Текст книги "Лето страха"

Автор книги: Т. Паркер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

– И многих парней ты у нее отбила?

– Пошел ты к черту, Рассел!

– Как мне представляется, и одного было вполне достаточно. Одного, Эмбер? Одного любимого парня Элис, да?

Она снова отвесила мне пощечину, причем довольно смачную.

– Он сам все начал. Я никогда не стала бы... Впрочем, какое сейчас это имеет значение?

– Именно поэтому ты перестала доверять дочери, когда она повзрослела? Потому что твоя сестра тебе уже не доверяла?

Она надолго уставилась в окно.

– Пожалуй, в этом есть доля правды, – сказала она.

– Большая доля?

– Тебя не касается какая. Тебе достаточно знать то, что я начала гордиться Элис. Она стала настоящей красавицей, если судить по тем фотографиям, которые она мне присылала, хотя так и осталась бедной и не сумела найти себе приличную работу. И знаешь, что еще? В последние месяцы я вдруг стала гордиться всеми нами. Гордиться нашей бедностью, гордиться уродливыми платьями, гордиться тем, что мы такие, какие есть. И больше всего на свете мне хотелось обнять Элис и сказать ей, какой же дурой я была и что я горжусь своим именем – Флорида Фульц. В последнее время Элис работала барменшей в кегельбане, неподалеку от Орландо. Я чертовски возгордилась от сознания, что у меня есть сестра, скромная настолько, что может позволить себе работать барменшей в каком-то чертовом кегельбане. Я так верила в то, что смогу многому у нее научиться. Я нуждалась в ее... прощении.

После этих слов Эмбер снова расплакалась.

– И ты знаешь, кто послужил началом моей перемены? Грейс. Как-то я оглянулась на прожитую нами жизнь и увидела все те модные школы, куда я ее то и дело запихивала, всех тех дорогих учителей, которых нанимала ей, все те роскошные обеды, которые мы закатывали в европейских столицах, вспомнила все то внимание, которое мы получали, все путешествия, развлечения, и – деньги, деньги, и сногсшибательные наряды, и солнечные и грязевые ванны, и обтирания – и не могла припомнить ни одного момента, когда мы стояли бы с ней у бельевой веревки с прищепками во рту или делали бы что-либо еще – вместе, – потому что это действительно нужно было делать, и делать как следует. Как-то я в самом деле попросила ее называть меня не мамой, а просто Эмбер. В итоге же, Рассел, я потеряла Грейс в гораздо большей степени, чем потерял ее ты. В тот день она уставилась на меня этими твоими карими глазищами, и я почувствовала, что она далеко от меня, что она стыдится меня так же, как я стыдилась своей матери, и что она для меня навсегда потеряна. Единственное, что могло прийти мне тогда на ум, – это постараться как-то удержать ее, покрепче привязать к себе. Не сработало. Тебе известно, например, что за последние полгода она ни разу сама не позвонила мне? Я для нее просто не существую. Это разбивает мне сердце.

Слова Эмбер казались мне такими чужими, хотя голос, как ни странно, звучал искренне.

– Ну что ж, спасибо за пересмотренную и дополненную биографию семьи Фульц, – сказал наконец я. – А то в последний раз ты мне говорила, что папа у тебя банкир, а мама – королева красоты.

– Мне... мне было легче жить, веря в подобные иллюзии.

– А какая же иллюзия позволила тебе удалить от меня мою же собственную дочь, когда она была еще ребенком?

– О, Рассел, не надо об этом.

– Ну, если уж ты решила исповедоваться, то включи в этот процесс и меня тоже.

Она многозначительно вздохнула, вполне возможно, чуть наигранно.

– Ну, мне тогда подумалось, что в скучном Апельсиновом округе мою дочь ожидает участь... Окруженная тупыми, заурядными, прагматично мыслящими людьми, она вырастет замкнутой и консервативной. Неопытной, неискушенной... Что, не повидав ничего... она станет ограниченной... Господи, что за чушь я несу! Но мне в самом деле хотелось, чтобы она была настоящей принцессой мира.

– Не оскверненной заурядным помощником шерифа с окладом в двадцать шесть тысяч годовых.

– Да.

– Но ты все же вышла замуж за Мартина Пэриша, который позже поднял тебя настолько высоко, что даже попытался убить.

