Текст книги "Лето страха"

Автор книги: Т. Паркер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

Глава 20

Чуть позже, на дрожащих ногах, содрогаясь от отвращения, бушующего в моем сердце, я вернулся домой. Встретила меня Грейс. На ней был фартук Изабеллы, тенниска и шорты.

– Бог мой, Рассел, да ты же весь серый! – сказала она. Кажется, я ничего не ответил ей. Налил солидную порцию виски со льдом, прошел в свой закуток и закрыл дверь. Там я уставился в окно. И глядел, пока не зарябило в глазах.

Просмотрел пачку корреспонденции, которую Грейс положила на мой письменный стол, – обычный набор счетов и рекламных буклетов, а также довольно серьезного вида конверт от Тины Шарп. Не распечатав, положил его к неоплаченным медицинским счетам.

Прошло не меньше получаса, прежде чем я почувствовал себя способным взглянуть на другое человеческое существо. У меня было такое ощущение, будто мою душу протащили сквозь канализационную трубу.

В конце концов я вышел в гостиную.

Грейс, с голыми ногами из-под фартука и с деревянной ложкой в руке, очень напоминала рекламу или заставку к разделу журнала для мужчин – «Секс на кухне». Когда я увидел свою дочь, сработало подсознание – открытками из ада в мозгу замелькали разные ракурсы Элси Штейн.

– Что случилось? – спросила она.

– Погибли люди и много животных.

– Вот почему вертолеты разлетались?

– Да.

– Ужасное, должно быть, зрелище.

– Да, девочка, ужасное.

Я плеснул в стакан новую – щедрую – порцию виски и ушел в кабинет.

Позвонил мой отец, сказал, что Эмбер уехала против его воли. Она утверждает: по каким-то неотложным делам. Судя по его словам, она была спокойна и, похоже, совершенно не боялась остаться одна.

– Извини, Расс, что так получилось. Я был немного под мухой, когда она уезжала.

– Ну теперь-то что говорить об этом. Тут уж делу не поможешь.

– Судя по твоему голосу, случилось что-то ужасное? – спросил он.

– Свой очередной удар Глаз нанес здесь, в каньоне.

– Ты знал этих людей?

– Ну вроде того.

– Мне приехать к тебе?

– Жди Эмбер. Пока, пап.

Первым делом я написал статью про Инга, основываясь на разговоре с Мэри Инг: она опознала его по фотографии и узнала голос, прозвучавший в кабинете Винтерса из телефонного динамика, он принадлежал ее сыну – Вильяму Фредерику.

Часом позже была закончена и статья про последние зверские деяния Полуночного Глаза. Она была буквально исторгнута из меня, как рвота, и я чувствовал себя точно так, как чувствуют себя после самой настоящей рвоты, когда испачкаешься в ней целиком. Оба материала отправил по факсу Карле Дэнс и Карен Шульц.

Приготовил себе очередную порцию спиртного и уселся на веранде.

Над головой в небе, ревели два вертолета, принадлежащие управлению шерифа, и один позаимствованный у ньюпортской береговой полиции. Гул их винтов носился между холмами каньона. Еще две «стрекозы» местной телекомпании зависли низко над землей, делая обзорные снимки для семичасовой передачи новостей.

Позвонила Карла – уточнить некоторые факты: сколько собак висело вдоль дороги, когда Инг окончил школу – в семьдесят втором или в семьдесят третьем – и кто такой Тигр – собака или кошка? По ее словам, ей еще не доводилось читать столь безупречного репортажа с места происшествия и мне за него даже обломится премия.

Лед в моем виски окончательно растаял, а я все еще чувствовал себя больным.

Грейс вскоре присоединилась ко мне – устроилась в тени, хотя само понятие «тень» – весьма условно, когда прибитый к стене дома термометр показывает сто два градуса.

Над головой продолжали жужжать вертолеты.

Грейс была очаровательна и – спокойна. Я чувствовал, ей хочется как-то развеять мое мрачное настроение. Она заметила, что лед в моем стакане растаял, взяла у меня стакан, принесла из дома свежую порцию.

Она не проронила ни слова, пока я рассказывал ей про события на Тропе Красного Хвоста.

Сейчас я даже и не помню, что именно говорил ей.

Закончив рассказ, я наконец ощутил голод – аппетит разгорелся, хотя во рту окончательно пересохло, а лицо покрыла холодная испарина.

