Текст книги "Гордиев узел. Современная японская научная фантастика"

Автор книги: Такаюки Тацуми

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

Ёсио Арамаки.
Мягкие часы

[44]44
  Yawarakai tokei by Yoshio Aramaki
  Copyright © 1971 by Yoshio Aramaki, © Ю. Колоскова, перевод на русский язык, 2004


[Закрыть]

...гляжу на звездное небо. Оно кажется мне удивительно маленьким.

Я ли стал больше – или уменьшилась Вселенная ? Или и то, и другое вместе?

Сальвадор Дали [45]45
  Пожалуй, сейчас не найдется человека, которому неизвестно имя Сальвадора Дали, художника-сюрреалиста. Главной особенностью его Творчества является изобретенный им паранойяльно-критический метод. Дали намеревался, используя паранойяльные галлюцинации, активно способствовать падению мира реальности. По его словам, нашему страшному врагу в лице технической революции мы можем противопоставить лишь разрушительную силу и непрерывность наших снов. (Прим. авт.)


[Закрыть]. «Рогоносцы старого современного искусства»

1

Полуденное марсианское солнце слепило глаза. Под его палящими лучами, особенно жестокими здесь, на экваторе, проходил прием с изысканным названием «Убийство средь бела дня». Хозяином праздника был господин «Дали» [46]46
  Необходимо различать «Дали» и Дали. Это совершенно разные персонажи. (Прим. авт.)


[Закрыть], один из первых богачей планеты, чьи владения не уступали по размеру земному штату Техас.

Главный организатор действа, Гилберт, потребовал, чтобы гости, прибывавшие в «Сюрреалистический сад» – большой парк усадьбы, отведенный под праздник, – нарядились каталонцами. «Я» тоже не избежал общей участи.

Моя привычная земная одежда в мгновение ока исчезла в руках полуголых девиц-«далисток», встречавших гостей у входа. Их мордашки покрывал такой густой слой грима, что казалось, будто они нацепили на себя идиотские маски.

Взамен «Мне» всучили наряд из пластика на металлической подкладке, к которому для полного счастья были присобачены золотистые крылышки, и выпихнули в сверкающий сад.

«Я» решительно двинулся вперед, волоча за собой нелепое одеяние.

Хм-м, интересно, этот пруд посреди сада, он что, сверкает ртутью и амальгамой? А вон те зубцы гор вдали – не рукотворный ли это мираж, проекция трансформированного изображения маленькой прибрежной деревушки в испанской глухомани, родных местах Дали? Или, может быть, это не иллюзия, а искусственный пейзаж, выполненный по сверхточным законам трехмерной проекции и перспективы, более сюрреалистичным, чем у самого Дали...

Мужской голос оторвал «Меня» от размышлений. Торчащие вверх симметричные усы – фирменный знак поклонников художника. Судя по всему, он уже основательно набрался соком марсианских пейотов [47]47
   Пейоты  – вид мексиканских кактусов. Считается, что содержащиеся в них вещества – алкалоид и мескалин вызывают галлюцинации, сходные с действием ЛСД. В пустынях «Моего» Марса тоже произрастают кактусы схожего вида. (Прим. авт.)


[Закрыть].

– Ну конечно же, полный сюр! Ваше превосходительство... Ой, нет, обознался. Вы ведь осел.

Уголки губ выдавали в нем склонность к болезненному обжорству. Он будто врос в красноватый марсианский песок, но тело раскачивалось на ветру.

– Осел? – переспросил «Я».

– Ах, извините, господин тигр.

Все ясно, старика сбивает с толку калейдоскоп видений. Паранойяльные галлюцинации, типичный случай. В моем карманном «Справочнике марсианских болезней» приводилось их краткое описание. «Предмет, не меняя своего внешнего вида, формы и размера, становится воплощением совершенно иной сущности. Искажения, разрушающие общий образ, в зрительном восприятии предмета полностью отсутствуют».

Находясь в здравом уме, «Я» и представить себе не мог, что за картинка преломляется в его безумном хрусталике, но полагаю, что выглядел он весьма комично.

– Я прибыл из TOKYO...

– А, так вот, значит, кто вы... Ну что ж, добро пожаловать. А я и есть тот самый знаменитый «Марсианский Дали», четвертый богач планеты. Как вам вечеринка? Виви должна вот-вот появиться.

