Текст книги "Соло для рыбы"

Автор книги: Сюзанна Кулешова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)

– Дэ… Димон повёл Сеймона куда-то свой Питер показывать.

– Понятно. Экскурсия по кабакам, дворам и подворотням.

– А ты что же?

– Я  ждал тебя.

Он подошёл очень близко. Он коснулся неуверенно моей ладони. Правильно, что неуверенно. Ты ведь чувствуешь, что не должен…, что мы не должны это делать. Ну, посмотри мне в глаза.

– Мария, что случилось?

– Как звали твою жену?

– Что?

– Имя твоей жены? Ты мне так и не сказал.

– Зачем тебе? – Он насторожился. – Какое дело в имени? Ты уверена, что твоё имя то, что есть на самом деле?

– Да. Меня зовут Мария.

– Ага. Так всех зовут. Анна Мария. Стелла Мария. Ещё?

– У нас дают одно имя при крещении.

– То, которое есть в ваших святках. А как тебя звали в детстве?

– Маша.

О, господи. Я забыла. Моя прабабушка называла меня иначе, а родители ей запрещали. А она объясняла, что ничего плохого: «Дана, Даночка» – Богом данночка. А теперь – к психоаналитику, если денег хватит.

– Пожалуйста. Её звали Ингрид?

– Гайрех. У неё было древнее валлийское имя. Её отец был валлиец.

– А Ингрид?

– Какая Ингрид?

Он резко отвернулся и подошёл к окну. Он положил локоть на раму и прислонился к нему лбом.

– Почему ты спросила про Ингрид?

– Мне показалось.

– Тебе показалось? Тебе показалось? Кто ты, чёрт возьми?! Прости! Я знаю Ингрид. Да. Но тебе, откуда известно это имя? Мы знакомы… с тобой…. Я не знаю, сколько времени мы знакомы. Мне кажется, – вечность. Как будто ты – часть меня, как Гайрех, как…, Ингрид. Как Сеймон.

И меня тянет к тебе. Понимаешь? Я не уеду отсюда без тебя!

– Возьми. Это твоё – я протянула ему свёрток.

Он обернулся. Его взгляд скользил по моей руке к продолговатому кокону, как будто сканировал.

– Разверни.

Его руки дрожали. На мгновение, одно лишь мгновение, он застыл, увидев содержимое.

– Как ты догадалась? Я так давно мечтал! И нигде не мог найти такой образец. Я коллекционирую. Это именно то!

Конечно, ты мечтал, Олаф! Чёрта с два! Судя по всему, ты знал, у кого должен быть твой меч. Что же ты теперь молчишь и не скажешь мне, всё, что думаешь по этому поводу? Боишься? Что я скажу тебе, что ты сумасшедший? Правильно боишься. Скорее всего, я так и скажу. Потому что не верю в то, что всё это правда! До конца не верю. Мне ещё нужны доказательства. Я боюсь, так же как и ты, показаться чокнутой, застрявшей где-то в своём глубоком детстве. А на самом деле, гораздо раньше. Мы оба дрожим от страха, что нас признают сумасшедшими, и поэтому мы улыбаемся друг другу, чтобы прищурить глаза, Чтобы скрыть свои чувства в складках век, и стремимся превратить всё в шутку. Да здравствует, здоровое чувство юмора.

– Нет, правда, я и не ждал….

– Думаю, это лучшее, что я могла тебе подарить.

– Но. Я тоже хочу….

– Не нужно. Пожалуйста. Ничего не нужно. Вы с Сеймоном итак подарили мне незабываемые впечатления. Заставили потрудиться мой мозг. И, если у вас что-то получится со сценарием, это будет лучший подарок.

– У нас.

– Что?

– Не у вас, а у нас – тебе следовало сказать. Мы уже неразделимы. Вчера, когда тебя не было, Сеймон заказал билеты. Три билета. Сначала мы летим в Стокгольм….

– Ага. Вообще-то я работаю. Служу, так сказать в турагентстве гидом-переводчиком, если вы не в курсе.

– Это ты не в курсе, что Сейм поговорил уже с твоим шефом.

– И что?

– Тебе остались формальности.

– Продолжай.

– Подписать контракт. Визы у тебя и так есть. Так что, поэтому, сначала в Стокгольм.

– А потом?