– Марти был всего лишь временным явлением. Средством убрать тебя из моей жизни.

– Господи Иисусе.

– Я знаю.

Я задумался.

– Ну что ж, спасибо, что призналась. В общем-то, я догадывался. Но это подчеркивает идиотизм моей затеи – вытащить из тебя правду... ну... это признание.

– Давай, Рассел, бей. Настал твой великий час.

– Но скажи, почему все реальное и естественное никогда не приходится тебе по вкусу?

– Я всегда считала это своим недостатком.

– Навыдумываешь всякой всячины, а потом – шмяк лбом о стену своих же собственных фантазий!

– Это я уже поняла. И должна признать, Рассел, что голова от этого чертовски болит.

– Ты до сих пор не ответила на мой первый вопрос. Где ты была вчера, прошлой ночью и сегодня?

Эмбер покачала головой.

– Бог мой, Рассел. Я встречалась со своим адвокатом, чтобы переписать завещание. Ну как, достойно твоего одобрения?

– На это не могло уйти полтора дня.

Она закурила и выпустила в окно дым.

– У меня состоялась встреча с генеральным прокурором штата – Аленом Бостером, в Сакраменто. Там же я провела ночь.

При мысли о возможности организации процесса «Народ против Мартина Пэриша» у меня учащенно и как-то легче забилось сердце.

– И что же?

– Не исключено, он начнет следствие... по поводу Мартина.

– Что ты ему рассказала?

– Все. Скоро он получит от меня официальные показания под присягой. Потом и тебя вызовут.

– Нам по-прежнему нужны улики.

– Ну так поехали за ними, Расс.

Я посмотрел на нее, но так и не понял, приведет ли этот новый поворот в событиях к моей реабилитации или же обернется еще большим давлением со стороны Мартина?

Единственное, что я мог предположить уже сейчас, это то, что Эмбер вычеркнула Мартина Пэриша из списка претендентов на пятьсот тысяч долларов. Как, возможно, и меня. Но я ее не винил ни за то, ни за другое. К тому же, чтобы добиться своего, она забралась на самую верхотуру. Очень умно. Типичная Эмбер.

* * *

В ее доме стояла затхлая, удушающая жара.

Чувство страха с новой силой всколыхнулось во мне. Как же отчетливо я помнил все события той ночи третьего июля, свое предвкушение тайной жизни, свою невинность, свою глупость, свою страсть! Как же ясно помнил тот, такой сильный, запах человеческой плоти, вид Элис... а потом – выкрашенные стены, глухое эхо безумия!

Комната Эмбер.

На четвереньках ползал я по ковру, подсвечивая фонариком и помогая себе расческой. Ковер оказался неправдоподобно чистым. Чтобы заглянуть под кровать, я отодвинул ее в сторону, хотя едва ли стоило рассчитывать на то, что там окажется кусочек Мартина Пэриша. Его там и не оказалось.

Я обследовал свежий слой краски, из-под которого все еще смутно проступала нанесенная красным аэрозолемуже знакомая фраза: «ПРОБУДИСЬ ИЛИ УМРИ В НИВЕЖИСТВЕ».

В надежде найти ключ к разгадке – следы орудий преступника – банку с краской, кисть, палочку для размешивания, заляпанную рубаху или тряпку – я обыскал все мусорные баки во дворе, но так и не нашел ничего полезного для себя. Побывал в гараже и тоже не нашел ничего. Видимо, к тому моменту, как я увидел Мартина в ту ночь, он уже погрузил необходимый «инвентарь» в свою машину – ну, разумеется, он ведь стирал с ручки калитки последние отпечатки своих пальцев! – а по пути домой наверняка остановился за каким-нибудь универмагом и выбросил в урну.

Смог бы я найти нечто общее в пятне засохшей краски на обшивке багажника машины Пэриша и в краске на стене Эмбер? Нет, я не смог бы отличить и хрена от морковки и отнюдь не заблуждался на этот счет. Кто-то вроде Чета Сингера с этим прекрасно справился бы. Но Чет Сингер не захотел.

Я подумал о том, не проехать ли мне тем же путем, которым Пэриш возвращался тогда домой, и не попытаться ли осмотреть все мусорные баки, но тут же понял: к данному моменту они уже несколько раз опустошались.