– Прошу прощения, – улыбнулся «Я» милому ребячливому старику. – Давайте считать это профессиональной слабостью? Мне, право, неловко перед господином Гилбертом, он ведь такая знаменитость... – «Я» помахал своими крылышками прямо у старика перед носом. – Наверное, эти наряды не для меня. Нельзя ли попросить тех очаровательных барышень у входа вернуть мне мои вульгарные обноски?

– Разумеется. Как вам угодно. – Внимание «Марсианского Дали» переключилось на прелестную девушку весьма экстравагантного вида, очень вовремя оказавшуюся неподалеку.

– Кстати, – заторопился «Я». – А где сейчас господа из того списка, что был вложен в письмо?

– Если вы о женихах, то в баре небось, где же еще. Не терпится начать работу?

И «Дали», сверкая улыбкой, устремился к красавице. Она захихикала, прикрыв рот ладошкой: точь-в-точь Снуппи, собачка из детского мультфильма. Не вслушиваясь в ее щебету «Я» натянул привычную земную одежду и почувствовал, как начавший сдавать рассудок приходит в норму.

По справке авторитетного «Марсианского Уэллса» (а он в этих вопросах большой специалист), все три миллиона жителей планеты – то есть все население поголовно – страдают психическими расстройствами, если, конечно, подходить с земными мерками. Так что Марс – это своего рода планета-психушка или, как выражается «Уэллс», «неисчерпаемый источник материала» для психологов-землян. А уж в таких модных областях, как сравнительная социальная экология и экология социальных аномалий, марсианское общество – просто излюбленный пример.

Будь это не так, вряд ли бы «Я» по своей воле отправился на эту «иррациональную планету». Трудно даже сказать, когда она впервые появилась в моем сознании. Во всяком случае, мой Марс ничем не отличался от своего тезки, болтающегося за пределами земной орбиты: радиус его орбиты – 1,523691 астрономических единиц, эксцентриситет орбиты – 0,09338, синодический период обращения – 777,9 суток, радиус экватора – 3390 километров, число спутников – 2. Все соответствует информации астрономического отдела моего «Научного ежегодника», составленного обсерваторией в TOKYO.

Бар находился в маленьком здании в форме улитки. Вдоль изгибающихся спиралью стен располагались сиденья, с потолка свисало множество бурдюков с вином.

Около десятка гостей, обосновавшихся здесь, уже успели как следует приложиться к бутылке, и разговор шел на повышенных тонах.

Вид всей компании вызывал воспоминания, если выражаться в духе Дали, о «мякоти улиток, вымоченных в первоклассном шампанском».

«Я» устроился в уголке, невольно прислушиваясь к разговору. «Мне», чужаку, долетавшие фразы напоминали переполох в гусиной стае, в которую ненароком вклинилась свинья. Собравшиеся так и сыпали абстрактными терминами и понятиями. Но стоило одной фальшивой ноте вкрасться в общую гармонию – и немедленно вспыхнула ссора.

Зачинщиком выступил модный художник Пинкертон.

– Не бывать этому! Не бывать! Не бывать! – дребезжал его резкий голос. – Ненависть к механизмам у них в роду, это наследие великого Сальвадора. Так что завоевать Виви, у которой в жилах течет его кровь... Да уж, кто-кто, а вы ей не чета...

– А кто же, интересно? Уж не ты ли? – завопил его соперник.

– Разумеется. Девяносто два и четыре десятых процента против трех с половиной, погрешность в остатке. Все рассчитано строго по науке.

– Самовлюбленный псих, да у тебя просто мания величия, понял?

– Что там вякает эта обезьяна? Слышишь, ты, техническая обезьяна [48]48
  Создатели развлекательных механизмов в эпоху маньеризма. В отличие от настоящих специалистов не обладали особенной преданностью делу прогресса и идеям технократического общества. (Прим. авт.)


[Закрыть], наша помолвка – вопрос времени. В обществе только об этом и судачат. Разве могут быть сомнения, что Виви свяжет свою судьбу со знаменитым абстракционистом, реинкарнацией Сальвадора Дали, любимцем марсианской публики господином Пинкертоном?!

Пинкертон тщательно подкрутил симметричные усы, являвшиеся, похоже, предметом его особой гордости. Видимо, у него вошло в привычку поправлять их перед карманным зеркальцем всякий раз, как выпадет свободная минута: не дай Бог, хоть на миллиметр сдвинутся в сторону.