– Да вся Европа наша. Потом в Великобританию. Ты ведь хочешь увидеть….

– Стоунхендж.

– Ну, да.

– Очень.

Я бросилась к телефону

– Шеф?

– Машенька! Успеешь заехать подписать заявление. Мы его с Сеймоном напечатали.

– Какое заявление?

– Я даю тебе творческий отпуск. На год. Ну, на всякий случай, мало ли чего. Мужики они, вроде, дельные, и в них я не сомневаюсь.

– Так чего же тогда не уволил меня вообще на фиг?

– Вот и я думаю, чего не уволил? С тебя дуры станется взбрыкнуть и прогадить и эту жизнь тоже?

– Какую эту?

– Новую, европейскую, вымощенную красными дорожками. Всё, ты уволена!

Больше всего мне захотелось в данный момент есть. Как будто известие о моём увольнении сулило мне в будущем нищету и голод, и следовало наесться напоследок, если уж не впрок. Я кинулась на кухню к холодильнику. Но, увидев виноватую физиономию Олафа, поняла, что моя затея бессмысленна.

– Ну, что? В «Чижика–Пыжика»?

– М-м….

– Я есть хочу. И пить. «Карибский рассвет» с британским сэндвичем – моя последняя воля.

– Вообще-то….

– Олаф! Мария, вы ещё не собрались? До регистрации три часа! Нам нужно захватить свои шмотки в отеле и заехать в её офис. Ты ей сказал? – Сеймон появился в дверях моей комнаты деловой и трезвый, против моего ожидания. За его спиной маячил Димон. Он пошаркал ногами, прокашлялся и захрипел несмоченным алкоголем голосом:

– Ты… это…, не волнуйся. Я прослежу за квартирой и прочим. Мы… это…, договорились с Сеймом.

– Договорились?

И тут Димон меня добил, проговорив на неплохом английском:

– Я в школе изучал этот язык. Мне даже учительница говорила, что я способный. Вот с твоими друзьями и стало что-то вспоминаться. Я понял не только на уровне интуиции, что они хотят от тебя. Я понял то, что говорит Сем. Мне кажется, тебе следует согласиться. Нет. Я уверен.

– Спасибо, Димон. Похоже, у меня нет выхода.

– Это верно – сказали они втроём. А мне показалось, что где-то в каком-то фильме уже был этот диалог.

– Мария, пора. Где твой багаж?

– Багаж? А зачем мне багаж? Вот все документы в сумочке. Нужно что-то ещё?

– Ну, не знаю. Дамы обычно….

– Не понимаю, что в Европе нет магазинов, или слишком малы счета на ваших кредитных картах? Чемодан я куплю в Стокгольме. Не возражаете?

Они не возражали. Их очень развеселила моя идея с багажом.

По дороге в аэропорт я пыталась понять, в который раз, что же всё-таки происходит. Всего три, или четыре дня, точно уже не установить, прошло с того момента, как я протрезвев и в очередной раз решив вести иной образ жизни, встретила неурочную электричку из Будогощи, и вот уже я еду в Стокгольм. Точнее лечу. Невзирая на свой панический страх, который я испытываю перед самолётами с детства. Я даже уверена, что всё пройдёт хорошо. Потому что мы ещё не дописали наш сценарий. Может быть, не все соавторы собрались? Ингрид? Ну и на что я ещё надеюсь? Григорий Ефимович уже сказал своё слово. А Левон погиб у меня на руках. И я за нас обоих придумываю дальше нашу жизнь.

– Тут у меня одна вещь, Сеймон. Мне Мария сделала подарок. Нужно это как-то оформить, как сувенир. Ты умеешь делать это.

– Подарок? Покажи.

Олаф развернул сверток, и дремлющий кинжал послушно лёг на руки Сеймона.

– Это то, что ты хотел. Не так ли?

– Именно. А ты не верил. Ни ей, ни мне.

– Ребята, я, конечно, понимаю, я отдала, то есть подарила эту штуку и больше не имею к ней никакого отношения. Но ваши последние слова меня слишком заинтриговали, чтобы не задать вопрос. О ком, о ней, идёт речь?

– Олаф, ты не сказал? Я, думаю, ей следует знать. Раз уж так всё складывается.

