Текст книги "Исчезнувшая"

Автор книги: Сьюзан Хаббард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

ГЛАВА 12

Люди видят предметы не так, как звери. Люди гораздо лучше различают неподвижные объекты. У животных нервная система развивалась на вычленение движения, поскольку движение может означать приближение хищника или жертвы. Но лягушка вообще не видит стационарный объект из-за особенностей нервной системы: у нее зрительные нейроны не реагируют на неподвижные предметы в целях экономии энергии.

Теоретически, люди лучше видят неподвижные предметы, потому что их глаза всегда пребывают в движении, нейтрализуя нервную адаптацию. Но порой они не видят находящиеся в поле зрения предметы, потому что их внимание направлено на что-то другое. Опытные фокусники знают, как вызвать это состояние и как управлять порожденной невниманием слепотой. Вот почему фокусы работают.

Исследованием вампирского зрения никто особенно не занимался, но, судя по тому немногому, что я прочла в Интернете и моим собственным наблюдениям, оно, как правило, острее, чем у смертных. Сетчатка у вампиров имеет больше палочек и колбочек, чем у смертных, что делает ее более чувствительной к свету и цвету. Однако даже при этом усиленном зрении глаз вампира может быть подвержен слепоте невнимания. Как люди, как лягушки, как стрекозы, мы порой не видим того, что находится у нас прямо под носом.

Остаток проведенного на болоте времени мы с Джейси избегали друг друга. Каждая напоминала другой о неприятном опыте страха, который начался как развлечение и перерос в нечто зловещее.

На веслах в то утро сидела Бернадетта, которая сказала, что спала сном младенца. Я валялась в полусне на корме, игнорируя аллигаторов, валявшихся в полусне по берегам. Профессор Хоффман, бодрый до омерзения, читал нам импровизированную лекцию, долетавшую до меня обрывками фраз. Он говорил о зрении аллигаторов – мол, у них в глазах под сетчаткой расположены слои отражающей ткани, которая работает, как зеркало.

– Мы называем эту ткань tapetum lucidum – говорил он. – Кто-нибудь знает, что это значит?

Это означало «яркий ковер», но мне было слишком сонно, чтоб выступать. Хоффман сказал, что ткань работает, как зеркало, собирая имеющийся свет, помогая крокам охотиться в темноте. Она также отвечает за то, как выглядят крокодильи глаза, если посветить на них фонариком, – они красные, как горячие угли.

– Жуть, – фыркнула Бернадетта.

Мне весь поход было жутковато. И ночь на деревянном помосте, окруженном кто знает кем, меня вовсе не прельщала. Вампиры нуждаются во сне даже больше смертных, для поддержания иммунной системы.

Хоффман говорил о каком-то сецессионе – процессе естественного изменения окружающей среды. Если в болоте нарастает торф, болото превращается в заросли кустарника, а потом и в лиственный лес.

– Болото остается болотом благодаря естественным пожарам, – говорил он. – Торф сгорает, остаются открытые озера. Не будь пожаров, это место уже превратилось бы в лес.

Только что я пребывала в полусне, краем уха слушая лекцию, слегка недовольная перспективой, по моему мнению, поджидавшей меня впереди. В следующий миг мы все полностью проснулись от визга Джейси.

Она увидела это первой: близко к берегу, среди «золотых дубинок», плавало что-то темное.

– Что? Что? – переспросила Джейси и снова завизжала. Потом завизжал еще кто-то.

Я села, но другие каноэ загораживали мне вид. По мере дрейфования лежавшее в воде открылось мне во всей красе – разметавшаяся по поверхности темная одежда и темноволосая голова. Тело выглядело ужасно неуместным. Оно выглядело неправильно.

Профессора вытащили мобильники. Сигнала ни у кого не было. Тогда они достали карты, пытаясь определить наше местоположение и отыскать наилучший путь к месту, где телефоны заработают.

– Джейси, как ты? – спросил профессор Райли.

Она согнулась пополам, тяжело дыша. Позже она сказала мне, что старалась удержать рвоту.

Хоффман велел второй девочке в каноэ Джейси взяться за весло.

– Остальные – гребем все.

Мы развернули каноэ, и Хоффман повел нас обратно к тому месту, где их спустили на воду. Мы развили вдвое большую скорость, чем в начале похода.