Его соперник, оскорбленный до глубины души, трясущейся рукой схватил со стола стакан и с силой сжал пальцы. Со звоном треснуло стекло, алая кровь запачкала скатерть.

– Вот она, совершенная красота! Решено, господа, ваш покорный слуга выставит эту скатерть на следующей выставке, – заявил Пинкертон с самым серьезным видом. – Только как быть с названием? Как вам такое: «Безумный осел-ревнивец оскорбляет ангела подковой на кончике хвоста»?

– Идиот, – мужчина в раздражении вскочил со стула.

Вряд ли разыгравшаяся сцена могла закончиться как-то иначе.

– Среди таких психов и самому недолго потерять рассудок. Не составите ли мне компанию? Вы производите впечатление единственного вменяемого человека в этом вертепе, – он подошел к моему столику.

– Да уж, утешим друг друга в общем несчастье. Для этих мест здравомыслие – редкий диагноз.

– Я не встречал вас раньше. Кто вы? – спросил мой собеседник. – Хотя готов поспорить: вы – врач-психиатр!

– Меня зовут N, специалист по вопросам психологии матримониальных отношений, – ответил «Я». – Впрочем, сюда я приехал немного подзаработать.

– Подзаработать?

– Да, у нас на Земле психологу не так просто найти подходящую работу. Я наконец-то устроился преподавателем в женском общеобразовательном университете, но на тамошнее жалованье долго не протянешь. Вот и приходится... До последнего времени держал дома подпольную консультацию по психоанализу, но потом отсутствие лицензии выплыло наружу... Вот я и нашел новый заработок. Попросту говоря, работаю брачным консультантом. Хотите взглянуть на мои бумаги?

– Нет, к чему же... Но все-таки по основной специальности вы – врач. Значит, ваш долг – упаковать всю честную компанию в смирительные рубашки и запереть в какой-нибудь собачьей конуре.

– Смеетесь? А как вас зовут? – спросил «Я».

– Ах, извините, забыл представиться. Ишервуд.

– Я знаю вас. Иногда натыкаюсь на ваши статьи в научном журнале, в «Марсе». Вы ведь занимаетесь исследованиями особых белков?

На Марсе профессор Ишервуд был известен как ведущий эксперт в области реологии, но при личной встрече производил впечатление человека, в котором причудливо сплелись научное дарование и общее марсианское безумие.

– Так вы к нам на экскурсию? – спросил он.

– О нет, мой приезд вряд ли можно считать увеселительной поездкой. Ко мне поступило предложение от дома «Дали».

– В связи с вашей второй специальностью?

– Именно так. – «Я» уставился ему прямо в глаза, рассчитывая загипнотизировать, но, как все люди с чрезмерно развитым «эго», профессор оказался не восприимчив к внушению.

– Ну что же, тогда я первый к вам на консультацию. Как удачно все складывается: на ловца и зверь бежит. Каков результат для нас с Виви?

– Знаете, профессор, если сидеть сложа руки, вряд ли готовая формула родится сама собой. Надо будет провести ряд тестов. Анализ результатов госпожи Виви я, разумеется, уже закончил.

– Вот как, значит, вы изволите ее знать?

Похоже, у него подскакивало давление от одного упоминания Виви. Стоило ему услышать ее имя из уст другого мужчины, как ревность полностью блокировала рассудок.

– Когда госпожа Виви проходила на Земле стажировку, я в частном порядке оказывал ей психологическую помощь.

– Как вы выразились, «в частном порядке»? – повысил голос профессор.

«Я» заторопился с оправданиями:

– Разумеется, я для нее не больше чем лечащий врач. У нее ведь боязнь механизмов, тяжелая фобия.

Профессор по-прежнему смотрел на «Меня» с подозрением.

– У нас на Земле не то, что на Марсе, – добавил «Я». – Механизмы проникли во все сферы жизни. Даже дома от них никуда не деться, а уж если выйти на улицу... Почти у всех, кто приезжает с Марса, начинаются нервные расстройства. Что уж тут говорить о госпоже Виви...

– Ну разумеется, – подхватил профессор. – Она ведь такая хрупкая натура. По большому счету эта затея – отправить ее на такую бесчеловечную планету была ошибкой.

