Текст книги "Исчезнувшая"

Автор книги: Сьюзан Хаббард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Вы когда-нибудь анализировали человеческие разговоры? В большинстве из них цель – в плане выполнения задачи или поиска информации – отсутствует. В основном это попытка установить личные отношения на основе взаимного согласия. Я знакома с этой формой диалога по беседам с моей подругой Кэтлин, которая, в определенный период, звонила мне почти каждый вечер.

– Комары, – сказала я теперь, – гады. – Вампиров комары не трогают. Видимо, наша кровь им не по вкусу.

– Ненавижу комаров. – В речи Мисти присутствовала еле уловимая южная тягучесть, более мягкая, чем флоридский акцент Осени. – И птиц тоже.

– Птиц-то за что?

– Я их боюсь. У них такие злобные маленькие лица. – Мисти издала странный звук, наподобие утробного чириканья, какое издают нервничающие кошки. – У них такой вид, будто они хотят выклевать тебе глаза.

Я не нашлась с ответом.

– А ты чего боишься?

– Остаться не у дел, – брякнула я, не подумав.

– Ой, об этом не беспокойся. – Она явно развеселилась. – Я прослежу, чтобы ты участвовала во всех наших вечеринках. А когда снова начнется школа, я тебя со всеми познакомлю.

– Вряд ли я стану ходить в школу. – Этот вопрос еще даже не поднимался.

Но, по-моему, она меня не слышала.

– Как думаешь, Джессу больше нравятся юбки или обтягивающие джинсы? – щебетала она.

Наша беседа длилась еще час. У меня заболело ухо. Я сказала, что мне надо идти, и Мисти еще десять минут говорила: «Ладно. Пока. Погоди», – и разговор сворачивал на новую тропинку, которые вились, делали петли и снова возвращались. Наша болтовня представлялась мне гигантской паутиной, всей в узелках и зацепках, и такой запутанной, что у меня голова разболелась.

Когда мы наконец распрощались, я встала и некоторое время ходила вокруг дома, дабы прочистить мозги. Затем вытащила на террасу свой новый телескоп.

Двадцатисантиметровая зеркалка весила двадцать пять килограммов. Перед отъездом в Ирландию папа научил меня ею пользоваться.

– Задача телескопа – вбирать свет, – говорил он. – В Хомосассе хорошо смотреть на небо, поскольку здесь оно относительно свободно от светового загрязнения.

Первый раз заглянув в окуляр, я испытала разочарование, ибо увидела только размытые пятна темноты и света.

– Терпение, Ари, – сказал папа. – Надо научиться смотреть. Помнишь, как ты в первый раз попыталась отыскать на небе созвездия? Там не оказалось ни медведей, ни львов.

Я помнила. Поначалу я едва узнавала Большой Ковш. Затем, однажды ночью, я вдруг сумела увидеть эти фигуры, поименованные звездочетами тысячи лет назад – за небольшими исключениями. Лебедь по сей день не слишком напоминает мне гордую птицу, а Персей и на человека-то не похож, не то что на героя.

– Со временем твой глаз начнет различать детали, невидимые для тебя сейчас, – говорил папа.

Влажность была такая высокая, что, пока я устанавливала телескоп, мне казалось, будто я делаю это вплавь. Это напомнило состояние воздуха перед ураганом – плотный, горячий и порывистый. Я прикидывала, не надвигается ли очередной тропический циклон.

В итоге сегодня оказался не самый подходящий день для астрономических наблюдений. По небу непрестанно неслись облака. Но время от времени перед глазами у меня мелькали лунные горы и кратеры и странные тени, отбрасываемые горами на равнины. Я изменила положение телескопа и разглядывала созвездия, когда заметила тусклый красный свет огромной звезды, мерцавшей за правым плечом Ориона. Не успела я ее рассмотреть, как набежало облако.

Но я запомнила ее расположение и позже определила, что это Бетельгейзе: красный супергигант в шестьсот пятьдесят раз крупнее Солнца. На найденном в Сети сайте говорилось, что жизнь Бетельгейзе «близится к концу».

