драгоценный камень, который когда-либо гранила. Нет, гранила заново, ибо он уже был бриллиантом, твердым и блестящим, но с трещиной в глубине своего многогранного сердца.

Того и гляди кто-то или что-то ударит по этой трещине, и молодой вор разлетится на миллион крошечных осколков. Фахарра решила предотвратить это и каждый день благодарила Девять Наверху и Одну Внизу за тот случай, что привел Аарона в ее жизнь, а вместе с ним обрело смысл ее существование именно тогда, когда старуха думала, будто оно заключено лишь в испражнениях и разбавленном вине.

Вор, бесшумной тенью скользнувший через ее подоконник, не знал, что она упала с дивана и, не желая звать внучку – эту заботливую стерву, – вознамерилась провести ночь на полу. Место не хуже любого другого, старые кости и на перине болят так же, как на плитках.

Прокравшись к столику возле дивана, вор протянул было руку к золотым песочным часам, как вдруг наступил на нее.

– Смотри куда идешь, недотепа, – рассердилась Фахарра. – Я не для того так долго жила, чтобы служить тебе ковром.

Вспоминая реакцию Аарона, старуха улыбнулась. Челюсть у него отвисла, и эти чудные брови поднялись. А когда она отказалась звать стражу, удивление, всего на миг, стало чем-то совсем иным – другой эмоцией, промелькнувшей гораздо быстрее, чем Фахарра успела ее разглядеть.

– Ко мне и так заходит слишком мало гостей, парень. Я еще не выжила из ума, чтобы позволить арестовать тех, что приходят.

Вор поднял ее на диван, затем сел на подоконник, и Фахарра разговаривала с ним – она в темноте, он силуэтом на фоне ночного неба.

Та первая ночь была первой из множества ночей, когда она рассказывала ему об изумруде. Разве предосудительно гордиться прекрасной работой?

Когда наконец вор собрался уходить, Фахарра бросила ему песочные часы.

– Возьми их, парень. Мне ни к чему следить, как сыплется песок времени.

Юноша улыбнулся тогда – настоящей улыбкой, а не этой кривой усмешкой, которая обычно ее заменяла. Фахарра крикнула ему вслед: «Вернись!» – и в эту минуту поняла, что последовало за удивлением. Разочарование.

Она его разочаровала тем, что не позвала стражу?

Это был первый вопрос.

Аарон вернулся. Не той ночью, но через неделю, проснувшись в темноте, Фахарра увидела его сидящим на подоконнике.

Почему он вернулся?

Это был второй вопрос.

Вскоре гранильщица обнаружила, что ее полночный гость подкидывает больше вопросов, чем ответов. Он цеплялся за их развивающуюся дружбу с упорством, изумившим старуху. Аарон был молод и относительно привлекателен – на свой, чужеземный, манер. Почему он так отчаянно жаждал ее общества? Даже у воров есть друзья. Что делало Фахарру безопасной в отличие от остального мира, которого он сторонился?

Аарон спасал ее от скуки и одиночества в кромешной темноте. Фахарра спасала его от него самого. Она скалывала его каменную оболочку и ночь за ночью открывала кусочки его прошлого ровно настолько, чтобы задавать дальнейшие вопросы.

Он оставил дом в четырнадцать лет. Почему? Он предпочел стать вором. Профессия, которую он освоил, не давала ни устойчивого дохода, ни душевного покоя, ни тихой старости. Почему? Возможно, Фахарра не вызывала опасений, но молодые женщины ужасали его, а молодые мужчины являлись жесточайшим табу. Почему?

Немного покопавшись, гранильщица выяснила, что это табу против мужчин – чисто религиозное. На родине Аарона, где почва бедная, а лето короткое, соседи были готовы поджечь урожай при любом оскорблении – реальном или мнимом. Каждый ребенок служил еще одной парой рук, ибо каждая пара рук была на вес золота. А так как однополая чета не производила на свет детей, то подобная любовь перешла из непрактичной в преступную, означавшую кощунство против бога, который, по мнению Фахарры, был упрям как осел в своем представлении о кощунстве. Да и кто, будучи в здравом уме, поверит, что есть только один бог?

Кощунство каралось огнем.

