Текст книги "Этюды, 5 класс"

Автор книги: Тамара Бобович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Глава 22
Выдержки из дневника

Психиатрическая лечебница, пригород Бранденбурга

22 ноября 1916 г.

Больные голодают. Я пишу эти слова, а у самой руки дрожат. Количество продовольственных пайков резко сократилось – а ведь их и раньше не хватало, чтобы прокормить всех! С каждой неделей состояние больных ухудшается, они даже падают в обморок от слабости. От некоторых осталась кожа да кости. В 1914 году солдаты собирались «позавтракать в Париже и вернуться домой к ужину». Так они пели, когда толпами шли к поездам, идущим на фронт.

Ожидания не оправдались. Война затягивается, мы, как заключенные, сидим в этой лечебнице, где от завтрака и ужина одно название.

Конечно, я ничего не могу говорить – да и писать, собственно, тоже. Если кто-нибудь прочтет этот дневник, меня сразу же уволят за клевету и отсутствие патриотизма. Но я пишу правду. Жизнь больного солдата ничего не стоит, еда предназначена для здоровых. Я все понимаю. Но разве мы не должны защищать слабых, разве не должны им помогать, а не оставлять умирать на обочине? Разве не это делает нас людьми?

Я делаю все, что в моих силах, чтобы облегчить страдания пациентов, но еды им дать не могу. Несколько жалких крошек никого не спасут. Лекарств тоже мало, мы используем барбитураты и морфин, а еще хлоралгидрат, но от него мало толку. Эти вещества просто дают нам, медсестрам и врачам, немного покоя, потому что после них пациенты спят больше.

У нас продолжаются эксперименты над «мнимыми больными». Врачи используют электротерапию. Для этого есть специально оборудованное помещение, почти пустое – чтобы пациенты не нанесли себе увечья. На столе стоит невзрачный аппарат для электротерапии. Я часто присутствую на лечебных процедурах, поскольку врачам нужны свидетели – на тот случай, если пациенты решат обратиться в суд. Учитывая жесткость методов, я, признаться, удивлена тому, что в суд почти никто не обращается. Подозреваю, что после терапии и голодания пациенты слишком слабы и искалечены.

Иногда импульсы электрического тока проводят прямо в пораженный орган или конечность – в руки, которые трясутся, или в глаза, если пациент ослеп в результате нервного расстройства. Некоторые врачи прикрепляют электроды как придется. Удары тока зачастую причиняют пациентам боль. В такие моменты врачи выкрикивают команды, чтобы вызвать исцеление посредством внушения. Некоторые пациенты теряют сознание. Некоторые настолько боятся одного вида аппарата, что говорят, будто излечились.

Я всего лишь медсестра и не училась в университетах, но я не понимаю, какая польза от терапии, которая лишь устрашает людей и приносит им физические страдания, чтобы ослабить боль от душевных.

Глава 23
Суббота, 10 июня 1922 года

Когда незадолго до полуночи Феликс закрыл кафе и обмотал ручки дверей цепями, чтобы защитить от ночных посетителей и голодных воришек, то не поверил своим глазам, увидев в тусклом свете газовых фонарей высокую стройную девушку с короткой стрижкой, которая плелась по площади. Посмотрев в его сторону, девушка тут же отвернулась, словно ужаленная, и поспешила прочь. Она была босиком.

– Хульда, постой! – крикнул Феликс и вздрогнул, когда его голос гулкими раскатами разорвал ночную тишину.

Девушка ускорила шаг, и не успев осознать, что делает, Феликс побежал за ней.

– Постой! – закричал он. Внезапно ему показалось, что догнать девушку важнее всего на свете. Феликс снова позвал ее по имени. Его голос эхом разнесся по пустынной мостовой, и она наконец остановилась.

Когда он подошел, ему бросилось в глаза, что Хульда истекает кровью.

– Что случилось? – растерянно спросил он и машинально коснулся окровавленных волос у нее на лбу. Либо она неудачно налетела на фонарный столб, либо ее ударили чем-то тяжелым.

Отпрянув, Хульда скрестила руки на груди. Было слышно, как постукивают ее зубы. Феликс снова протянул к девушке руку и коснулся ее одежды. Та была мокрой.

– Ты… ходила купаться? – спросил он, понимая, как глупо это звучит.

– Да, конечно, – ответила Хульда своим обычным резким голосом. – Обожаю купаться по ночам в одежде.

