Текст книги "Соло для рыбы"

Автор книги: Сюзанна Кулешова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Сначала её побаивались, но это нисколько не удивляло. Наверное, люди чувствовали, что она в чём-то виновна. Её хотели изгнать и вообще принести в жертву каким-то богам, и только влияние и заступничество Риголла – главного друида спало её. Он привёл своего коня, чтобы сжечь животное вместо человека, как обычно поступали друиды. Конь был красивый, белый, с серой длинной гривой, которую так приятно было расчесывать. Он стоял рядом с костром и отрешённо смотрел в землю, как будто спрашивал разрешения войти. Это было невыносимо. Она тогда поняла, что огонь должен погаснуть, он не имеет права на эту жертву. Она готова была сама броситься туда, затоптать, закрыть своим телом. Но Жрец крепко держал её. И тогда она собрала всю свою волю, всю силу своих мыслей, всю любовь, которая полыхала в ней в этот момент жарче любого пламени, свернула в жгут и обрушила этот кокон на полыхающие ветви. «Где ты, ветер, мой чёрный пёс, где твой друг дождь? Куда запропастились, мои вечные спутники!?» – кричало её сердце так сильно, что разрывало ей грудь. «Пусть, если оно разорвётся, то моя кровь зальёт ваш неправедный огонь!» И когда слёзы хлынули из её глаз, и она выдохнула с силой свои беззвучные рыдания, пёс-ветер проснулся и вскочил вихрем, сбившим с ног часть собравшихся возле огня жрецов. И в то же мгновение конь заржал, топнул и поднялся на дыбы, а в ответ ему прогремел гром, и с неба обрушился океан.

Она очнулась на ложе из шкур. Риголл гладил её волосы и шептал какие-то заклинания, которых она ещё не знала. Заметив её встревоженный, взгляд он улыбнулся:

– Всё в порядке. Костёр погас, и конь остался жив. Он теперь твой. А люди дали тебе имя. Раз уж мы всё равно не знаем, как тебя зовут.

Она резко поднялась, так, что голова её закружилась, и она снова рухнула на шкуры, опять вскочила, схватила друида за руки и стиснула их со всей силы. Он осторожно уложил её и долго внимательно смотрел в тёмные, огромные глаза, в которых читал больше, чем ей казалось.

– Твоё имя – Дану. В честь богини ветра. – Медленно, четко проговаривая каждый звук, произнёс он.

«Нет, пожалуйста, только не ты!» – мысль больно пульсировала, заставляя дрожать всё её тело. «Ты – мой учитель. Я слишком люблю тебя, чтобы ты оказался тем…. Пусть лучше я вообще не узнаю его. Никогда!»

– Тебе не нравится? Это не твоё имя?

Имя ей нравилось. Очень. К тому же первым его произнёс он – Риголл – верховный друид этого народа. Так пусть народ и будет её отцом.

– Если бы ты могла сказать, как тебя называли раньше, в твоём племени.

Она хотела, чтобы он знал. И она придумала. Ещё не достаточно владея руническим письмом, она воспользовалась магическим языком чисел – он понял.

– У тебя совсем не было имени?

Она кивнула.

– Можешь объяснить, почему. Если тебе известно, конечно.

Она испугалась. Ей совсем не хотелось рассказывать ему о том, что она знала о себе.

– Тебе страшно? Что-то было не так, как должно быть? Что? Тебе не принимал твой народ?

Она кивнула опять, но потом закрыла лицо руками, давая понять, что продолжение этого разговора ей неприятно и очень тяжело.

– Ты что–то сделала запретное? Нет? Конечно, нет. На тебе проклятие? Не бойся, то, что может считаться проклятием твоего народа, не обязательно так ужасно для нас. И наоборот. Ты знаешь, что случилось с тобой?