Через открытую дверь до меня доносился бубнящий голос теледиктора, сообщавшего о последних злодеяниях Полуночного Глаза в Лагуна-Бич.

Я закрыл глаза, сквозь сомкнутые веки увидел плавающий оранжевый диск солнца и постарался сосредоточиться на медленном и каком-то гулком биении собственного сердца.

– Скажи, Грейс, тебе никогда не хотелось, чтобы что-то большое, вроде Бога, ухватило тебя за пятки парой щипцов и опустило бы во что-то мокрое, вынырнув из чего ты снова почувствовала бы себя чистой и свежей?

– О да. В моем представлении это «что-то» – вроде ртути, такое же серебристое и нежное, оно способно проникнуть в твое тело, а потом через поры выйти обратно и унести с собой все уродливое и мерзкое.

– Да.

Сидя все так же с закрытыми глазами и опершись затылком о твердь красного дерева дома, я нащупал руку Грейс и сжал ее. В отличие от раннего утра пятого июля, когда рука ее была жестка и неподатлива, сейчас она показалась мне нежной и доступной, и я не почувствовал с ее стороны ни малейшего желания отдернуть ее.

В тот момент эта рука казалась мне единственной по-настоящему драгоценной вещью на свете.

В какое-то мгновение она все же напряглась.

– Не убирай, – попросил я.

Рука слегка расслабилась и осталась в моей – плотно прижатая.

– Грейс, мне нравится звук твоего голоса. Расскажи мне какую-нибудь приятную историю, ну, про луга, озера или что-нибудь такое... в общем, о чем-нибудь счастливом, что было в твоей жизни.

– Ну... хорошо, Рассел. Но... только я не знаю ни одной счастливой истории в своей жизни.

– Неужели ни одной?

– Правда, не знаю.

– Ну тогда сама придумай.

– Не могу.

Солнце продолжало горячо ласкать мои веки. И шум транспорта из каньона немного поутих – по-видимому, Винтерс перекрыл дорогу в тщетной надежде перехватить Полуночного Глаза или – по крайней мере – какого-нибудь очевидца случившегося.

Виски продолжало хозяйничать в моей крови, но было совершенно не способно ни подбодрить меня, ни хотя бы успокоить.

Я думал об Изабелле и об операции, назначенной на завтрашнее утро.

Потом стал думать о жизни без нее. Получалось так, что уж тогда-то в моей жизни совсем не к чему будет стремиться.

– Ну... расскажи мне о себе и о своей матери, – сказал я. – Необязательно, чтобы это была счастливая история, просто правдивая.

Грейс вздохнула, и ее рука снова напряглась. Я сжал ее еще крепче.

– Что бы ты хотел узнать?

– Я не понимаю, почему ты так боишься ее?

– Есть очень много вещей, которых ты не понимаешь.

– И все же почему? Ну хоть что-нибудь скажи. Позволь мне слышать твой голос.

– Ну что ж... Рассел. Пожалуй, тебе следует знать, что Эмбер по своей натуре – законченная эгоистка. В то же время она чертовски не уверена в себе, постоянно в себе сомневается. Чем больше я взрослела и созревала, тем сильнее она ощущала во мне соперницу. Это явилось для меня открытием – в мои тринадцать лет моя собственная мать ревнует ко мне мужчин.

Рука Грейс снова напряглась, но я – не отпустил ее.

– Ревнует? – Перед глазами снова замелькали жуткие картины из «Дворца избалованных любимых животных», и голос Грейс показался мне единственным противоядием против них. – Я бы хотел, чтобы ты объяснила мне это.

– Ну, например, как-то осенью мы обе приглянулись одному очень симпатичному молодому официанту парижского ресторана. Он был просто потрясен возможностью обслуживать наш столик – это чувствовалось хотя бы по тому, как он откупоривал бутылку с вином. И почти сразу стало ясно: заинтересовался он именно мной. Следуя своей манере континентальной псевдоизысканности, Эмбер пригласила его – Флорента – на вечеринку в наш номер, которую она устраивала в пятницу вечером. Пока остальные гости развлекались в ее обществе, мы с Флорентом чудесно поговорили на балконе. Он признался мне: до встречи со мной он еще никогда в жизни не был так поражен женской красотой. Я сказала ему, что поняла это и буду ждать его звонка завтра вечером. Тебе не кажется, звучит совсем как у Эмбер – «ждать его звонка»? Все это... так очевидно, так предсказуемо... На следующее утро Эмбер вручила мне билет на самолет до Апельсинового округа, где меня встречал Мартин. До сих пор звучит у меня в голове ее фраза: «Никогда, никогда, вовеки, не пытайся снова встать между мной и одним из моих мужчин. Я тебя не шлюхой воспитала». Она сказала это с заднего сиденья машины, когда я выходила в аэропорту де Голля. Никогда не забуду... агрессию... в ее глазах и голосе.