К несчастью, религиозное воспитание оказалось очень сильным.

– Я был наследником клана, – пожав плечами, объяснил Аарон, – а глава клана правит и своими людьми, и священниками.

Возможно. Но, глядя, как юноша наблюдает за толпами, проходящими мимо ее садика, Фахарра спросила себя: уж не думают ли священники, что спасают его от огня?

От наследника клана к вору. Изрядное падение. И не просто к вору… Там, где другие брели, Аарон танцевал. Где другие падали, он взлетал. Как похлеще опровергнуть отца, чье слово являлось абсолютным законом? Наткнувшись в итоге на ответ, гранильщица обрадовалась. Ее собственный отец был худшей разновидностью лошадиной задницы, и Фахарра ликовала, когда ее умная мать в конце концов развелась с ним. Личный опыт старухи доказывал: один отец может больше испоганить жизнь ребенку, чем все матери, вместе взятые. Фахарра знала, ее теория не лишена предвзятости, но в этом виновен лишь ее отец. Что же сделал отец Аарона, дабы так оттолкнуть от себя сына?

Мать юноши умерла при родах.

Аарон чувствовал, вернее, его заставили почувствовать, что смерть матери на его совести. Уж не это ли определило безопасность Фахарры в качестве друга? Она слишком стара, чтобы рожать! И гранильщица от всего сердца возблагодарила за это Девять и Одну.

Десять месяцев она пробиралась ощупью, просеивая его рассказы, чтобы добраться до того единственного вопроса, который вел ко всем остальным.

– Аарон, что случилось с твоей кузиной? Почему умерла Рут?

Вор стал таким неподвижным, что сейчас представлял собой тот камень, на скалывание которого Фахарра потратила долгие месяцы.

– Мой отец запорол ее до смерти, – произнес наконец Аарон подчеркнуто прозаичным голосом.

И затем он исчез – соскользнул с подоконника в ночь, унося с собой собственную темноту.

Пресные часы между визитами юноши Фахарра использовала для того, чтобы поднести его прошлое к свету, вывернуть наизнанку, изучить и понять – у нее есть все ответы, кроме одного: что произошло там, в северной стране, столько лет назад, если эта боль до сих пор правит жизнью Аарона?

«Мой отец запорол ее до смерти».

Это был поверхностный ответ. Он не объяснял ничего, кроме единственного факта: Аарон осел в Ишии, где воры умирают под плетью, в поисках той же смерти, какой умерла его кузина, и когда-нибудь совершит ошибку, которая обеспечит желанный конец.

Когда Аарон вернулся, стены его раковины были толще, чем всегда.

Теперь гранильщица знала его слабое место, куда нужно направить резец и ударить, но она боялась. «Я – все, что у него есть, – рассудила Фахарра. – Сумею ли я разрушить стены, не разрушив и его самого?» А вслед за этим: «Он – все, что есть у меня. Я не могу им так рисковать».

– Эгоистичная, эгоистичная старуха!

– Сумасшедшая старуха, – пробормотал Аарон. Гранильщица вздрогнула, поняв, что говорила вслух. Пока она лежала, погруженная в воспоминания, Аарон не шевелился. Теперь царила полная тьма, ни луна, ни звезды не пронизывали черноту, но Фахарра по-прежнему могла видеть в окне его тень на фоне тени ночи. Он перебросил одну ногу через подоконник, сидя наполовину в комнате, наполовину в саду.

– Аарон, – промолвила наконец старуха, не в силах сосредоточиться на какой-нибудь одной из множества мыслей, копошащихся в голове, – приходи завтра.

Вор впился в нее изучающим, оценивающим взглядом. И – Фахарра не сомневалась – понимающим, что она хочет сказать: ведь только одно и осталось между ними недосказанным.

– Хорошо.

Затем он долго молчал, прежде чем промолвить:

– Завтра.

И исчез.

Фахарра допила оставшийся на дне осадок и вздохнула. Если Аарон завтра вернется, тогда, возможно, он готов принять боль, сделавшую за него выбор. И, возможно, у нее будет время огранить этот последний камень, ее величайшее творение, прежде чем она умрет.