Она не знала, но боялась, что Риголл будет не доволен, что он перестанет доверять ей, что тоже будет думать об её ужасной вине, искать причину и обязательно найдёт, и всё окажется так плохо, что он прогонит её. Она, Дану, не вынесет этого. Лучше бы её убили, сожгли на костре, как и собирались. Тогда она встала, подошла к нише, где на мягкой льняной ткани лежал жертвенный нож, положила ладони справа и слева от лезвия, поблескивающего в ожидании прикосновения, и зажмурилась от горечи слёз, которые застряли в уголках глаз, не находя выхода. Она опустила голову, чтобы эти жгучие капли незаметно упали с лица на земляной пол, и почувствовала на своих плечах руки учителя. Он осторожно развернул её к себе лицом и прижал к груди:

– Не нужно бояться, дитя. Не нужно. Ничего плохого не может сделать тот, кого слушается ветер, кому подчиняются травы, кого не боятся кони и собаки. Нет зла рядом с тобой. Поверь мне. Я бы почувствовал. Так бывает. Иногда человек рождается не там, где должен, и не в своё время. Иногда люди ошибаются, видя дурное там, где непонятное им. Но это тоже испытание. Нужно найти себя. Ты молчишь. Люди слышат только твоё дыхание, как голос ветра и видят…. То, что они видят. Поэтому сегодня кельты назвали тебя Дану. Это хорошее имя, и оно подходит тебе.

Она закивала и крепче прижалась к нему. Это казалось очень странным – два любимых человека: бабка и этот мужчина видели в ней разное и как бы одно и то же. Впрочем, бабка, вовсе не считала её исчадьем ада, в отличие от остальных соплеменников. Она говорила, что девочка не такая, как все, другая, цыганка по крови, но не по духу, или наоборот? Она уже не помнила. Не важно. Теперь это было не важно. Теперь есть Риголл. Она живёт с ним, у него, и никогда не покинет это жилище. Теперь она знает, что ей нужно делать, и никто не называет её страшными словами и не считает лишней и ненужной. И этот чужой народ с непонятной историей и странной верой, которая ей оказалась ближе, чем родная, принял Дану и нашёл ей место.

На следующий день к их жилищу пришли две женщины. Одна из них была высокая светловолосая красавица, на поясе которой висел дорогой и довольно тяжёлый меч – это была мать Олафа. Другая, помоложе, и без оружия – его старшая сестра. Они принесли Дану одежды изо льна и шкур и кожаные сапоги очень тонкой работы, каких у неё никогда не было. Риголл долго о чём–то говорил с ними, казалось, спорил, но ей не было слышно. И она не хотела знать. Потом мать Олафа подошла к ней. Некоторое время они смотрели друг на друга. «Вероятно, не нужно опускать глаз, каков бы суров не был взгляд подошедшей» – подумала она.

– Ты,– сильная девочка – Наконец медленно проговорила женщина – и твой учитель хвалит тебя не меньше, чем моего сына. Если тебе будет что–нибудь нужно… как девушке…

Дану кивнула и постаралась сдержанно улыбнуться.

– Хорошо. Моё имя Бригита. А это – моя дочь, сестра Олафа – Гайрех. Ты можешь прийти к нам.

Затем, попрощавшись с друидом, выказав ему положенное по статусу уважение, они скрылись в лесу в направлении посёлка.

Риголл подал Дану новые одежды:

– Видишь. Это удобные платья и красивые. Кельтские девушки с удовольствием носят такие. Они хорошо сшиты и украшены соответственно твоему статусу ученицы друида. И это дар. Я пока не стану объяснять тебе, что он значит. Просто семья Эраннана выразила тебе своё… особое отношение. Пока этого достаточно. Ты можешь переодеться.