«Я» перебил его грозивший затянуться монолог:

– Итак, вы желаете вступить в брак?

– Больше всего на свете, – воскликнул знаменитый ученый. – Готов преодолеть все преграды, чтобы соединиться с Виви.

– Однако на пути к вашему браку и вправду немало препятствий. Прежде всего, госпожа Виви годится вам в дочери. Что она сама об этом думает?

Профессор заметно погрустнел.

– Не знаю. Сердце моей Беатриче для меня загадка почище тайны Фобоса [49]49
   Фобос  – первый спутник Марса. «Я» придерживается теории, согласно которой Фобос был искусственным спутником, запущенным первоначальными обитателями Марса. (Прим. авт.)


[Закрыть].

– Ну что же, выходит, прямого отказа вы тоже не получили.

– Ах, на устах моей возлюбленной играет лишь улыбка Моны Лизы.

Профессор театрально возвел очи горе, словно играл в шекспировской драме. Следовало бы посочувствовать его наивности, но слишком уж комично он смотрелся. Похоже, вообразил себя престарелым Данте.

«Меня» так и подмывало уточнить, какую Мону Лизу он имел в виду: кисти да Винчи или Сальвадора Дали, но «Я» сдержался, сочтя, что это будет бестактностью.

Между тем сеанс психоанализа шел своим чередом. Мы с профессором достигли полного взаимопонимания и вовсю продвигались по намеченному плану. Главная сложность психотестов в том, что, столкнувшись с сопротивлением пациента, врач бессильно топчется на месте. А знаменитый ученый обладал открытой, в чем-то детской психикой.

«Я» следовал привычному порядку – тест тематической апперцепции, усовершенствованный тест Роршарха, тест свободных ассоциаций, электроэнцефалограмма, цветовой тест Люшера, тест незаконченных предложений – а сам никак не мог решить, стоит ли открыть ему тайну Виви. Тайну, известную «Мне» одному.

На Земле Виви попала в ужасную аварию. То, что вопреки всем прогнозам она осталась жива, – заслуга земных врачей, целиком заменивших ее внутренние органы механической копией. Виви об этом не сообщили. Не нужно было обладать большим воображением, чтобы представить, что могло случиться с хрупкой молоденькой девушкой, страдающей тяжкой фобией, узнай она, что внутри у нее тикают механические внутренности.

«Я» сам узнал об этом из истории болезни, когда Виви обратилась ко «Мне» с тяжелым неврозом. В то время она, изящная юная красавица, уже несколько раз пыталась покончить с собой. «Мне» не составило большого труда разобраться с причинами этих приступов. Искусственные внутренности пациентки, что же еще. Если рассудок можно обмануть, то попытки провести подсознание обречены на провал. Природная склонность к саморазрушению, усиленная приказом, идущим из глубин бессознательного, привела в действие «принцип нирваны» [50]50
   Нирвана  – термин, используемый в психоанализе, обозначает влечение человека к смерти.


[Закрыть].

Возможно, мой долг врача состоял в том, чтобы открыть ей всю правду. Но «Я» не решился. Уж слишком хрупким было ее сердце – сосуд филигранной работы с тончайшими стенками.

«Я» до сих пор прекрасно помню то лето. Стояли первые жаркие дни, и платаны на городских аллеях были густо усыпаны молодой листвой. Солнечные лучи пробивались сквозь ветви и заглядывали в окна моей крошечной, только что открывшейся клиники. Виви приходила каждый день после обеда, когда заканчивались занятия в художественной школе неподалеку.

«Я» был изумлен ее появлением. Внучка и наследница марсианского миллионера казалась экзотической бабочкой, внезапно залетевшей в мой кабинет. Ей было тогда восемнадцать, «Мне» – двадцать семь: молоденький врач, только что окончивший университетский курс и получивший диплом. Да и клиника моя была одно название – съемная каморка, ни медсестры, ни секретарши, лишь новенькая вывеска над входом.

– Зашла без всякой причины. Просто ваша клиника попалась мне на глаза. И от школы недалеко, – сказала Виви, авансом заплатив за лечение кругленькую сумму.