Вообразите предсказанный для Бетельгейзе взрыв сверхновой. Умирающая звезда сбросит внешние слои и превратится в облако светящегося газа и плазмы. Ученые расходятся во мнениях относительно последствий этого взрыва для Земли. Некоторые полагают, что на нас обрушится ливень частиц и гамма-лучей. И насчет времени тоже нет единства – некоторые считают, что это произойдет в следующем тысячелетии или около того. Но в одном они единодушны: Бетельгейзе умрет. Интересно, где я буду, когда это случится?

Внезапно краем глаза я уловила еле заметное движение слева, среди деревьев у края террасы. В то же мгновение кожу начало покалывать. Я оторвалась от окуляра и упала навзничь, на стоявшую рядом скамью, ночь вокруг завертелась колесом. Изнутри поднялась тошнота, и я почувствовала приближение чего-то из темноты. Я стиснула голову руками, пытаясь унять головокружение. Но прекратить его не получалось, так же как и заставить уйти то, что таилось там, снаружи. Потом я потеряла сознание.

Когда я снова открыла глаза, вокруг струился холодный воздух. Я села. Ни головокружения, ни ощущения, будто за мной следят. Телескоп на месте. Звезды не изменили положения.

Случалось ли вам быть ночью за пределами дома и чувствовать, что вы не одни? Готова спорить, что ощущение вас не обманывало. Ночь полна всяких тварей, видимых и невидимых, как небо полно звезд.

ГЛАВА 5

Когда в ту ночь мае с Дашай вернулись, Дашай прошла мимо меня через гостиную, не проронив ни слова. Губы у нее были плотно сжаты, но все равно дрожали.

Я лежала на диване, завернувшись в одеяло. Мае качнула головой, чтобы я не вздумала открыть рот. Когда за Дашай закрылась дверь спальни, мае сказала:

– М-да, это было ошибкой.

Сначала агентша им несказанно обрадовалась.

– Она сказала, что поставила знак только сегодня утром и так и знала, что дом быстро уйдет. Предложила нам сладкого чаю.

Не обращая на риелторшу внимания, Дашай направилась прямо в спальню, открыла дверь чулана и сказала:

– Его одежда еще здесь.

Не самая, на мамин взгляд, разумная тактика. К тому же начисто идущая вразрез со стратегией, продуманной ими по пути к жилищу Беннета.

– Агентша сказала, что с Беннетом не знакома, – продолжала мае. – Она выставила дом на продажу, получив от хозяина письмо по факсу. Назавтра должны прийти профессиональные грузчики и упаковать все его вещи.

– Так где он в итоге?

– В Атланте. – Мае опустилась на диван и скинула босоножки. – Так прямо она нам этого не сказала. Позже проговорилась, когда я спросила ее о преимуществах жизни на Юге.

– Атланта не так далеко. – Я видела город на карте. Чему меня мама научила, так это читать карты. Пока я не отправилась ее искать, мне и в голову не приходило, что они мне когда-нибудь понадобятся.

Мае положила голову на подушки.

– Мы спросили ее, почему владелец продает дом, и она сказала, что решение он принял совершенно неожиданно. Ей кажется, что он собирается жениться в Атланте.

«Бедная Дашай», – подумала я.

Мама склонила голову набок и открыла глаза.

– Сначала Дашай замерла. Так и стояла как статуя, даже не моргала. А потом взяла Беннетов глобус – помнишь, хрустальный? Взяла его и запустила в дверь.

Я помнила глобус, стоявший на цоколе в гостиной у Беннета. Подарок Дашай. Вещица была антикварная – прозрачная сфера с искусно высеченными на ней континентами и выгравированными на основании знаками зодиака. Для меня это был символ хрупкости.

– Зачем ей было его разбивать?

Мама поморщилась. Перед глазами у нее снова возникла изящная дуга траектории глобуса. Она машинально подалась вперед и протянула руки, думая, что сумеет вовремя поймать его. Глобус пролетел в миллиметре от кончиков ее пальцев.

Я смотрела, как мама вытягивает руки и критически разглядывает их. Она не привыкла, чтобы они ее подводили.

– У тебя не бывает такого, когда обнаруживаешь, что делаешь нечто, чего делать вовсе не собиралась? – спросила она. – Моментов, когда чувства переполняют тебя и берут верх?