Она схватила льняные платья из ткани, выбеленной солнцем. Они нравились Дану своей изящной простотой. Она рассматривала их, вертела в руках и удивлялась, что такая мелочь, просто новая одежда, способны вызвать в ней особенный восторг. К тому же, это подарок! Первый раз в жизни. Наверное, сегодня день её рождения. Пусть будет так. Ветер тоже начал любопытствовать. Он растрепал ей волосы, как бы говоря: « Ну-ка, приведи себя в порядок! Заплети косы, как кельтские девушки. Сними свои обтрёпанные обноски, иначе я порву их в клочья!» Она рассмеялась, отвязала бабкин платок от пояса и содрала с себя старые цыганские рубаху и юбки, на которых уже давно не возможно было различить никакого рисунка, кроме дыр. И тут её окутала плотная, как вода океанских глубин, тишина. Только ветер слегка гладил её голые лодыжки. Она замерла…, оглянулась…. Риголл стоял недалеко… Пучок омелы, который он бережно увязывал только что, выпал из его рук, и белые ягоды бусинами запрыгали по камням. Он был очень напряжён, его губы были полуоткрыты, как будто он собирался что-то сказать ей. – Они, эти губы, изогнутые, как лук, стянутый тетивой перед выстрелом, вздрогнули, когда она оглянулась. И лишь на долю мгновения огонь, похожий на жертвенный, вспыхнул в его зрачках. Но этого оказалась достаточно, чтобы обжечь её, пройти сквозь всё её тело ото лба до низа живота. Страх, стыд и… удовольствие…, и ещё что-то приятное и недозволенно болезненное смешались в ней, и она застыла, не зная, что делать, глядя в глаза цвета крепкого травяного отвара, которые уже были спокойны и доброжелательны, как обычно. Он подошёл к ней, поднял с земли цыганский платок и набросил ей на плечи, прикрыв наготу.

– Прохладно. Ты можешь простудиться, а скоро праздник. Красный, сопливый нос тебе не к лицу, я заметил. Иди и оденься.

Потом он подал ей платья, упавшие на камни и улыбнулся:

– Ну же. Иди.

Наконец, она смогла пошевелиться, схватила обновки и бросилась с ними в чащу леса наперегонки с ветром, путавшимся в её босых ногах. Несмотря на холод, ей хотелось омыть своё тело в ручье, прежде, чем надеть чистые, белые одежды, от которых пахло свежей травой. Почти не чувствуя этого холода, она натирала себя глиной, смывала её с тела вместе с остатками прошлой жизни. Она, то смеялась, то замирала, обхватив себя руками, и всё время видела в росинках на пожелтевших листьях, в каплях, невысохших на камнях пылающие глаза Риголла. Она почувствовала ЭТО первый раз в жизни и поняла, что чувствует. Её цыганская кровь не дала бы сейчас ей замёрзнуть, даже просиди она в этом ручье до вечера. «Нужно быть осторожной, не стоит спешить. Я понравилась ему… Он…. Только не торопиться. Всё возможно…, это возможно, но не сейчас. Пока я ребёнок для него. Только ребёнок. Уже не совсем. Не спешить» – мысли свивались в её голове в коконы, снова разматывались, рвались, она никак не могла сосредоточиться и решить, как вести себя дальше. Подумав, что лучше всего сделать вид, что ничего не было, или, что незачем придавать какое–то значение тому, что было, она вылезла из ручья, промокнула воду старой одеждой и надела новую. Платья приятно легли на плечи, мгновенно превратив холод в лёгкий покалывающий жар, сапоги были слегка великоваты, но зато хорошо согревали ступни. Она спрятала рваные юбки и рубаху под большой камень и только бабкин платок снова повязала на бёдра на цыганский манер. Потом она посмотрела на своё отражение в ручье и осталась весьма довольна. Постояла ещё немного, вспоминая цыганскую песню, о девушке, ждущей своего Баро. Это была длинная песня. В ней рассказывалось о неразделённой вначале любви, о колдовстве, о том, как цыганская девушка отказывается от богатого жениха, от помощи колдуньи, от воли родителей и ждёт, и, в конце концов, добивается того, что её возлюбленный приходит к ней ночью. Вообще-то эта песня заканчивалась плохо, как большинство цыганских историй: на утро любовников убивали. Дану такой конец не нравился, и она придумала свой, где девушка со своим возлюбленным убегают из табора, и никто больше их никогда не видит.

Уже немного начинало темнеть, когда Дану вернулась домой. Риголл вышел ей навстречу, услышав её шаги, несмотря на то, что она старалась идти как можно тише. Он был явно встревожен, он ждал и беспокоился, и даже не скрывал этого. О, это было так приятно, она улыбнулась.

– Тебя долго не было. Волосы мокрые. Плескалась в ручье. Конечно, я мог бы догадаться и согреть воды. В следующий раз, когда захочешь, нужно согреть воды.