– Что же произошло?

Заметно смутившись, Хульда ответила:

– Кто-то ударил меня и сбросил в канал.

– Какой канал?

– Господи боже, Феликс, у нас здесь что, много каналов? Ландвер-канал, конечно же. Это случилось на берегу неподалеку от моста фон Хейдта. Ну, ты знаешь это место.

Да, Феликс знал. Именно там, вспомнил он, много лет назад они с Хульдой впервые поцеловались. При мысли об этом резанула пронзительная боль. Интересно, а Хульда еще помнит?..

Видимо, у Феликса все было на лице написано, потому что черты ее смягчились.

– Да, конечно, – ответила Хульда, словно он задал вопрос вслух.

На мгновение воцарилась неловкая тишина, а потом Феликс откашлялся и чужим голосом спросил:

– Значит, тебя ограбили?

Хульда покачала головой, избегая его взгляда. Лицо ее замкнулось, будто каменная дверь.

– Мой саквояж остался там, на берегу, – наконец сказала она. – И велосипед! Господи, что мне делать без велосипеда и инструментов? Придется покупать новые! Я за год столько не заработаю… К тому же…

– Да?

Хульда замялась. Она ненавидела сентиментальность.

– Саквояж подарил мне отец, помнишь?

– Помню, словно это было вчера, – кивнул Феликс. – Он преподнес тебе его, когда ты закончила обучение.

Оба молчали, пока воспоминания проплывали мимо, словно призраки, про которых нельзя с уверенностью сказать, с добрыми ли намерениями те явились.

– Куда подевались твои туфли? – откашлявшись, поинтересовался Феликс.

– Я сняла их на берегу. Там они и остались.

– Если хочешь, мы можем за ними съездить.

Хульда вздохнула – тяжело и, как ему показалось, нетерпеливо.

– Давай попозже это обсудим? Я жутко замерзла.

– О, да. Конечно, – растерянно отозвался Феликс. На мгновение ему показалось, что у Хульды на глаза навернулись слезы, но это было бы на нее совсем не похоже. И все же, повинуясь порыву, Феликс притянул ее к себе и обнял. В первую секунду Хульда вздрогнула, но потом расслабилась и прижалась к нему. Феликс уткнулся носом ей в волосы, которые пахли солоноватой водой и ею, так знакомо, что у него сдавило горло.

– К счастью, ты не пострадала, – пробормотал он, прижавшись губами к ее уху. – Мы поссорились, и я никогда бы себе не простил, если бы не смог перед тобой извиниться.

Хульда осторожно высвободилась из его объятий.

– Прости меня, – прошептала она, вытирая глаза, и громко засопела. По ее хрипловатому голосу было слышно, как трудно дались ей эти слова. Она всегда была такой, гордой и упрямой. – Я наговорила тебе много глупостей, Феликс. Прости меня.

– Я всегда тебя прощаю, Хульда. Разве не за это ты меня презираешь?

Девушка торопливо покачала головой, но Феликс прекрасно знал, что прав. В глазах Хульды он был слабаком, потому что любил ее, несмотря на то, что она обращалась с ним как с тряпкой. Но Феликс ничего не мог изменить: они оба такие, какие есть.

– Ну, полно, забудем об этом, – весело сказал он. – Заходи, переоденешься. А потом я осмотрю рану у тебя на голове.

Она отмахнулась.

– Мне до дома рукой подать.

– Пусть и так, но я не оставлю тебя одну в таком состоянии. Как знать, вдруг рана серьезнее, чем кажется, и ты потеряешь сознание, когда пройдет первоначальный шок?

– Кто из нас разбирается в медицине, я или ты? – спросила Хульда, но на ее бледном лице промелькнула тень улыбки. Феликс без лишних слов приобнял девушку за талию – она привычно прижалась к нему – и повел в кафе, где лежал запас бинтов и форменных платьев для официанток. «К тому же Хульде не помешает выпить чего-нибудь покрепче», – подумал он.

Они вместе вошли в темноту помещения, Феликс включил маленький светильник у стойки, и внезапно ему показалось, что последние четыре года были просто дурным сном. Они с Хульдой, как и прежде, стояли в кафе, только вдвоем, и теплое сияние светильника словно окутывало их защитной пеленой.

Феликс открыл было рот, но Хульда предостерегающе покачала головой, и он промолчал.

В следующую секунду за окном разверзлись свинцовые тучи, весь день нависавшие над городом, и на землю водопадом обрушился дождь.

