Текст книги "Дорога на Вэлвилл"

Автор книги: Т. Корагессан Бойл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 33 страниц)

Т. Корагессан Бойл
Дорога на Вэлвилл

Жизнь – это временная победа над факторами, чреватыми смертью.

Сильвестр Грэм«Лекция об эпидемических заболевания»

Часть I
Диагноз

Глава первая
О бифштексе и грехе

Доктор Джон Харви Келлог, изобретатель кукурузных хлопьев и арахисового масла, а также карамельно-зернового кофе, бромоза, наттолина и еще семидесяти пяти гастрономически корректных продуктов питания, держал паузу, в упор глядя на дебелую даму, сидевшую в первом ряду. Он отказывался верить собственным ушам. Судя по дружному вздоху, прокатившемуся по залу, аудитория тоже. Только что, вскинув руку и неуверенно поднявшись, дама задала вопрос. Что такого уж греховного в хорошем филейном бифштексе, желала она знать. Ведь, кажется, первооткрывателей Америки он устраивал? Ее отец и отец ее отца тоже ели бифштексы – и ничего, не жаловались, а?

Доктор задумчиво поправил очки в строгой белой оправе. Со стороны казалось, будто ученый собирается с мыслями, чтобы точнее сформулировать ответ, на самом же деле Келлог пытался вспомнить, как эту даму зовут. Как ее имя? Ведь он же знает, знает. Этот нос, глаза… Он помнил по именам их всех и очень этим гордился… Тут в мозгу щелкнуло: Тиндермарш. Миссис Вайолет Тиндермарш. Жалобы на болезненную тучность. Причина заболевания – автоинтоксикация. Тиндермарш, ну конечно. Поневоле загордишься собой: чуть не тысяча пациентов, а он помнит все про каждого, словно видит их медицинские карты… Однако медлить далее было нельзя. Монолит, единая обнаженная душа – аудитория – ждала длани, укрывшей бы ее спасительным покровом. Доктор Келлог откашлялся.

– Моя дорогая миссис Тиндермарш, спасибо за ваш вопрос, – начал он, и немедленно сам собой созрел ответ – прелесть, а не ответ, коротенькие ножки доктора от удовольствия чуть не пустились в пляс. – Только скажите мне, многие ли из этих мясоедов дожили до сорока лет? (Слушатели зашевелились, разом представив скелетообразного доходягу в енотовой шапке, подыхающего от солонины и жирных оладьев.) Многие ли из них, включая и ваших почтенных предков, спокойно спали по ночам, не мучимые диспепсией и кошмарными видениями разлагающейся плоти? – Келлог помолчал, дал красочному образу как следует впитаться. – Вот что я скажу вам, миссис Тиндермарш, а также всем вам, дамы и господа, скажу от чистого сердца… – Коротенькая пауза, и на раз-два: – Бифштекс так же смертоносен, как пуля. Хуже, чем пуля. Если к голове приставили дуло и спустили курок, конец наступает с милосердной быстротой, а вот бифштекс… Поистине жестоки и неизбывны страдания пожирателей мяса, их кишечники засорены гниющими отбросами, бедные желудки налиты кровью, надорванные сердца переполнены хищнической агрессией. Бифштекс убивает этих несчастных день за днем, минута за минутой, превращает всю их жизнь в сплошную муку.

Вот теперь аудитория прониклась как следует. В глазах страх и отвращение, челюсти судорожно сжаты – каждый мысленно прикидывает, сколько бифштексов, сосисок, котлет, цыплят и гусей сожрал за долгие годы чревоугодия и невежества.

– Впрочем, вы не должны верить мне на слово, – широко развел руками доктор. – Давайте подойдем к этому вопросу по-научному. В конце концов, наш Санаторий недаром слывет подлинным символом биологического образа жизни и научного анализа, истинным Храмом Здоровья. Давайте проведем маленький эксперимент, прямо здесь и сейчас.

Он отошел чуть вглубь освещенной сцены и зычно крикнул:

– Фрэнк! Доктор Линниман, вы здесь?