Олаф замотал головой, он пытался остановить Сеймона, но тот продолжал:

– К чему все эти твои игры? Ты всю жизнь не можешь разобраться со своими женщинами и фантазиями. Не втягивай Марию в эту забаву. Хорошо? Нет, я, конечно, понимаю, творческая личность и всё такое. Но параллельные миры здесь ни при чём.

Он повернулся ко мне, не желая больше созерцать страдание на лице Олафа, и тихо и буднично произнёс:

– Речь идёт об Ингрид. Моя младшая сестра, его школьная любовь. Он делал ей предложение. А она заявила, что выйдет замуж только после того, как он ей подарит булатный кинжал. Представляете? То ли она во сне видела, то ли ей шарлатанка какая-то предсказала, что жених должен ей такое преподнести. Нет, ну смешно, конечно. Только она замуж так и не вышла, а он – вдовец. Вот, оказывается, зачем он в Россию мотался. А мне говорил за сюжетом.

Сеймону было очень весело. Он хохотал, подбрасывая маленький изящный меч, и тот осторожно всегда возвращался в его ладонь.

– Отдай сюда. Ты оформишь?

– Разумеется. Мария, где Вы нашли это сокровище?

– Мне его крёстный оставил. Сказал, чтобы отдала тому, кому он нужен. Мне Олаф показался наиболее подходящей кандидатурой.

– Да, а я ещё твоим бредням не верю.

– Каким бредням, Сеймон? – Я подумала, что если не услышу сейчас, то никогда не рискну задать вопрос и никогда не получу ответ. Олаф ведь что-то знал о том же, о чём и я. Не то чтоб уже знала. Начинала понимать. Наверняка.

– Он, что не рассказывал? И чем же вы занимались? Неужто сценарий писали? Он всех этим загружает. А вас помиловал? На самом деле всё просто, даже я понял. Так что вы тоже не запутаетесь. По Гегелю всё. Ничего нового. Был себе Бог. Поднапрягся, создал мир с тварями. А твари тоже напрягаются. И каждая создаёт свою реальность. И вот всё это, насозданное, так сказать, существует параллельно, взаимопроникает, переплетается, создаёт самоё себя и себе подобное. Короче, сплошной секс на всех уровнях.

– Причём здесь секс?

– А как же, если идёт постоянное взаимодействие тварей с попыткой проникновения в миры друг друга. И общий радостный оргазм от совместного созидания.

– Не слушай его, Мария, он всё извратил. Как первый раз живёт, ей Богу.

– Или мало прожил в прошлый.

– Что?

– Маша, вы тоже, что ли этой ерундой увлекаетесь?

– Ещё как.

– Ага. Какая у русских есть поговорка? Кажется: «рыбка рыбку узнает сразу»

– Вообще-то там речь идёт о рыбаках. Но принцип вы угадали.

ВОЗДУШНЫЙ ОКЕАН.

Я так и не поняла, почему мы улетали из «Пулково-1». Диспетчерам виднее, а мне всё равно. Не помню, когда я в последний раз видела наш аэропорт. Моя любовь к путешествиям на самолётах распространялась даже на акт прощания. Если, например, нужно было проводить группу, я всегда просила кого-нибудь из коллег заменить меня, чтобы даже не видеть помещения с пугающим названием «терминал». Теперь я находилась внутри. И ничего не чувствовала: не было никакой тревоги, переживаний, даже ощущения предстоящего отъезда, то есть, полёта. Естественно: Ингрид должна получить доказательство свободы Олафа, и пара, прождавшая несколько веков, кажется, даже больше тысячелетия, обязана, наконец, воссоединиться. Так что, соберись сейчас здесь все обречённые, приговорённые, террористы и прочие провокаторы авиакатастроф, сегодня не их день. Салон Боинга шведской кампании мне показался даже вполне уютным, несмотря на суету и некоторую чрезмерную мягкость кресел. Только, когда мы уже поднялись в воздух, я немного пожалела, что самолёты теперь не летали над городом, с которым я не успела попрощаться и даже не знала, увидимся ли мы снова. Значит, увидимся, подумала я, напряжённо всматриваясь в иллюминатор. Наш лайнер сразу выбрал направление строго на запад, ему даже, похоже, не нужны были никакие манёвры, насколько я в этом понимаю. Отсюда, с высоты и немного издалека, город был похож на чудовищный нарост, на коросту, покрывающую нездоровую кожу планеты. Это поразило меня так неприятно. Мои любимые проспекты, шпили, купола пропали, растворились среди каких–то бесформенных ячеек уныло серого каменного панциря. Я отвернулась.