Глава 24
Воскресенье, 11 июня 1922 года

За ночь головная боль превратилась из острой в тупую и теперь должна была сопровождать Хульду в течение всего грядущего дня.

Вчера они с Феликсом допоздна сидели в сумерках пустого кафе. Хульда тщательно вымыла волосы в ванной комнате для персонала и позволила Феликсу осмотреть себя. Вместе они решили, что ей не нужно обращаться к врачу: она отделалась аккуратной шишкой. Однако Феликс настаивал на том, чтобы Хульда пошла в полицию и сообщила о случившемся, но, встретив сопротивление, через некоторое время сдался.

В конце концов, с тоской подумала Хульда, кому как не Феликсу знать: она упрямая и всегда делает только то, что хочет.

Хульда не спрашивала Феликса о белокурой девушке, с которой он встречался, а сам он ничего не рассказывал. Весь вечер они кружили вокруг этой темы, как кошки – вокруг кастрюли с горячим молоком. После двух порций коньяка Хульда наконец ушла домой, одетая в форменное платье официантки с полосатым фартуком и в пальто, которое несколько месяцев назад забыла в кафе одна из посетительниц. Проспала она до полудня – глубоко и без сновидений. Хульда смутно припоминала, что с утра пораньше к ней заходила госпожа Вундерлих, квартирная хозяйка, но после ее ухода девушка снова закрыла глаза и уснула.

Теперь Хульда в одной рубашке стояла перед умывальником и тщательно смывала с тела остатки речной воды. Закончив, внимательно осмотрела свое отражение в зеркале. К счастью, следы событий последних дней не бросались в глаза. Шишка на голове была скрыта под волосами, рана затянулась корочкой и уже начинала шелушиться. Отек на губе, которую Педро разбил перстнем с печаткой, несколько спал. Можно возвращаться к работе.

Хульду ждала пациентка, беременная женщина по имени Хедвига Херрман, чей ребенок должен был родиться через три недели. Она с мужем были счастливчиками, жившими в красивом большом доме на Моцштрассе. Густав Херрман владел процветающим молочным магазинчиком, который находился на первом этаже этого дома, а сами супруги с двумя своими маленькими дочерьми занимали задние комнаты. В роскоши они не купались, но жилище их было чистым и опрятным.

Хульда на цыпочках прокралась мимо комнаты госпожи Вундерлих. Сегодня ей пришлось надеть зимние сапоги, в которых было слишком жарко. Возможно, вещи Хульды до сих пор лежат на берегу Ландвер-канала, но после вчерашнего она боялась туда возвращаться: слишком опасно. Нужно попросить, чтобы кто-нибудь отправился с ней. Первым делом Хульда подумала о Феликсе, но потом почувствовала угрызения совести и покачала головой. Вчера он достаточно для нее сделал. Когда она наконец научится обходиться без Феликса? В конце концов, разве не ее стремление к свободе и независимости привело к их разрыву? «Нет, – со стыдом подумала она. – Хватит лгать хотя бы самой себе». На самом деле Хульда просто боялась – безумно, до потери сознания, до трясучки боялась, что однажды разочарует Феликса и он ее разлюбит. Как она могла дать обещание, которое навсегда изменит его жизнь – и ее тоже? Феликс был хорошим человеком – слишком хорошим, бесхитростным, прямым. А Хульда – нет. Она была неправильной, привыкшей идти по жизни окольными путями. Ее снова и снова охватывала эта ужасная печаль, которая, как она знала, в конце концов утянула бы за собой и Феликса. Нет, так будет лучше.

Спустившись во двор, Хульда застыла как вкопанная. В углу, там, где девушка обычно оставляла свой велосипед, в лучах полуденного солнца лежало что-то коричневое. Ее саквояж с инструментами! А рядом аккуратно стояли начищенные до блеска стоптанные туфли.

Хульда бросилась к саквояжу. Ручка привычно легла в ладонь, и в груди поднялось чувство безмерного облегчения – Хульда как будто снова стала целой. Открыв саквояж, она обнаружила, что все на своих местах. «Значит, напали на меня не потому, что хотели забрать дорогие инструменты», – подумала она, ощутив беспокойство. Сверху лежала небольшая записка, написанная хорошо знакомым почерком. «Саквояж стоял на траве рядом с туфлями. Велосипеда нигде не было. Твой Ф.».