Шевеление в дальнем конце зала, дружный поворот трех сотен голов – по проходу бодрой походкой шагает ассистент: подбородок выпячен, осанка безупречна. Достаточно одного взгляда на Фрэнка Линнимана, чтобы понять: этот, не раздумывая, бросится в пропасть, если таков будет приказ шефа. Ассистент остановился перед кафедрой, посмотрел снизу вверх на сияющий подиум.

– Да, доктор?

– Знаете ли вы заведение, именуемое «Таверна Поста»? Самый шикарный отель в нашем Бэттл-Крик, да, пожалуй, и во всем штате Мичиган?

Бог знает в который раз разыгрывал Келлог эту нехитрую репризу, и все же на миг перед его мысленным взором злодейским кинжалом мелькнуло видение – сам Чарли Пост, красивый, обходительный, статный (у, подлый Иуда!) – и подпортило сладость момента.

– Да, доктор, я знаю это заведение.

Сам Келлог ни ростом, ни статью не отличался. Он говорил, что с ростом у него все в порядке, просто ноги коротковаты. Сидя в кресле, он смотрелся куда как солидно. На шестом десятке доктора несколько разнесло вширь, но это было даже кстати – усиливало впечатление цветущего здоровья и непререкаемой авторитетности. Келлог еще и подчеркивал этот эффект, одеваясь исключительно в белое. Вот и сегодня он был сущим олицетворением чистоты, этаким Санта-Клаусом здоровья – от белых пуговок на безупречно чистых штиблетах до остроконечной бородки и аккуратно венчавших макушку благородных седин.

Доктор отпил воды из стакана и прополоскал рот, словно желая избавиться от неприятного привкуса. Поставил стакан на место, окинул взглядом зал, увидел, что аудитория, затаив дыхание, следит за каждым его жестом; несколько человек от усердия даже рты разинули. Одарив слушателей взором, исполненным бесконечной мудрости, Келлог повернулся к ассистенту:

– Фрэнк, я хочу, чтобы вы сходили к тамошнему шеф-повару, звезде мировой величины, кудеснику кулинарии, специально выписанному мистером Постом из самого Парижа (его, кажется, зовут мсье Дерален?), купили у него самый лучший бифштекс и принесли сюда, на эту сцену. А мы его как следует изучим.

По залу прокатился робкий смешок, заскрипели стулья.

– Ну же, Фрэнк, чего вы ждете? Вперед и поскорей возвращайтесь.

Линниман отлично знал сценарий. Прекрасный человек, вот уж на кого можно положиться, благослови его Господь.

– Бифштекс, сэр?

– Не просто бифштекс, а самый лучший из всех бифштексов на свете.

Фрэнк был сама растерянность. Невинный, смущенный, такой же озадаченный, как все, но желающий во что бы то ни стало угодить шефу.

– Я мигом, – объявил он и уже повернулся к выходу, когда Келлог заговорил вновь.

– И вот что, Фрэнк. Окажите мне еще одну услугу.

Полнейшая тишина. Ни вдоха, ни вздоха.

– Загляните по дороге на конюшню и прихватите с собой еще один объект для исследования. С целью сравнительного анализа. – Доктор добродушно хмыкнул – такой славный, милый, домашний, прямо олицетворение сердечности и здравого смысла. – Я имею в виду кусок… э-э-э… конских выделений. – Смех в зале, сначала приглушенный, потом разрастающийся и наконец такой громкий, что конец фразы почти не было слышно. – Весом этак граммов четыреста сорок восемь, то бишь ровнехонько в шестнадцать унций, как у хорошего бифштекса.