Время от времени я поглядывала на Джейси, дабы убедиться, что с ней все в порядке, но видела только ее спину. Она по-прежнему сидела, согнувшись, склонив голову так, чтобы не видеть ничего за бортами каноэ.

Бернадетта тоже все поглядывала на Джейси, и я слышала, как она что-то неразборчиво произнесла.

– Что ты сказала? – спросила я.

– Джейси выглядит, как шестерка Мечей, – ответила она, сидя вполоборота.

Я вспомнила изображение на карте Таро: женщина в плаще, наклонившаяся вперед в плоскодонке, за ее спиной перевозчик с длинным шестом, толкающий их к берегу, а перед ней шесть мечей, удерживающих ее на месте. Бернадетта говорила, что эта карта означает бегство.

Когда мы достигли пристани, все были вымотаны. Профессор Хоффман позвонил в 911, а профессор Райли вызвал автобус, чтобы забрать нас. Мы были надолго сыты дикой природой.

Остальные студенты держались непривычно тихо. Никто не хотел говорить о том, что мы видели, до тех пор пока не станет известно, что же мы видели на самом деле, но при этом не могли думать ни о чем другом. Когда автобус прибыл и мы направились обратно в кампус, Райли настоял на том, чтобы остановиться на бензоколонке, но никто не ел много.

Кампус и наша общага выглядели и пахли ободряюще знакомо. Мы с Бернадеттой втащили наши пакеты со спальниками и прочим снаряжением в комнату, и я бросила свой, чтобы включить свет. Но не смогла отыскать лампу.

– Включи верхний, – попросила я Бернадетту.

Когда она включила голую лампочку, детали обстановки бросились нам в глаза – наши разобранные койки, спальный мешок Осени на полу, а на нем и вокруг остатки моей расписной лампы. Должно быть, ее швырнули с силой, потому что тончайшие осколки стекла и фарфора мерцали на полу широким полукругом. Осень отсутствовала.

Я была слишком потрясена и вымотана, чтобы сказать, что думала: «Зачем Осени понадобилось разбивать мою лампу?»

– Потом уберем, – сказала я.

Бернадетта подняла взгляд от битого стекла.

– Но где будет спать Осень?

– Мы оставим ей записку. Мы можем завалиться к Джейси, а к услугам Осени кушетка в холле. – Меня не волновало, где ей спать. Я хотела обратно свою лампу.

Бернадетта взяла свой мешок, и я пошла за ней по коридору к комнате Джейси.

Бернадетта постучала. Когда Джейси открыла дверь – лицо белое, глаза красные, – Бернадетта сказала: «А мы к тебе».

Пришло время идти на ужин, и мы заглянули в нашу комнату. Осень по-прежнему не появлялась.

– Как ты думаешь, где твоя подруга? – спросила Бернадетта.

Я подумала о способности Осени влипать в неприятности в прошлом.

– Она девушка независимая, – сказала я, надеясь, что она больше ничего не разбила.

Наутро у меня спозаранку зазвонил мобильник. Голос Дашай звучал странно, без эмоций и акцента. Она сказала:

– Я звоню сообщить тебе, что к тебе скоро приедут.

То, как она говорила, навело меня на мысль, что наш разговор могут слушать посторонние, поэтому я тоже взяла нейтральный тон.

– Кто едет?

– Твоя мама. И Сесил. Агент Бартон.

– Могу я поговорить с мае?

– Ее тут нет, – ответила Дашай. – Она в Джорджии, навещает родных.

Единственная мамина родственница, ее сестра, проживала в Саванне, и мама никогда ее не навещала.

– Все в порядке? – спросила я.

– Она все объяснит, когда приедет. Она уже в пути.

– А как дела у тебя? – спросила я, чувствуя себя участником пьесы.

– У меня все хорошо, – произнесла она почти нараспев. – Я на той неделе съездила в Атланту поглядеть на старого друга.

«Должно быть, она имеет в виду Беннета», – подумала я.

– Как он?

– У него и его невесты все хорошо.

Неестественное спокойствие Дашай начало меня тревожить. Вскоре после этого мы распрощались.

Я вернулась в нашу комнату и, аккуратно переступая через осколки, забрала полотенца и шампунь. Помывшись и переодевшись, я осознала, насколько я голодна. Бернадетта еще спала, поэтому я отправилась в холл узнать, не хочет ли позавтракать Осень. Но старая кушетка в общей комнате была пуста.

Завтракать я отправилась в одиночестве.