Хульда почувствовала, как повлажнели глаза. В этом весь Феликс! Он просто находится рядом, не устраивая лишнего шума и суеты – возвращает ей сумку, поддерживает, когда она не знает, что делать…

О, если бы все было иначе, если бы только Хульда могла отыскать в себе мягкость, которая, как она знала, когда-то была! Но это невозможно. Что случилось, то случилось.

Расправив плечи, она засунула туфли в саквояж и отправилась в путь пешком. К счастью, Херрманы жили недалеко. Заглянув в витрины закрытых магазинов, Хульда увидела, что цены на хлеб и масло снова выросли. Двенадцать марок за буханку хлеба – она с трудом может себе это позволить. Что же будет дальше?

Хульда с горечью подумала, что скоро все будут расплачиваться банкнотами с бесчисленным количеством нулей, потому что деньги ничего не будут стоить. Но потом она посмеялась над своей выдумкой. Вряд ли все зайдет так далеко. Тем не менее события развивались тревожно, особенно для бедняков, которые и так едва сводили концы с концами.

Остановившись перед молочным магазинчиком, Хульда взглянула на свое отражение в витрине. Она не переставала дивиться тому, что вчерашнее нападение не оставило на ней почти никаких следов, пусть даже голова до сих пор болела. Хульда постучала. Густав подошел к двери и открыл ее. Радостно звякнул колокольчик на входе.

– Здравствуйте, госпожа Хульда, – поздоровался Густав. – Как любезно с вашей стороны прийти к нам в воскресенье.

– Это само собой разумеется, господин Херрман, – отозвалась Хульда. Она немного запнулась, произнося фамилию, но Густав только дружески рассмеялся.

Хульде нравился этот низенький, толстый мужчина, с задорными глазами, который в базарные дни сам встает за прилавок, ловко заворачивая в бумагу вкусное желтое масло и сыр своими толстыми пальцами. Но сегодня в глубине его глаз таилось беспокойство.

– Как поживает Хедвига? – поинтересовалась Хульда.

– Потихоньку. Но она мне не нравится.

Хедвига незаметно подошла к прилавку и игриво похлопала мужа по руке.

– А это как еще понимать? Я тебе надоела?

Густав закатил глаза.

– Ты прекрасно знаешь, что я хочу сказать, Хеда. Для меня ты красивее всех на свете. Но в последнее время я боюсь, что ты слишком многое на себя взвалила. В твоем-то положении.

Хульда изучающе оглядела Хедвигу. Она сразу поняла, о чем говорит Густав Херрман. Круглое лицо Хедвиги осунулось, нос заострился, а живот увеличился настолько, что она ходила переваливающейся походкой, как обычно ходят женщины последние несколько недель перед родами.

– Неужто девочки озорничают? – спросила Хульда, хотя знала, что Катинка и Йоханна – самые послушные дети, каких только можно себе представить. – Или вы по-прежнему с утра до ночи работаете в магазине, несмотря на мой запрет?

По выражению лица Хедвиги стало понятно: второе предположение попало в точку. Хульда строго погрозила им с мужем указательным пальцем:

– Вы должны беречь себя. Это ваша третья беременность, и, при всем уважении, вы уже не молоды. Я бы прописала вам полный постельный режим.

– К счастью, вы не врач и не можете этого сделать, – заносчиво возразила Хедвиг, но потом рассмеялась. – Ладно, чего мы тут стоим! Проходите, выпейте кофе. Вы и сама выглядите несколько измученно.

Хульда последовала за Хедвигой в гостиную и с облегчением устроилась на диване. Ноги все еще казались резиновыми, и чашечка крепкого кофе пришлась бы сейчас как нельзя кстати. Херрманы держали горничную, которая и накрыла на стол.

Хульда благодарно взяла в руки горячую фарфоровую чашку с золотой каймой и сделала большой глоток.

– Давайте рассказывайте. – Она повернулась к Хедвиге, которая, постанывая, села на стул. – Как ваши дела?

– Трудно сказать, госпожа Хульда, – неуверенно ответила Хедвига. – Эта беременность, она… проходит гораздо тяжелее, чем прошлые с девочками. Но с тех пор прошло уже немало времени. На самом деле я вообще не хотела третьего ребенка, понимаете? Особенно сейчас, когда мне уже сорок четыре и времена такие неспокойные… Сначала я подумала, что это возрастные изменения. Катинка, моя младшенькая, скоро пойдет в лицей. А теперь снова малыш? – Она печально покачала головой и подавила стон.