* * *

Дело было в понедельник, как две капли воды похожий на все другие понедельники в Санатории «Бэттл-Крик», бастионе правильномыслия, вегетарианства и самоусовершенствования, цитадели умеренности и современного стиля одежды, а вдобавок (по совершенно не случайному совпадению) и полезнейшем для здоровья заведении на всей планете. Дамы здесь не носили корсетов, мужчины не подпоясывались ремнями, а запросто расхаживали в подтяжках, питались все полезными нетоксичными продуктами, будучи огражденными от табака, алкоголя, солонины, бараньих котлет, кофеина и прочей гадости. После ужина, наполнив желудки и умиротворив сердца, собирались в Большой Гостиной послушать наставления доктора Келлога о физическом процветании и его благословенном спутнике – долголетии. Вся эта публика могла бы сейчас развлекаться где-нибудь в Бадене, Ворисхофене или Саратоге, однако же предпочла прославленным курортам продуваемый ледяными ветрами Мичиган, да еще платила хорошие денежки – а все потому, что другого такого места было не сыскать ни на одной карте.

Тридцать один год директорствовал доктор Келлог в Санатории (коротко и любовно именуемом «Сан»), еще с тех давних времен, когда здесь был скромный адвентистский пансиончик, специализировавшийся на лечебном питании хлебом из муки грубого помола и минеральными водами. А теперь слава Храма Здоровья не только гремела по всей Америке, от берега до берега, но и перехлестывала через просторы Атлантики, достигая Лондона, Парижа, Гейдельберга и даже краев еще более отдаленных. Ежегодно Санаторий принимал две тысячи восемьсот пациентов, которых обслуживала тысяча служащих, включая двадцать постоянных врачей и триста медсестер, сиделок, банщиков. Все здесь потрясало воображение: монументальный шестиэтажный корпус, роскошный вестибюль размером с половину футбольного поля, количество номеров (четыреста) и процедурных человекомест (тысяча), лифты, центральное отопление и кондиционирование, крытые бассейны, всевозможные терапевтические приспособления, аттракционы для развлечения публики – одним словом, Сан был одновременно шикарным отелем, госпиталем и курортом, можно сказать, флагманом всего лечебно-реабилитационного бизнеса.

Возглавлял, направлял и вдохновлял все это хозяйство организационный гений Джона Харви Келлога. Проповедуя умеренность в пище и естественный образ жизни, доктор вел чрезмерно корпулентных дам и страдающих от запора предпринимателей по тернистой тропе просветления и физического самосовершенствования. Тяжело больных – онкологических, сумасшедших, калек или просто чересчур дряхлых – в Санаторий не принимали. Заведение было рассчитано на публику взыскательную и разборчивую, которой вряд ли понравилось бы сидеть за одним столом с плебеем, невежей или неудачником, имевшим неосторожность подцепить какую-нибудь по-настоящему опасную болезнь. О нет, люди приезжали сюда для того, чтобы других посмотреть и себя показать, пообщаться с просто богатыми, баснословно богатыми и знаменитыми, набраться оптимизма, насладиться правильным питанием и, конечно, избавиться от хвороб, чему должны были способствовать заботливый уход, воздержание и отдых.

Сейчас, в осенний сезон 1907 года, в Санатории гостило целое созвездие очень важных персон: начальник Военно-морской академии адмирал Ниблок, литератор Элтон Синклер с супругой, прославленный диетолог Хорейс Б. Флетчер, итальянский тенор Тьеполо Капучини, а также изрядное количество влиятельных депутатов, магнатов, адвокатов, не говоря уж про всевозможных герцогов, графинь и баронетов. Ожидалось, что в скором будущем Храм Здоровья почтут своим прибытием Генри Форд, Харви Файрстоун, [1]1
  Харви Сэмюэл Файрстоун (1868–1938) – американский промышленник, основатель шинной империи.


[Закрыть]Томас Эдисон, адмирал Ричард М. Берд и слоноподобный Вильям Говард Тафт. [2]2
  Вильям Говард Тафт (1857–1930) – 27-й президент США (1909–1913), в 1907 году был военным министром.