«Интересно – подумала она – ты считаешь, что я первый раз купалась в этом ручье? Или меня, наконец, стали замечать чуть–чуть по–другому». Правда, она не часто видела кельтов, плещущихся в воде, разве что, в жаркие дни. Да и цыгане не слишком жаловали это занятие. Воду любила она. Ничего странного для рыбьего сна, в котором ветер и дождь – всего лишь часть океана.

Постепенно Дану стала замечать странную вещь: чем лучше и теплее относились к ней окружающие, тем меньше её тело реагировало на холод и сырость. Она забыла свой бесконечный озноб, который сопровождал её в таборе.

Сейчас была глубокая осень, и роса по утрам каменела, покрывая траву мелкими кристаллами, которые приятно покалывали босые ноги.

Риголл вставал обычно очень рано и уходил в лес перед самым рассветом собрать некоторые растения. Она тоже просыпалась и следила за ним тихо, притворяясь ещё спящей. Дождавшись, когда он отойдёт от дома достаточно далеко, она поднималась, быстро сбрасывала рубаху и выбегала наружу. Ветер тут же кидался ласкать её горячее тело, она ложилась на колкую траву и ждала дождя. Как правило, он появлялся хотя бы на пару мгновений, чтобы умыть свою подругу. Она каталась по траве и чувствовала, что тело её становится гибким, лёгким и чистым, что холод окончательно покидает его, и ей не требуется огня, чтобы согреться. После истории с жертвоприношением у неё вообще было сложное отношение к огню. Она понимала и принимала его необходимость, она даже могла смотреть на него, но не доверяла ему и, возможно не любила бы его вообще, если бы не Риголл, для которого пламя было священным. Это примиряло её и с очагом в доме и с друидским костром.

Когда учитель возвращался, она уже готовила завтрак: молоко, сыр, лепёшки и обязательный отвар из трав и кореньев с мёдом, придающий силы и бодрость. Потом приходили ученики, и весь день, как правило, был посвящён учёбе и необходимым друидским ритуалам.

Сегодня Риголл не ушёл до рассвета, он достал своё оружие, разложил его на огромной медвежьей шкуре и стал внимательно осматривать лезвия меча и других клинков, каждый из которых имел своё имя.

Ветер и дождь бесились снаружи, не понимая, почему они до сих пор не видят Дану. Они так трепали кожаную дверь, что друид рассмеялся:

– Дану, милая Дану, похоже, если ты не выйдешь к ним, они разнесут наше жилище.

Она встревожилась, откуда он знал, что это именно её зовёт бушующая стихия.

– Я не буду смотреть, делай, что делаешь обычно.

Что? Он знал, чем она занимается, когда он уходит? Или только догадывался? А, может быть, он видел? Случайно. Она почувствовала, что не может выбрать, какой ответ на этот вопрос устроил бы её больше. Он подошёл к ней, присел рядом.

– Я хочу, чтобы ты поселилась в доме Эраннана. Это было бы правильно, учитывая…. Впрочем, они сами предложили. И, возможно, скоро ты там и будешь жить. Но…, то, что ты делаешь по утрам, твои особые ритуалы… Я понимаю.

Она вспыхнула, вскочила, внутри опять была буря, гораздо сильнее, чем та невинная игра природы снаружи. Как это, она должно жить в чужом доме, расстаться с Риголлом?! Приходить только на уроки?

– Я случайно узнал! Не бойся, я не следил за тобой. Это – нормально, учитывая, что ты Дану. Так и должна вести себя жрица, наверное. Я не решил пока, как быть, но, если ты хочешь, ты можешь переехать прямо сегодня. Я поговорю с Бригитой, и ты в полной безопасности будешь…. Что? Что с тобой?

Она схватила его ладони и уже готова была нарушить свой тайный обет молчания, но взгляд её был так выразителен, что любой бы догадался:

– Ты не хочешь? – она почувствовала в его голосе старательно скрываемую радость, или всё же ей показалось.

О, нет, конечно, она не хотела. Она только привыкла к новому жилью, только привыкла доверять ему, Риголлу. Только начала чувствовать свою силу – всё это он читал в её глазах, и это смущало и радовало его и приводило в смятение.

– Хорошо. Ладно. Скоро большой праздник. Мы все пойдём в другое место, в Эмайн, а потом…, потом, возможно всё решится.

