Текст книги "Соло для рыбы"

Автор книги: Сюзанна Кулешова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Эти дни были похожи на бесконечный танец, отчаянный, необузданный. Полный смутного предчувствия и ожидания. Постоянное, непрекращающееся ни днём, ни ночью, застолье сопровождалось неистовыми плясками, песнями, играми, потасовками, примирениями и всевозможными шалостями и вольностями. Можно было подумать, что действительно открывается сид, и мир наполняют всевозможные существа, и их уже не отличить от людей, или же людей от демонов, богов и прочего населения другого мира. Дану была свидетелем попытки ритуального умерщвления короля, которого попытались утопить в бочке с вином, но, то ли вина там уже почти не было, то ли славный правитель умудрился выдуть оное в процессе утопления, но попытка провалилась. Тогда сюзерена буянящего и ломающего члены своим мучителям поволокли на костёр и, возможно, сожгли бы там заживо, если бы не вовремя подоспевший верховный друид, сумевший усмирить пламя и вытащить слегка подшпаренного владыку, который, впрочем, тут же уснул, свернувшись калачиком на медвежьих шкурах, расстеленных на земле рядом с огнём.

Она видела кельтов, затеявших охоту друг на друга с настоящим боевым оружием. Эту игру никто не думал останавливать, она так и длилась два с половиной дня, то есть ночи, пока один из охотников не подстрелил дичь, и та, счастливая, умерла, смеясь. Дану не знала, куда дели тело, она была в ужасе. Но Олаф объяснил ей, что ничего страшного не произошло, что убитый, скорее всего, уже где-то возродился снова и что в такие дни умирать вообще одно удовольствие, если у тебя, конечно, нет других планов.

Она видела музыканта, который несколько суток не прекращал играть на своей арфе, и было совершенно не понятно, как он обходится без сна. Иногда к его губам подносили кубок с мёдом, он останавливался на мгновение, делал глоток и продолжал игру. Дану подошла поближе и заметила, что глаза его закрыты, что он сидит почти, не шевелясь, и только руки ласкают арфу, и та издаёт свои божественные стоны.

Он спит, объяснили ей, он настолько хороший музыкант, что нет разницы в его игре во сне и во время бодрствования. Однажды он так играл две недели, пока не проголодался очень сильно. Тогда он проснулся, поел, как следует и перестал играть. «Нет музыки на сытый желудок» – были его слова.

Ещё её удивляли танцы. Мужчины и женщины, юноши и девушки становились в ряд, брались за руки и танцевали одними ногами. Ей не сразу удалась эта странная пляска, но, когда она смогла почувствовать её, то поняла, что в этих совместных, синхронных движениях страсти не меньше, чем в диких плясах её народа.

Но особенно ей понравилась одна игра, в которой она долго не могла принять участие. Называлась она «озарение песни». Кто-то приносил какой-то неизвестный предмет или часть чего-то или задумывал что-то. Другой игрок должен был взять прутья, положить их на этот предмет или коснуться ими лица того, кто задумал, быстро сочинить четверостишие, спеть его и принести небольшую жертву богам, например, бросить бусину в костёр. Как правило, загадка сразу разрешалась.

– Дану, поиграй с нами. Давай. Загадай что–нибудь!

Она согласилась. Она видела, как загорелись глаза Олафа, и как насторожилась её подруга.

– Ты можешь задумать, чтобы кто-то сделал что-то – тихо произнёс Олаф – а я узнаю, что ты хочешь.

Она кивнула. Это было то, что нужно. Она была уверена, что Олаф прочтёт её мысли сам или при помощи песни, не важно. Она постарается, чтобы он понял её верно.

Они встали друг напротив друга. Олаф поднял изящные, лишенные мелких веток и листьев прутья боярышника и нежно провёл ими по щеке Дану. Потом он закрыл глаза и  запел:

– Упавший луч Луны

В воде сломался весь

Я слышу всплеск волны

И древней рыбы песнь.

Вдруг он остановился, замер, потом подошёл к Дану очень близко, чтобы никто не мог услышать его слова:

– Зачем?

Она смотрела прямо ему в глаза и думала: «Сделай это. Она твоя невеста»

– Ты – моя невеста.