Я услышал стрекот винтов вертолетов прямо у нас над головой.

– Трудно поверить, что Эмбер увидела в тринадцатилетней девочке свою соперницу.

Грейс с неожиданной силой сжала мою руку.

– Первый ключ к пониманию других людей, Расс, заключается в том, чтобы помнить: другие люди думают не так, как думаешь ты. И, если ты не готов к тому, чтобы с должным уважением отнестись к моему рассказу, то и не надо было ни о чем спрашивать.

– Критика принимается. Продолжай.

– Чуть не силой она запихнула меня тогда в самолет. Без слова объяснения, если, конечно, не считать кудахтанья о ее мужиках. Этот пример, так сказать, типичное явление. Было что-то безжалостное в том, как она таскала меня с собой по свету, словно я была для нее каким-то украшением. При этом я все же пыталась понять ее. Я многое прощала ей – старалась подвести рациональную базу под ее поведение, постоянно повторяла себе, что такая уж она есть. Вообще-то, Расс, по натуре я незлопамятный человек, и все же... когда... тот толстяк и его приятель, с ежиком на голове, привезли меня полюбоваться красотами пустыни, я сломалась окончательно. Я была в ужасе. Я поняла, что меня... ненавидят.

– Прости, не понял.

По тому, как долго тень от ее волос заслоняла мне солнце, я догадался: все это время Грейс смотрела на меня.

– Ну что там понимать, Расс, с этой поездкой в пустыню все оказалось очень даже просто. Толстяк и этот, с ежиком, – они называли друг друга Сэм и Гэри – встретили меня однажды вечером после работы. У Гэри был револьвер – кажется, «глок» девятнадцатого калибра. Произошло это около восьми недель назад. Они засунули меня на переднее сиденье красного «бронко» и зажали между собой. На заднем же сиденье сидела гончая – громадная и страшно слюнявая. Кличка – Текс. Смешно, не правда ли? Пару часов мы ехали в полном молчании и в той вони, которая исходила от тела Сэма. Никаких лапаний и сомнительных намеков не было, и я начала уже думать, что, возможно, обойдется без изнасилования. В районе Джошуа-Три мы свернули на грязную проселочную дорогу в пустыню. Они выволокли меня наружу, правда, сделали это, насколько я помню, довольно мягко, после чего повалили на землю и стали тушить о мои ступни свои сигареты. Дабы успокоить меня, Гэри разрешил мне поцеловать его башмак. При этом ни один из них не сказал ни слова. Хотя нет, они все же произнесли одну фразу, в которой, собственно, и заключалась цель всего мероприятия. Гэри сказал дословно следующее: «Веди себя немного поуважительнее, иначе останешься без денег». Эмбер частенько угрожала мне тем, что вычеркнет из своего завещания. В общем-то, к двадцати одному году мне должна обломиться кругленькая сумма. Вот она и использует свои денежки на манер клея, с помощью которого сможет – так она думает – восстановить наш союз.

На самом же деле мне вовсе не нужны ее деньги. Я могу работать. У меня есть кое-какие накопления. Это чем-то напоминает историю с той дурацкой нэцкэ, которую я, по ее мнению, у нее украла. Сначала она что-то выдумывает, а потом сама же начинает реагировать на собственные иллюзии. Порой она до смерти меня пугает. Впрочем, именно это ей и надо.

– То есть что, запугать тебя? Но для чего?

– Чтобы я полностью подчинилась ей. Чтобы постоянно разговаривала с ней. Звонила ей. Чтобы упрашивала ее снова впустить в свое сердце. Бог мой, я даже и не знаю. Спроси ее. Я пыталась и... больше уже не могу.