– А почему Стокгольм? – наконец, очень вовремя созрел у меня вопрос.

Сеймон с Олафом что-то обсуждали и не расслышали моей реплики.

– Мне кто-нибудь объяснит, наконец, почему мы летим в Стокгольм, а не в Дублин или в Копенгаген, ну или в Париж?

– Что, Маша? Извини?

– Я спросила, почему мы не летим в Париж?

– В Париж?

– Или в Лос-Анджелес?

– Лос-Анджелес нам пока не нужен. В этом месяце. – Сеймон произносил это таким тоном, словно в августе мы уже будем звёздами Голливуда.

– Ты не подумай ничего такого. Про сценарий. Он, знаешь ли, уже почти готов. Жарко нынче в Лос-Анджелесе очень. А Стокгольм, сама понимаешь… – Ехидство Олафа меня только ещё больше заинтриговало.

– Так, парни. Куда мы летим? Или я сойду на ближайшей остановке. Где там? Ага, в Хельсинки.

– К Богу. Летим.

– Не надо шутить, пожалуйста. Мы в самолёте, и мне может быть страшно, а вы про Бога.

– Нет, он не страшный. Он просто Бог, без которого у нас ничего не решается.

– И…, его резиденция в Стокгольме?

– Нет, конечно. В Стокгольме его любимая кофейня, где он переживает очередной творческий кризис. А резиденция…, кстати, в Лос-Анджелесе есть одна из его резиденций.

– Ага. А можно поподробней.

– Про кофейню? Так ты её увидишь часа так через три, я думаю. Или про резиденцию?

– Нет, про Бога.

Они уставились на меня, как будто я спросила что-то, что всем известно, ещё с раннего детства.

– Ну, не сильна я в вашей религии.

– Религии? Ах, да! Чёрт! Мы же тебе ничего о нём не говорили. Знаешь, просто такое ощущение странное – Сеймон повернулся ко мне всем корпусом, давая понять, что я должна приготовиться слушать его долго и внимательно. – Как будто, как будто не пять дней прошло, а мы уже годы вместе маемся.

– Пять?

– Да, не суть: пять – шесть. Важно впечатление. Прав был Олаф, что нам нужно в Россию, что только здесь, ах, нет, уже там,– сказал он, глядя в иллюминатор – мы найдём недостающий…, то есть тебя.

– Ага. И представите меня Богу на его суд. Беспристрастный и справедливый?

Они переглянулись.

– Вообще-то, скорее… принесём тебя в жертву.

– Без замены, по кельтскому обычаю?

– Без замены.

– Ладно. У меня опять-таки нет выбора?

– Это верно – сработал рефлекс.

– Могу я хотя бы поинтересоваться о… сущности того Божества, коему на заклание меня отправляют. Это – всемогущий и вездесущий… или он отвечает за какое-либо одно проявление киномироздания?

– Скорее первое. Потому что он ещё и директор собственного театра. У тебя, кстати, нет какой-нибудь пьески на примете?

– Есть, кстати.

– О, можешь её перевести на английский, пока летим? Он с другими языками не очень…. Хоть и Бог.

– Без надобности. Она и написана-то была не по-русски, чтобы соблазна не было её куда-нибудь пристроить.

– Покажи! – заверещали они дуэтом так, что подошла бортпроводница:

– Что-нибудь желаете?

– Да! То есть, нет. Мы её желаем – показал Сеймон в мою сторону пальцем весьма невежливо и многозначно, и стюардесса, смущённо улыбнувшись, отошла от нас к другим пассажирам.

– Скажи, что она у тебя с собой. Пожалуйста.

Я выдержала паузу, как это делал Григорий Ефимович. Сеймон и Олаф сидели тихо поскуливая. Жаль, что у них нет хвостов. Потом я сделала финт бровями и достала небольшой кулончик, висевший у меня рядом с крестильным крестиком, спрятанный от посторонних глаз, маленькая, изящная, инкрустированная перламутром флешкарта, в которую я уложила весь свой многолетний литературный груз – моя действительно ценная ручная кладь.