Я вернулась к себе в комнату и как раз подметала осколки лампы, когда вошла мае. Я бросила швабру и обняла ее. Когда мы отстранились друг от друга, выражение ее лица не на шутку встревожило меня – она казалась выжатой, словно не спала несколько дней.

– Что стряслось? – спросила я.

И тут вошел агент Бартон. Он извинился, что беспокоит нас, но в голосе его не чувствовалось сожаления.

По его предложению мы отправились в библиотеку, в уединенный уголок, называвшийся «кабинетом для научной работы». Бартон вынул диктофон и несколько раз кашлянул, чтобы проверить его. Таким мрачным я его еще не видела.

Затем он сообщил мне, что та штука на болоте была мертвым телом, и тело это принадлежало Осени.

После – спустя неделю собеседований с Бартоном и в Полицейском управлении штата Джорджия, после серии проверок на детекторе лжи, пребывания в состоянии шока – я услышала от мамы извинения. Она сказала, что хотела позвонить, предупредить о надвигающейся беде, но они с Дашай решили, что пусть лучше полиция увидит мою первую реакцию на новости.

К концу той недели Бартон однозначно уверился, что я не являюсь причиной смерти Осени (он сказал, что ее задушили, но где это произошло, неизвестно), но его беспокоило то, что он называл «невероятным совпадением»: три девочки, которые были знакомы со мной, пропали, и минимум две из них в итоге погибли. (В меньшей степени его беспокоила отмеченная полиграфом низкая температура моей кожи, но мае убедила его, что это побочный эффект лечения «редкой формы волчанки – того же типа, что убила ее отца».)

Затем поступила новая информация: одна из обитательниц нашего общежития сообщила полиции, что видела незнакомца, выволакивавшего из корпуса очень большой мусорный пакет, в то утро, когда мы отправились на болота.

– Я решила, что он из полевой группы.

Она стояла недостаточно близко, чтобы разглядеть детали его внешности. Среднего роста, сказала она. Лысый. В темных очках и темной одежде.

Я рассказала Бартону, что видела ехавший в сторону кампуса бежевый внедорожник, когда мы отправлялись в Окифиноки.

– Когда ты в прошлый раз упомянула о джипе, мы установили боевое дежурство, – сказал он. – Ничего не всплыло.

– Что ж, лучше установите по новой, – сказала мама. – Кто-то убил ту девочку, и он до сих пор на свободе.

Он думал, что джип мне привиделся, но пометку себе сделал.

– Что, если… – я сформулировала вопрос на ходу, – что, если тот, кто забрал Осень, на самом деле охотился за мной?

К моему удивлению, Бартону это уже приходило в голову. Да, я опять подслушивала его мысли. Он ломал голову над местонахождением тела, насколько вероятно, что убийца знал маршрут наших каноэ, хотел, чтобы мы обнаружили ее.

– Все возможно, – сказал он. – Нам остается только догадываться.

Помимо признаков борьбы – разбитой лампы, наполовину вывернутого спальника, – в комнате не обнаружилось ни малейших следов присутствия кого-либо, кроме Осени и нас с Бернадеттой. Но полиция нашла записку, оставленную Бернадеттой Осени, и допросила Чипа, ее бывшего бойфренда. Алиби Чипа – что он в обсуждаемый вечер пытался угнать машину – не произвело на них особого впечатления. Они также допросили Джесса и отца Осени, в Сассе и в Джорджии, куда они приехали по собственной воле. По просьбе семьи я встретилась с Джессом и мистером Весником однажды днем в кирпичном здании полицейского участка.

Мистер Весник, полный мужчина средних лет, сильно потел и почти не раскрывал рта. У него были глаза и подбородок Осени. Джесс изменился – похудел и постригся налысо. Глаза у него были ясные, и каждое движение казалось осмысленным.

– Мы знаем, что ты тут ни при чем, – сказал он мне. – Мы просто хотим, чтобы ты рассказала нам, что произошло.

Я пересказала им те же подробности, что и полиции, о приезде Осени. Она не казалась особенно расстроенной или подавленной разрывом с Чипом. И я упомянула ее звонок, когда она сказала мне, что Джесс собрался в десантники.

– Она очень гордилась тобой, – сказала я.

На миг он расправил плечи и благодарно кивнул. Им с отцом было невыносимо говорить о смерти Осени. От этого они чувствовали себя бессильными.