«Так не должно быть. И ты это знаешь. Она была твоей невестой до того, как Риголл нашёл меня. Она твоя, а я его»

– Она ещё не была моей невестой.

«Должна была стать. Сделай это»

Ребята вокруг стали терять терпение.

– Эй, Олаф, что за ерунду ты пел про рыб? Ты понял, что нужно делать?

Олаф кивнул. Он отступил на шаг от Дану и, не сводя с неё глаз, громко произнёс:

– Дану хочет, чтобы я танцевал рядом с Ингрид, её подругой. Так ведь? Ты ведь этого хочешь? Правда?

Она молчала.

– Так, Дану? Он угадал? – послышались голоса со всех сторон.

Она посмотрела на подругу и, увидев мольбу в её глазах, улыбнулась.

– Здорово! Танцевать, а потом снова….

Теперь всем хотелось разгадывать молчаливые загадки Дану.

– Я хотел придумать другую песню. Ведь это были не мои слова – тихо прошептал Олаф, пока остальные скакали вокруг них, выражая восторг. Дану пожала плечами.

– Что ты хочешь?

Она посмотрела в сторону Ингрид.

– Ладно. Мы будем танцевать. Но остальное….

Она отвернулась от него.

– По-моему, ты просто капризная девчонка!

Она решила не реагировать.

Весь вечер и ночь Олаф к удовольствию Ингрид танцевал только с ней.

А утром начался последний день праздника. И Риголл нашёл Дану и сказал:

– Пойдём.

Ей не понравился его тон, отрешённо доброжелательный. Она попыталась остановить его, чтобы он объяснил ей, в чём дело. Но он итак начал говорить на ходу, не глядя на Дану.

– Пора, моя девочка. Родители Олафа готовы. Как я понимаю, он тоже. И ты. Сегодня последний день. Всем будет приятно закончить этот праздник свадьбами. Новая семья вернётся в этом году в нашу деревню. И ты будешь жить в его доме, а не в моей землянке отшельника.

Она шла рядом с Риголлом. Тело послушно двигалось, она как будто всё чувствовала, но как-то издалека. Это всё происходило не с ней, не может Риголл выдавать её замуж. Наверное, она так устала от этого праздника, что уснула где-то у огня и ей снится страшный сон. Потом её разбудят, и всё кончится.

Недалеко от центрального костра собралось уже всё семейство Олафа, король и его семья и ещё какие-то люди, и Ингрид, в глазах которой она увидела боль и отчаяние, как в отражении в застывшей воде. И потом, когда она стояла перед королём и ещё где-то, она не понимала, что происходит вокруг и видела только глаза Ингрид.

Потом был последний пир, прощальный, свадебный и танцы. И вот, когда зазвучала музыка, особенно весело и неистово, Дану ожила.

Она вышла в круг перед костром, оглянулась, увидела Риголла с его неизменной печальной улыбкой и взмолилась:

«Пора, пора, ветер, пёс мой. Мчись по свету, по тьме, по сумеркам, найди моего многоногого, многогривого скакуна. Пусть летит ко мне, пусть топчет землю и всё, что на ней. Пусть выбивает искры пламени своими копытами. Ветер и дождь, освежите меня, напоите меня, дайте мне сил».

Резко поднявшийся вихрь рванул подол её платья, обнажив стройные ноги, готовые к бешеному танцу, какого здесь не видели. И, когда в такт музыке ударил гром, она развязала цыганский платок, развернула его за спиной, расставив руки в стороны и пошла по кругу, ведя плечами, так начинался древний цыганский танец.

А через мгновение ливень стал её партнером. Он обнимал её тело, делая прозрачными её одежды, он сплетал в косы мокрых жгутов её распущенные волосы и смывал грязь с её босых ног. Музыканты не могли остановиться и самозабвенно играли эту незнакомую мелодию дождя. Когда же, спустя, неизвестно, сколько времени: час или день, танец закончился, дождь слегка поутих, Дану в изнеможении упала в объятии Риголла, и тот бережно передал её Олафу. Она так и не увидела восторг и вожделение в глазах всех собравшихся мужчин и другие, но не менее сильные чувства на озябших, промокших лицах женщин.

А дождь и ветер продолжали свою оголтелую пляску, втаптывая в землю ослабевшее пламя костров, остатки праздничных трапез и разорванные одежды деревьев.

В небольшом помещении, куда Олаф принёс свою невесту, было относительно светло от огня смоляных факелов, воткнутых в специальные углубления в бревенчатой стене. Здесь было тепло и сухо. Вдоль стен стояли несколько небольших дорожных сундуков, а посредине слегка возвышался над земляным полом огромный бревенчатый настил, покрытый шкурами. Это было место для сна, как догадалась Дану. Олаф опустил её на шкуры, и она моментально вскочила, озираясь по сторонам в поисках выхода.

– Не бойся. Это наше место на сегодня. Сам король пригласил нас сюда. Никто не войдёт в двери, пока мы сами не выйдем.

Он обошёл вокруг ложа, встал напротив Дану и начал медленно отстёгивать пояс с мечом. Сняв его, он положил оружие на один из сундуков. Потом нерешительно взглянул на девушку и приподнял подол своей рубахи. Немного подождал, но всё-таки сдёрнул одежду, обнажив свой безупречный мускулистый торс.

– Что же ты стоишь. Раздевайся. Или ты хочешь, чтобы я помог?

Дану испуганно замотала головой.

– Тогда сама. Твоя одежда промокла. Лучше сними её. Ты такая красивая….

Он не успел договорить. Дану резко отстегнула ремень, на котором был привязан меч, и подняла оружие над головой.

– Стой! – Олаф быстро схватил свой клинок и направил его в сторону Дану.

Она усмехнулась, а потом приставила остриё к своему горлу и посмотрела в глаза Олафу.

«Видишь. Какова твоя любовь. А я бы даже не пошевелилась, если бы мой возлюбленный сделал, как я»

– Что ты хочешь? Ты же не сказала «нет»! Ты приняла мой дар. Ты была согласна!

«Но меня никто не спрашивал. «Да» я тоже не говорила. А меч…. Это была моя ошибка, и я возвращаю его тебе».

И она бросила клинок на ложе в самый центр, так, что он оказался посредине, между нею и Олафом.

– Что ты наделала? Зачем? Мы бы могли любить друг друга! А теперь…. Разве ты не знаешь, что это значит?

Она знала. Она слышала от Риголла об этом обычае кельтов, и теперь чувствовала себя в полной безопасности, считая Олафа честным парнем, почитающим законы своего народа. И совершенно справедливо. Она опять пристально посмотрела ему в глаза. Как ни странно, он как никто другой умел услышать её мысли. Вероятно, потому что хотел. Если бы не Риголл, она бы, конечно, могла полюбить Олафа, к несчастью Ингрид. Но сейчас…. Сейчас нужно молча объяснить этому парню, почему она не хочет и не может принадлежать ему.

Почему она раньше не сделала этого? Надеялась, что её возлюбленный не допустит свадьбы? Но он допустил. Он сам это всё устроил. Об этом она будет думать, но позже.

«Олаф» – она подошла к нему. Он стоял, подняв голову, опустив руки, в которых всё ещё был зажат меч и не шевелился. Его глаза были закрыты. Дану тихонько дотронулась до его ладони кончиками пальцев. Он отдёрнул руку и взглянул на неё.

– Хорошо. Давай, если можешь, как там, на поляне, когда я при всех спел твою дурацкую песню, объясни мне. Только,… сядем.

Они опустились на шкуры по разные стороны от брошенного Дану меча.

– Начинай. Я попробую услышать.

«Я люблю другого мужчину»

– У тебя кто-то был? Это ерунда, если дело только в этом…

«Нет, не было. Я сейчас люблю. И всегда буду. Пока живу и в следующей жизни. Во всех жизнях»

– Кто он? Ну, да, конечно, ты не скажешь. Он кельт?

«Да. Но не смей даже пытаться угадать его имя»

– А он любит тебя?

«Не знаю. Похоже, что нет. Но для меня это не имеет значения. Если он не хочет, я не буду требовать его внимания»

– Ты пыталась объяснить ему?

«Мне кажется, я давала понять, но он не…, наверное, не хотел понимать»

– Ерунда, он ничего не понял. Или…. Или он любит другую?

«Вряд ли. Я бы почувствовала. Хотя, надо проверить. Но дело не только во мне. Дело в тебе и Ингрид»

– Ингрид? Ингрид не моя.

«Почему ты так решил?»

– Ингрид слишком красива.

«А я не слишком. То есть, как раз для тебя»

– Я не то хотел сказать. Ингрид я знаю давно. Даже был влюблён в неё до тебя. Но она…. Это девушка для короля или его сына. Мне показалось, хоть ты и чужая, хоть в тебе и живёт богиня, но ты…. Нет, не то….

«Я просто другая. И ты увлёкся новизной. А теперь пытаешься оправдать свою ошибку!»

Олаф уставился на Дану в полной растерянности.

– О, боги! Что нам делать теперь?

«Я уйду»

– Нет, Дану. Куда ты пойдёшь? Нам нужно потерпеть год, а потом мы можем расстаться. Только год. До следующего Самайна.

«Ты сможешь терпеть это целый год? А Ингрид? Она тоже может не выдержать, и будет ещё одна ошибка. А тот, кого я люблю, возможно, никогда не поверит мне или не дождётся. А я? Я не смогу!»

– Куда ты пойдёшь?

«Не важно. Сейчас ты ляжешь спать, а утром меня уже не будет. Скажи им что угодно, что положено говорить в таких ситуациях, чтобы ты стал свободен и женись на Ингрид»

– Ничего я не стану говорить такого. Скажу, что…, что ты не хотела быть моей женой, а я не желаю овладевать тобой силой. И если Ингрид это не смутит, предложу ей… быть вместе…. Потом. Сейчас я ещё не понял до конца. Ты свободна, Дану. Какие мы все дураки!

«Ложись и засыпай. Ты мой единственный друг сейчас. И так будет всегда»

– Прощай, Дану, прощай, друг. Найди свою любовь и… стань его любовью.

Она дождалась, пока Олаф уснул, и бесшумно выскользнула наружу к ветру и дождю, которые радостно окутали её влажной дымкой, чтобы никто не смог разглядеть крадущийся в темноте стройный силуэт. Она пробралась в жилище, где они иногда ночевали с Риголлом, но его там не оказалось. Ни его, ни его вещей. Друид уехал сразу, как передал Дану Олафу. И это очень обрадовало девушку. Снова очутившись под дождём, она стала думать о своём коне, и вскоре услышала осторожное цоканье копыт по размокшей земле.

– Можно я стану считать тебя свадебным подарком?

Конь закивал своей серебристой от капель дождя головой и тихо ржанул.

– Тс! Никто не должен нас видеть и слышать.

Через мгновение всадница растворилась в пелене мелкого дождя.

Дану возвращалась в лес, в жилище Риголла. Ей предстояло два дня пути. Но и она, и конь прекрасно знали дорогу, а дождь и ветер могли спрятать их и от диких зверей и от любых других врагов.

Ночь она продремала на спине тихо трусившей лошади, а утром остановила коня, чтобы он мог отдохнуть немного, напиться из ручья и пожевать последней, ещё не пожухлой травы, задержавшейся среди древесных корней. К тому же ей нужно было решить два вопроса. Немного подумав, она выбрала «песнь озарения».

Поскольку приложиться прутьями было не к чему и не к кому, она воспользовалась другим способом, подсмотренным у жрецов.

Мерно покачиваясь в такт приплясывающему дождю, она положила в рот большой палец руки и затянула нечто среднее, между «а», «о» и «у». Потом родилось положенное четверостишие-вопрос:

– Мы немы, немощны и глухи,

Мы слепы без своих начал.

О, Боги, нелюди и духи,

Скажите, кто меня зачал?

Она ничего не почувствовала. Тогда она открыла глаза и огляделась вокруг. И тут Дану увидела среди почти голых ветвей колючих кустов застрявший лист дуба. Значит, дерево было недалеко. Дуб в окружении боярышника – это именно то, что нужно. Через минут десять она его увидела на берегу ручья, где пасся её конь. «И незачем был лезть в чащу. Ведь сразу приехали, куда нужно». Она даже рассмеялась, заметив на дубе дремлющую омелу. Теперь всё получится. Более всего она боялась увидеть сейчас Риголла. Она понимала всю нелепость предположения, что тот может оказаться её отцом, но на всякий случай, следовало знать.

Встав под деревом, она сосредоточилась и повторила свою попытку.  Опять безрезультатно. Что-то она делала не так. Очевидно, нужно было придумать новое четверостишие, и, ах, да жертва. Маленькая жертва.

Она снова обхватила одной рукой дуб, прикусила зубами большой палец другой руки и запела:

– Я принимаю этот мир

Его начало и конец

Вода, огонь, земля, эфир,

Скажите, кто был мой отец!

Пропев песнь, она сильно сжала зубы и прокусила свой палец до крови. Потом она вынула его изо рта и поднесла к ягодам омелы. И, когда белое стало красным, дождь разорвался на облака перед её глазами. Где-то сверкнули молнии, очень близко к её рукам, ветер взвыл, как пёс, потерявший хозяина. И она увидела с ужасом для себя высокого мужчину со светлой длинной бородой и горбатым носом. «Не может быть!» – кричала её душа! «Это неправда!» «Действительно неправда!» Это был не Риголл! Очень похож, но не он. Она даже вспомнила: однажды, когда была жива её мать, он приходил и приносил подарки всему табору. И был праздник, который закончился ужасной дракой, потому что её приёмный отец чуть не зарезал этого человека, а мать помогла ему, этому монаху…. Да, это был сумасшедший монах, принесший цыганам новую весть про единого бога и его сына….

– Спасибо тебе, Бог, которого я не знаю! – крикнула Дану, и её конь заржал в ответ.

Другого вопроса она решила не задавать. По крайней мере, прямо сейчас. Она так устала за последнюю неделю от праздников, от сомнений, от принятых решений и от мыслей, бесконечно бодрствующих в её голове, даже во время короткого отдыха, что хотела только одного: нескольких часов сна в одиночестве. Под корнями дуба она нашла довольно глубокую нору. Хозяина не было, зато было всё приготовлено для того, чтобы можно было согреться и забыться. Дану забралась как можно глубже, свернулась калачиком на сухой подстилке из листьев и закрыла глаза. Всё было хорошо. Она узнала достаточно, чтобы сделать задуманное. А сейчас только спать. Но не получалось. Она перевернулась на другой бок, потом ещё раз, потом решила немного подумать специально о чём-нибудь приятном. Например, помечтать о встрече с Риголлом. Иногда такие немного смущающие, предназначенные исключительно для личного пользования, грёзы помогали довольно быстро окунуться в мир снов. Она вспомнила его лицо, руки, а потом и слова Риголла, произнесённые на одном из уроков о том, что в жизни каждого человека наступает момент, когда он может получить ответ на любой вопрос, не прибегая ни к каким заклинаниям, оракулам и гаданиям. Нужно просто почувствовать и понять, что ты хочешь узнать на самом деле, что важно только для тебя. И глаза её мгновенно открылись. Ну, что ещё?! Любит её Риголл или нет, сейчас не важно. Она ему не безразлична, а остальное решится. Семья, где она родилась, тоже больше не волновала её. Ах, да – её вина…. Но ведь, Риголл ей всё объяснил, и её вполне устроили его объяснения. К тому же, порча или особенность, проклятье или дар, всё равно, это перестало быть главным вопросом. Это больше не мешало жить. Тогда, что?

Она перевернулась на спину – всё тело ныло, оно нуждалось в покое, оно было истерзано мыслями, как будто избито прибоем. Как будто она была рыбой, слишком неосторожно подплывшей к самому берегу и выброшенной рассерженной волной на песок в наказание. Но что-то или кто-то поднял скользкое тело и снова уронил его в  океан. Так что было хорошо, но ещё немного больно и беспокойно.

И она увидела эту рыбу, как отражение в воде.

– Кто ты?

– Я – ты.

– Я твой сон?

– Я – твой сон.

– Как же может присниться то, чего ты не знаешь?

– Как же можно придумать, создать то, что есть?

– Ты была до меня.

– Я буду и после, когда ты будешь снова.

– После. Это в другой жизни?

– Другой жизни не бывает.

– Что же такое смерть?

– Это конец строки вечно поющейся песни озарения, чтобы не терялся смысл.

– Чтобы начать другую строку?

– Чтобы продолжить.

– Но почему рыба?

– Я тоже спрашиваю, почему человек?

– Почему дождь?

– Почему ветер?

– Почему огонь?

– Почему сон? Чей? Или мы все этого сна?

– А он наш.

– Наш, а мы его….

Волны баюкали её тело. Корни дуба с землёй укрывали её от дождя. Чтобы он не мешал ей спать. Огонь согревал её руки….

Пламя, обрушившееся на ветку в моей руке, подобралось к самым пальцам, и, обжегшись, я потеряла из виду и Дану и рыбу. Я не получила ещё ответа! И я взяла ещё одну ветку и протянула её огню. Он согласился…

Она проснулась от глухого стука и от того, что мелкие комочки земли ударили её по щекам. Это конь бил копытом у входа в нору, чтобы вырыть оттуда Дану. Она выглянула наружу. Конь поднял свою лохматую голову с непричёсанной, спутанной гривой и весело заржал.

– Ладно. Уговорил. Сейчас расчешу тебя. Где ты умудрился так испачкаться?

Она омыла коня в ручье, расчесала его, вынула из длинных волос колючки и ветки. На лодыжке она заметила рану от укуса.

– Ах, вот в чём дело! Ночью явился хозяин норы, и ты не пустил его. Надеюсь, не убил?

Конь замотал головой.

– Ну и хорошо. Нору мы ему освободим. А рану твою залечим. Давай ногу.

Конь поднял больную ногу, и Дану приложила к ране мазь, которую всегда держала при себе и которая очень быстро заживляла любые болячки, особенно если немного пошептать.

– Постой спокойно, и скоро боль пройдёт, и мы поедем.

К полудню они были уже довольно далеко от норы, в которой ворчал и копошился старый волчара – бирюк, приводя её в порядок после непрошенной гостьи.

Дану хорошо выспалась ночью, но это не мешало ей снова задремать на спине своего друга и проснуться только к вечеру, когда уже знакомый лес приветствовал их, помахивая почти голыми ветвями деревьев. Ещё около часа пути оставалось до землянки Риголла.

Она остановила коня. Чем ближе была их встреча, тем больше она волновалась. Она пыталась прогнать никчёмные сомнения, не имеющие никакого значения. Но они, как колючки репейника в лошадиной гриве, запутывались в её мыслях. А вдруг он просто прогонит её, ведь она нарушила кельтские законы. Или он там, в своём доме, не один. Вдруг он потому и уехал так быстро, спихнув её Олафу, что его кто-то ждал. И она не выдержала. Она снова попыталась пропеть четверостишие. Чтобы узнать его намерения. Но как она ни старалась подобрать слова, как ни кусала свои пальцы, как ни резала их острыми осколками камня, ничего не получалось, как будто она кричала в воде. Или в пламени. «Он закрылся  от меня. Он знает, что я буду спрашивать!» – думала она в отчаянии. Оставалось последнее – прийти к нему.

Друид оглянулся на шорох копыт в увядающей траве.

– Что ты здесь делаешь?

«Я люблю тебя!»

– Что ты здесь делаешь?

– Я люблю тебя!

Риголл слегка пошатнулся и на мгновение замер, услышав её голос. Впервые.

– Ты – жена Олафа.

– Я не жена ему.

Она подошла к нему очень близко, ближе, чем расстоянии руки, согнутой в локте. Они почти касались друг друга.

– Я не стала его женой.

– Почему?

– Я же сказала. Я люблю тебя. А он Ингрид.

– Ингрид? Я знал…. Но это было раньше. Пока не появилась ты.

– Даже самому мудрому не открывается истинность чувств?

– Ты преувеличиваешь.

– Насчёт чувств?

– Нет.

– Тогда ты преуменьшаешь.

– Тебя всё равно будут искать.

– Зачем? Мы обо всём с Олафом договорились.

– С Олафом, но не с его семьёй.

– Риголл, пожалуйста, если я не нужна тебе, неприятна, не нравлюсь, просто скажи это. Прогони, а лучше убей. Принеси в жертву своим богам, как…, кого вы приносите в жертву? Я не могу без тебя! И я… хочу тебя. Тебе не может быть всё равно?

Он стоял, закрыв глаза, не шевелясь, опустив руки вдоль тела, и только сжатые кулаки выдавали дикое напряжение, с которым он уже не в силах был бороться. Она медленно развязала цыганский платок, скинула влажную от дождя рубаху и, когда осталась совсем без одежды, взяла его руку и положила на своё плечо. Горячая ладонь скользнула по её спине, и она услышала выдох океанской волны, страстно набрасывающейся на берег.

Когда они проснулись в тишине такой непривычной без дождя и ветра, вечно суетящихся снаружи, было уже далеко за полдень. Но они решили ещё некоторое время оставаться здесь внутри, в полумраке. Однако, ближе к вечеру они вспомнили об оставленном ещё вчера ужине возле очага. Еда была холодной, и угли давно погасли. И они поняли, что вокруг не так уж тепло, как им казалось. Риголл поднялся, надел свою белоснежную рубаху, чтобы выйти за приготовленным ещё до праздника хворостом, хранящимся в сухом углублении среди корней огромного дуба, растущего позади его землянки. Он откинул толстую медвежью шкуру, прикрывавшую вход, и колючий, холодный свет разметал по углам разорванный в клочья полумрак.

– Дану!

Она мгновенно выпрыгнула из горячих ещё шкур и, в чем была, то есть в браслетах и монисто, выбежала босая на сияющий, переливающийся всеми оттенками от голубого до фиолетового, снег.

– Ты простудишься, и я буду поить тебя самым отвратительным отваром с лакрицей, которую ты ненавидишь.

– Нет. Не будешь!

Она слепила огромный снежный ком и запустила им в Риголла, но он ловко уклонился.

– Я сварю его из одной лакрицы. И добавлю туда прошлогоднего тёмного мёда!

Она снова запустила в него снегом:

–Будешь пить это сам. И дрыхнуть всю ночь.

– Думаешь, дрыхнуть?

– Вообще–то не уверена. А я не простужусь. Снег это ведь тоже дождь, только он уснул. Наверное, он обнаружил твою лакрицу с тёмным мёдом и, наконец, может поспать. Проверь.

– Постой, Дану. Эта тишина. Твои вечные спутники словно застыли.

– И что?

– Ты немного… изменилась этой ночью. Мне кажется тебе лучше…. Словом, лучше подождать пока снова хотя бы задует ветер….

– То есть?

Она почувствовала, как холод наконец-то добрался до её сознания.

– Пойдём. Сначала тебе всё-таки нужно согреться. Ты, конечно, очень горячий зверёк, но можешь обморозить свои прекрасные лапки и дождик, полагаю,  расстроится, не говоря уже обо мне.

Он поднял её на руки  и отнёс к ложу, чтобы закутать в шкуры, чтобы она сидела в тепле, пока он будет разжигать огонь и согревать ужин.

Часа через полтора Риголлу удалось, наконец, добраться до очага.

– Дану. Я думаю, нам нужно поужинать и уходить.

– Почему? Здесь твой дом. Мне показалось, теперь и мой тоже.

– Я чувствую, что не всё просто. Понимаешь, мы даже перед исполнением простых заклинаний должны выдерживать некоторый пост. Это касается не только еды. Прежде всего, не еды. Собственно, поэтому друиды чаще всего – отшельники.

– Но ты ведь сам говорил, что жениться можно и вам тоже.

– Конечно, но, девочка моя, мы с тобой, точнее я, нарушил закон.

– В чём же?

– Я не имел права быть с тобой, пока не поговорил с семьёй Олафа.

– Прости меня. Я не знала этого. Я вообще думала… Я просто

– Ты просто любишь, а я должен был немного потерпеть. Даже такую любовь.

– Ты жалеешь?

– Нет. Наверное, ты не совсем поняла. Мне просто нужно было поговорить с Эраннаном, чтобы они отпустили тебя. Нужно было выждать всего пару дней.

– И ты бы смог?

– Как видишь. Теперь придётся уходить.

– Я могу уйти сама, спрятаться где-нибудь. А ты с ним поговоришь.

– И ты думаешь, я теперь смогу отпустить тебя? Я был уверен, что моя любовь, моё желание – это всего лишь испытание, которое посылают боги. Что ты, юная и прекрасная должна любить такого же юного и прекрасного…

– Нет никого лучше тебя ни в одном из миров. Хочешь, я расскажу тебе про тебя? Про огромную горбоносую рыбу, которая жила задолго до людей и живёт до сих пор?

Она начала рассказывать ему о своих снах, точнее о снах рыбы, и о глазах, красивых женских глазах, которые ей мерещатся в пламени с начала Самайна. Как будто она смотрит в огонь, как в воду и видит своё отражение. И он, забыв обо всём, слушал её.

– Где эта ведьма?! – людские крики снаружи и конский топот прервал этот странный рассказ, в котором Риголл верил каждому слову.

– Риголл, она околдовала всех и сбежала. Ты поможешь выследить её?

Он взглянул на Дану, он хотел показать ей, чтобы она спряталась в шкурах на ложе, но не успел. Разозлённая, как фурия, воинственная Бригита, нарушив закон, ворвалась без приглашения в жилище верховного друида.

– Она здесь?! Эта тварь здесь?! Она и тебя околдовала, друид?!

– Нет, Бригита! Не спеши!

– Теперь мне понятно, почему и Олаф, и этот старый дурак Эраннан не захотели искать правды и возмездия. Она свела с ума всех. Ничего, на женщин её чары не действуют.

– Бригита, остановись! – Риголл поднял руки, чтобы преградить дорогу разъярённой валькирии. Пламя лишь слегка поднялось к потолку и тут же опало в

очаг.

– Что? Обессилил? Гайрех, где тот чёртов змеиный меч, который эта ведьма швырнула на ложе моего сына?!

Движения её были стремительны и точны, и лезвие не в силах было сопротивляться. По тому, как оно вошло в очень верное место под ребром и вышло между лопаток, Риголл понял, что оружие милосердно, и мучения будут недолги.

– Я вернусь, любимый. Я обязательно найду тебя. Только не забывай… танцевать… с дождём… иногда.

Я видела. Он держал её на руках. Я так тоже однажды держала…. Я слышала его вой, переходящий в вой ветра и пламени, которое таки добралось до моих пальцев.

– А ну, чего тут у огня шалите? Взрослая женщина, а туда же, как малолетка – ветки жечь.

– Бригита?

– Какая я тебе Бригита? Ишь, имя выдумала. Нечего тут мешать. – И пожилая высокая и мощная дворничиха стала затаптывать огонь ещё не до конца наевшийся и сердитый.

Я повернулась к ней спиной и зашагала прочь из этого сада.

– Эй! И вещички свои заберите. Мне чужого добра не надо. А то теряют, а потом говорят, что у них украли.

Дворничиха догнала меня и сунула в руки свёрток с кинжалом, который я обронила возле костра и не заметила как.

– Спасибо.

– Конечно. Нам чужого не надо, говорю.

Обратный путь к дому казался бесконечно долгим. Так бывает в некоторых противных плохо отрегулированных снах. Когда, кажется, что продираешься сквозь уплотнившийся до киселя воздух, в котором ноги становятся тяжёлыми и чужими, как мысли. После всего увиденного можно было бы научиться передвигаться побыстрее.

Более всего меня беспокоило, что я могу не застать своих соавторов. Я даже подумала в какой-то момент, что их вообще не было, что они мне примерещились так же, как Дану и Риголл, только в пламени собственного хмельного угара. Ничего себе похмелье. Ну, просто эксклюзивный вариант белой горячки, демо-версия.

Даже Лиговский притих, даже Московский вокзал, как будто замер, и Невского не было слышно, и не шевелилась в дрожащем воздухе асфальтовая спина дремлющего дракона Гончарной.

Дома был один Олаф.

– Мария, где ты пропадала так долго?

– Я же предупредила, что меня не будет до вечера.

– Хорошо бы ты предупредила до какого.

– Не поняла?

– Ты уехала вчера утром. Ты в курсе?

– Если честно, не очень. Подожди….

У меня не укладывалась эта информация никак. Единственное разумное объяснение могло быть, что я заснула где-то на вокзале в той самой Будогощи после бессонных ночей с мужиками. Просмотрела цыганские грёзы о Распутине.

Правда, свёрток с кинжалом несколько портил впечатление. Стало быть, я задремала стоя у костра. Это тоже не очень получалось. Ладно, хорошо. Кельтские игры со временем. Или цыганские. Какая разница. Лучше принять сумасшедшую идею, как данность, чем пытаться понять нечто подобное. Есть же телепередача «Необъяснимо, но факт» – это сюжет для неё, и только-то.

– Где Сеймон?

– Они с Дэймоном.

– С Димоном.

– Как?

– «Ди». Димон. У вас тоже есть звук «ди». Что?… То есть где они.