[Закрыть]Доктор Келлог был весьма неглуп и умел извлекать из посещений подобных пациентов максимум пользы – тут тебе и превосходная реклама, и нешуточные пожертвования. Отлично понимал он и то, что диетическое питание в виде белкового филе, свекольной ботвы и орехового бульона в сочетании с запретом на «искусственные стимуляторы» и продолжительным «тихим часом» могут (уж будем откровенны) навеять скуку на людей, привыкших к деятельной жизни и великосветским развлечениям. Поэтому скучать своим подопечным доктор не давал: сеансы лечения чередовались с отдыхом, гимнастикой, занятиями спортом, да и с культурным досугом все тоже было в порядке. Хочешь – концерты, хочешь – лекции, катание на санях, парады, хоровое пение. Сегодня, допустим, выступает негритянский ансамбль «Юбилейные Певцы», завтра Джордж В. Лейт, двадцать лет проживший в Индии, демонстрирует стереоскопические картинки, на следующий день Сэмми Сигель (только-только из гастрольного турне) услаждает слух игрой на мандолине, потом публику веселят близнецы Тозер со своими дрессированными таксами. А вечером в понедельник на сцену выходил сам Келлог и подвергал аудиторию двух-споловинойчасовой канонаде, просвещая, наставляя и до полусмерти запугивая слушателей.

* * *

За четверть часа, понадобившиеся Фрэнку Линниману, чтобы сбегать в «Таверну Поста», Келлог успел разобраться еще с двумя вопросами. Первый был задан джентльменом из задних рядов (кажется, мистер Эбернати: подагра, чахотка, нервы), который желал знать, насколько опасно для женского здоровья противоестественное стягивание талии, к коему модницы прибегают во имя достижения так называемой фигуры в рюмочку. Доктор повторил вопрос, чтобы услышали те, кто сидел впереди, погладил белую шелковистую бородку и предостерегающе воздел палец:

– Мой дорогой сэр, скажу вам без малейшего преувеличения, что, если бы статистика должным образом регистрировала количество смертей, вызванных чрезмерным затягиванием корсетов, все просто пришли бы в ужас. Когда я проходил стажировку в клинике Бельвю, мне довелось присутствовать при вскрытии одной из этих несчастных – бедняжка не дожила и до тридцати. Мы с изумлением обнаружили, что все ее внутренние органы смещены: печень прижата к легким, а кишечник так закупорен, будто его намеренно заткнули пробкой. – Келлог сокрушенно покачал импозантной головой, горько вздохнул – да так, чтоб было слышно даже в последнем ряду. – Такая трагедия… – Голос стал тихим. – Поверьте, я не мог смотреть на это без слез.

Второй вопрос прозвучал из уст молодой дамы, сидевшей в пятом ряду, – высокой и весьма эффектной, но с несколько зеленоватым цветом лица (Манц, мисс Ида Манц: анемия, автоинтоксикация). Она встала, откашлялась, волнуясь под взглядом сотен любопытных глаз, и спросила тоненьким, целомудренным голосом:

– Доктор, а что вы думаете о тех молодых леди, которые курят сигареты – разумеется, тайком?

Доктор насупился и, охваченный священной яростью, обратился в огненный столп праведного гнева и карающей мощи. Его суровый взгляд обрушился на присутствующих в зале рецидивистов-курильщиков.

– Мадам или, вернее, мадемуазель Манц, я могу сказать только одно, и это будет относиться к представителям обоих полов. Табак, – от одного слова Келлога передернуло, – разрушает половые железы.

Кто-то охнул. Мисс Манц, сраженная, рухнула на стул. А взор доктора был тверже камня.

– И это, – сказал он, – факт, доказанный медициной.

Тут-то в дверях и появился доктор Линниман – запыхавшийся, деловитый, с двумя одинаковыми бумажными пакетами в руках.

– Ага! – воскликнул Келлог, поправляя очки. – Вот и доктор Линниман. – Он задрал подбородок, обращаясь ко всему просторному залу. – Давайте вернемся к вопросу миссис Тиндермарш о филейном бифштексе и его питательных свойствах…

Он наклонился к Линниману и стал его инструктировать:

– Фрэнк, поверьте, пожалуйста, весы и отделите от каждого из экспонатов по срезу идентичного размера… Отлично, благодарю вас.

Перешептывание в аудитории. Хихиканье, местами аплодисменты.