Да, у меня бывали такие моменты. И она это знала.

Мама сгибала и разгибала пальцы.

– Иногда надо что-нибудь разбить. – Она заметила одеяло. – Тебе нездоровится?

Я рассказала ей, как у меня закружилась голова, все завертелось и я потеряла сознание.

– Кругом была темнота, – закончила я, не в силах подобрать более точные слова.

– Похоже на вертиго, – заключила мае. – Вампиры к нему склонны.

– И я чувствовала, что кто-то за мной следит.

На скулах у нее проступили желваки, глаза потемнели.

– Если ты плохо себя чувствуешь, давай отложим поездку.

– Нет, – сказала я. – Уже все в порядке. И я действительно хочу уехать ненадолго.

Наутро Дашай настояла на том, чтобы отвезти нас в аэропорт Орландо.

Мае все еще была готова отменить поездку, но Дашай и слышать не желала.

– Ты отправишься туда и привезешь нам мебель, – говорила она. – Этому месту нужна обстановка. Стулья, книжные шкафы и все эти мелочи – коврики, лампы, картины. Мы должны снова сделать эту коробку похожей на дом.

Мае все поглядывала на Дашай, пытаясь разгадать, что та затеяла. Дашай маме улыбалась – широкой искусственной улыбкой, пародией на настоящую. Глаза ее были мрачны.

– Прекрати так жутко улыбаться, – сказала мае. – Ты победила. Мы едем. Только перестань улыбаться.

Дашай перестала. Мы поехали. Мы катили по зеленым холмам округа Ситрэс в сторону плоского Орландо. Я слишком нервничала, чтобы разговаривать. Я никогда прежде не летала.

Аэропорт Орландо представлял собой дурдом. Сотни детей в микки-маусовых шапочках и футболках, практически все недовольные, создавали гвалт, какого мне не приходилось слышать ни до ни после.

Мама в белом костюме выглядела скромно и элегантно. Большинство туристов были в футболках и шортах. Она казалась существом другого вида, как оно и было на самом деле.

Она откинулась на спинку стула, безмятежно взирая на царящий вокруг хаос.

– У каждого из нас своя история. – Мае вытянула ноги, собираясь скинуть туфли, затем вспомнила, где находится, и не стала. – Одни сочиняют их на ходу. Другие покупают истории, рассказываемые по телевизору или в кино. – Она взглянула на старика в мышиных ушах. – Истории помогают жить. Им не обязательно иметь смысл.

Она пошла проверить табло прибытия и вернулась с сообщением, что рейс задерживается.

– Чем займемся? – спросила она. – Как насчет потанцевать?

Из динамиков на потолке лилась классическая музыка – попытка заглушить визжащих детей, полагаю. В тот момент играл вальс.

– Я не умею танцевать. – Я ненавидела расписываться перед ней в невежестве, однако делала это, похоже, минимум раз в день.

– Тогда я тебя научу.

Так что первый урок танцев я получила в аэропорту Орландо, двигаясь на три счета по промышленному ковролину под музыку Штрауса, сопровождаемую воплями недовольных детей.

В самолете мама обдумывала предстоящие дела: взять напрокат фургон, зарегистрироваться в гостинице, найти где поужинать. По-моему, она часто жила в ближайшем будущем. Как и папа, она обожала строить планы и наблюдать, как они воплощаются в жизнь. Если планы рушились, она начинала строить новые.

Я предпочитала жить в настоящем. Все в самолете – неудобные сиденья, экранчики, на которых крутили ролики по технике безопасности, странные костюмы персонала – завораживало. А пока самолет летел вдоль северо-восточного побережья, я смотрела вниз на сбегавшие в океан реки и ручьи и видела, как они переливаются – сначала серебро, потом золото, затем индиго, – когда самолет пролетал над ними. Игра света? Солнце стояло почти в зените. Что бы ни вызывало этот феномен, благодаря ему земля представала живым телом, где реки заменяли вены.

– Тебе лучше. – Мае взглянула мне через плечо на прекрасную землю. – Головокружение прошло.

– Да. – Вчерашние дурные предчувствия остались уже далеко позади.

Я не позволяла себе забегать вперед, думать о возвращении в город, где я родилась. В настоящий момент я чувствовала себя живой.