Приближался самый важный день в году кельтов – Самайн. Всё, естественно, подчинялось подготовке к великому празднику духов и героев. И в друидской школе заучивались древние баллады, сочинялись новые, плелись особые венки из засушенных летом цветов, готовились танцы. Ученики, возбуждённые предстоящим весельем обсуждали прошедшее, то, что они видели раньше. Но тогда они были ещё детьми, и им приходилось только издалека наблюдать за общим взрослым разгулом воинов, друидов, царей, и только в этом году они будут допущены, ко всем ритуалам и пиршеству. В этом отношении Дану была с ними на равных. Риголл подробно рассказал ей историю и значения каждого действа. Он был весьма талантливым рассказчиком, и она как будто всё увидела своими глазами, и теперь ждала с нетерпением, стараясь не думать о возможных последствиях. К тому же она твёрдо решила, что уйдёт от Ррриголла только в качестве жертвы.

Солнце теперь ленилось и нехотя вставало лишь только незадолго до полудня, поэтому танцы с дождём Дану совершала в полной темноте, и в этом было гораздо больше приятного и сильного, чем раньше. Однажды, закончив свои омовения, она увидела, точнее, почувствовала чей–то пристальный взгляд. Она сначала испугалась, потом рассмеялась и, в чём была, то есть без одежды, прыгнула на влажную, тёплую волчью шкуру, покрывающую лошадиную спину.

– Ну, тайный мой наблюдатель, ты ведь не проболтаешься – шепнула она ему по-кельтски и тут же изумилась, услышав этот язык из своих уст.

– Я буду говорить только с тобой, чтобы потом, когда придёт время, я смогла сказать ему…. Сказать ему…– Она побоялась произнести сейчас даже в уши коню слова, предназначавшиеся Риголлу.

– Неси меня.

И конь ринулся сквозь кусты и деревья вглубь леса наперегонки с ветром, который взвыл от восторга и принял эту новую игру с особым рвением. В азарте бешеной гонки она, конечно, не думала, что хитроумное животное имеет тоже своё представление о жизни, и не смотрела по сторонам, уцепившись руками за густую гриву и спрятав в ней лицо, когда конь поднялся на дыбы и коротко ржанул. В этот момент совсем рядом, из-за дерева, за ними следила пара восхищённых глаз её возлюбленного учителя, а расшалившийся ветер хлестал его по щекам голыми ветвями.

В этот день Риголл пришёл домой очень поздно, когда собравшиеся ученики уже начали волноваться или, возможно надеяться, что занятия отменятся и можно будет вдоволь наиграться в этом интересном месте, где всё дышало тайной, особенно с появлением Дану. Но он вернулся, ближе к полудню, лёгким кивком головы утихомирил развеселившуюся молодёжь, и, как всегда, спокойный и серьёзный, провёл свои обычные уроки.

Только вечером, он приготовил себе отдельное место для сна.

– Я заметил, ты уже не мёрзнешь по ночам. Поэтому так будет удобнее.

Она не возражала. Ей самой так было легче. Пока.

За неделю до праздника занятия несколько изменились. Теперь больше времени уделялось искусству сочинения баллад, пению и умению владеть оружием. Для Дану это было новым. Ей нравились кельтские мечи и луки больше, чем цыганские кинжалы и плётки. В таборе ей не разрешали дотрагиваться даже до небольшого ножа, который носила за поясом любая цыганка. А Риголл смастерил для неё изящный лук, и она довольно быстро поняла, как им пользоваться. Конечно, она не достигла такой меткости выстрела, какую демонстрировал Олаф. Но иногда у неё получалось не хуже, чем у Ингрид – второй ученицы друида. А вот меч был очень тяжёл, и в нём чувствовалась такая сила, что Дану никак не могла научиться, даже держать его в руке. Он казался ей живым и очень своенравным существом, не желающим подчиняться, и она испытывала некий трепет, прикасаясь к нему. Но в этой школе никто никого не торопил, не требовал выполнения заданий. Если ученик не был готов принять знания, значит, у него нет в том необходимости, по крайней мере, в данный момент. Но посещать занятия друида и научиться малому, было недопустимо. Это было позором для семьи ученика, и расценивалось, как слабость всего рода. Поэтому лениться никому в голову не приходило, и каждый был лучшим хотя бы в одном или в двух предметах, но имел права вообще не успевать в чём–то, что, конечно не являлось особо важным для его будущей жизни. Любая девушка могла себе позволить не уметь сражаться, а любой юноша мог так и не научиться сочинять песни. Но Дану очень хотелось владеть мечом. Ей казалось это красивым. Учебные бои между юношами и девушками были похожи на танцы. И она снова и снова кивком головы просила Ингрид  потренировать её, но тяжёлый меч выскальзывал из её рук, хотя это был самый маленький клинок из коллекции Риголла, предназначенный для ребёнка. И она злилась и даже плакала, не стесняясь окружающих. И, когда в очередной раз оружие, взвизгнув, от негодования вырвалось из неумелых ладоней и заплясало в груде камней с лязгом, похожим на хохот, Дану закрыла голову руками и села на землю с намерением больше не вставать и умереть тут от горя и позора. В этот момент она услышала скрипучий басок Олафа:

– На. Возьми. Я принёс это тебе.

Она почувствовала на своём плече прохладное лезвие.

Дану медленно повернула голову вправо, туда, где ощущала лёгкое прикосновения металла. Он был очень небольшой, почти такой же, как тот, с которым она никак не могла справиться, но казался всё же, как будто легче. Изящнее. Цвет лезвия несколько отличался, он был более тёмным, и по нему змеился странный узор. Дану посмотрела на Риголла, который спокойно наблюдал за учениками со стороны: все советы на сегодня он уже дал и теперь занимался своими делами, предоставив ребятам возможность оттачивать полученные в последние дни навыки. Все молчали и ждали реакции учителя. Риголл осторожно положил на камень какой-то свиток, поднялся и подошёл к Олафу. Он осмотрел меч, принесённый юношей, и не глядя на Дану, молча кивнул и отправился к своим свиткам. Она взяла оружие, берестяная рукоять разместилось в её руке, как дома. Она чувствовала его расположение и лёгкость. Ей это очень нравилось, но реакция учителя несколько настораживала. Не глядя на Олафа, не поблагодарив его даже кивком, она подбежала к Риголлу и протянула меч ему.

– Это хорошее оружие, Дану. Оно подходит тебе, правда? Его сделали не кельтские мастера, но это не имеет значения. К тому же это подарок Олафа, а это очень важно, хотя ты постаралась даже не обратить на это внимания.

И он улыбнулся, давая понять, что ей пора заняться уроком. Всё вроде бы было хорошо, но она почувствовала, что что–то случилось, какой–то осадок мутный и тяжёлый поднялся, взбаламутил всё вокруг, и она перестала видеть окружающее, а, главное Риголла. На долю секунды. Но это произошло. Она решила, что непременно разберётся с этим позже, когда все уйдут. А пока, она подошла к Олафу, кивнула ему и, улыбаясь, дотронулась до его руки.  Юноша отдёрнул ладонь, вспыхнул:

– Можешь не благодарить. Это я…. Чтобы ты могла научиться. Это всё пока. Учись с Ингрид.

Пару часов спустя, когда уже начало темнеть, и ученики засобирались по домам, Ингрид позвала Дану:

– Мне нужно кое-что тебе сказать. Можно?

Дану кивнула. Она понимала, что девушки не стремятся общаться с ней не потому, что она плохая и в чём-то провинилась. Просто, она чужая, пока, и не говорит на их языке… и вообще не говорит. Но ей хотелось, чтобы с ней просто иногда поболтали. То есть она бы послушала, а потом…. Она даже не знала, что обычно делают подружки, оставаясь наедине: колдуют, гадают? Не станут же они только болтать.

– Дану, ты, правда, можешь попросить дождь, чтобы он пошёл?

Она кивнула, а потом пожала плечами.

– То есть у тебя получается, но не всегда.

Она кивнула.

– А чтобы он не шёл?

Дану пожала плечами.

– Попробуй, пожалуйста.

Дану вопросительно взглянула на Ингрид.

– Понимаешь? Будет праздник. Будут танцы. Тебе хорошо – у тебя брови и ресницы чёрные и длинные от рождения, и волосы вьются. А мы завьём свои косы, начерним углем глаза. Представляешь, как всё это будет выглядеть под дождём?

Дану не верила своим ушам, какие простые, обыкновенные вещи волновали девушку, которая управлялась с луком и мечом наравне с юношами, которая разбиралась в травах и звёздах и прекрасно пела.

– Чему ты удивляешься? Все девушки хотят выглядеть красивыми на празднике. А представляешь, если промокнет одежда. Нет, это не смешно, она станет почти прозрачной. Придётся просто уйти.

Дану закивала, она была согласна, если одежда промокнет, большей части девушек точно придётся уйти.

– Вот. А ещё…. Тебе Риголл рассказывал? Это время свадеб. Ну, когда девушки и парни выбирают друг друга и становятся женихами и невестами. Тебя–то уже выбрали. И ты тоже.

Кто это её выбрал? Неужели тот, кого выбрала она, и  всем, кроме неё это видно.

– Ты что, не поняла? Или ты забыла, что учитель рассказывал?

Она пыталась вспомнить, что Риголл мог рассказывать на тему её выбора, и ей это казалось абсурдом.

– Олаф сегодня при всех признался…. Ты чего? Он принёс тебе подарок. Очень дорогой, а ты приняла. Да ещё и спросила разрешение главного друида. Считай, тебя замуж позвали. Я тебя поздравляю. Олаф самый красивый парень, самый сильный. И отец его – наш правитель. Его сестра мне рассказывала: он, то есть отец его, вначале и слышать о тебе не хотел, но после того, как ты загасила огонь, он бы, наверное, сам на тебе женился, если бы не боялся Бригиту.

Сказанное Ингрид медленно, как тяжёлая вода, заполняла сознание Дану. Ну, конечно, она совсем забыла…. Она и не слушала внимательно, когда Риголл рассказывал о свадебных обрядах, считая, что вряд ли это её когда-нибудь коснётся. И как он мог так спокойно согласиться? А что ему было делать? Дать этому Олафу при всех его же мечом по шее? Она ведь приняла дар из его рук? Что же делать?

– Дану? Ты чего? Ты как будто не очень рада. Кивни, я никому не скажу, да и кто мне поверит, что мы с тобой друг друга поняли.

Дану кивнула.

– Ты не любишь его?

Она опять кивнула.

– Ты просто забыла, не поняла, зачем он принёс тебе подарок?

Она закивала быстро–быстро.

– Слушай, это скверно, конечно. У тебя есть другой парень?

Дану насторожилась. Нет, она не должна выдавать своих чувств. Это только её и Риголла, и с этим она разберётся как–нибудь сама.

– Это ещё хуже. Так бы они могли выяснить в поединке, кто из них имеет больше права. Ладно…. Ты, главное, постарайся остановить дождь, а я что–нибудь придумаю. Если честно, мне он самой нравится, если ты не против.

Она была не против.

– Так, постараешься остановить дождь?

Конечно, она постарается. Только остановите Олафа! Жените его на себе и оставьте ей её учителя! Если…. Если, конечно, он тоже будет не против.

Дождавшись, когда счастливая Ингрид, наконец, ушла, Дану схватила меч и кинулась к Риголлу, который всё ещё продолжал сосредоточенно разбирать свитки. Она протянула ему клинок.

– Что ты хочешь спросить? Я уже говорил тебе: это отличный клинок и отличный подарок.

Она швырнула меч на траву.

– Подними. Так нельзя поступать с оружием.

Она смотрела исподлобья и не шевелилась.

– Пожалуйста, подними! Как бы ты не относилась к этому, ты приняла этот меч, теперь он твой, и ты не имеешь права оскорблять ни его, ни Олафа.

Она и не собиралась никого оскорблять. Она просто не хотела подчиняться обычаям, с которыми практически не была знакома. Если всё так серьёзно, она завтра же вернёт Олафу подарок. Дану прекрасно может обойтись без оружия. Она не сможет жить без Риголла.