– Дамы и господа, сейчас я продемонстрирую вам два небольших эксперимента, которые, надеюсь, раз и навсегда отвратят вас от этой омерзительной и противоестественной пищи. Я говорю «омерзительной», потому что в мясе необычайно высока концентрация бактерий – едва ли ниже, чем в конском навозе. Я говорю «противоестественной», потому что мясоедство – плод испорченности и деградации человеческого рода. Как доказали почтенные исследователи – фон Фрайлинг из Германии и дю Пон из института Пастера, – наши предки были абсолютно травоядны. А если воспользоваться определением, которое употребила миссис Тиндермарш, подобная пища еще и «греховна» – и не только из-за греха убийства наших меньших братьев (хотя жалобное блеяние невинных созданий, влекомых на бойню, должно было бы лишить мясоедов сна и покоя), но еще более из-за тягчайшего греха, каковым, разумеется, является осквернение храма человеческого тела.

Слушатели заворожено притихли, застыли в своих ортопедически корректных «физиологических» креслах, разработанных самим Келлогом. Кто-то (мистер Претц из Кливленда?) закашлялся.

– Фрэнк, мы готовы? – деловито обернулся доктор к Линниману, который расположился тут же, на сцене, но чуть сзади.

На столике лежали объекты для анализа – бифштекс из гостиничного ресторана и пахучий трофей из конюшни; рядом с ними – два одинаковых микроскопа и голая электрическая лампочка.

– Да, сэр. Все готово.

– Отлично.

Келлог снова повернулся к аудитории, просиял ослепительной улыбкой и смачно потер руки.

– Ну-с, а теперь нам понадобится беспристрастный наблюдатель. Есть ли добровольцы? Нет? Может быть, вы, мисс Манц?

Тихое «ах!», смущенное хихиканье, и в пятом ряду, очаровательно зарумянившись, поднялась Ида Манц.

– Не стесняйтесь, мисс Манц, это необходимо во имя науки.

Сопровождаемая шепотом ободрения, Ида прошелестела юбками меж рядов и грациозно преодолела три ступеньки, ведущие на подиум.

– Итак, мисс Манц, – начал было доктор, но сбился, обескураженный тем, что наблюдательница оказалась чуть ли не на голову выше его. Конечно, она миленькая и, невзирая на анемию, хорошо смотрится на сцене, но как же можно было выдернуть из зала этакую дылду! Келлог замялся, что с ним случалось крайне редко, и пришлось начать заново:

– Мисс Манц… Так вот, мисс Манц, я хочу, чтобы вы исследовали срезы с обоих образцов, расположенные под совершенно одинаковыми микроскопами, и описали нам то, что вы увидите. И не будем забывать, что лишь доктор Линниман знает, какой из срезов отделен от дорогого сердцу миссис Тиндермарш бифштекса, а какой… м-м-м (смех в зале)… от продукта жизнедеятельности млекопитающего, близкого родственника несчастных созданий, приносимых в жертву неумеренным аппетитам гурманов из «Таверны Поста».

Картинка получилась просто загляденье: девица прелестно изогнулась над микроскопом, мужчины подались вперед, чтобы насладиться зрелищем, на лицах женщин появилась заговорщическая улыбка, а доктор стоял, словно мудрый, благожелательный и всемогущий пастырь послушного стада.

– И что же вы там видите, под первым микроскопом, моя дорогая мисс Манц?

– Ну, тут все такое черное… Ой, нет! Вижу!

– Что именно?

– Такие малюсенькие штучки. Ой, они двигаются! Как соломинки или рисинки, только живые.

– Хорошо, мисс Манц, очень хорошо. Это бактерии, – объяснил Келлог аудитории. – Весьма несимпатичные бактерии, называются В. welchii, В. coli и Proteus vulgaris – те самые виды, которые мы столь часто обнаруживаем в стуле пациентов, только что прибывших в наш Санаторий. А не могли бы вы, мисс Манц, сосчитать, сколько их там? Она оглянулась на него, вся в ореоле яркого, хрустального света, и удивленно воскликнула:

– Что вы, доктор! Их там сотни, многие сотни!

– Тогда окажите нам еще одну услугу, загляните, пожалуйста, во второй микроскоп.

Снова зашуршали юбки, рука наскоро проверила прическу, шляпку, и мисс Манц склонилась над вторым микроскопом.

– Опишите то, что вы видите.

– Да в общем… примерно то же самое, доктор.

По аудитории прокатился вздох, подобный набирающему силу цунами.

– Можете ли вы сосчитать, сколько бактерий здесь?

– Нет, что вы!

– Но все-таки больше или меньше, чем в первом случае? Не отрываясь от окуляра, мисс Манц непроизвольно подергала себя за свесившийся локон и задумчиво протянула:

– Ну, больше, конечно, в этом. Куда как больше.

– Скажем, раза в полтора?

– Да, наверно. – Девица выпрямилась и близоруко прищурилась на доктора, на зал. – По меньшей мере раза в полтора.

– Превосходно. А теперь пусть Фрэнк откроет аудитории, где какой срез.

Линниман был сама безмятежность. (Отлично, отлично, думал Келлог, ощущая торжественность момента. До чего же хороша жизнь!)

– Под первым микроскопом…

– Ну?

– Под первым микроскопом экспонат, взятый из конюшни.

Зал прямо взорвался. Хохот, возгласы изумления и восторга, а потом ровный, затяжной гул аплодисментов, словно морской прибой пророкотал по гальке. Не скоро удалось сияющему, воздевающему длани Келлогу восстановить тишину.

– Приглашаю вас всех, – повысил он голос, чтобы заглушить стихающее рокотание, – по очереди подняться на сцену и удостовериться в справедливости слов мисс Манц. Не сейчас, конечно, а после окончания нашей беседы. Благодарю вас, мисс, вы можете вернуться на место. И вам спасибо, доктор Линниман.

Фрэнк помог барышне спуститься со сцены и проводил ее на место, а сам сел в первый ряд. Аудитория еще гудела, но Келлог чувствовал, что напряжение пошло на убыль. Теперь они обезоружены, беззащитны, будут как воск в его руках. Самое время подавать главное блюдо:

– Леди и джентльмены, благодарю за внимание! – крикнул он и саркастически добавил: – Полагаю, вы сумеете сделать правильные выводы из увиденного. Но у нас проблема. Что делать с бифштексом из заведения мистера Поста? – Вскинул руку, чтобы остановить приступ всеобщего веселья. – Давайте-ка устроим еще один маленький эксперимент, иллюстрирующий принципы нашего Санатория…

Доктор демонстративно стал выглядывать кого-то в дальнем конце зала, и все тоже задвигались, выворачивая шеи.

– Доктор Дистазо, вы готовы?

В ответ раздался утвердительный отклик – грубоватым голосом, с сильным французским акцентом. Доктор Дистазо, прославленный бактериолог, переманенный из института Пастера, уже вел по проходу свою питомицу – престарелую, зловонную и зловредную самку шимпанзе по имени Лилиан. Келлог купил ее несколько лет назад в цирке как раз для подобных случаев и содержал в одной из лабораторий в специальной клетке. Публика оживленно зашевелилась. Кто-то даже поднялся, чтобы лучше рассмотреть обезьяну, а некоторые матроны в средней части зала с девичьей непосредственностью захлопали в ладоши. Доктор обратил внимание на одного джентльмена (Дженнингс, Бигелоу: хроническое вспучивание, частичная потеря слуха), у которого от хохота из глаз текли слезы, а физиономия побагровела так, что того и гляди треснет.

Под аккомпанемент всей этой веселой суматохи Келлог взял у мсье Дистазо поводок и вывел Лилиан на сцену. Старушка знала свою роль не хуже доктора Линнимана – забралась на стул и во все глаза уставилась на хозяина. Тот же высоко поднял руки, призывая публику угомониться.

На сей раз это заняло больше времени, а когда зал наконец немного утих, доктор произнес небольшую энергичную речь о вреде мяса и изначальном несоответствии мясоедства человеческой природе.

– В качестве иллюстрации проведем эксперимент. Я дам Лилиан, нашей кузине из отряда приматов (впрочем, на мою родню она совсем не похожа)… – тут пришлось сделать паузу, чтобы дать им отсмеяться, – …возможность сделать выбор между расчудесным бифштексом мистера Поста и содержимым вот этого пакета. – Он вынул из-под кафедры коричневый бумажный пакет. – Посмотрим, что она предпочтет.