Я почувствовал, что заболеваю.

Очень хотелось принять основательную порцию алкоголя. И я был голоден. Лицо чесалось.

Молча парила вокруг меня Эмбер.

В пещероподобной прихожей раздался звонок. Продолжительное, но постепенно ослабевающее эхо его просквозило мою спину сверху донизу.

Мы стояли в спальне. Я взглянул на часы. Было девять сорок пять вечера.

Эмбер встревоженно, почти панически смотрела на меня.

Я показал на ее сумочку, висевшую на спинке кровати. Она достала маленький револьвер тридцать второго калибра и протянула мне, а я кивком поманил ее за собой вниз, к входной двери.

Пока мы шли по мраморному полу, звонок повторился. Эмбер всмотрелась в дверной глазок и подняла на меня недоуменный взгляд. Я тоже посмотрел. Суженный до размеров карикатуры и казавшийся таким далеким, за дверью стоял толстенький и жалкий, а может и несчастный, Честер Фэйрфакс Сингер. Он держал в руке ветхий, совершенно утративший былую форму кожаный портфель.

Глава 23

– Ну, и насколько вы успели загадить место происшествия? – ворчливым тоном спросил он.

Я отступил и пропустил его в дом.

– Я очень рад видеть тебя, Чет. Знакомьтесь: Честер Сингер – Эмбер Мэй Вилсон.

Он лишь скользнул взглядом по фигуре и лицу Эмбер.

– Оказывается, в жизни вы несколько побольше, чем на бутылке с шампунем, – сказал он без тени юмора в голосе. – Да и покрасивее.

Надев новые резиновые перчатки, мы с помощью бумажных полотенец обследовали патрубки водостока – нет ли там следов крови. Не нашли ничего.

Разумеется, Пэриш основательно вымыл все здесь, спустил достаточное количество воды и позаботился о том, чтобы на решетках не осталось следов. Ручные и банные полотенца производили впечатление свежих, но Чет все же снял их, расстелил на кафельной стойке рядом с раковиной и осмотрел через лупу. Ничего.

Я чувствовал себя довольно глупо.

– Как насчет отпечатков пальцев? – спросила Эмбер.

– Уходя, он вытер даже ручку калитки, так что наверняка протер и все остальное, – сказал я.

– Ну, для очистки совести мы все равно попрыскаем и опылим что надо, – успокоил ее Чет. – Даже начальник отдела по расследованию убийств может промахнуться. Кстати, я помню первые дни Мартина в нашем управлении – он всегда был несколько нетерпелив и довольно презрительно относился к работе специалистов на месте происшествия. Никогда не принадлежал к числу тех, кто уважает мелочи. А потому я совсем не удивлюсь, если мистер Пэриш все же оставит что-нибудь... стоящее.

– А что насчет орудия убийства? – снова спросила Эмбер.

– Скорее всего он унес его вместе с телом, – терпеливо сказал Честер.

– Но как же он смог погрузить ее в машину и соседи ничего не заметили?

– Я могу лишь подтвердить тот факт, мисс Вилсон, что вы живете очень уединенно. Ближайшие соседи – по меньшей мере в двух сотнях ярдов от вас. Было темно. Было поздно. Кстати, каковы размеры вашего участка?

– Три с половиной акра.

– Рассел, ты осмотрел его?

– Нет.

– Ну что ж, возможно, мы должны сделать и это.

– А отпечатки шин на подъездной дороге? – спросила Эмбер.

– Ты же сама приезжала пятого числа, – сказал я. – Да и управляющий твой тоже был здесь, когда искал тебя.

Честер хмуро покачал своей большой головой.

– Рассел, обрисуй мне события той ночи, когда ты застал Мартина в этой комнате... в неформенном одеянии.

Я рассказал ему все о странной встрече с Мартином ночью четвертого июля.

– И почему ты предположил, что он хотел забраться в постель мисс Вилсон?

– Он сказал мне об этом. И сказал – раньше делал так. Кровать, правда, была застелена.

– Наверное, успел застелить ее после себя?

– Вероятно, да.

Я окинул взглядом постель Эмбер – пухлые розовые подушки, повсюду надушенный атлас и шелк.

Чет обследовал подушки и обнаружил на наволочке два коротких рыжих с сединой волоса – принадлежали они явно не Эмбер и не Элис.

Положив их в пластиковые пакетики, Чет аккуратно надписал каждый. Я почувствовал, как по мне пробежала легкая рябь надежды.

Еще один волос мы сняли с верхней простыни, что – ближе к подушкам. Исследовав простыни целиком, Чет нашел короткий вьющийся волосок, который мог попасть туда с чьего угодно лобка. Чет и его упаковал в отдельный пакетик и надписал.

Потом мы осмотрели простыни на предмет наличия на ней спермы – должен признать, действия, которые мы совершали, заставили меня пережить большое унижение – и ничего не нашли.

Эмбер наблюдала за нами с легким ужасом.

– Не мог он совершить такое, правда ведь? – спросила она.

– Это уж тебе лучше знать, – сказал я. – Ты же была замужем за ним.

– Боже правый, а я ведь и в самом деле не уверена. Кстати, знаете что? Мы прожили с ним больше года, и никогда мне не доводилось встречать более брезгливого человека, чем он. Даже после малой нужды он каждый раз обливал унитаз дезинфицирующим средством.

Чет провел чистой салфеткой под краями унитаза, хотя я и не вполне понял, зачем он сделал это. Чисто.

Я вспомнил свежий порез, красовавшийся днем четвертого июля на кадыке Мартина, и осмотрел бритвенные станки – в шкафчике над раковиной. Все – пластмассовые, одинаковые.

«Мудак, – тут же подумал про себя. – Неужели человек, совершивший убийство и уничтожающий следы совершенного преступления, вдруг оставит после себя подобную улику?»

– У тебя есть что-нибудь выпить? – спросил я.

– Джин.

– Сделай мне легкий коктейль со льдом.

– А мне чуточку покрепче, – добавил Чет.

Мы продолжали постепенно обследовать дом. Ковер у входа оказался безукоризненно чистым. То же самое можно сказать про решетчатую раздвижную дверь, на которой был сделан разрез для того, чтобы придать происшествию почерк Полуночного Глаза.

Потом мы осмотрели стереосистему, в которой Пэриш оставил дубликат записи, смонтированной им из обрывков фраз с пленок Полуночного Глаза, найденных в домах Фернандезов и Эллисонов. Уж здесь-то он явно не оставил бы своих отпечатков.

Я мысленно представил себе его – перед убийством, с пленками, еще не включенными в багаж «вещдоков»: сосредоточенно-угрюмого, выбирающего рваные фразы для монолога и записывающего их на каком-нибудь дешевом портативном магнитофоне.

Настороженно глядя мне в глаза, Эмбер подала напитки.

Войдя в кабинет, я взглянул на настольную лампу и журналы, которые сам же свалил со столика.

В кухне мы тщательно осмотрели пространство под раковиной, заглянули в закуток со щетками, в мусорный бачок и в шкафчики.

Постепенно во мне все больше крепла уверенность, что меня обманули, обвели вокруг пальца. Мартин проделал тщательную работу раньше нас – полностью уничтожил все следы своего пребывания. «Возможно, даже с пылесосом прошелся», – подумал я. И действительно, такой чистоплюй, как Мартин, должен был бы во что бы то ни стало сделать это.

– Пылесос у тебя где стоит?

– Там, в углу. За дверью.

Честер сдержанно улыбнулся.

– Подчас очевидное оказывается самым правильным.

Он вытащил из-под гладильной доски пылесос, откинул заднюю панель и пощупал мешочек для мусора.

– Пусто.

– Значит, он им не пользовался, – сказала Эмбер.

– Пожалуйста, принесите мне несколько чистых бумажных салфеток.

Чет снял шланг и стал трясти щеткой над разложенными в ряд листами, я же принялся авторучкой распрямлять ее ворсинки. То, что упало на белую бумагу, чертовски походило на засохшую кровь.

– Это то самое, о чем я думаю? – спросила Эмбер.

– Да, – сказал Честер. – А мешок – пуст, потому что после того, как он пропылесосил, он заменил его на новый. Ну что ж, мы уже ближе к истине.

– И унес старый мешок с собой?

– Возможно. Все зависит от того, насколько ему хватило самообладания, а также не пришлось ли ради этого повторно заходить в дом. Покажите мне, где у вас мусорные баки.

Разумеется, я уже осмотрел их в поисках малярного мусора. Но на сей раз мы извлекали из них все, что в них было, один предмет за другим, и настолько скрупулезно осматривали каждый, что посторонний наблюдатель наверняка посмеялся бы над нашими действиями. Наша задача осложнялась тем обстоятельством, что большая часть мусора Эмбер проходила через специальный уплотнитель. И не только это. Мусор был по меньшей мере недельной давности, поскольку в отсутствие Эмбер его некому было вынести на улицу. Запах стоял соответствующий.

Мешок от пылесоса мы, разумеется, не нашли.

– Ну что ж, – сказал Чет. – Перейдем на новый участок.

Мы обменялись довольно-таки мрачными взглядами.

– Делу не повредит, если мы заодно проверим и фильтр, – решил Честер. Он принес чистое, аккуратно сложенное в несколько слоев белое бумажное полотенце, расстелил на полу посередине гостиной, отвинтил колпак пылесоса и извлек наружу фильтр, предназначенный для защиты мотора от попадания в него крупных частиц мусора. Покачав фильтр, он осторожно, словно младенца, положил его на полотенце.

Нашим взорам предстала пыльная мульча, покрывшая чуть ли не квадратный фут ворсистой хлопчатобумажной ткани, состоящая из грязи, пыли, волос, волокон, порванной резиновой полоски, скрепки для бумаг, мелкой монеты, снова пыли, кусочка пружины, скомканной зеленой нитки для чистки зубов, которая каким-то образом проскочила сквозь щетку, смятой почтовой марки и очередной порции пыли.

– Ну и работенка, – заметила Эмбер.

Честер извлек из своего портфеля пачку пустых пакетиков для вещественных доказательств, и мы приступили к работе.

– Мисс Вилсон, нам понадобятся две обычные столовые ложки, чистые и насухо вытертые.

Сначала мы отделили и разложили по пакетам все, что могло представить хоть какой-нибудь интерес. Несколько волосков вполне могли принадлежать Мартину. Но ничто больше не показалось нам не только уликой, но даже наводящим хоть на какие бы то ни было размышления. Я чувствовал себя полным дураком. Мы упаковали даже резиновую полоску, что еще больше утвердило меня в этом ощущении.

Эмбер вздохнула.

Пользуясь ложкой, я с отвращением выводил по пыльному мусору S-образные узоры.

– Один из волосков может пригодиться, – сказал я, при этом полностью отдавая себе отчет в том, что провести стопроцентную идентификацию человека по образцам волос невозможно – по крайней мере в суде.

– А это что такое? – спросила Эмбер.

– Я же сказал, один...

– Нет, вот это что такое?

Над полотенцем зависла рука Эмбер с вытянутым указательным пальцем. Я проследил взглядом за этим пальцем, машинально подумав: да, даже в этот час, даже после этого дня, даже после всего того, что моя дорогая Изабелла выстрадала, по крайней мере частично – из-за меня, если вся женская красота, вся суть женщины может быть сконцентрирована в одном-единственном пальце, то это как раз такой палец – идеальный образец пальца, изящный, плотный, сильный, очаровательный по своей форме, слегка загорелый, чуть суховатый и одновременно в меру мясистый, с четко очерченным, ярким, надменно закругленным кроваво-красным ногтем, в данную секунду указывающий на что-то скрывающееся в пыли.

– Вот это, – повторила Эмбер.

– Мне отсюда не видно.

– Тогда дай мне ложку.

Она погрузила ложку в пыль, словно это был суп, и стала орудовать этим инструментом, пробираясь к чему-то сквозь серую массу. Наконец вытащила ложку вместе со свисающим с нее облачком невесомых частиц, плывущим к полотенцу, и протянула ее мне, ручкой вперед.

Я вывалил содержимое на чистый лист.

То, что я увидел, никак не мог определить. Какая-то U-образная вогнутая раковинка, напоминающая пластмассу, размером с ноготь. Один конец ее – гладко закруглен, другой – зазубрен, и впечатление такое, что это – часть целого, неровно оторванная. Раковинка покрыта пылью, но цвет разглядеть можно, он – розовый.

– Переверни ее, Рассел, – сказал Чет.

Кончиком ручки я поддел край. Это и в самом деле – сломанный ноготь, розовый, конусовидный.

Я вопросительно взглянул на Эмбер. Она тоже во все глаза смотрела на меня. Покачала головой.

– Цвет не мой.

– Элис?

– Откуда я знаю? Не думаю. Когда ты...

– Нет.

Честер присмотрелся к сломанному ногтю. Потом его терпеливые глаза остановились сначала на мне, потом на Эмбер.

Я попытался придать своему взгляду максимально невинное выражение, тогда как в мозгу у меня уже воссоздались события той ночи: окоченевшие руки Элис манят меня к себе в морозильник, снова я чувствую на спине оледенелую, скользкую тяжесть ее тела, но, как ни стараюсь, не могу припомнить ее ногтей.

Я потрогал ноготь кончиком ручки.

– Искусственный?

– Да, – кивнула Эмбер. – Причем сломанный. Возможно, в процессе борьбы. Вполне вероятно, на нем остался и настоящий. Это может как-то помочь?

– Определенно. Принесите сюда косметичку Элис.

Через минуту Эмбер принесла сумочку сестры. Покопавшись в ней, отыскала блестящую черную пластмассовую коробочку с двумя флаконами лака для ногтей. Один был красный, другой – опалово-белый.

– Эмбер, что это может означать... в смысле косметики?

– Только то, что это не ее ноготь.

– Совершенно точно не ее?

– Расс, разумеется, это не безусловное доказательство. Но ты же не будешь красить их в розовый цвет, а перед отъездом из города на пару недель – в красный или белый.

– О, Бог мой, я уже почти слышу, как это звучит в суде, – обронил Чет.

– Она могла забыть его, – сказал я.

– Могла, конечно.

– Или держала розовые под рукой, в той же сумочке.

– Я уже проверила. Не держала, – сказала Эмбер.

Разумеется, я тут же подумал о другой...

Эмбер посмотрела на меня – взгляд ее был достаточно тверд, но в нем отчетливо просматривалась та же страшная догадка, которая, должно быть, читалась и в моем собственном.

– Цвет Грейс?

– У женщин не бывает только одного цвета, Расс. Вспомни нашу ванную.

Я вспомнил. Это была не ванная, а прямо настоящий отдел косметики универмага, склад красок, лаков, теней, карандашей самых разных оттенков и цветов. Всевозможные растворители, пятновыводители, палочки, кисточки, щеточки, салфетки, подсвеченные зеркала, ручные зеркала, увеличительные зеркала, настенные зеркала. (Ванная была самым любимым нашим местом в мире, где мы стоя ожесточенно, яростно, с хмельной выдумкой занимались любовью.)

Я подтвердил, что не забыл нашу ванную.

– Ну вот, теперь и ты это знаешь.

– Спрячь-ка этот ноготок, – сказал Честер. – Возможно, на каком-то этапе поисков он подойдет под девять остальных, которые мы обнаружим у мистера Пэриша. Не исключено, они и сейчас спокойненько лежат в управлении, среди его «вешдоков».

Я упаковал ноготь в пакет и продолжал копаться в пыльной кучке.

Через несколько минут с этой работой было покончено, и мы упаковали в один большой пакет и сам фильтр, и его содержимое. Надписали. И Чет уложил его в свой портфель.

– Кажется, ты все же не нашел того, на что рассчитывал, – сказала Эмбер.

– Похоже. Волосы... Пока не знаем. Многое будет зависеть от любезности мистера Сингера.

– Мистер Сингер не сможет проанализировать того, чем он не располагает.

– Элис носила часы или очки? – спросил я у Эмбер. Я не забыл про крохотный винтик, несколькими днями раньше извлеченный из ворсинок ковра, – он все еще лежал в футляре моей ручки вместе с запчастями к моим очкам.

– Рассел, да мы же целых двенадцать лет с ней не виделись. А что теперь?

– Мы поедем к Грейс.

Эмбер внимательно посмотрела на меня.

– Что ты хочешь найти там?

– Может быть, подтверждение тому, что Пэриш побывал и там. Но если там уже будет натянута лента с надписью «полицейское расследование», значит – мы опоздали.

* * *

Ленты не оказалось, а у Эмбер нашелся ключ от квартиры, которым ее снабдил частный детектив, нанятый ею для поисков Грейс.

Впервые я переступил порог дома своей дочери.

Я стоял в маленькой прихожей, сжимая в руке пачку писем, взятую из почтового ящика в вестибюле, и в очередной раз пытался понять, как же я смог потерять собственную дочь.

Не только сама квартира была слишком дорогой для молоденькой девушки, только вступающей в жизнь, но и мебель и ковры... Оплачено все, конечно, Эмбер, как она тут же не преминула сообщить мне.

На полу – толстый ковер. На диванах и тяжелых плетеных креслах – белые полотняные подушки. На двух стенах – написанные маслом подлинники наших местных художников. Восточная стена представляет собой зеркало, что увеличивает размеры комнаты. Западная – из стекла, включая и раздвижную дверь, выходящую на длинный, но узкий балкон, откуда открывается вид на залив с яхтами и ресторанами. Кухня выдержана в европейском стиле, что подразумевает единообразие формы и цвета (черного), в результате чего невозможно отличить плиту от посудомоечной машины. В спальне – большая кровать с пологом, на четырех ножках, и вся – в розовых тонах. В квартире все четко организовано и царят безукоризненный порядок и чистота.

– Похоже, она переняла не твой, а мой стиль ведения домашнего хозяйства, – сказал я.

– Если она что-то и переняла, так это – домработницу, которую, кстати, оплачиваю тоже я.

– Ну зачем ты постоянно напоминаешь мне, кто что оплачивает?

– Мне кажется, ты должен бы знать об этом.

– Если мне не изменяет память, все чеки с моими алиментами ты отсылала мне назад.

Эмбер явно смутилась.

Она посмотрела на Честера, который являл собой образец некоей острой и безмолвной совести.

– Говорите о том, о чем вам нужно поговорить, – пробормотал он. – Едва ли вы скажете что-нибудь такое, что удивит мои старческие и все более зарастающие волосами уши.

– Расс, я давала ей все, что могла. И продолжаю давать. Только это я имею в виду. И именно поэтому меня так глубоко ранят все ее бредовые фантазии. Я не жду, что мне за это повесят медаль на грудь, но, естественно, мне было бы приятно, если бы мой единственный ребенок хотя бы раз поблагодарил меня вместо того, чтобы представлять свою жизнь со мной как сплошной ад.

– Эмбер, – сказал я, – в данном случае речь идет не о тебе одной.

Глаза ее тут же затуманились слезами, подбородок задрожал.

«И все же я прав, – подумал я, – речь идет не только об Эмбер. И не обо мне. Речь идет о Грейс и о том, как уберечь ее от все более затягивающихся сетей Пэриша».

Тишину нарушил Честер.

– Мисс Вилсон, начните с ванной и осмотрите внимательно все, что может иметь отношение к ногтям вашей дочери. Поскольку вы гораздо лучше нас знакомы с ее домом, разберитесь, нет ли здесь чего-то такого, чего раньше не было или что стоит не на своем месте, это могло бы сильно помочь нам. И помните, главная цель мистера Пэриша – доказать: в ночь с третьего на четвертое июля Грейс была в вашем доме. Наша же цель заключается в том, чтобы доказать: он был здесь, в этой квартире. Поэтому мы с Расселом попытаемся обнаружить здесь почерк Пэриша.

Честер начал с кухонных шкафов, не сомневаясь, что Пэриш вполне мог набраться наглости и спрятать там что-нибудь уличающее Грейс, дубинку например.

Я прошел в спальню. На тумбочке лежала Библия – с ее именем, выбитым золотом на переплете. Где-то посередине ветхозаветного Левита приютилась цветная открытка с видом Елисейских полей с надписью: «Наш город радостно приветствует Грейс». И подпись – «Флорент». Открытка отправлена не по почте, а доставлена в отель лично, скорее всего все тем же Флорентом или кем-то из его друзей, чтобы Грейс увезла ее с собой в Апельсиновый округ.

Под Библией лежала записная книжка, в которой большинство страниц оказались пусты. Было лишь несколько записей дневникового свойства, датированных 2, 4, 19 и 21 мая. Я прочитал их, но не узнал ничего, кроме того, что работа Грейс скучна и что она хочет снова путешествовать.

В нижнем ящике тумбочки лежали два альбома с фотографиями. Я достал их и тоже просмотрел. Лондон, Париж, Канны, Рим, Флоренция, Рио, Мехико, Пуэрта-Валларта, Гонконг, Токио. На большинстве фотографий запечатлены лица, которые, судя по всему, появились в жизни Грейс однажды. Сама Грейс снята всего лишь пару раз.

«В общем, – подумал я, – типичная летопись путешествий молодой девушки: случайные знакомые, красоты, виды, достопримечательности. Ни одной фотографии Эмбер. Странно».

Я задвинул ящик, нажал кнопку стоящего на тумбочке автоответчика и переписал в свою книжку фамилии звонивших, номера их телефонов и краткое содержание посланий. Три звонка – от Брента Сайдса. Два – с работы. Восемь – от людей, о которых я никогда не слышал. Четыре раза просто вешали трубку. Однажды позвонил Рубен Зальц – спрашивал про Эмбер.

Я взял трубку радиотелефона и нажал кнопку «Повторный набор». Записанный на автоответчике голос подсказал мне, что я попал в дом Брента Сайдса. Он был последним, кому Грейс звонила из дома.

Еще несколько секунд я рассматривал мягкие игрушки, в изобилии расселившиеся на кровати Грейс, на тумбочке, на двух комодах, книжных полках, подоконниках и даже на полу. Пожалуй, их было не меньше сотни.

Внезапно меня точно ударило – а ведь я не столько разыскиваю следы Мартина Пэриша, сколько пытаюсь, хотя и с некоторым запозданием, узнать свою собственную дочь. Я попытался сосредоточиться: итак, что именно мог оставить после себя Мартин Пэриш, что мог перенести из этого дома в дом Эмбер, чтобы впоследствии выдать за «доказательства».

Я стал рыться в коробке с драгоценностями Грейс, пытаясь понять, хватило бы Пэришу ума вывинтить крохотный винтик и – подкинуть его в спальню Эмбер? Даже если бы и хватило... все равно я не смог отыскать ни одного ювелирного изделия или хотя бы одной пары из нескольких наручных часов, которым недоставало бы этого самого винтика. Все казалось... вполне естественным.

Честер тем временем продолжал следовать своим привычным курсом: проверил шкафы, куда Пэриш мог подсунуть какую-нибудь деталь одежды, уличающую Грейс, выдвинул один за другим кухонные ящики, осмотрел все в прачечной.

Я распахнул окно, уселся в кресло и закурил.

Часы показывали 11.35. Я следил за тем, как ускользает на улицу дым, ощущал слегка дурманящее воздействие никотина на мозг и чувствовал, как нечеловечески измучен.

Я слышал через коридор, как Эмбер возилась в ванной. Вскоре к ней присоединился Честер, и через стену я мог слышать их приглушенные голоса. Потом они вышли из ванной и, судя по всему, направились к мусорному баку.

Что за прелестное занятие!

Я взглянул через улицу на темную воду гавани. Гнев продолжал разрастаться во мне, гнев, направленный против Мартина.

А может, он сделал это лишь для того, чтобы мне самому не пришлось делать это? А что, если он оказался тем избранником для тьмы, как Иззи избрана для болезни, а Инг – для безумия? Впрочем, какое все это имеет значение?

В тот момент я был явно не в том настроении, чтобы понимать что-то. Нет, скорее я был в таком настроении, в котором выстраивают в один ряд всех пэришей и ингов, все опухоли и все злодеяния мира и собственноручно рубят их топором, до тех пор пока из них не улетучатся последние остатки жизни. О, я бы избивал их, уже мертвых, до той минуты, пока сам не рухнул бы, полностью обессиленный. Я выпустил бы из них целое море крови, а потом зашагал бы по нему с гордо поднятой головой. И моя жена встала бы со своего инвалидного кресла, подошла бы ко мне, и мы бы с ней обнялись. Мы начали бы наконец создавать нашу семью. И дочь моя тоже улыбалась бы мне и цвела своей девичьей красотой. А потом у нас родился бы сын. Мой автобиографический роман про Полуночного Глаза стал бы бестселлером, получил бы массу призов и был бы экранизирован. После моей смерти дом на сваях превратился бы в музей. Иззи дожила бы до ста трех лет, с нежностью воплотила бы мой образ в своем собственном фильме, а потом вышла бы замуж за рахитичного старичка, который носил бы галстуки-бабочки и боготворил бы ее.