Она вглядывалась в его лицо, пытаясь понять его чувства. Он был невозмутимо спокоен. Так спокоен, что не оставалось сомнений в его добром отношении. И не более. Он смотрел, он просто ждал, что она поднимет брошенный ею меч, подчинится, уступит. И она понимала, что, сколько бы ни сопротивлялась, она находилась во власти этого человека. Она подняла меч и осторожно положила его рядом с Риголлом на сплетённые корни дуба, под которым тот сидел. Потом повернулась к нему спиной и медленно пошла в сторону леса.

– Не задерживайся, пожалуйста. Завтра подъём очень ранний. Мы выходим сразу после завтрака.

Может быть ей остаться здесь, не ходить вообще на этот праздник, дожидаться Риголла. Тогда никто не заставит её выходить замуж за Олафа. Или, наоборот…, за ней приедут и увезут в чужой дом. Она брела среди деревьев, почти не замечая ничего вокруг. Ветерок тщетно пытался погладить её волосы, лицо, лизал её руки, стирал со щёк капельки мелкого, печального дождика. Если нет выхода, если она так ошиблась, и если Риголлу она не нужна, возможно, пора уходить. Вообще уходить, попытаться вернуться куда-то. Она почему-то очень смутно помнила, куда ей нужно вернуться, как будто прошло несколько веков, а не несколько месяцев со дня её побега. Или изгнания. Этого она уже тоже не помнила. Кроме древних печальных песен и уроков бабки, она вообще мало что знала из прежней жизни.

Нет, просто так она не может сдаться. Есть способ, она знает, как заставить мужчину любить. И она уже начала искать белые, как зрачки варёной рыбы, ягоды омелы и корни травы, которую не использовали друиды, а цыгане называли приворот–трава, и бабка строго настрого запретила даже дотрагиваться до неё. Дану присела на корточки перед пожухлым растением, провела ладонью над размякшим бурым стеблем и почувствовала болезненный укол холода. Она выдернула маленький, похожий на клубок извивающихся змей корень, отряхнула от земли и спрятала в холщёвый мешочек, висевший на поясе, под цыганским платком, к нескольким ягодам омелы – она уже достаточно выросла, чтобы взять эти растения силой. Потом, стараясь не думать, что она сделает дальше, Дану вернулась домой.

Риголл увязал все свитки, спрятал их в нише, под шкуры, рядом с оружием, и теперь собирал пучки сухих снадобий, чтобы иметь их в походе на всякий случай. Он встретил девушку улыбкой:

– У тебя уставший вид. Ложись. Я сам справлюсь со всем – сказал он, когда она попыталась ему помочь.

Лучше бы он ничего не говорил, позволил ей уложить в туесок несколько трав, но он отказался от её помощи. Он уже относился к ней, как к гостье, чужой невесте. Она бросилась на шкуры, зарылась в них и больше не смогла сдерживать слёз. Испугавшись, что он увидит, как дрожит её тело, она хотела замереть, это не удавалось, и она снова выбежала прочь из землянки. Риголл попытался остановить её, но она оттолкнула его с силой,  и он с трудом удержался на ногах, схватившись в последний момент за ветку дерева. Она прыгнула на спину своему коню:

– Унеси меня отсюда, куда угодно, сбрось меня где–нибудь наземь, если я ему не нужна. Без него, я сама себе не нужна – шептала она в тёплые мохнатые уши.

Конь поднялся на дыбы, заржал, топнул, поднялся ещё раз, и она, не удержавшись, полетела вниз на мягкую, размокшую под мелким дождём почву.

Риголл поднял её, он не говорил ни слова, он вытер её испачканное грязью лицо и руки, прижал к себе и стал медленно покачивать, как будто успокаивал младенца.

« Хорошо, – думала она, – пусть хотя бы так, хотя бы ещё немного, побыть вместе, а потом…, потом она обязательно что–нибудь придумает, она заставит его…, он увидит в ней женщину и не сможет отказаться от её дара».

К утру дождь и ветер усилились. Но Дану это нисколько не заботило, она проснулась даже раньше Риголла и выбежала в лес, совершить свой ежеутренний ритуал. Ну и пусть, если он выйдет сейчас, полюбуется, от чего пытается отказаться. Но он не вышел.