– У вас боли? – спросила Хульда.

Не успела Хедвига ответить, как приоткрытая дверь в коридор полностью распахнулась.

– А даже если так, – сказала появившаяся на пороге старушка. Высокая, с проницательными голубыми глазами, она была одета в элегантный костюм из тонкой шерсти. – Моей дочери нравится геройствовать, играть, но я вам скажу: это ненормально.

– Мама, пожалуйста, – прошипела Хедвиг. – Ты же хотела прилечь.

– В могиле належусь. – Старушка села в кресло с подголовником, поправила на носу пенсне и приветственно кивнула Хульде. – Меня зовут Гертруда Зигель, – представилась она и повернулась к горничной: – Грета, налей мне, пожалуйста, чаю.

Девушка сделала реверанс и ушла выполнять приказ. Госпожа Зигель строго посмотрела на дочь, которая с мрачным видом держалась за живот.

– Кто-то должен рассказать этой милой девушке, что происходит на самом деле.

– Господи, да что здесь происходит? – обеспокоенно спросила Хульда.

И снова госпожа Зигель ответила за свою дочь:

– У нее болит голова, болит живот и ноги опухли, как у слона.

Хедвига страдальчески вздохнула.

– Это не твое дело, – процедила она сквозь зубы. – Вечно ты вмешиваешься. Это ты беременна или я?

Но Хульда насторожилась.

– Хедвига, вы случайно не замечали мелькания в глазах? – спросила она и прочитала ответ на рыхлом лице беременной женщины.

– Я думала, у меня просто глаза уже не те. Знаете, в моем возрасте…

Хульда встала и подошла к Хедвиге. Положила руку на огромный живот, ощупала. Ребенок не двигался. Впрочем, это ничего не значит, ребенок может спать. Тогда она измерила пульс беременной и заметила, что он частит. Все указывало на высокое давление, но без электрического пульсометра, какие используют в больницах, точно сказать нельзя. И анализ на белок в моче, который, по мнению Хульды, был срочно необходим, она провести не могла. Как и всегда, ее возможности очень ограничены. Хульда злилась на себя из-за того, что недостаточно изучала медицину. Она знала, что справилась бы, и ей было невероятно горько от осознания того, что она упустила столько всего. Хульда любила свою работу, но руки у нее часто оказывались связаны, поэтому ей приходилось направлять своих пациенток в больницы и передавать их в чужие руки. В основном – мужские, потому что еще несколько лет назад женщин не принимали в прусские университеты.

Она собралась с силами.

– Хедвига, мне жаль, но я вынуждена направить вас в больницу.

Хульда старалась произнести эти слова как можно спокойнее, но Хедвига все равно уставилась на нее испуганными глазами.

– У меня что-то серьезное, госпожа Хульда?

– Точно не знаю. Возможно, мы имеем дело с ранней стадии эклампсии.

Взгляд Хедвиги стал вопросительным, а ее мать заерзала в кресле.

– Это недуг, который порой поражает беременных, – пояснила Хульда. – Вас должен осмотреть врач.

– А ребенок? – побледнев, спросила Хедвига и схватилась за живот. – Он тоже болен?

– Не знаю, – ответила Хульда, чувствуя себя ужасно беспомощной. – Лучше всего немедленно отправиться в больницу, тогда вы скоро все узнаете.

Хедвига кивнула. Госпожа Зигель встала и обняла ее.

– Не волнуйся, моя дорогая, – сказала старушка, и Хульда внезапно обрадовалась ее присутствию. – Все будет хорошо. Пойдем, пусть Густав вызовет тебе «Скорую». – Госпожа Зигель взяла дочь за плечо, мягко подталкивая к выходу из гостиной, но сама не ушла. Стоило им с Хульдой остаться наедине, она задумчиво произнесла: – Я уже слышала об этой болезни.

– Неужели? – рассеянно отозвалась Хульда, которая убирала инструменты обратно в саквояж и потому слушала вполуха.

– У знакомой одной моей подруги она тоже была. Как ее там звали? Рита, кажется…

Хульда вся обратилась в слух.

– Рита?