Аарон пробирался по крышам Ишии почти счастливый, хотя не знал почему. Повиснув на миг на чешуйчатой шее кариатиды, он сиганул вниз на десять футов – с мраморного угла на балконные перила. Его мягкие кожаные башмаки прошуршали по витому железу, а затем, перескочив узкую улочку, он по-кошачьи тихо приземлился на плоскую крышу одноэтажного дома напротив. Убедившись, что его не заметили, юноша быстро прошел по крыше и влез по замысловатой резьбе на примыкающее здание, пока снова не оказался на высоте трех этажей.

Пусть другие воры крадутся по переулкам, Аарон предпочитал высокие городские дороги.

Через два дома, раскачавшись на флагштоке, юноша спрыгнул на стену вокруг садика Фахарры. Он похлопал по карману – кричащая брошь, усеянная драгоценными камнями, не выпала. Аарон предвкушал, как гранильщица осыплет бранью ювелира, сотворившего это уродство.

«Один дурак-ювелир испортит своими оправами больше хороших камней, чем сто полуслепых гранильщиков, страдающих от похмелья».

Так говорила старуха.

Вор помедлил, вспоминая, что еще она должна сегодня сказать. У него засосало под ложечкой. Глядя на черный прямоугольник ее окна, Аарон сдвинул брови, и они встретились над переносицей, больше, чем всегда, напоминая демонские крылья. Он покачал головой, стиснул зубы и, весь звенящий от напряжения, пошел дальше.

«Я уважу старую госпожу. В конце концов, она этого заслуживает». Вор еще не мог признаться себе, что надежда снять камень с души стала уже слишком сильной, чтобы о ней забыть.

Он осторожно перебрался на ветки стройного фигового деревца, потом перебросил ногу через широкий мраморный подоконник.

В комнате было очень тихо.

У Аарона еще сильнее засосало под ложечкой.

Диван черной тенью стоял у дальней стены. Даже его глаза, привыкшие к ночи, не могли разглядеть, что на нем навалено.

Он проскользнул в комнату, бесшумно ступая по плиткам пола. Старуха так редко спала теперь, и юноша не хотел будить ее. Он только хотел убедиться, что ей удобно, и уйти.

У самого дивана его нога на что-то наткнулась. Это что-то закачалось и зазвенело металлом. Аарон наклонился. Кубок Фахарры. Не совсем сухой, значит, кто-то – скорее всего служанка, – налил ей вино перед тем, как старуха заснула.

Теперь юноша видел ссохшееся тело гранильщицы, лежащее среди подушек, шалей и одеял. Еще шаг, и он увидел ее лицо.

Фахарра казалась очень раздраженной.

Глаза были открыты.

Аарон коснулся ее руки. Пальцы уже начали коченеть.

– Как ты узнал, – обратился он к богу своего отца на языке, на котором не говорил пять лет, – что я люблю ее?

2

Напоенный ароматом дым вился вокруг мавзолея, и колокольчики в руках скорбящих разбивали вечер на крошечные осколки. Сидя на крыше одной из замысловатых гробниц, невидимый снизу, Аарон зажал уши от этого звона, грозящего разбить и его самого.

Внучка Фахарры не поскупилась, и похоронная процессия от дома до храмового крематория, а оттуда – в некрополь стала зрелищем, достойным лучшей гранильщицы драгоценных камней, которую знала Ишия.

– Но пока она была жива, – тихо проворчал Аарон со своего укромного места, – у тебя не нашлось ни времени, чтобы посидеть с ней, ни какой-либо доброты, чтобы осветить ее дни.

Спрятав свою полнеющую фигуру под траурным одеянием, внучка изображала тяжелую утрату, пока нанятые плясуны несли латунную урну в квадратное мраморное здание, где покоились останки пятнадцати поколений ее семьи. Когда они вышли и вопленицы вознесли последний заупокойный плач к богам, внучка повернулась и, заботливо поддерживаемая подругами, повела процессию обратно в город.

Аарон смотрел, как она уходит нетвердой походкой, и кривил губы. Если эта жирная свинья вообще способна что-нибудь чувствовать, то лишь удовольствие оказаться в центре внимания. Юноша ни на миг не поверил, что эти красные и желтые вуали скрывают горе.