– Что это?

– Моя пьеса. И ещё кое-что. Гигабайт интересующей вашего Бога информации, которую я вам ну никак не могу показать без ваших ноутов, так предусмотрительно сданных в багаж.

– Ведьма!

– Ну, конечно.

– Нет, я в лучшем смысле этого слова.

– Да, я так и подумала. Так что там на счёт Бога?

– Хорошо. Пока он тебя не сожрал…

– Боюсь, подавится – Олаф никак не мог прийти в себя от полученной информации о наличие готовых пьес – ведь этот кусок даже больше, чем он может проглотить сразу.

– Слушай. Это, действительно, интересно. И всё очень не просто. Ему….

– Богу?

– Да. Было восемь лет, или десять,

– Ему было четыре.

– Да, точно, четыре, когда его с братом засыпало песком в карьере. Брата нашли быстро, и всё прошло без последствий. А этот пролежал несколько минут без жизни. То есть, клиника, понимаешь? Потом месяц в коме. А потом… потом, он стал аутимиком. Причём, странным таким аутимиком. Он ни с кем не общался, не разговаривал. Только читал. Сначала, в пять-шесть лет, представляешь, только книги по физике и математике, потом по химии и биологии. Потом по теории искусств. Наши родители дружили. Поэтому я знаю подробности. Кое-что и сам помню. Мы с Олафом ходили в школу… Он ведь старше нас лет на десять, кажется.

– Дальше – эта история меня занимала невероятно. Это был новый сюжет, который валялся у мужиков под ногами, а они не желали этого видеть.

– Однажды. Он собрал всю макулатуру про искусство и устроил огромный костёр на заднем дворе. А потом пришёл к нам.

– Тогда мы уже учились в колледже. Нам было по двадцать с небольшим. То есть около тридцати лет назад.

– А ему?

– Ему? Точно помню – ему тридцать два.

– Это было в конце семидесятых – начале восьмидесятых? – я снова подсчитала в уме столбиком даты, и мне стало тяжело дышать, но я решила отогнать все возможные ассоциации и выслушать историю до конца.

– Ну, да, правильно.

– Он пришёл к вам. И что?

– И заговорил. Он сказал, что всё понял. Что единственная сфера деятельности человека, достойная иметь место – это искусство. Творчество. Что прав Шекспир и что пора стать режиссёром этого большого театра и позвал нас в свою труппу. А остальное, он сказал, от лукавого. Ну, чем не Бог? И мы за ним пошли. Он как-то очень быстро после этого поступил в академию, получил нужное образование, и не одно. В общем, мы ни разу не пожалели с тех пор, что связались с ним.

– И всё было успешно?

– Да по-всякому. И премии имели и провалы. Дело не в этом. Дело в том, что нам очень хорошо всем вместе, когда мы делаем это дело. Как будто тогда всё не зря. Ошибки, победы, поражения – не имеют значения. Понимаешь? Значим только процесс творчества.

– Совместного созидания.

– И очень плохо, когда мы не знаем, что делать дальше. Когда стоим на месте. Это Олафу пришла идея разбавить наш коллектив вливанием другой крови.

– А Бог?

– Он странно отреагировал. Вроде, делайте, что угодно, только меня не впутывайте. А результат должен быть. Ну, по-божески.

– А вы его так и называете? Так и обращаетесь к нему? Бог.

– Нет, конечно. Мы зовём его гуру. Учитель.

– А семья?

– То есть? Ах. Нет, он не женат. Ему нужна Богиня.

– Богиня?

– Ну, да. Он нормальной ориентации. Это мы однажды поняли. Хотя некоторое время и сомневались. Моя жена мне всё объяснила. Я не очень обиделся. Чего уж там.

– Ваша жена, Сеймон?

– Да ладно. Это мы проехали. Это невысокая плата за счастье для всех.

– Плата? Знаете, у нас есть, были…. Потому что остался только один…. Мэтры, тоже своеобразные божества для людей определённого склада мышления. Они считали и утверждали. Да, и они хотели: «счастья всем даром, чтобы никто не ушёл обиженный….»