С воздуха сельские районы штата Нью-Йорк пестрели сотнями оттенков зелени, словно мозаика их папоротника, мха и сосен. Если бы я могла давать названия цветам, я бы создала оттенок под названием «горная зелень» – смесь сосновых игл и серого аспарагуса, – в тот день этот цвет превалировал в пейзаже.

На земле северная часть штата Нью-Йорк – по крайней мере, Саратога-Спрингс – казалась местом, пытающимся вернуться в собственное прошлое, стать тем, чем некогда было.

Мы выбрали отель в центре – я часто проезжала мимо него на велосипеде, воображая убранство его комнат. Обои, ковровое покрытие и мебель «знавали лучшие дни», сказала мае, и я прикинула, не следует ли понимать эту фразу буквально, хранят ли неодушевленные предметы воспоминания о прошедших событиях. Чувствует ли себя это кресло менее счастливым теперь, нежели в конце девятнадцатого века, когда его сделали? «Да, – подумала я. – Наверняка».

То же ощущение посетило меня на следующее утро, когда мы ехали мимо нашего старого дома. Величавое викторианское здание с куполом было, когда я последний раз его видела, выкрашено в серый цвет, а вдоль левого крыла тянулись плети глицинии.

Лозы обрезали, а дом выкрасили в зеленый цвет с фиолетовой отделкой. С тех пор я слышала определение для таких домов: «ночная бабочка». Это словосочетание очень точно описывало дом. Его окна, некогда напоминавшие прикрытые веками глаза, лишились занавесок и штор. Теперь они стояли нараспашку, зияя пустотой. По обе стороны мощенной кирпичом подъездной дорожки красовались каменные херувимы. Большой деревянный знак на газоне гласил: «Гавань Бетти Б&Б».

Мы с мамой одновременно охнули.

Дом испускал сигналы бедствия – видимые искры, едва различимо желтевшие в утреннем воздухе. То, что с ним сделали, нравилось ему не больше, чем нам.

Я старательно послала дому мысль: «Однажды мы тебя вызволим».

В одном Саратога-Спрингс походил на Флориду: склады. Хранилища брошенных жизней. Наше отделение пахло пылью и воспоминаниями. Оно было уставлено аккуратными рядами взгроможденных друг на друга коробок и закрытой пластиковыми чехлами мебели.

– Здесь больше, чем я себе представляла, – заметила мае.

В коробках, помеченных просто «А», я обнаружила одежду, книги, старые блокноты, в которых мой почерк выглядел невыносимо живым, и диски, подаренные мне Кэтлин. Я не хотела читать блокноты или слушать диски, но и расстаться с ними пока была не готова. Я запечатала две коробки и отнесла их в арендованный фургон. Когда я вернулась, мае сидела по-турецки с кучкой зеленой ткани на коленях и плакала.

– Извини. – Она подняла ткань, и она расправилась в шифоновое платье для коктейля. – Я купила его, чтобы надеть, когда встречусь с твоим папой в Лондоне.

– Он как-то упомянул об этом платье, – сказала я. – Он сказал, что оно напоминало ему салат.

Она улыбнулась сквозь слезы. За исключением трех коробок с книгами, фотографиями и произведениями искусства да нескольких предметов мебели, большую часть своего имущества она оставляла.

Я нашла коробку с игрушками, которые переросла много лет назад (плюшевые звери, пазлы и книжки), и передвинула ее в стопку на отдачу. Но когда мы закончили грузить то, что собирались взять с собой, я передумала.

– Эти тоже поедут.

Мае знала, о чем я думаю: что однажды у меня тоже может родиться ребенок, который будет играть в эти игрушки. Она считала, что это плохая идея. Но не стала спорить.

Во второй половине следующего дня мы приехали в приемный пункт комиссионного магазина. Когда мы уже выгрузили все свои дары, я вспомнила еще об одной нужной мне вещи. Я вскрыла четыре коробки с пометкой «кухня», прежде чем нашла ее – мамину старую кулинарную книгу. Она писала комментарии к рецептам задолго до того, как мы с ней познакомились.

Мае устала и проголодалась и мечтала вернуться в гостиницу, но когда она увидела, что я искала, лицо у нее просветлело.