Он попятился назад и натянул перчатки, лежавшие на столе. Взял сочащийся кусок мяса, показал его зрителям и брезгливо швырнул обезьяне. Лилиан не подвела: подхватила бифштекс на лету своей паукообразной пятерней, поднесла к носу, чихнула и обнажила зубы. Зрители заворочались, хохотнули, кто-то толкнул соседа локтем в бок. Шимпанзе с озадаченным видом коснулась мяса кончиком языка, трагически скривилась и вдруг сердито запулила бифштексом обратно в Келлога. Он ловко поймал полуфабрикат, отложил в сторону из пакета банан.

– Voilà! – И банан полетел через сцену.

Обезьяна немедленно схватила его, очистила и слопала.

– Ху-ху, – сказала она, и ее шоколадные глаза посмотрели на доктора с искренней и бескорыстной любовью.

Келлог бросил ей еще один банан, а публика вскочила на ноги, захлопала, засвистела, заулюлюкала. Лица горели восторгом, все и думать забыли про свои болезни-недуги-хворобы. Настоящий гром аплодисментов, низкий поклон доктора, жадное чавканье Лилиан. Приветственно помахивая рукой, счастливый Келлог под рев оваций прошел к выходу.

* * *

За дверями, в холле, где разливался мягкий свет электрических ламп и зеленели пальмы в кадках, доктора терпеливо дожидался секретарь Пултни Дэб – локтем одной руки прижимая к боку стопку бумаг, в другой держа портфель.

– Слышишь, как они ревут, Пулт? Сегодня мы преподали им урок, который они не скоро забудут.

Доктор уже летел вперед, шустро переступая своими короткими ножками, и бросал мордатому, нервному Дэбу указания через плечо.

– Распорядись, чтобы Лилиан дали на ужин двойную порцию и чтобы новичок – как его, Мэрфи? – почистил клетку, что-то он ленится. Так, мне понадобится еще одна копия доклада опекунского совета, о чем я тебе, кажется, уже говорил, и еще, да-да, была жалоба с пятого этажа, от миссис Кроудер, номер 519, на запахи из кухни. Пусть этим займется Стурман, а ты ровно в одиннадцать будь у меня в кабинете, кое-что продиктую. Понял?

Дэб – тучный коротышка с на редкость нескладной походкой – чем быстрее семенил за шефом, тем больше его раскачивало из стороны в сторону.

– Доктор Келлог, – пропыхтел он осипшим голосом, в котором звучала явная тревога, – доктор…

Шеф остановился посреди широкого коридора длиной в пятьсот тридцать футов (отделка из лучшего итальянского мрамора, Келлог сам выбирал расцветку), ведущего от Большой Гостиной к вестибюлю, и резко обернулся к секретарю. Из зала как раз стала выходить публика – настоящая демонстрация солидности, славы и богатства. Мимо, застенчиво улыбаясь, прошли медсестры, все красотки как на подбор.

Они тихонько поздоровались:

– Добрый вечер, доктор.

– Добрый вечер, девочки, – милостиво кивнул он. – Ну, Пулт, что за проблема? Из-за чего ты так распыхтелся?

Но ответ не понадобился. Проблема стояла здесь же, в нескольких шагах, развязно прислонившись к стене и глядя доктору прямо в глаза. Чудесное настроение рассыпалось стеклянными брызгами, будто лопнувшее оконное стекло. Келлог ощутил, как в нем закипает ярость.

– Как ты посмел! – Он задохнулся и ринулся к подпирающему стену оборванцу. – Я же сказал тебе…

Фигура зашевелилась и произнесла слова, заставившие доктора поперхнуться. По коридору как раз приближалась изысканная публика, а тут эти смердящие лохмотья, эти воспаленные глаза, эти слова! Обрамленная щетиной пасть утробно изрыгнула, как страшное проклятье:

– Здравствуй, папа. Разве ты меня не представишь?