Меня вычеркнули из списков подозреваемых, когда судебная лаборатория обнаружила под ногтями у Осени «биоматериал». Анализ ДНК не совпал с моими данными.

Последнее, что мне сказал Бартон:

– Позвони мне, если вспомнишь еще что-нибудь. А тем временем будь осторожна.

Я подумала о ночи в палатке, о твари снаружи, о странных шумах. Если бы я заикнулась об этом, Бартон бы снова решил, что я выдумываю. Но мае, должно быть, услышала мои мысли. По пути к фургону она проверила, ношу ли я кошачий амулет.

За неделю допросов (с тех пор я мысленно называла их только так) я утратила нормальное чувство вкуса, запаха, звука и осязания и смотрела на все, не замечая деталей.

На занятиях по философии преподаватель рассказывал нам о «философских зомби»: гипотетических существах, которые ведут себя как люди, но не чувствуют себя живыми. Они ходят, разговаривают, едят, пьют – но субъективное ощущение переживаний у них отсутствует. В ту неделю я чувствовала себя зомби.

Мама сняла комнату в мотеле неподалеку от штаб-квартиры полиции штата. Она сказала администрации Хиллхауса, что мне нужно время, чтобы оправиться от потрясения, вызванного смертью Осени. Она ежедневно следила, чтобы я ела и пила тоник, спала (она давала мне снотворное) и гуляла. Мы каждый день по полчаса бродили вдвоем по маленькому городку возле кампуса. Никто там нас не знал и не беспокоил. По вечерам она мне читала, но стоило ей умолкнуть, как я уже не могла припомнить только что услышанное. Когда она думала, что я сплю, она звонила кому-то и разговаривала так тихо, что я не могла расслышать слов. Как ни странно, именно ее шепот в темноте убаюкивал меня лучше любой колыбельной или сказки.

Спустя неделю я снова начала думать и чувствовать, правда по чуть-чуть. Материал, который я не могла обработать в момент его поступления, теперь представал в форме вопросов.

– Что с похоронами Осени? – спросила я мае, когда мы гуляли по городу. – Была ли поминальная служба?

– Ее похоронили два дня назад. – Мама держала меня за руку, словно чтобы направлять меня. – А если и будет поминальная служба, тебе нечего и думать на ней присутствовать.

– Почему?

Она вздохнула, и я в который раз поразилась, какой у нее усталый вид.

– Ариэлла, тебе пока не надо приезжать в Сассу. Слухи и обвинения возобновятся с новой силой.

Мы шли дальше. Я заметила на дереве почки. В каком-то ином мире наступала весна.

Всплыл новый вопрос:

– Мае, что ты делала в Джорджии, когда позвонил Бартон?

– Я заботилась о семье. – Она огляделась, словно кто-то мог нас подслушивать. – Мне казалось неразумным говорить с тобой об этом, пока продолжалось дознание. Но завтра мы с тобой уезжаем на неделю.

Больше она мне ничего не сказала.

На следующий день мы заехали в кампус, чтобы я могла взять свежую одежду и запас тоника. Отчасти я по-прежнему пребывала в состоянии зомби, поглощая чувственные впечатления без переживания их, но прорывы ясности случались чаще, чем накануне.

– Я пропущу столько занятий, – сказала я.

– На следующей неделе начинаются весенние каникулы, – сказала мае. – Потом нагонишь, что пропустила. Это если ты уверена, что хочешь сюда вернуться.

Я не могла представить, чем мне еще заняться.

– Тебе нет нужды решать сейчас, – сказала мама.

Парковка и территория колледжа были пустынны. Казалось, многие студенты уже разъехались на весенние каникулы. Наша комната выглядела так, будто там никто не жил. Кровати аккуратно застелены, пол подметен, столы очищены. Я гадала, погибла ли Осень в этой комнате, или это произошло позже, на болоте.

Я бросила взгляд на то место на столе, где стояла когда-то моя лампа.

– Мне так жалко твою лампу, – сказала мае.

Я помотала головой.

– Это всего лишь вещь.

Но она была куда больше чем просто вещь, и мы обе это знали. Лампа утешала меня, когда я, маленький одинокий ребенок, просыпалась по ночам.

– Мы можем попробовать найти такую же. – В голосе ее, так же как и в выражении лица, сквозила усталость, одушевлением и не пахло. – Ту я купила, когда была беременна тобой.