Наконец прекратилось сводящее с ума звяканье, и тяжелый аромат сандала развеялся вечерним ветром. Тогда вор бесшумно спустился на землю.

Дверь в мавзолей была заперта, а замок туго обвит красными и желтыми лентами.

Яростным движением Аарон разорвал ленты и вслед за ними бросил замок на землю. Смазанная дверь бесшумно распахнулась, впустив юношу внутрь.

Он работал и жил в тени, но эта темнота была другой. Резной фриз обрамлял свет, льющийся в открытую дверь мавзолея, не позволяя ему распространяться дальше серого прямоугольника на полу. На границе этого тусклого освещения, почти в центре гробницы, стоял алтарь: Девять Наверху окружали Одну Внизу, которая баюкала в мраморных руках латунную урну. Фахарра! Она останется в объятиях божества, пока не умрет следующий член семьи; тогда ее урну переставят на полки, протянувшиеся вдоль стен.

Аарон не видел полок – за алтарем темнота сгущалась в непроницаемую черную стену, но он чувствовал тяжесть мертвых и радовался, что ему не нужно проникать в их святилище. Вор пришел за тем, что находится у Одной Внизу. Боги Ишии не внушали ему ужаса, поскольку бог без веры – ничто, а Аарон верил только в смерть.

На границе прямоугольника света юноша остановился и протянул руку в тень. Нет, не достать. Его рука нащупала воздух. Придется сделать еще шаг или два за эту границу.

Аарон содрогнулся. Шагнуть в темноту, даже не такую густую, как у алтаря, все равно что войти в царство мертвых, в их мир, а не в обычное место их упокоения, и демоны его детства зашевелились во мраке. Но тут его руки коснулись урны, и, получив желаемое, вор отбросил свои страхи.

Он быстро вытащил пробку и погрузил крошечный золотой флакончик в крупный пепел. До нынешнего утра во флакончик были налиты любимые духи Фахарры, и запах жасмина еще не выветрился. Аарон украл его прямо из-под носа распорядителя похорон. Наполнив флакончик, юноша залепил его кусочком воска, на шелковом шнурке повесил на шею и спрятал под рубашку. Когда он водворял на место пробку, его захлестнул гнев. Внучка осталась верной себе до конца: урна была просто латунной, с рельефным рисунком, но без драгоценных камней. Оскорбление величайшей гранильщице, которую знала Ишия.

Величайшей гранильщице, которую знала Ишия…

И тут его осенила идея.

Аарон выпрямился и поднял ногу, собираясь уйти. Но, сам не зная почему, снова опустил ее. Еле различимое, лицо Одной Внизу смотрело на него с безмятежным сочувствием.

– Она ненавидела оставаться в темноте одна, – прошептал юноша и едва узнал собственный голос. Он прижал флакончик к груди. – Теперь Фахарра не будет одна. Не совсем одна. – Вор пытался остановить крик тоски, который рвался из самых глубин души, где лежал, спрятанный, два последних дня, но тот оказался слишком сильным. Он вознесся, а достигнув вершины, подхватил Аарона и бросил вниз, и юноша потерялся в этом крике.

Пронзительный вопль вернул его в чувство. Он тупо огляделся по сторонам, пытаясь сообразить, где находится. Мелькавшее в темноте белое пятно – удирающий в страхе прислужник – оповестило его о пребывании все на тех же землях храма. Смутные воспоминания о беге в темноте, о том, как он налетел на камень, упал, поднялся и снова побежал, не очень помогали. Фиговое дерево, растущее рядом, сказало больше, ибо многочисленные гробницы давно уже вытеснили из некрополя все деревья. Аарон вскинул голову. Сверху на него грозно взирала женщина с ястребиным носом. Он похолодел от ужаса, но вскоре понял, что она – каменная. Сад Знати.

Тела дворян отдавали вулкану, а их подобия в полный рост высекали в граните или обсидиане и ставили на участке храмовых земель, отведенном для таких памятников.

Прислужник, гуляя в одиночестве среди статуй умерших, увидел несущееся на него из темноты лицо – фигуры он не разглядел, ибо одежда Аарона была темной. Предполагая очевидное, прислужник завопил и бросился наутек.