– Ты просто не знаешь, как много она значит для меня, – сказала она. – Это подарок моей матери.

Для меня обретение кулинарной книги оправдывало всю поездку.

У меня зазвонил мобильник. В качестве рингтона стоял отрывок из «Лебединого озера» – по случайности, единственной музыки, присутствовавшей в «Кино», – но выбрала я его не поэтому. Мелодия казалась мне печальной и романтичной.

Звонила Дашай и, даже не поздоровавшись, потребовала маму.

Мама взяла телефон подушечками пальцев, словно дохлую рыбу.

– Да? – сказала она. Потом некоторое время слушала. – Да.– В мамином голосе появилось напряжение. – Хорошо, я ей передам. Выезжаем завтра с утра пораньше. – Она попрощалась и вернула мне телефон. – Плохие новости.

– Это я уловила.

– Возможно, тебе позвонят из офиса шерифа графства. Это твоя подруга… Та девочка, Мисти. Похоже, она пропала.

– Пропала? – Я подумала о Мисти, такой маленькой, похожей на куколку. Как она могла исчезнуть? Заблудилась? Пострадала? – Она звонила мне вечером накануне нашего отъезда. Сказала, что они с Джессом собираются посмотреть на звезды. А повесив трубку, я вытащила наружу телескоп и сама смотрела на звезды. Это когда у меня голова закружилась, помнишь?

– Джесс – это которого ты гипнотизировала? – Мае смотрела серьезно, почти холодно.

– Да.

Она подумала, не могла ли я велеть ему навредить девочке, и я заверила ее, что нет. Все это мы обсудили без слов. «Он олух, но добродушный олух, – подумала я. – Он не стал бы ее обижать».

– Вероятно, она сбежала из дома, – сказала мама, – как девочки иногда делают. Скорее всего, вернется через день-другой.

Мае сказала, что надо постараться запастись «пикардо» на дорогу домой, поскольку на нашем пути вряд ли попадутся места, где он продается. Состав «пикардо» (изготовители тщательно оберегали тайну его ингредиентов) помогал нам обходиться без крови.

Мы прошли пешком несколько кварталов до винного магазина. Продавец обтер поданную ему мае бутылку.

– На этот напиток спрос невелик, – сказал он. – Вот что я вам скажу… Я сделаю вам скидку, если вы возьмете две.

– Спасибо. – Мае положила деньги на прилавок.

Он обтер от пыли вторую бутылку.

– Повезло вам сегодня, – сказал он.

– Мы невезучие, – сказала я.

Слова и тревога постепенно поднимались во мне. Я могла бы брякнуть еще что-нибудь, но мае сказала:

– Может, подождешь на улице?

Поэтому я стояла у дверей магазина, пока она переговаривалась с владельцем. В припаркованной машине сидели трое подростков, споря, кто из них пойдет внутрь и попробует купить бутылку водки. Я отметила их краем глаза, просто как незначащую деталь пейзажа. Один из них вылез из машины, хлопнув дверью.

Я вспоминала голос Мисти по телефону в тот вечер, легкую протяжность, отличавшую слова длиной более одного слога и пропадавшую, когда она оживлялась. Почему она не сказала мне, если собиралась сбежать?

– Ари?

Один из сидевших в машине мальчиков дважды произнес мое имя.

Я узнала этот голос.

– Майкл?

Он вылез из машины. Он был тоньше, чем я помнила, но в остальном такой же: длинные волосы, темные глаза, темная одежда. Я смотрела на его губы и думала о нашем первом поцелуе. Это случалось прошлым летом, на фейерверке. Я видела отражение фонтана красных хризантем в его глазах, когда он целовал меня.

– Не верится, что это ты, – сказал он.

– Это я.

– Как давно ты в городе?

У него за спиной кто-то открыл дверцу машины и вышел – высокое создание с короткой стрижкой. Я затруднилась определить, мальчик это или девочка.

– Два дня. Мы завтра уезжаем.

– Что ж ты мне не сказала?

С минуту мы молчали. Потом я сказала:

– Ты не изменился.

– Изменился, – возразил он, – Я теперь вампир. – На фигуру у него за спиной упал свет витрины. Это была девушка, и она ревновала.