– Да, точно! Маргарита. Теперь я вспомнила. Моя подруга ходила с ней в школу. На последнем году обучения она забеременела от какого-то негодяя, который вскружил ей голову. Конечно, был ужасный скандал. Любовь до брака, незаконнорожденные дети – в наши времена такого не было… Родители отдали дочь в исправительный дом для падших женщин, где заботились о девочках вроде этой Риты. Там девочек приучают к работе и после родов отпускают домой. А малышей пристраивают в приюты. Знаете, это было настоящим предпринимательством. Родители платили хорошие деньги, чтобы снять с себя ответственность за своих обесчещенных дочерей.

Хульде стало не по себе.

– Значит, у этой Риты была эклампсия?

– Да, говорят, ребенок родился мертвым, но она не пострадала – во всяком случае, от болезни. – Госпожа Зигель явно боролась с тревогой в голосе. – Теперь вы понимаете мою назойливость, не так ли, милочка?

Хульда кивнула.

– В те времена не было хороших лекарств, – поспешила сказать она. – Сегодня медицина ушла вперед. – Мысленно девушка добавила, что, несмотря ни на что, эклампсия – коварная болезнь, которая может привести к смерти, если ее вовремя не вылечить, но вслух она ничего не сказала.

Госпожа Зигель закусила губу – казалось, она жалела о том, что рассказала эту историю. Взгляд голубых глаз, скрывавшихся за стеклами пенсне, вдруг стал отсутствующим, будто все мысли разом улетучились из головы старушки.

А вот в голове Хульды мысли мчались со скоростью паровоза.

– Говорите, ребенок родился мертвым? Вы уверены?

Теперь госпожа Зигель посмотрела на нее с удивлением.

– Вы что-то побледнели, госпожа Хульда. Да, уверена. Но это было давным-давно, слышите?

Хульда знала, что ведет себя подозрительно, но не могла остановиться.

– Извините, просто… эта история напоминает мне историю одного… друга. Вы случайно не знаете, что случилось с этой Ритой потом?

– Ну, репутация ее, конечно, была уничтожена. Такие девушки считаются порченым товаром. Рита долго сидела в девках – никто не хотел брать ее замуж. Но потом нашелся мужчина, который сжалился над ней. Конрад… да, кажется, так его звали.

Хульда глубоко вдохнула и забыла выдохнуть.

– Значит, этот Конрад женился на ней?

– Да, совершенно верно. У них даже родился ребенок, девочка, но… – Старушка запнулась. – К сожалению, насколько я знаю, Рита плохо кончила. Возможно, вы читали о ней в газете, она недавно утонула. Ах, какая ужасная история!

Хульда постаралась придать лицу удивленное выражение, чтобы госпожа Зигель не заметила, как жадно она следит за рассказом. Но не успела она ответить, как в гостиную вернулась Хедвиг. Она поговорила с мужем и теперь испуганно наворачивала круги по дому, бездумно собирала вещи, которые, как она полагала, могли понадобиться ей в больнице. Госпожа Зигель с обеспокоенным видом подошла к дочери и решительно забрала стопку книг, которую та хотела положить в чемодан.

Хульда отругала себя, мысленно обозвав безответственной повитухой. Она должна была быть рядом с Хедвиг, успокаивать ее, а вместо этого стоит здесь, пытаясь добыть сведения о Рите. Осталось выяснить, знает ли госпожа Зигель что-нибудь еще.

– Вы не знаете, что случилось с Ритой? – спросила она, когда Хедвига вышла в коридор к горничной.

– Нет, подробности мне неизвестны. Я не знала Риту лично. Наверное, она не умела плавать. Я вот тоже не умею. В мое время девушек этому не учили.

– Думаете, с Ритой произошел несчастный случай?

– Как же иначе? Кто захочет обидеть старуху? Бедняжка совершила всего одну ошибку и расплачивалась за нее всю оставшуюся жизнь. Подруга рассказывала мне, что Рита заботилась о своих престарелых родителях, хотя в прошлом те чуть было не отреклись от нее. Она вышла замуж за хорошего, но бедного человека, который был намного ниже ее по положению. Она отучилась на медсестру и работала с больными. Говорят, пациенты называли ее Флоренс Найтингейл. Разве это не трогательно?

От медсестры Найтингейл к шустрой Рите… Значительное падение.

Затем Хульда подумала о Карле Норте и о том, что эти сведения для него означают. Возможно, он обрадуется, узнав, что никак не связан с Ритой Шенбрунн. С другой стороны – останется в неведении о своем происхождении.

При мысли о том, чтобы рассказать правду, Хульду затошнило. Как ни крути, их непростые отношения и так были омрачены множеством туч.