Сейчас «Я» думаю, что дай «Я» тогда волю своим чувствам, и «Мне» ничего не стоило бы влюбиться в свою пациентку. Но «Я» не строил иллюзий относительно своего положения и заставил себя подавить лишние эмоции: все-таки квалификация психолога чего-нибудь да стоит. А точнее, «Я» просто не был уверен, что смогу сделать ее счастливой. Знаю, звучит старомодно, но подобные сомнения гложут множество молодых людей, у которых за душой нет ни имени, ни денег, ни репутации. Так что «Я» по сей день не жалею о том, что мы с Виви и остались лишь врачом и пациенткой, именно поэтому с чистой совестью принял приглашение дома «Дали».

Психотесты профессора показали превосходные результаты. Но как «Я» и думал, перспектива брака Виви и Ишервуда упиралась в одну непреодолимую преграду: так и не вылеченная до конца фобия Виви никак не сочеталась с профессией жениха. Будь он бизнесменом или художником, тогда, конечно, другое дело... Едва «Я» закончил с тестами, профессор, на которого опять напала болтливость, принялся изливать «Мне» душу, не замечая моих колебаний.

– Только я люблю ее по-настоящему. У этого Пинкертона одни сокровища «Дали» на уме. Что ни говори, «Дали» владеет картинами своего великого предка, а это такая ценность. Говорят, за каждый дюйм его холстов можно выручить сто футов земли на Манхэттене. Только я не такой. Лишь после встречи с Виви я, старик, понял истинный смысл жизни. Она для меня – благоуханный цветок, распустившийся на красных равнинах Марса. Да, без нее у меня нет будущего.

– И все же у Пинкертона большое преимущество. Молод, хорош собой, уж он-то не позволит молодой жене заскучать.

– Ну вот, и вы туда же.

– Да нет, просто повторяю банальные истины.

Вот тут-то «Я» и увидел их впервые: мягкие часы.

Профессор Ишервуд, как ни в чем не бывало, положил их на край стола.

– Какие странные часы! – воскликнул «Я» в удивлении.

– А, вы об этом... да, вещица сделана из белков нового типа. Мое изобретение, – ответил профессор. – Механизм работает как надо, точно показывает время. На жаре они плавятся, как шоколад, а при обычной температуре – сами видите.

И точно, часы были мягкими. Повинуясь силе тяжести, они стекали-свешивались с края стола точно так же, как на той знаменитой картине Дали.

– Меня заботило только одно, смогут ли зубчики и шестеренки правильно двигаться в месте сгиба, – сказал профессор.

– Да уж! По законам механики это совершенно невозможно! – «Я» не смог сдержать восхищения.

– Весьма распространенная точка зрения. Видите ли, в моих новых белках изменены сами свойства материи. Искривление оси вращения, к примеру, никак не влияет на его траекторию. Сама материя становится универсальным шарниром.

– Замысловатая у вас получилась игрушка, – сказал «Я».

– Напрасно вы называете мое изобретение игрушкой, – запротестовал профессор. – Если применить его на практике, оно произведет революцию в земной индустрии. Возьмите хотя бы автомобильные моторы. Такой мотор можно будет раскатать в блин, вытянуть в струнку, да хоть узлом завязать: ему все нипочем. Будет работать как миленький, главное, не напутать с топологией.

– Вот как, – «Мне» оставалось лишь поддакивать профессору.

– На Земле сейчас все лучшие силы брошены в эту область. Назовем ее «физикой текучих материалов». Вы когда-нибудь задумывались о том, как люди умудряются попадать по мячу из самых разных позиций во время игры в футбол или, скажем, в бейсбол? Энергия свободно течет по телу, ее направление, мгновенно передаваясь нужным мышцам, сокращает их и порождает единственно верное движение. Для искусственных механизмов это пока мечты... Так что для автоматизации и робототехники мое открытие эпохально, э-по-халь-но!

– Совершенно верно, – вставил «Я». – В психоанализе тоже немало интересных исследований о контрасте твердой структуры механизмов и мягкости человеческого тела.

– А, вот как... – профессор пропустил мое высказывание мимо ушей. – Вы только подумайте, если накрыть химический завод шатром из такого материала, то можно будет во много раз снизить ущерб от аварии. Ведь мягкое вещество сможет поглотить энергию взрыва. А машины! Достаточно изготовить текучие модели, и столкновение на дороге перестанет быть трагедией. Или вот еще пример. Один конструктор подводных лодок присмотрелся к движениям дельфинов в воде и нанес слой текучих полимеров на поверхность корабля. Так ему удалось снизить сопротивление воды. Гигантская экономия энергии! А заодно и от турбулентности избавился. А как изменится само понятие точности, царящее в современном производстве! Ведь что такое точность? Всего лишь вопрос о том, насколько две детали подходят друг другу. Еще одно доказательство порочности нынешних механизмов, начисто лишенных эластичности. Представьте теперь, что обе детали сделаны из текучего вещества. Они просто растянутся или сожмутся на пару сантиметров – вот вам и идеальное соответствие. Нудные вычисления десятого знака после запятой навсегда останутся в прошлом.

Конца этим рассуждениям не предвиделось, так что «Мне» пришлось, выждав удобный момент, прервать профессора. Марсианский воздух не шел «Мне» на пользу, и «Я» хотел, побыстрее закончив дела, вернуться домой. Подорву здесь здоровье, и никакой гонорар не принесет «Мне» барышей.

Весь остаток дня и следующий день прошли в беседах и психосессиях с кандидатами из врученного «Мне» списка.

Цирюльник Боккаччо, киноактер Мартэн, чемпион в среднем весе Конрад... Никто из них не шел ни в какое сравнение с профессором. Правда, оставался еще один соперник, Пинкертон. Но у него, как и предсказывал профессор, обнаружилась мания величия. Хоть он и возомнил себя продолжателем Сальвадора Дали, но на деле его способности сводились к умению ловко пускать пыль в глаза.

Он из кожи вон лез, чтобы произвести на «Меня» благоприятное впечатление, но психотесты беспристрастны: результаты выдавали его с головой. В конце концов он не выдержал и показал себя во всей красе, разразившись отборной бранью.

«Я» подвел итоги. Виви, ранимая девушка с кучей чисто детских комплексов, нуждалась в мужчине, который смог бы заменить ей отца, именно в таком, как профессор Ишервуд. Однако – «Я» уже говорил об этом – у его кандидатуры был один фатальный изъян. В глазах Виви Ишервуд стал олицетворением мира ненавистных механизмов, и поэтому ученый и его наука просто слились для нее в одно целое.

«Я» заранее предвидел подобный исход и все же ощущал себя школьником, застрявшим на экзамене над трудной задачкой.

«Меня» мучили сомнения, удастся ли «Мне» выступить в роли Купидона и, соединив судьбы Виви и профессора, заработать положенный гонорар.

2

На второй день праздник закончился, и «Я» остался один в затихшей усадьбе.

В окрестностях роскошного родового гнезда «Дали» мелькало сходство с пейзажами Катадора в штате Европа.

Ближе к вечеру в отведенную «Мне» комнату вошел слуга.

– Господин приглашает вас разделить с ним вечернюю трапезу, – объявил он. – Вы сможете присоединиться к нему?

«Я» не возражал.

Сквозь таинственную бронзовую дверь в стене центрального вестибюля был виден длинный коридор, столь причудливо скособоченный, будто законы притяжения теряли силу в его стенах. Коридор этот никуда не вел и был предназначен лишь для любования.

В усадьбе вообще было множество фальшивых комнат, лестниц и переходов, которыми никто не пользовался, они расползлись по всему дому и полностью завладели им, тесня жилые помещения и сплетаясь в лабиринт, словно вырванный из чьего-то ночного кошмара.

А уж вид столовой вывел бы из себя любого здравомыслящего человека. Казалось, ее силком втиснули в бесполезную часть дома, при этом как-то умудрившись выкроить для нее побольше места.

– Добро пожаловать! Прошу, садитесь, – приветствовал «Меня» «Дали». Рядышком валялся его любимый костыль.

«Я» поклонился хозяину и осторожно занялся поисками подходящего стула. Режиссер Гилберт, числивший дизайн интерьеров среди прочих своих талантов, спрятал настоящие стулья между искусных подделок, не выдерживавших человеческого веса. Различить их можно было только на ощупь.

Виви было не узнать: настолько она похорошела с тех пор, как мы расстались. К тому же «Я» никогда не видел, чтобы у нее так горели глаза. Смешавшись под ее взглядом, «Я» утратил бдительность и повалил один из стульев. Текучее вещество, легко коснувшись пола, утратило форму, но потом, восстановив эластичность, вновь вернулось в прежние контуры.

Видимо, в этом и состоит суть проповедуемого Гилбертом искусства... «Я» подумал, что «Дали», вероятно, ценит этого «художника виртуальности» потому, что в нем сильна жажда унижения технократической циви-лизации, доставшаяся от предка. Что останется от ве-щи, если отнять у нее привычную функцию? Голый ске-лет, остов пустой видимости. «Я» попытался списать все на своеобразное чувство юмора хозяина дома, но от подобных шуток делалось как-то не по себе.

Ужин начался, как только «Я» сел за стол.

При смене блюд «Дали» демонстрировал удивительное обжорство, граничащее с одержимостью.

Виви, страдающая анорексией, была его полной противоположностью. Она так и не прикоснулась к еде, лишь поковыряла вилкой роскошные креветки.

– Крабы, омары, креветки – основа нашей семейной кухни еще со времен самого Сальвадора, – пояснил «Дали». Он разламывал панцири гигантских Креветок (интересно, они закупают их где-то на краю света или разводят неподалеку?) и набрасывался на нежную, пропитанную соком мякоть. За все время он ни разу не выпустил из рук ножа и вилки.

«Дали» старательно пережевывал пищу, его мощные челюсти гурмана без устали двигались вверх-вниз.

– Доктор, вы попросите за меня, ладно? – Голос Виви звучал так гладко, будто его смазали маслом. – А то дедушка меня совсем не слушает.

– Вечно она чего-нибудь хочет, просто беда, – сказал «Дали» и посмотрел на «Меня» со значением. – Ни в чем не могу ей отказать.

– Да нет же! Пусть доктор женится на мне и заберет меня в TOKYO.

Тут настала моя очередь прийти в замешательство.

Да, она безусловно «Мне» нравилась. Но для таких барышень влюбленность в собственного врача – обычное дело, ее не хватает надолго. Виви просто ищет союзника в той борьбе, которая происходит у нее в душе. Кого-то, кто, полюбив, протянет ей руку помощи, будет бережно защищать и опекать ее, кого-то, но не «Меня». Лучше всего на эту роль подходит профессор Ишервуд.

Виви закипала, все больше и больше теряя контроль над собой. У «Меня» зародились нехорошие предчувствия.

– Все, Виви, хватит, пора спать. Я, с вашего позволения, тоже отправлюсь в свою комнату, – «Дали» с трудом водрузил грузное тело на костыль. – Доктор, вы уж вразумите ее, пожалуйста.

– Нет, нет, нет, ни за что! – закричала Виви.

Дальнейшее было делом нескольких мгновений. Она вся будто одеревенела, потом схватила со стола нож и попыталась вонзить лезвие в мягкую, округлую грудь.

«Я» ожидал чего-то подобного, поэтому сумел опередить ее на доли секунды. Выбив нож из рук Виви, «Я» прокричал «Дали»:

– Дайте мне костыль!

Честно говоря, «Я» сам не ожидал такого эффекта: приступ моментально сошел на нет.

– А ну отдай! – прорычал «Дали». Его глаза сверкали нехорошим блеском. Он отобрал у внучки костыль, бросая на нас обоих исполненные ненависти взгляды.

«Я» знал, что еще Сальвадор Дали испытывал особую психологическую тягу к этому предмету. Существует легенда о том, что вид старых, обшарпанных костылей, забытых в кладовке на чердаке, так потряс его, что он до полусмерти избил свою спутницу. Костыли часто появляются и на картинах Дали. Это опора, на которой держится его текучий, расплывающийся мир, важный предмет в его символическом реквизите.

Дед и внучка некоторое время не двигались с места, пытаясь испепелить друг друга взглядами, словно охваченные ревностью любовники. Виви первой пришла в себя и выбежала из столовой, закрыв лицо руками.

Видимо, костыль имел символический смысл и для «Дали»: он был подпоркой, с трудом удерживавшей его рассудок от падения в бездну безумия. Но при случае мог вызвать приступ одержимости и гнева. Опасное приспособление.

История с костылем внезапно обнажила застарелую бессознательную неприязнь, поселившуюся в этой семье.

Ужин был окончен.

Как бы там ни было, следовало отыскать Виви. Допрошенный «Мной» слуга сообщил, что она только что уехала куда-то на машине. «Наверняка изволили в город отбыть, куда же еще. Вы попробуйте съездить в тот паб, где художники собираются».

«Я» сунул несколько монеток в подставленную ладонь и выбежал за ворота.

Колония художников во владениях семьи «Дали» разрасталась как снежный ком. И этот городок, ветвящийся вокруг одной-единственной главной улицы – а кроме него в округе и вовсе не было ничего примечательного, – стал пристанищем бездомной богемы.

В воздухе паба, насквозь пропитанном дымом и пьяной многоголосицей, табачная вонь смешивалась с запахом марихуаны.

В общей кутерьме выделялась группа людей, безмолвно застывших в растительной медитации, – дадаисты, последователи Джорджо де Кирико [51]51
   Джорджо де Кирико  – итальянский художник, один из основателей метафизической школы живописи.


[Закрыть]. Какая-то парочка занималась любовью, прижавшись к столбу, их сплетенные тела были испещрены татуировками вьющихся лиан и змей. Обойдя их, «Я», наконец, добрался до издали облюбованного «Мною» столика, пустовавшего в углу.

В темном закутке вповалку лежали люди в нарядах одинакового синего цвета – монохромисты. На свету копошился клубок тел в алых одеждах – еще одна группа адептов того же течения.

Стремительно двигались по залу футуристы, превозносившие скорость как первейшую ценность в жизни. Они вели свои дискуссии на особом наречии, быстроязе, звучавшем абракадаброй для непривычного уха.

Особой наглостью отличалась компания приверженцев оп-арта. Среди них был человек, с ног до головы обмотанный грязными тряпками наподобие мумии. От него несло гниющей плотью, как от протухшей говядины.

– Не угостишь рюмочкой? – ко «Мне» подошла девушка из группы фовистов. – Ты сам-то из какого течения?

– Как видите, – через силу улыбнулся «Я», придвинув к ней бутылку рома.

– Да уж. Одежка у тебя – полное дерьмо. Ни капли фантазии. Одна практичность на уме, тоска зеленая. Эх ты! – Она принялась отчитывать меня без особого, впрочем, энтузиазма. А потом, воскликнув: «Ой, да вот же мой парень!» – вскочила со стула и двинулась навстречу пожилому мужчине – это, надо полагать, и был ее приятель.

«Я» облегченно вздохнул: ходят слухи, что фовисты в большинстве своем – волки-оборотни. Девушка беседовала со своим кавалером, в котором было что-то от устаревшей модели робота. Кубист, не иначе. Улучив паузу в разговоре, она подмигнула «Мне» и ух-мыльнулась, обнажив клыки. «Мне» сделалось как-то не по себе.

«Я» в который раз подумал, что по земным представлениям о здравом рассудке все эти ребята-художники распрощались с ним давным-давно. Атмосфера, царившая в пабе, больше всего напоминала палату психушки, где «Мне» довелось одно время работать.

– Ты один? Можно присесть? – на смену фовистке к моему столику подошла совсем молоденькая девушка.

– Ты кто?

– А мы встречались. Не помнишь – в усадьбе «Дали», в гардеробе?

– А, так это ты сидела у входа? Не знаешь случайно, где сейчас Виви, внучка хозяина?

– Небось умотала на машине со своими ухажерами.

– Знать бы куда... Очень надо ее найти.

– Брось, не пытайся даже. Фиг ты ее найдешь в такой огромной пустыне.

Да, она, пожалуй, права. Раз Виви не одна, ничего страшного с ней не случится. «Я» спросил у девушки, чем ее угостить.

Она заказала шампанское, «Я» попросил пива.

Марсианское пиво – порядочная дрянь, хмель и вода самого отвратительного качества, а по вкусу напоминает мышиную мочу. Но забирает оно крепко, так что «Я» прилично опьянел.

В один прекрасный момент «Я» обнаружил, что девушка сидит совсем близко, прижимаясь ко «Мне» массивным бедром.

Не скажу, что все марсианки распутницы, но по большей части темперамента им не занимать. Кармен, моя новая подружка, не была исключением. Что греха таить, внимание местных красоток льстит любому мужчине, оказавшемуся на чужбине... Похоже, Кармен тоже не отличалась здоровой психикой. Порядком опьянев, она призналась:

– Доктор, а ведь я клептоманка! Такая ужасная преступница, просто сгораю со стыда. Отшлепай-ка меня хорошенько, – и ударилась в слезы.