Слегка поклонившись памятнику дворянке, Аарон рысцой устремился к стене храма. Он не безосновательно подозревал, что сообщение прислужника будет выслушано менее впечатлительным субъектом, и не испытывал ни малейшего желания сталкиваться с храмовой стражей.

Из широкой ссадины на руке сочилась кровь, но никакого иного вреда дикий гон по некрополю ему не причинил. И хотя пересохшее горло саднило, он чувствовал в себе некую умиротворенность. В оставшиеся до рассвета часы он отблагодарит за дружбу лучшую гранильщицу драгоценных камней, которую знала Ишия.

Он украсит место ее упокоения одним из ее творений. Аарон вернет ей изумруд с королевского посоха.

– Я не хотел спрашивать, и ты, возможно, скажешь, что это не мое дело… – толстяк провел грязными пальцами по тяжелой золотой цепи к висящему на ней медальону, – но как ты достал ее?

– Ты прав, Херрак, это не твое дело. – Аарон неподвижно стоял в тени битком набитого книжного шкафа, гармонирующего с этой захламленной комнатой, и не отрывал глаз от огромного человека за столом. – Она окупит то, что мне нужно?

– Человеку твоей профессии следует научиться большему терпению, – упрекнул юношу Херрак, папироса подпрыгивала на нижней губе. Он взвесил цепь в левой руке, а правой смахнул пепел с выпирающего живота. Сосредоточенно сдвинув несуществующие брови, толстяк медленно выдохнул дым вместе со смешком. – Однако ты сумел достать ее. Его милость не обрадуется пропаже.

– Забудь о его милости, – буркнул Аарон, – и давай ближе к делу.

Юноша украл цепь сразу после ухода из Сада Знати. Чтобы добраться до посоха, нужно попасть в Королевский сад, но только у Херрака можно раздобыть средства для этого, и цену назначает он. Толстяк уже не нуждался в богатстве, он хотел другого – чего-то запретного, уникального, чтобы схоронить его в крысином гнезде своего дома и чтобы ничьи глаза никогда больше этого не увидели. Аарону еще не приходилось иметь дела с Херраком, но он знал: это единственный человек в Ишии, у кого есть то, что понадобится ему сегодня ночью.

«А если цепи с медальоном не хватит?» Юноша отбросил эту мысль. Их не может не хватить. Он не успеет за остаток ночи найти что-то еще и похитить изумруд. Охрана в доме его милости отняла у Аарона слишком много драгоценного времени.

– Амулеты, мой друг, стоят дорого, – пробормотал себе под нос толстяк. Он еще раз взвесил цепь и улыбнулся, утопив глаза в складках щек. – Но думаю, она окупит тот, что ты просишь. Один только гнев его милости, вызванный пропажей, окупил бы его. Почти, – поспешно уточнил он, чтобы у юноши не возникло никчемных идей. – Да, она окупит твой амулет.

– И кошку.

Заплывшие жиром глазки Херрака азартно заблестели. Толстяк любил получать сокровища, но не меньше этого ему нравилось торговаться, давать и брать, обманывать ради выгоды, прибегать к волшебной силе слов.

– Так ты торгуешься со мной? – произнес он первую фразу ритуала.

Аарон сжал губы, и демонские крылья бровей опустились над глазами.

– Нет, один амулет бесполезен. Я покупаю оба – или сделки не будет. Я могу вернуть цепь обратно так же легко, как взял ее.

В комнате повисла тишина. Только ночная бабочка легко билась крыльями о стекло лампы. Херрак не верил своим ушам. Ультиматум? Этот воришка только что предъявил ему ультиматум?

– Решай, – стоял на своем Аарон, – у меня мало времени.

Херраку не понравились не столько слова, сколько тон юноши. Он погладил пальцами медальон.

– И кошку, – махнул рукой толстяк.

Он стащил деревянный ящичек с опасно пошатнувшейся груды хлама, открыл его и вынул крошечный, скрученный обрезок серебра.

– Это не остановит чародеев, они могут напасть, но проведет тебя через защитные заклятия.

Наклонившись из тени, Аарон выхватил у него амулет.

– И кошку.

Пухлый палец указал на другой ящичек. Амулет и сложенные крюки исчезли в обширной штанине, и юноша торопливо кивнул Херраку.