Она пристально смотрела на меня. Ее лицо попало в фокус, и на нем застыло выражение, очень похожее на гнев. Зрачки сузились, и я ощутил бездну в их глубине, словно один пласт наслаивался на другой: страх и смелость, правда и ложь, юность и зрелость – все в ее жизни, все прожитые ею годы собрались в одну точку в тот момент, когда она осознала, что мать предала ее. И я понял: для моей Грейс больше уже не существует на земле такого места, где она могла бы упасть и не ушибиться, иметь надежду спастись. Казалось, она, подобно балерине, танцующей на пуантах, балансирует над пропастью, и речь теперь идет уже не о том, что она может упасть, а о том, когда наконец она устанет и упадет. Я ощутил в себе в тот момент ту же зияющую рану, которую оставила в ее теле Эмбер, – то осквернение, которому она подвергла мою дочь, ранило и лично меня.

Если человек и в самом деле способен почувствовать, как в его сердце образуется трещина, то это именно то, что ощутил я в ту минуту.

Прямо над нашей головой, низко, жужжал вертолет – оглушающе, аж стекла звенели.

– Можно мне взглянуть на раны на твоих ногах?

– Как все же приятно, Расс, лишний раз увидеть, что ты доверяешь мне так же, как и Эмбер.

– В таком случае просьба отменяется. Я верю тебе и полностью полагаюсь на твои слова.

– Ну ладно. Тебе и в самом деле надо это видеть.

Она наклонилась, расшнуровала свои теннисные тапочки, сдернула носки и продемонстрировала сначала левую ступню, а потом правую. Пятна поврежденной кожи, рубцы от заживления сожженной плоти казалось кричали от боли. На каждой ноге – ровно по семь ожогов.

– Было так больно, что я скрежетала зубами и сломала три коренных. Если хочешь, можешь взглянуть на новые коронки.

– Почему же ты ко мне не пришла?

– Подумала, справлюсь с этим сама, Рассел. Мне ведь не привыкать самой разрешать свои проблемы. А в общем-то, я пыталась. И до сих пор пытаюсь.

– Могу я тебя обнять?

– Да.

Она прильнула ко мне, уткнулась в изгиб моей шеи. Правда, плакала она недолго и не так уж горько. Молча. Через несколько минут, когда немного успокоилась, встала, прошла в ванную, высморкалась и снова вернулась на веранду.

– Сегодня вечером мне так хочется помочь Изабелле, – сказала она. – Для меня это будет шансом сделать что-нибудь доброе.

– А мы и сделаем для нее кое-что доброе, – сказал я. – Она – самая красивая женщина на земле.

– Красивее даже, чем Эмбер?

– Девочка, их даже сравнивать нельзя.

– Расс, а я тоже люблю ее.

Она посмотрела вдаль каньона, проследила полет вертолета – как низко летит он над холмами.

– Знаешь, Расс, мне очень не хотелось усугублять твое горе, взваливать на тебя новые проблемы. Но я боюсь свою мать и всего того, что она еще может сделать со мной в любую минуту или что ее... дружки могут для нее со мной сделать. Прости за то, что усложнила тебе жизнь. И еще мне очень хотелось бы, чтобы дочь тебе попалась получше, чем я.

Зазвонил телефон. Грейс оказалась настолько любезна, что ответила, и тут же передала трубку радиотелефона мне.

– Дэн Винтерс, – сказала она.

– Привет, Дэн.

– Ш-ш-ш-ш... снова одурачил. Если захочу, могу подражать голосу даже этого ниггера. Ну как, сработал перехватчик?

– Я же говорил тебе, мы решили не пользоваться им.

– Ну ладно, разговор у меня короткий. Я хотел узнать, что ты подумал о моем заявлении?

– Я надеюсь, тебя повесят за него.

– Эрекция и оргазм в момент смерти. Все лучше, чем смертельный укол.

– Ну что ж, Билли, отличная работа.

Последовавшая за моими словами пауза оказалась довольно долгой.

– Ч-ч-что?

– Вильям Фредерик Инг. Билли. Сумасшедший Билли.

– Объяснись.

– Билли, можешь считать себя утопленником. Нам удалось идентифицировать тебя по фотографии и по голосу. И потом... в доме Виннов ты оставил четкий отпечаток правого указательного пальца. – Последнее, конечно же, было чистой ложью. – Нам понадобилось всего лишь два дня, чтобы ухватить тебя за задницу. И никакой ты не Полуночный Глаз. Ты всего лишь маленький, толстый, эгоистичный мальчишка, к тому же покусанный собственными псами. Тебя отшлепали за то, что ты влез в спальню, когда они занимались этим самым... Ты считаешь себя великим расовым чистильщиком, а на самом деле ты всего лишь мелкий жулик. Завтра в это время все в округе будут знать, кто ты на самом деле.

И только теперь я услышал его дыхание – поверхностное, учащенное шипение, донесшееся с другого конца провода.

– Т-т-ты не можешь этого написать. Я з-з-запрещаю тебе делать это.

– И что же ты предпримешь? Опять убьешь кого-нибудь?

– Да! Да! Я с-с-сделаю нечто настолько ужасное, что ты даже не поверишь, что такое возможно. И это, Монро, будет уже на твоей совести. Если ты выдашь свою информацию, именно на тебя, прямо на тебя, ляжет ответственность за то, что я сделаю в следующий раз. Я категорически запрещаю тебе делать это. Поговори с Винтерсом. Поговори с В-в-вальдом. Поговори с Пэришем. Скажи им: они не имеют права опубликовывать эту ложь. Я – Полуночный Глаз! И если ты напишешь что-нибудь другое... моя реакция будет с-с-страшной.

– Ох-ох, к-к-как мне страшно.

– Ну что ж, тогда поговори со своей душой, когда я сотворю нечто невообразимое. Теперь все в т-т-твоихруках!

– Охолонись, парень! Возможно, я и смогу тебе немного помочь. Если ты поможешь мне, возможно, эта статья и не будет опубликована. Но только – может быть.

Последовала долгая пауза. Я услышал, как его дыхание стало замедляться.

– Ты говоришь об Эмбер Мэй?

– Именно.

– Пэриш пытался у-у-убить ее.

– Я это и сам знаю. Сначала он хотел выдать это за дело твоих рук. Теперь пытается свалить на меня. Но сделать это ему непросто – репутация, семья и все такое. Скажи, почему он вообще идет на подобный риск?

– Ни на что он не идет.

– Не понял.

– Он будет подгребать под тебя, но не воспользуется имеющимися у него... доказательствами, если только ты сам не станешь угрожать ему.

– То есть он что, блефует?

– Отчасти.

– А зачем ему все это?

– Ш-ш-ш. Не исключено, он попросит тебя сделать для него что-нибудь этакое, что-то такое, что ему позарез нужно. Вот тогда он и обратится к тебе.

– Что, например?

– Ну это же очевидно. Хочешь поймать свинью, думай как свинья. Напечатай свою статью и поймешь: я заставлю тебя пожалеть об этом!

Он с грохотом бросил трубку на рычаг. Эхо удара все еще колыхалось в моем ухе, когда я нажал кнопку «стоп» и перезвонил Кэрфаксу.

– Опять незарегистрированная линия, – сказал тот. – Все, что мы смогли узнать, это зональный код, он – наш. Звонок из наших мест. Ничего не понимаю.

– Значит, он использует шифратор.

– Можно было бы справиться с этим... Время у нас, в общем, было, но номер засечь мы так и не смогли.

– Джон, но ведь не может же он, черт побери, звонить ниоткуда.

– Разумеется, не может. Просто ума не приложу...

– Соедини меня с Дэном.

Винтерс проинформировал меня о том, что Пэриш и Вальд слушают меня по выносному динамику.

– Инг говорит, если мы обнародуем его имя, он сотворит что-то особо мерзкое.

– Этого ни в коем случае нельзя допустить, – сказал Вальд. – Надо играть как-то не так.

– А по-моему, парни, вы все с ума посходили, – прервал его Пэриш.

Минут через десять мы все же приняли решение. Вальд и я одержали верх над Пэришем. Винтерс в конце концов решил попридержать статью с идентификацией Глаза, возможно, чтобы попробовать повлиять как-то на него, когда он позвонит снова.

– Пора прекратить нянчиться с этим гадом, – резко сказал Мартин. – Мы знаем, как он выглядит. Мы знаем его имя. Боже Святый, Дэн, ну чего же еще можно ждать9

– Мы должны остановить его, и это все, – стоял на своем Вальд. – А этого достичь будет невозможно, если мы станем дразнить его. По крайней мере сейчас нужно переждать. Всему свое время.

– В самом деле? И сколько еще людей должно погибнуть?

Глава 21

Часом позже вертолеты все еще кружили в воздухе: Мы отправились забирать Иззи. В северном направлении шоссе оказалось опять перекрытым. Парни с шерифскими значками пристально всматривались в лица водителей бездействующих машин, между которыми с кипами листовок в руках сновали добровольцы группы поддержки. Ни о каких «постах трезвости» речь на сей раз не шла, все в открытую искали Вильяма Фредерика Инга.

У обочины стояло несколько автобусов ТВ и центральных газет. Репортеры опрашивали случайных прохожих из числа жителей каньона, брали интервью у полицейских. Сумели поговорить даже с нашим мэром. Он щурился от ярких лучей софитов, на его лице застыло выражение потрясения и гнева.

Движение – в город – было полностью перекрыто, ревели клаксоны, шипели радиаторы, грелись кондиционеры, грохотали магнитофоны, из раскрытых окон выглядывали лица одурманенных жарой людей. А жара и не думала спадать. Хотя солнце и уходило на запад, оно оставляло за собой пронзительно чистое, чуть ли не отполированное небо.

Грейс обмолвилась, что ей жаль этого самого Билли Инга. Я порекомендовал ей приберечь свои симпатии для более подходящего объекта. Пожалуй, это были единственные слова, которыми мы обменялись с ней на всем пути до Сан-Хуан-Капистрано.

Через полчаса Джо провел нас в гостиную своего дома, отошел в сторону, и мы увидели Изабеллу. Она смотрела на меня сияя. Ее дорожная сумка была упакована и стояла рядом с креслом. Тут же возвышалась палка. Изабелла надела новую одежду – просторную тенниску, украшенную псевдодрагоценными стекляшками и блестками. Парик был тщательно причесан и уложен, ресницы и щеки подкрашены, губы алели от яркой помады. Встретившись со мной взглядом, она сказала:

– Привет, маленький.

– Ты... – промолвил я и опустился около нее на колени. Заключил ее в объятия.

– Сегодня я возвращаюсь д-д-домой! – возвестила Изабелла.

– Очень уж долго тебя не было.

За моей спиной Грейс и Коррин знакомились друг с другом.

Странно все же, моя дочь ни разу, оказывается, не встретилась с родителями моей жены.

– Какая красивая блузка! – заметила Грейс.

Наступила неловкая пауза, которую нарушил Джо.

– Чай? Пиво? – спросил он.

– Нет, – сказала Изабелла. – Нет. Мы... мы... мы уже едем!

– Часа три назад начала собираться, – сказала Коррин. – А уж радовалась, словно ребенок, отправляющийся в «Диснейуорлд»!

Иззи покачала головой и двинулась к выходу.

– Даже б-б-больше того, мам.

– Она приготовила для тебя сюрприз, – чуть ветревоженно, как мне показалось, сказал Джо.

– О нет! – воскликнул я, мгновенно вспомнив, как Иззи обрушивала на меня грандиозные проекты по усовершенствованию нашего быта: до того стремительно, что я едва успевал от них уворачиваться. Она называла их сюрпризами.

– О да! – сказала Изабелла. – Но сначала д-д-домой.

Потом она долго обнималась и нежно прощалась с Джо и Коррин, словно расставалась с ними навсегда.

И вдруг с пронзительной ясностью я увидел в ее лице страх, что в самом деле это может быть так. Я отвел взгляд.

* * *

Наш дом.

Она колесила по первому этажу, прикасалась к знакомым предметам, периодически издавая удивленные, восторженные, удовлетворенные восклицания. Казалось, она ослеплена – словно присутствует при сотворении мира.

Открыла дверцу холодильника и ознакомилась с его содержимым.

– А кто мясо т-т-тушил?

– Я, – ответила Грейс. – Хочешь попробовать?

– Может быть, п-п-попозже.

На лифте Изабелла поднялась к себе в спальню. Сие хитрое приспособление исторгло из себя привычные скрипы-постанывания. При этих звуках я внезапно осознал, как же мне недоставало их в эти последние несколько дней.

Она продолжала осмотр дома. Немного постояла перед нашей свадебной фотографией. Погладила полированное дерево своего пианино. Легко прикоснулась к хрустальной колибри, отчего та качнулась.

Я услышал голос Грейс, тихо разговаривающей с кем-то по телефону.

– Мне ж-ж-жарко, – сказала Иззи.

– Сегодня больше ста градусов. Ну что ж, любовь моя, с возвращением тебя.

– Я люблю этот д-д-дом. И никогда больше не убегу из него.

Она потянулась к сумке, привязанной между ручками кресла, извлекла из нее маленький комок черной блестящей материи и протянула его мне. Я развернул его. Это был купальник.

– А сюрприз мой в том, что т-т-ты повезешь меня купаться. И тогда з-з-завтра все изменится.

В ее лице светился целый мир надежды, вместе со страхом, и все это отозвалось в моей груди сильными, жесткими ударами сердца.

Она улыбалась и пристально всматривалась в мои глаза.

– А что, неплохая идея, п-п-правда? Н-н-но, Расс, в-в-ведь и в самом деле может же получиться так, что я проснусь завтра и превращусь в с-с-сопливый овощ. Даже доктор Н-н-нессон сказал это, хотя и другими совами... словами. Поэтому я и хочу п-п-поплаватъ.

– Поплавать? Но где?

– Глупенький, да в океане же!

– Вот это да! Малышка, но там – волны.

– Я с-с-специально звонила в службу морского контроля. Никаких в-в-волн. Вода – семьдесят три градуса. В общем, я хочу к-к-купаться.

Молча она продолжала смотреть на меня, но от ее лица исходили волны столь сильного чувства, что они проникали в меня.

Я понимал, на самом деле Иззи боится операции гораздо больше, чем показывает, и ей необходимо съездить, может быть, в последний раз, к своему любимому океану на тот случай, если завтра, после операции, она проснется в еще более тяжелом состоянии или – не проснется вовсе.

– Грейс может с нами поехать? – спросил я.

Она улыбнулась.

– Ну конечно.

– Что ж, тогда давай надевать купальник.

– Нет, я х-х-хочу, чтобы Грейс помогла мне.

Грейс уже стояла на верхней ступеньке лестницы.

– По возможности никогда не позволяй мужчине одевать тебя, если можешь справиться сама, – сказала она. – А то твой муженек обязательно наденет на тебя купальник шиворот-навыворот.

Все рассмеялись. Даже мне удалось сделать это.

* * *

Вода прохладно разбивалась о мои ноги, пока я проносил Изабеллу через скалистый разлом Центрального пляжа.

Вечер оставался жарким, и в тот момент, когда я наклонился, чтобы опустить Иззи, вода показалась мне теплой и гостеприимной.

Иззи громко стонала, пока я погружал ее в морскую пучину, стонала так же, как в минуты, когда мы с ней занимались любовью.

Когда ее голова приблизилась к самой воде, она резко дернулась и с силой вцепилась в мою руку. Ее ноги, почти безжизненные, сначала погрузились, но тут же снова всплыли на поверхность.

С другой стороны ее поддерживала Грейс.

Мы, все трое, замерли на мгновение – в ожидании, как поведет себя тело Изабеллы.

Подложив левую ладонь ей под голову, а правой поддерживая ягодицы, я начал постепенно увлекать ее на глубину. В какое-то мгновение я почувствовал, ее хватка ослабла. Она выбросила свою руку вперед и стала грести, тут же подключила и вторую. И наконец, издав мягкое утвердительное «а-а-а-а», раскинула руки, и ее тело самостоятельно скользнуло вперед.

– О-о-о да!

Мы рассекали телами волны, скорее не волны, а слабые, вздымающиеся водяные бугры, которые почти незаметно прогибались под нами, потом снова чуть приподнимались, чуть колыхались и опять рассыпались, словно от старости, в едва заметную пену, распластывающуюся по берегу.

Поддерживая Изабеллу правой рукой, левой я совершал широкие и резкие движения, при этом ритмично работал ногами, что вместе давало нам плавное и едва уловимое скольжение вперед.

Грейс плыла с другой стороны, почти вплотную прильнув головой к голове Иззи, отчего казалось: ее расстилающиеся по воде темные волосы принадлежат им обеим.

Озаряемые светом звезд, мы плыли к западу.

В какой-то момент Грейс отплыла в сторону и с удивительной красотой, без малейшего усилия скользнула под воду – ее изуродованные ступни беззвучно последовали за ней и тут же пропали из виду. Вынырнула она чуть впереди нас. Очень бледная. Руками она быстро работала под водой. Волосы ее светились в лунном свете.

Я подтолкнул Иззи чуть вперед – легким толчком и отпустил. Руки ее заработали быстрее, ушли глубже под воду.

Я плыл на боку, рядом с ней, так близко, как мог, чтобы не мешать ее движениям, и подстраивался под них, не сводя глаз с ее чуть приподнятого, сосредоточенного лица, с ее широко распахнутых и обращенных к звездам глаз, с ее полуоткрытых губ, через которые она дышала, с ее гладкой белой головы, рассекающей воду с грацией морского создания, с ее уверенных рук, неторопливых, умелых, с ее онемевшей нижней половины тела, лишь слабо напоминающей о своем существовании, – в темных океанских водах тело вообще казалось чем-то лишним, что через каких-то несколько коротких миллионов лет полностью растворится в океане и исчезнет.

– Мне хотелось бы, чтобы это было п-п-похоже...

– Что было похоже?

– Умирание.

– Но ты же не собираешься умирать.

– Ты знаешь, Расс, что собираюсь.

– Ну, мы все когда-нибудь умрем.

– Но я умру раньше тебя. И х-х-хочу, чтобы смерть б-б-была похожа вот на это... Н-н-не на конец, а н-н-на изменение.

– Начало.

– Да. И еще я думаю, было бы лучше д-д-делать это с закрытыми глазами. Т-т-тогда можно будет увидеть, куда ты отправляешься. В-в-вот так.

Она сомкнула веки и продолжала плыть вперед, то разбрасывая, то снова соединяя руки.

Грейс появилась на некотором удалении от нас и снова исчезла.

Где-то вдалеке за профилем Иззи, под уличными фонарями, по Прибрежному шоссе ползли машины, подсвеченные снизу пальмы парка Хейслер склонялись зеленовато-черными кронами перед небесами со звездами расположенными в строгом порядке.

– Рассел, з-з-закрой глаза и плыви со мной.

Я закрыл.

Все звуки мира зазвучали с новой силой. В ушах с пронзительной громкостью зашелестела вода. Назойливее обычного звучал шум машин со стороны города. Даже дыхание Иззи стало громче и ускорило свой ритм.

– Не от-т-ткрывай глаз, как не открываю я. Давай посмотрим, к-к-как далеко мы сможем так заплыть. О'кей?

– О'кей.

Так мы и плыли – полностью ослепшие.

Я перевернулся на спину, чтобы иметь возможность время от времени дотрагиваться до Иззи кончиками пальцев. В какой-то момент я совсем перестал двигать ногами и, следуя ее примеру, позволил им немного уйти под воду. Я прислушивался к ее дыханию.

А потом, как ни странно, начал делать то, чего не делал по-настоящему уже довольно давно, то, чему однажды отдался с необыкновенной убежденностью, и то, что обрубил, не захотел больше никогда делать – в тот страшный период, когда у Иззи отнимались ноги, а я сутками сидел в ее больничной палате и просил Бога остановить ее мучение. Как же я клянчил, как умолял прекратить безжалостное и необратимое (доктора отказывались употребить это слово) разрушение Иззи! Сейчас я начал молиться.

Дорогой Отец Небесный! Я слишком ничтожен, испорчен, полон ненависти, мерзок, низок духом и слишком малодушен, чтобы грешить по-крупному. И вообще я дурак. Услышь же мою молитву. Я знаю, сколь высоко Ты ценишь смирение, а потому сознаюсь во всем этом для того лишь, чтобы уверить Тебя: я знаю свое место в установленном Тобой порядке вещей. Сам я ничего не хочу заслужить. Ничего не ожидаю. Ни на что не претендую. Ни о чем не прошу Тебя. Но ведь сейчас Тебя нет с нами. Ты уступил эту землю нам, и потому Ты должен кое о чем узнать. Мы страдаем. Мы плачем. Мы трудимся в поте лица. К нам приходят болезни. Смерть, с высокомерным видом, бродит среди нас. Мы умираем, трепеща, не зная, что ждет всех нас впереди. Христос однажды уже умер за наши грехи. Теперь мы снова умираем 246