– Гениально. Просто гениально. Я, кстати читал «Пикник» – Олаф не то чтобы удивил меня тем, что знал моих любимых авторов, это было как раз, вполне, логично – меня смутил его тон, как будто данная мысль задела его так же давно как и меня, и не давала покоя. – Но я не согласен! Счастье не может быть даром. По крайней мере, на этом отрезке жизни от рождения до смерти. Очень похоже на шведский стол в круизе по системе: всё включено – ешь не когда хочешь, а когда можешь и не то что действительно хочешь, а всё подряд, из любопытства и страха упустить что–либо. Счастье надо заработать, оплатить…. И, чем выше цена, тем полнее результат, если хотите. А иначе…, иначе оно обесценивается.

– Вы о чём ребята? – Сеймон откровенно хохотал, его тоже терзали подобные мысли – Какое счастье? Какие цены? Иллюзии и мифы народов мира. Всё просто: либо ты – творец! Либо мне жаль тебя, несчастного! И неважен результат, который получаешь лично ты, и какова цена: господство над миром, созданным тобой? Хвала тебе, если ты справедливый правитель. Или богатство? Оно в надёжных руках, если исчезнет всеобщая нищета. Или любовь? Я ничего не знаю про любовь, до сих пор, кто бы мне  о ней не рассказывал.

– Я тоже.

– Что тоже, Мария?

– Ничего не знаю про любовь.

Стокгольм нас встретил ливнем, танцующим зажигательную ирландскую, или, в данном случае, шведскую, джигу на всём пути от аэропорта «Арланда» до вымощенных средневековым булыжником узеньких улочек центра, где даже одному человеку бывает тесновато протиснуться между безупречно оштукатуренных стен, а с дождём и подавно.

Я возила сюда наших туристов. На пароме и на автобусе. Я неоднократно бывала здесь и успела влюбиться в город, похожий на декорации к спектаклям или фильмам по книгам Астрид Линдгрен или Сёльмы Ладенгёрф. Так глупо, но он никогда не казался мне настоящим, а лишь иллюстрацией любимых детских сказок. С самого первого дня, когда я взглянула снизу на его черепичные крыши в поисках мужчины в самом расцвете сил. И дождь, вечный дождь, как по заказу, лично для меня. Хотя, я знаю, здесь часто светит солнце.

– У меня тоже есть тут любимая кофейня.

Сеймон взглянул на часы.

– Ещё час у нас есть. Пошли.

Перейдя узенький мостик Riddar husbron, можно было за десять минут добраться по набережной до пятиугольной площади Kornhamns Torg, пройти вперёд ещё метров десять и, наверное, самым узким переулочком Triewalds выйти как раз к дому 18 на самой длинной улице Старого города с самым длинным названием  Vasterlanggatan. Там и находилось милое уютное заведение, рассчитанное не более, чем на пятнадцать посетителей, там обычно я и проводила свой досуг пока мои экскурсанты, предоставленные сами себе, осматривали достопримечательности и сувенирные лавки. Но по привычке я пошла прямо к Королевскому дворцу, чтобы потом свернуть направо и пройти свой путь целиком, как я это делала с группой. А мои спутники молчали и шли рядом, повинуясь моему маршруту. Они ничего не сказали и тогда, когда мы вошли в маленькое аккуратное помещение. Они заговорили только с двумя шведками, радушно засуетившимися у стойки.

– Мне каппучино. Двойной. И мороженое в вафельном рожке, банановое.

– Почему-то мы так и подумали.

– А вот и наш гуру. Знакомьтесь: Мария Данилова – писательница из России и Лайон Риголл.

Можно сказать, что ничего не изменилось. Только стало очень тихо, так тихо, что даже не слышно дождя, даже сердце замерло, прислушиваясь и ожидая первой фразы.

Он стоял напротив меня на расстоянии руки, согнутой в локте, как позволяли кофейные столики, абсолютно спокойный. Только руки, прижатые к телу и сжатые до хруста в суставах кулаки, выдавали его напряжение.

– Потанцуешь со мной?

Откуда-то издалека раздался неестественно громкий голос Сеймона:

– Правильно! Молодец. Это как раз в его стиле. И как ты догадалась? Он же танцует только под дождём. Давайте отсюда и до Ратуши. Слабо в ритме танго с грозой? Туристам на радость!

А потом я просто взяла его ладонь и положила себе на плечо.

И через мгновение ощутила дыхание океана на своей щеке.