– Не стоит благодарности, – сухо ответил толстяк тому месту, где только что стоял Аарон.

Он погладил цепь и представил себе лицо его милости, когда тот проснется и обнаружит пропажу. Ходили слухи, будто главный мировой судья, ложась спать, вешает свою цепь – символ должности – на кроватный столбик; это единственное время, когда он ее снимает. Достойная кража, ничего не скажешь!

Выплюнув мокрый конец папиросы, толстяк повесил цепь на шею. Она определенно стоила того, что он за нее отдал. Жаль только, он не увидит лица молодого вора, когда ослабленный крюк отломится и этот нахал рухнет на землю.

– Ничего, – утешил себя толстяк, – если он выживет после падения, я с удовольствием послушаю рассказы о его казни.

Каменная кариатида, за которую держался Аарон, начала согреваться его телом, и из них двоих она выглядела более живой. Сзади лежала Ишия – тихая, как всегда. Впереди, до самого края вулкана, протянулся

дворец, как бы в противовес громаде храма на дальней стороне, освещенного огнем из кратера. Стена вокруг дворца была не больше семи футов высотой – скорее символ, чем настоящая преграда. Над ней, невидимые и легко забываемые, тянулись защитные заклятия придворных чародеев.

Аарон изучал истории всех воров, пытавшихся проникнуть во дворец, как работник изучает свое ремесло. Всегда случалось одно из двух. Или купленный ими амулет подводил, и тогда их уничтожали заклятия, или животные, стерегущие сад по ночам, раздирали их на куски. Конечно, ходили легенды о счастливчиках, которым удалось благополучно вынести столько сокровищ, что их хватило бы на целый дворец. Но правда заключалась в изуродованных телах, безжизненно висевших на воротах в рассветный час, – жуткое предупреждение тем, кто желает попытать счастья.

В отношении заклятий, конечно, придется положиться на амулет Херрака. Юноше не нравилось зависеть от чьей-то власти, но выбора не было. Если он хочет достать изумруд, то должен перелезть через стену. Что касается животных, Аарон предпочитал рисковать с их двуногими собратьями, ибо их чувствами легче манипулировать.

Блуждающий ветерок донес из города запах печеной рыбы и абрикосов. У Аарона заныло в желудке. Вор не помнил, когда в последний раз ел. Времени хватит для еды, когда он получит изумруд.

«Не беспокойся, парень. Ты все равно слишком тощий». В первую очередь он слишком хорошо тренированный – его руки невольно сжались вокруг каменной шеи кариатиды. Голос памяти стал громче с тех пор, как Аарон ушел от толстяка.

«Замолчи, старуха, – приказал он голосу. – Я делаю это ради тебя»»

Он посмотрел на караульный пост, расположенный как раз напротив его кариатиды, украшавшей крышу одноэтажной пристройки к дому герцога Лоуренского. Согласно Королевскому указу ни одно жилище не имело права смотреть на дворец, но герцог был честолюбив и попытался обойти указ: он не стал прорезать окон в стене своей пристройки, выходившей на эту сторону, однако устроил на плоской крыше садовую террасу с прекрасным видом на дворец. Герцог не пережил своей первой вечеринки в садике. Его наследники были не столь честолюбивы и жили дольше. За три поколения только чайки, а теперь и Аарон ходили по этой террасе.

Стражница тем временем подавила зевоту и слегка подвинула арбалет на сгибе локтя.

Скоро.

Он начал разминать мышцы, готовясь к бегу до стены.

Наконец раздались тяжелые хлопки сандалий по булыжнику. Вор слегка наклонился вперед, серебро глаз заблестело меж сузившихся век.

Пора.

Когда стражница вышла, чтобы встретить смену, Аарон пришел в движение. Безмолвной тенью он соскользнул по вычурной каменной резьбе Глупости Герцога, пробежал по булыжнику и прыгнул на дворцовую стену. Мягкие башмаки легко нашли опору на необработанном камне; оттолкнувшись, Аарон перелетел во дворик и бесшумно приземлился на носки. На все ушло меньше минуты – стражники еще даже не успели смениться, – и это была единственная минута, когда они не смотрели на стену.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю