Текст книги "Дорога на Вэлвилл"

Автор книги: Т. Корагессан Бойл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 33 страниц)

За ходом спектакля следить было сложновато, хотя в нынешнем его состоянии Уилла вряд ли смог бы увлечь даже Уайльд или Ибсен. Прошло с полчаса, и Уилл начал понимать, что роль, предназначавшуюся Элеоноре, играет какая-то другая женщина. Эта дама присутствовала на сцене с самого начала, участвуя в дуэтах с миссис Тиндермарш, однако Уилл полагал, что это прислуга или какая-нибудь дальняя родственница. Теперь он осознал свое заблуждение. Итак, здесь Элеоноры тоже не было.

Резко поднявшись в темноте, Уилл направился к сцене и попытался там расспросить об Элеоноре. На него зашикали. Упав в кресло прямо перед сценой, Уилл нервно считал мгновения до окончания репетиции. Тогда он подошел к миссис Тиндермарш.

– О, мистер Лайтбоди! – вскричала она. – Как мы вам понравились? Мы сумеем завоевать публику?

Вокруг мелькали какие-то лица, неузнаваемые в сценическом гриме. Уилл тревожно огляделся.

– Да, да, разумеется, – выдавил он. – А где же Элеонора? Я думал, она играет роль жены.

Взгляд миссис Тиндермарш метнулся в дальний угол зала. Она машинально погладила усы, испачкав себе пальцы.

– Разве она вам не сказала? – пробормотала она, оглядываясь в поисках салфетки. – Она отказалась от роли две недели назад. Процедуры отнимают у нее слишком много времени. Глория Гепхардт играет вместо нее.

Только поздно вечером Уиллу удалось застать жену в ее комнате. Она и к ужину не выходила, хотя этот тупица Беджер в столовой был и без умолку разглагольствовал о полезной пище, в особенности о корнеплодах, а также о великих людях из числа своих знакомых. Элеонора читала, лежа в постели. Уилл застал ее врасплох (он не стал стучаться). На лице Элеоноры проступило виноватое выражение, и она быстро сунула книгу под подушку.

– Уилл! – пробормотала она томным, притворным голосом, пропитанным ядом измены и обмана. – Как дела? – Она издала легкий смешок. – Что-то мы последнее время редко встречаемся, верно?

Уилл предпочел не отвлекаться на светскую беседу.

– Я говорил с доктором Келлогом, – заявил он. Он навис над кроватью, содрогаясь от гнева, крепко сжимая кулаки.

– Да? И что он тебе сказал? – Ее спокойствие сводило мужа с ума. Она играет с ним, лицемерит, прикидывается. – Лучше поцелуй меня.

Уилл застыл на месте.

– Я не собираюсь тебя целовать. Я хочу знать о докторе Шпицфогеле.

Это имя хлестнуло Элеонору по лицу, словно кнут, но она держалась молодцом.

– Да? А что такое?

Как она осмеливается на подобную дерзость? Этот человек массировал ее матку, об этом уже всем известно!

– Я видел его дом, – вот и все, что он догадался сказать.

– Уилл! – теперь она почти мурлыкала, глаза большие, яркие. Такая дорогая, такая близкая! – О чем речь? Тебя что-то тревожит? Неужели ты ревнуешь меня к врачу? – она снова рассмеялась – легкая, звонкая трель, – ей и впрямь забавно. – Подумать только – ты сделался фанатиком Бэттл-Крик. Стоило мне обратиться к другому врачу, и ты реагируешь на это так, словно наступил конец света.

– К другому врачу! – он швырнул ей в лицо ее же слова. – Он такой же врач, как я!

Глаза Элеоноры сделались колючими, знакомая морщинка пролегла между бровей.

– С чего ты взял?

– Доктор Келлог мне все рассказал. Твой любимый доктор Келлог. И он рассказал мне, что именно этот Шпицфогель проделывает с тобой под видом лечения, и это возмутительно, Элеонора, я… я считаю, ты обязана объясниться. Да, я требую от тебя объяснений, здесь и сейчас, немедленно, сию минуту. Довольно отговорок, довольно ссылок на «биологическое существование». Этот человек массировал тебе матку, так? Отвечай!

Элеонора побледнела, несмотря на загар. Она провинилась, она была поймана с поличным, но она не дрогнула, не опустила глаза.

– Да, массировал. И что в этом такого? Это вполне пристойная и очень эффективная методика лечения моего заболевания. К тому же лечение вовсе не сводится только к этому…

– В самом деле? Что же еще он массировал? Твою грудь? Твой зад?

Элеонора так резко вскочила с кровати, что застала Уилла врасплох. Он неуклюже отступил, чтобы избежать столкновения. На Элеоноре была ночная рубашка – новая, он никогда прежде ее не видел, со свободным воротом, очень соблазнительная, – но Уилл не успел как следует рассмотреть – жена со всей силы врезала ему по лицу открытой ладонью, затем ударила еще раз, еще, пока он не перехватил ее руки.

– Пусти меня, сукин сын, пусти меня! – визжала она, извиваясь в его руках. Ее локоть, острый, как нож, вонзился ему в бок, и она вырвалась. – Убирайся! – заорала она вновь, и Уилл услышал шаги в коридоре.

– Нет! – выдохнул он, чувствуя, как ярость нарастает в нем, сметая доводы разума и способность владеть собой. Он готов был ударить в ответ, сбить Элеонору с ног, причинить ей боль. – Больше так продолжаться не может. Хватит с меня этой ерунды, что Келлога, что Шпицфогеля, что Беджера. Мы возвращаемся домой.

Лицо Элеоноры сделалось хищным, глаза сверкали, зубы обнажились в оскале.

– Ха! – выкрикнула сна, поддаваясь накатывающей истерии. – Ты решил, что я – твоя собственность? Ты вообразил, что ты – хозяин и господин? Ты думаешь, мы живем в средневековье?

Сейчас она утратила все свое очарование. Уилл не узнавал свою жену. Глаза выпучены, вся изогнулась, словно готовящийся к схватке борец, яростно кружит вокруг него. Неистовая, отвратительная. Уилл чувствовал, как умирает в нем любовь к ней.

– Нас рассудит закон, – произнес он.

– Закон! – завизжала она, и в ответ послышался стук в дверь и голос из коридора окликнул: «Миссис Лайтбоди, вы здесь? С вами все в порядке?» – Ты смеешь грозить мне законом, ты, ничтожество! Убирайся! Убирайся вон, пока я не позвала санитаров!

– Не уйду! Я уйду только вместе с тобой. Сегодня. Сейчас.

Громкий стук в дверь: «Миссис Лайтбоди!»

Мгновение она пристально смотрела ему в глаза – и дала себе волю. Голос взмыл вверх, лицо свела гримаса.

– Помогите! – заорала она. – Помогите! Помогите! Помогите!

Кто может упрекнуть мужчину, если в подобных обстоятельствах он начнет искать утешения на стороне?

Уилл принял приглашение сестры Грейвс покататься на лодке накануне Дня памяти погибших, принял, не задумываясь. Он покончил с клизмами и ореховым маслом, покончил с шарлатанами и сумасшедшими, покончил с тиранией вилки, ножа и ложки, и – он покончил с Элеонорой. Пусть хоть все врачи Германии массируют каждую морщинку и складочку на ее теле – ему лично наплевать. И, чтобы утвердиться в этой мысли, Уилл отправился в контору Мичиганской Центральной железной дороги и купил билет в Нью-Йорк – один-единственный.

Стоя возле кассы, Уилл прикрыл глаза, вспоминая знакомый дом на Парсонидж-лейн, все комнаты и коридоры, каждую деталь обстановки: высокую удобную спинку дивана в малой гостиной, и кровать с балдахином в хозяйской спальне – задернешь занавески и укроешься от всего мира, – и книжные полки, и уютную лампу для чтения, и как большая веранда встречает утреннее солнце, принимает его как дар – и нигде на этой картине он не находил места для Элеоноры. Уилл видел терьера Дика и экономку миссис Данфи, он видел садовника, и мальчика-разносчика из магазина Оффенбахера, и – кого же еще? Кого он видел на этой картине? Он видел там сестру Грейвс. Айрин. Вот она на кухне, выглядывает из-за роз, вот она в кладовой, в гостиной, в ванной – в ванной! – и в эту минуту в голове его сам собой сложился готовый план. Он получит развод, вот что он сделает, а потом рядом с ним на этом огромном супружеском ложе будет лежать Айрин. Уилл протянет к ней руки, примет ее в свои объятия, и не понадобятся ему ни пояс, ни диета, ни теория, ни режим…

Это видение стояло перед глазами Уилла, преследовало, вдохновляло его. Остаток недели он бродил как во сне. С Элеонорой он встречался только за столом, и она нисколько его не привлекала, ни капельки. И тем лучше – потому что жена даже не глядела в его сторону и, уж конечно, ни словом с ним не перемолвилась. Она выходила из голодания. Скоро ей можно будет приняться за хлеб, пудинг и за грубоватую, но способствующую очищению желудка овощную массу. Уилл наблюдал за тем, как Элеонора принимает пищу, с объективностью ученого. Лично ему было все равно, безразлично, ест она или морит себя голодом. К ее беседам с Беджером, Харт-Джонсом и прочими он прислушивался, словно к звукам чуждого наречия. На третий день после ссоры Элеонора вернулась за тот стол, где сидела раньше, и Беджер последовал за ней.

Но дело было не в Элеоноре, Элеонора больше не интересовала Уилла. Его мысли занимала Айрин, и только она, ее нежный голосок и ласковые руки. Фермерская дочка, сестра, ангел во плоти. Айрин! Подарки она не принимала – это против правил, а вот цветы – совсем другое дело. «Будто маленькие осколочки солнца, – ворковала она над ними, – словно подарок Божий». От цветов Айрин отказаться не могла. Каждое утро Уилл начинал с прогулки на птицеводческую ферму в конце Вашингтон-авеню, отважно бросая вызов сенной лихорадке, мошкаре, вони птичьего помета и палившему солнцу – все ради того, чтобы купить букет для Айрин. Лилии, золотистые смирнии, флоксы. Он просил жену фермера отобрать для него цветы, каждый день новые, и когда Айрин приходила позвать своего пациента на одиннадцатичасовой сеанс вибротерапии, букет уже поджидал ее в вазе на тумбочке. Он пока ничего не говорил о лежавшем в его бумажнике билете и о наметившемся разрыве с Элеонорой, не говорил и о том, что ему необходима сестра, подруга, спутница, возлюбленная, вторая половина души, которая должна последовать за ним в Нью-Йорк и там остаться с ним навсегда. Он расточал улыбки, обхаживал Айрин, уверял, что она прекрасней любого цветка, а она опускала глаза, рассматривая свои ладони, и краснела. Все объяснения Уилл приберегал до воскресенья. Они заскользят по глади озера Гогуок, весенний бриз погонит их прочь от берега, лебеди будут кружиться поблизости, будто соучастники их тайны. И не надо спешить – нет больше никаких назначений, никакого режима, нет врачей и санитаров, нет наблюдающего за ними ока.

К несчастью, в четверг обнаружилось, что на прогулку собираются также графиня Тетранова и миссис Соломон Тейтельбаум – та же компания, что принимала участие и в рождественской поездке к родителям Айрин Грейвс. Паруса Уилла слегка обвисли – или, для точности метафоры, весла выпали у него из рук. Эта новость, небрежно сообщенная Айрин в тот момент, когда она перестилала Уиллу постель, ошеломила его, повергла в растерянность. Обиженный, огорченный, оскорбленный до глубины души, Уилл целый вечер переживал это разочарование, крушение всех замыслов. Неужели она так и не поняла, как он к ней относится? Она слепа? Играет с ним? Или все дело в застенчивости?

Но, как бы то ни было, Уилл не хотел отступать. Перед обедом он сумел даже переговорить с миссис Тейтельбаум. Он обнаружил ее в пальмовом саду. Бледная, как облупленное яйцо, она читала книгу, тщетно пытаясь поудобнее устроиться в ортопедическом кресле. Примерно сто двадцать секунд Уилл потратил на светскую болтовню, а затем упомянул о насекомых, которые водятся в районе озера Гогуок. Сперва речь зашла о миссис Тиндермарш в роли злополучного супруга в «Роковом ланче», но Уилл сумел повернуть разговор в нужное русло:

– Вы знаете, ее ведь укусили во время репетиции, – вставил он.

– Укусили? – удивилась миссис Тейтельбаум.

– Еще как! – нагнетал напряжение Уилл, качая головой. – Чуть пониже уха. Такая боль – она едва дотянула до конца спектакля. Одна из этих гадких кусачих мух с озера Гогуок – кажется, они называются шпанскими. Я слышал, в это время года они прямо-таки кишат на озере, целые тучи, за ними воды не видно.

Для графини он избрал прямой путь.

– Я хочу побыть с ней наедине, – заявил он.

Они стояли в коридоре возле дамской парильни, мимо медленной походкой проходили возвращавшиеся после этой процедуры пациентки, из-за двери слышалось шипение пара. Графиня изогнула брови. Уилл видел, как искорка разгорающейся сплетни мелькнула в ее глазах – к воскресенью весь Санаторий будет в курсе. Ну и какая разница? К этому времени его уже здесь не будет.

– Наедине с вашей сестрой?

Ему не хотелось углубляться в подробности. Уилл принял ухарский вид.

– У мужчины свои потребности, – сказал он.

Графиня покачала маленьким фарфоровым личиком дорогой куклы.

– Тем более если его жена тяжело больна, верно? А вот вы совершенно внезапно выздоровели, да, Уилл? – промурлыкала она, касаясь его руки своей изящной ладонью.

Уилл готов был рвануться прочь, но подавил это желание. Он разыгрывал из себя донжуана, светского щеголя, распутника. Графиня получила в ответ похотливую ухмылку.

– Все ясно, – произнесла она, легонько пожимая руку собеседника. – Знаете, я только что вспомнила: я обещала Амелии Хукстраттен помочь ей организовать небольшой прием. Как у меня плохо с памятью!

* * *

Прекрасный был день, высокое, сияющее небо, ни одна тучка не затуманивала солнце. Тепло, но не жарко. Легкий ветерок. Уилл, надежно придерживая соломенную шляпу, которая постоянно норовила слететь, одной рукой у себя на голове, другую руку протянул Айрин, чтобы помочь ей сесть в автомобиль. Итальянская модель, подарок Санаторию от одного из жертвователей. К сожалению, с открытым верхом. Борьба со стихией продолжалась всю дорогу. Уилл до самого озера не отпускал свою шляпу, и это небольшое неудобство отвлекало его, не давая насладиться пейзажем или перейти к шутливой беседе и той романтической прелюдии, о которой он так мечтал. Айрин же, в широкополой панаме, отделанной искусственными цветами и шелковыми бабочками, чувствовала себя как нельзя лучше. Ей ни разу не пришлось хвататься за шляпу, как бы сильны ни были порывы ветра. «О, великие женские тайны! – думал Уилл, ощущая, как его рука уже цепенеет от однообразной позы. – Или шляпа держится на булавках?»

Увидев озеро, он приободрился. Покружив между деревьями, они выбрались на общественный пляж, где на подстилках расселись десятки людей, приехавших на пикник, а вокруг с веселыми криками бегали дети. Озеро причудливо отражало солнечные лучи, блестя и переливаясь, а порой отбрасывая яркие искры; оно с плеском обрушивалось на берег, словно испытывая свои силы. Несмотря на ветер, на глади озера виднелись лодки. Уилл заметил несколько яликов и шлюпок, с полдюжины яхт, а вдали – пароходик. Он испытал прилив отваги и вдохновения. Он все-таки возьмется за весла.

К несчастью, ветер, все утро носившийся по полям, бросал в лицо Уиллу пригоршни пыли, и это ему сильно мешало. Веки набрякли, он непрерывно чихал, и одно местечко на переносице, точно между глазами, пульсировало от боли так, словно по нему молотком ударили. Ощущал Уилл и некоторую затрудненность дыхания – небольшой спазм в бронхах, но это были хорошо знакомые симптомы, преследовавшие его весной и осенью с детских лет. Ну и что с того, если он страдает плоскостопием, сенной лихорадкой, непонятным заболеванием желудка? Разве это остановило бы Рузвельта, Пири, Гарри К. Toy? Это был единственный шанс, и Уилл не собирается лишиться его из-за насморка или зудящих век. Разумеется, беспокоила Уилла и лодка. Полночи он пролежал без сна, припоминая, как садятся за весла – на заднюю скамью лицом вперед или на переднюю скамью лицом назад?

Уилл испытывал массу затруднений, зато Айрин не знала никаких проблем. Нежная улыбка на губах, прекрасное, умиротворенное лицо; она с готовностью примет все, что принесет ей следующий миг, свободная, искренняя, естественная – и здесь, на озере Гогуок, и там, в Петерскилле. Какая женщина! Подлинное сокровище. Однако она что-то сказала в тот момент, когда Уилл помогал ей выйти из машины и даже пытался подхватить ее зонтик, не упустив при этом свою шляпу. Ветер унес ее слова прочь. Айрин пришлось повторить:

– Будьте так добры, захватите с собой корзину, мистер Лайтбоди.

Корзину. Разумеется. Она еще и практична к тому же. Разве она может отправиться на прогулку, не прихватив с собой плетеную корзину, доверху набитую едой из Санатория – сэндвичи с бобовой пастой, салат из листьев эндивия, пирожки из муки грубого помола, а запивать все это предстоит великолепным пенящимся кумысом и виноградным соком. Зато какое красивое на ней платье, как пригнано по фигуре! Надо будет непременно сказать ей об этом.

Водитель, тощий старичок с седыми усами и волосами, пытался вытащить корзину с переднего сиденья.

– Я сам понесу ее, – заявил Уилл, невзирая на протесты шофера. – Меня нисколько не затруднит, благодарю вас.

Уилл стоял наготове, прижимая корзину к груди, пока Айрин объясняла водителю, что тот должен вернуться за ними в половине шестого. Подмигнув Уиллу, она добавила, что не допустит, чтобы ее лучший пациент остался без ужина. Наконец они двинулись в путь, вниз по тропинке к причалу, где выдававшиеся напрокат лодочки покачивались на воде, как живые, натягивая удерживавшие их веревки, а волны, подгоняемые ветром, выплевывали пену на берег. Прекрасный, интимный мир, такой домашний. Уилл хотел обнять Айрин, это казалось так естественно, но у него не было свободной руки – в одной он нес корзину, другой придерживал шляпу. Жаль, упустил момент.

Швартовщик велел Уиллу спускаться в лодку первым – он-де послужит противовесом для леди. Уилл, слегка озадаченный, низко склонился над краем причала и опустил стопу в недра лодки, вздымающиеся ему навстречу. Едва он коснулся ногой этого суденышка, коварный кораблик ухнул вниз, а секунду спустя, когда Уилл, опираясь на эту ногу, оторвал от твердой земли вторую стопу, лодочка подскочила вверх. Это был опасный момент зависания между сушей и морем, и только Уилл решил, что ему удастся сохранить равновесие, как вдруг запрокинулся назад, раскинул обе руки, словно канатоходец. Каким-то чудом ему удалось удержаться, и он тяжело плюхнулся на сиденье, а волны, некрасивые, черногубые, с рычанием шныряли вокруг. Уилл остался сухим, не ушибся, ему удалось избежать незапланированного купания, но, к сожалению, соломенная шляпа улучила момент и навсегда рассталась с его головой, перелетев через борт как снаряд дискобола и угодив в сток примерно в ста ярдах от него. Уилл даже бровью не повел. Голова его была теперь обнажена, ветер весело играл волосами, но Уилл решительно схватился за весла, желая удержать лодку на месте, чтобы Айрин было удобнее спуститься. Быть может, ему бы удалось осуществить это намерение, но, к несчастью, Уилл развернулся лицом не в ту сторону.

По приказу швартовщика Уилл сменил позу и столкнулся лицом к лицу с Айрин – она уже спустилась в лодку и заняла свое место, не вызвав даже легчайшей зыби. Они почти соприкасались коленями – Уиллу это казалось романтичным и в то же время правильным с точки зрения моряцкого искусства.

– Бодрит, а? – сказал он, улыбаясь во весь рот. И тут швартовщик бамбуковым шестом оттолкнул их от причала, и они поплыли по озеру.

Сначала все пошло наперекосяк, совсем не так, как виделось Уиллу в мечтах. Он сражался с веслами, которые непостижимым образом до нелепости удлинились с той минуты, как лодка отплыла от причала. Неуклюжие, противящиеся его рукам деревяшки то проваливались в пучину, то совершенно неожиданно выскакивали из глубины, окатывая бедную сестру Грейвс пеной и мелкими водорослями. Не удавалось Уиллу и синхронизировать движения правой и левой руки – стоило потянуть за одно весло, как другое начинало бессильно волочиться по воде, когда же он пытался ухватить второе, лодка злонамеренно разворачивалась в противоположную сторону, вырывая первое весло у него из руки. Минут пятнадцать они кружились на одном месте, пока Уилл, с помощью Айрин и руководствуясь ее указаниями, не разобрался со своими орудиями. К тому времени ветер успел довольно далеко отнести их от берега.

Но Айрин оказалась прекрасным напарником. Просто безукоризненным. Внимательная, всем довольная, полная какой-то глубокой внутренней радости, которая и в Уилла вселяла надежду. Неужели она так счастлива только оттого, что находится рядом с ним?

– У вас сегодня счастливый вид, – заметил он наконец, бросая весла и предоставляя ветру гнать лодку, куда захочет. – То есть – более счастливый, чем обычно. Вы, наверное, всегда счастливы, вы обычно выглядите счастливой, но я хотел сказать, что сегодня вы… э… ну вот… – он пожал плечами и капитулировал. – Вы знаете, что я имею в виду.

Айрин продолжала улыбаться, поля шляпы окаймляли идеальный овал ее лица, прядь волос на миг коснулась уголка ее губ.

– Да, – призналась она наконец своим тихим голоском, сопровождая свои слова легким вздохом удовлетворения. – Вы очень наблюдательны, мистер Лайтбоди – или мне следует называть вас «Уилл»? Все эти формальности кажутся такими нелепыми. Конечно, вы мой пациент, вы всегда им будете, но вы и мой друг. Я давно уже это чувствую. Я обращаюсь к вам как к мистеру Лайтбоди, но в своем сердце, – тут она потупила взгляд, – я зову вас «Уилл».

Уилл не мог более сдерживаться. От ее слов кровь быстрее побежала по его жилам, и он понял, что, как только ему удастся добиться благосклонности Айрин, ему не придется никогда больше пользоваться Гейдельбергским поясом или униженно молить о близости, как было с Элеонорой.

– Как прекрасно, что вы это сказали, Айрин, – это так много значит для меня, – заговорил Уилл, прислушиваясь к толчкам своего сердца. Вот оно, то мгновение, которого он так долго ждал. – Вы очень милы, очень, вы знаете, какое чувство я испытываю по отношению к вам, какое чувство я испытывал с самого начала…

Она прервала его движением руки. Их колени соприкасались. Глаза Айрин светились. Уилл припомнил тот день, когда они поспорили из-за доктора Келлога и его методов, и как при одном упоминании имени великого человека в глазах Айрин отразились преклонение и томный восторг. Так же смотрела она и теперь, но на этот раз ее взор предназначался отнюдь не доктору Келлогу. Согласится ли она покинуть Санаторий, даст ли себя убедить? Об этом препятствии Уилл прежде не задумывался, но он был уверен, что сумеет все превозмочь, знал это…

Что она говорит?

– Я хотела, чтобы бы первым узнали об этом.

Волны били в борт. Что-то оборвалось в душе Уилла.

– О чем?

Она секунду помедлила. Все вокруг – солнце, ветер, сияние синего неба – служило лишь рамкой, лишь фоном для нее, выделяло, подчеркивало красоту Айрин и горечь этой минуты.

– Я выхожу замуж.

– Замуж?! – Это слово сорвалось с его губ как невольное восклицание, почти неразборчивое. – То есть как это? – оторопело продолжал он.

Айрин протянула ему свою левую руку, чуть оттопырив безымянный палец, и он увидел кольцо на том самом месте, где ему и полагалось быть. Крошечное колечко, едва заметный камушек, его почти и не видно – но как же он мог упустить? Как мог он быть таким слепым, таким глупым, столь упоенным собственными мыслями? Внезапно, в одно мгновение он увидел все с такой отчетливостью, словно на иллюстрации в книге: друг детства, неуклюжий фермер, цыплята скребутся в пыли, ее груди отвисли, наполнившись молоком, ноги искривились, фигура расплылась, лицо изборождено морщинами, складками, напоминающими трещины на поверхности засохшей лужи… Где были его глаза?

Айрин сложила губки, сделала милую гримаску.

– Его зовут Томми Рирдон.

Уилл не мог выдавить ни слова. Томми Рирдон. О чем он только думал, как мог впасть в такое заблуждение?! Она выходит замуж! А он ни разу не заподозрил, ему и в голову не пришло, что у девушки может быть своя жизнь за пределами Санатория. Все впустую, все впустую!

Лодка качалась, дул ветерок. «А как же я?! – хотелось ему возопить. – Что будет со мной, с Петерскиллом, с моим отцом, моим желудком и с терьером Диком?» Она безжалостна, она ни о чем не думает, она с самого начала просто забавлялась, играла им. Уилл злобно уставился на девушку. Да и что она из себя представляет? Невежественная девица с фермы, широкозадая, с большой грудью, верная поклонница маленького шарлатана, который разрушил его жизнь. О чем это говорит, а? Она – из числа ближайших приверженцев Шефа, фанатичка. И все же он любил ее, о, как он ее любил! Горечь разочарования терзала Уилла. Он зарылся лицом в носовой платок.

– Уилл? – ласково окликнула она, и он содрогнулся, услышав, как она произносит его имя. Пусть бы называла его «мистер Лайтбоди». Он ведь пациент, он платит ей деньги – разве не так?

– Неужели вы не поздравите меня, Уилл?

Этот вопрос повис в воздухе, раздувшийся, большой, как воздушный шар. Уилл так и не ответил. Он думал об Элеоноре и ее шарлатане-враче, Беджере, Вирджинии Крейнхилл, обо всей этой компании приверженцев нудизма, свободной любви и вегетарианских восторгов. Внезапно Уилла охватила паника, в глубине его кишечника вновь вспыхнул огонь. В этот миг, в миг крушения всех надежд, колеблемый волнами, утирая слезящиеся глаза, Уилл осознал: он любит Элеонору больше всех женщин на свете. Элеонору, ее одну.