Из магазина с большим бумажным пакетом вышла мае.

– Это моя мама, – сказала я и сообщила мае: – Это мой друг Майкл.

Все это время я думала, является ли он одним из нас.

Вам наверное интересно, как вампиры узнают друг друга.

Имеется несколько показателей. Отбрасывает ли он тень? Подвержен ли солнечным ожогам? (Ультрафиолетовые лучи обжигают нашу кожу в тысячу раз быстрее, чем кожу смертных.)

Разумеется, ни один из этих пунктов не проверишь ночью. Прочие более субъективны. Я упоминала выше, что у вампиров прохладная кожа, они не потеют и не пахнут. Смертные, особенно те, кто ест мясо, обладают отчетливым сладковато-соленым запахом, которые не заглушить никаким дезодорантом. Поскольку мы тщательно следим за своим питанием, большинство из наших отличаются стройностью. Ходят байки про колонистов, которые обжираются красным мясом, но, по-моему, это пустые россказни.

Многие вампиры, в том числе и мой отец, страдают от периодического синдрома сенсорной перегрузки (ССП). Искусственный и солнечный свет, а также сложные узоры, чрезмерно раздражающие зрительный нерв, могут вызвать головокружение, панику и тошноту.

Поскольку большинству вампиров известно о ССП, они из уважения к остальным стараются избегать одежды с узорами, особенно в пейсли, гусиную лапку и горошек. И большинство из нас отличается повышенной чувствительностью к звукам, запахам и фактуре. Вот почему мы избегаем оп-арта[4]4
  Оп-арт (optical art – оптическое искусство) – художественное течение второй половины XX века, использующее различные зрительные иллюзии, основанные на особенностях восприятия плоских и пространственных фигур.


[Закрыть], не включаем музыку громко, ходим на рок-концерты с затычками в ушах, не пользуемся духами, а наждачная бумага и ковры с грубым ворсом нас нервируют.

Мама рассказывала мне, что приступы головокружения возникают у вампиров не только от высоты или потери равновесия, но и в замкнутых пространствах, где присутствуют спиральные или лабиринтоподобные конструкции.

Не имея возможности проверить восприимчивость к этим факторам, мы полагаемся на интуицию и наблюдение. Насколько тщательно построены фразы? Присущ ли объекту негромкий, музыкальный голос? Поскольку эти особенности ассоциируются у нас с собратьями-вампирами, мы совершаем ту же ошибку, что и смертные: судим друг о друге по стереотипам, набору устойчивых параметров.

Мае пригласила Майкла выпить с нами в отеле, и, когда он согласился, у меня отлегло от сердца. Таким образом, мне представлялся шанс выяснить, что он собой представляет.

Бармен терял от мамы голову.

Мы с Майклом сидели в плетеных креслах с высокими спинками на застекленной веранде бара – прелестном месте с высокими фикусами и мерцающими на каждом столике свечами. Мае задержалась у стойки, пытаясь сделать заказ, но бармену хотелось флиртовать с ней. И она его не останавливала.

Половина моего внимания была прикована к ней, половина к Майклу. Насколько я могла судить, вампиром он не был. Голос у него был достаточно низкий, и он думал, прежде чем высказаться. Но фактура его мыслей отличалась от той, что была присуща мыслям мамы, папы и Дашай – вампиров, которых я знала лучше всего. У него мысли были редкие, растрепанные и мягкие, а у них более плотные, даже в момент возбуждения или растерянности.

– Я все собирался тебе позвонить. – Майкл тоже наблюдал за моей мамой и думал, какая она красивая.

«Почему она не носит обручального кольца? – вдруг подумала я. – В конце концов, она до сих пор замужем».

Майкл посмотрел на меня. В его карих глазах появилось незнакомое, покорное выражение.

– Ты принимаешь наркотики? – спросила я, радуясь, что никто не сидит с нами рядом.

– Ну да. – Он улыбнулся. – Я ж говорил тебе, я теперь вампир.

Я заметила, что он слегка вспотел. «Нет, ты не вампир», – подумала я.

– Ты не пробовала «В»? – Голос у него слегка дрожал.

– «В» – это?..

– Валланиум. Наркотик, который делает тебя вампиром. – Майкл обеими руками откинул за спину длинные волосы. – Ари, это потрясающе. Принимаешь по две в день и живешь вечно.

– Оно в таблетках?

Он сунул руку в карман рубашки и извлек черную коробочку, как из-под фотопленки. Затем отщелкнул крышку и вытряхнул на ладонь две темно-красные таблетки.

– Хочешь попробовать? Приход классный, как от травы, но если с водкой – такие глюки ловишь… – Он покачал головой. – Трудно объяснить.

– Они дорогие? – Я смотрела на капсулы. На каждой красовалась крохотная буковка «В».

– Ага. Но я теперь работаю. В школу больше не хожу, работаю на складе в «Олмарте»[5]5
  «Олмарт» – сеть торговых центров в США.


[Закрыть].

Бармен наконец принялся разливать напитки.

– Может, и попробую, попозже, – ответила я. – Если хочешь, я куплю их у тебя.

Он замотал головой.

– Нет, они классные. Ты обязательно должна их попробовать. – Он протянул мне две таблетки, которые я сунула в карман джинсов. – Уверен, ты сможешь найти дилера во Флориде, – продолжал он. – Все мои знакомые сидят на «В».

– Убери их, пока мама не вернулась. – Она уже расплачивалась.

Он сунул коробочку обратно в карман рубашки.

Мама поставила поднос с напитками на столик: два стакана «пикардо» и один с колой. Майкл был разочарован.

– Что ты пьешь?

– Это называется «пикардо». Хочешь попробовать?

Мае бросила на меня вопросительный взгляд. «Потом расскажу», – мысленно ответила ей я.

Красный стакан сиял в свете свечей. Майкл поднес его к губам, пригубил и закашлялся.

«Извини, друг, – подумала я, – но ты напрочь не один из нас».

Мама все говорила правильно. Вопрос о Кэтлин она подняла настолько тактично, что Майкл не расстроился. А может, это «В» помогал ему держать эмоции под контролем.

– Маме пришлось тяжелее всех, – рассказывал он. – Она сидит на антидепрессантах и от этого как пришибленная. По крайней мере, теперь она хоть из дому выходит. А то месяцами лежала в постели.

– А кто это сделал, так и не выяснили? – Мамин голос звучал умиротворяюще.

– Нет, хотя некоторое время думали, что к этому могли быть причастны Ари с отцом. – Он взглянул на меня. – Ты знала об этом.

– Агент ФБР даже до Флориды добрался, – сказала я.

– Люди по-прежнему считают странным, что ты покинула город после убийства. – В голове у него роились смутные подозрения.

– Я бы никогда ничего подобного не сделала, – сказала я. – И он тоже.

– Я знаю. Да, мне было грустно узнать, что он умер.

Мае резко сменила тему. Она спросила Майкла о его планах по части колледжа, а он пространно и в самых расплывчатых выражениях объяснил, почему таковых у него не имеется.

Когда Майкл ушел, рассыпавшись в обещаниях оставаться на связи, которые, как мы все понимали, так и останутся невыполненными, мы с мамой сидели за столиком и говорили о вещах, которых раньше касаться было нельзя.

– Разве он не заслужил знать правду? – спросила я.

– А где правда? – Мае допила свою порцию и шевельнула пальцами над пустым бокалом.

Бармен не сводил с нее глаз и наполнил бокал в мгновение ока. Он хотел задержаться, но она осадила его одним взглядом, и он ретировался. Я сообразила, что она затеяла флирт, чтобы дать нам с Майклом возможность поболтать наедине.

– Нам известно только то, что рассказал Малкольм в Сарасоте, – сказала она. – Он мог солгать – это он умеет, как никто.

Но я слышала его признание и помнила подробности – он говорил о том, как убил ее. Он сделал это потому, что она была помехой, – так он сказал.

– Даже если Малкольм убил ее, что толку рассказывать об этом Майклу? – Глаза у мае потемнели. – Мы не знаем, где Малкольм. У нас нет доказательств. Поверь мне, Ариэлла, лучше ничего не говорить.

Я верила ей. Но чувствовала тяжесть знания, словно какую-то болезнь внутри.