Она редко говорила со мной о том времени, которое, как я слышала, было для нее тяжелым. Она была больна и несчастна, не уверена, что правильно делает, что вынашивает этого ребенка.

Я как раз подыскивала слова, когда заметила на своем столе вазочку с полуувядшими полевыми цветами. Рядом лежала записка: «Ари, мы скучаем по тебе». Мне потребовалась минута, чтобы разобрать подпись. Почерк у Уолкера был почти нечитабелен.

Интересно, увижу ли я его снова?

Усевшись в кабину фургона рядом с мамой, я позволила себе поддаться неопределенности. Весенний воздух дышал прохладой, и длинные пустые полосы низменного ландшафта казались знакомыми: тощие сосны, заросшие кустарником низины, болотная трава всех оттенков, от пепельного и бледно-зеленого до ярко-изумрудного. Мы направлялись на север, проезжая травянистую прерию, разделенную рекой. Земля на том берегу до горизонта казалась голубой.

Я задремала и проснулась, когда мы проезжали парковку для трейлеров под названием «Дубы друидов», где жилые прицепы были увешаны плоскими фанерными щелкунчиками и упряжными оленями, хотя Рождество минуло несколько месяцев назад. В нескольких милях дальше по шоссе на подстриженных лужайках ровными рядами выстроились лицом к дороге аккуратные кирпичные домики. Эти дома не хранили тайн.

– Мы недалеко от Саванны?

Мае кивнула.

Я побывала в Саванне год назад, когда искала маму.

– Мы туда едем?

– Мы проедем сквозь нее. Как ты себя чувствуешь, Ариэлла?

– Нормально.

С аппетитом стало получше. Я уже различала вкус пищи. Но сон оставался нарушенным. Мое сознание все хотело пересмотреть сцену на болоте и в то же время боялось отправиться туда.

– Она была другом, – услышала я свой голос. – Не очень близким, но небезразличным мне человеком. Она была классная, на свой манер – упрямая и храбрая. Она не заслужила такого конца.

– Никто не заслуживает.

И мы обе представили себе Осень, превратившуюся всего лишь в плавающую кучу темной одежды и разметанных по мелководью волос.

– Со временем тебе станет легче. – Мамин профиль непреклонным контуром врезался в пейзаж за окном. – Надеюсь, ты готова услышать то, что я скажу тебе сейчас. Мы едем навестить твоего отца.

Пока мы ехали, мама рассказала, что мы направляемся в дом, который она сняла на Тиби-Айленде, у побережья Джорджии.

– Это самое безопасное место, какое пришло мне в голову, – сказала она. – Учитывая обстоятельства.

Покинув в декабре наш дом – «и он был в ярости, Ариэлла, в ярости от того, что случилось с тобой, и от того, что снова видит Бартона», – он взял напрокат машину и начал искать человека на бежевом «шевроле».

– Все это он рассказал мне только неделю назад, – пояснила она. – Он и рад был бы выйти на связь раньше, но не смел рисковать. Мы думали, что полиция может отслеживать наши звонки.

Рассказ мае изобиловал отступлениями и примечаниями, которые я стараюсь не приводить здесь во всей их полноте. Обстоятельства были таковы: два дня спустя после расставания с нами папа обнаружил у наших ворот «шевроле» с водителем. Когда папа подъехал, джип тронулся с места. Папа ехал за ним до местной старшей школы[11]11
  В Штатах начальные средние и старшие классы зачастую помещаются в разных зданиях и даже на разных улицах.


[Закрыть]. Вскоре объект уговорил девочку-подростка сесть к нему в джип. Папа следовал за джипом через всю Флориду с запада на восток. Маршрут закончился в пригородном коттедже в Дайтона-Бич.

– В доме жило едва ли не пятьдесят подростков, – сказала мае. – Рафаэль наблюдал, как одних доставляли, а других забирали. Он хотел проследить за уезжавшими машинами, чтобы выяснить, куда увозят ребят, но у него кончалась сыворотка. Поэтому он позвонил мне.

Мы уже проезжали автопарки и торговые базы на окраинах Саванны. Я высматривала бежевые джипы. В переулке перед нами остановился школьный автобус, и я смотрела, как в него забираются дети. Была ли жизнь у кого-нибудь из них так же сложна, как моя? Вполне возможно.

– По-моему, ты говорила, что наши телефоны могут быть на прослушке.

– Рафаэль изменил голос. – И тут мама улыбнулась, крохотной кривой улыбочкой, показавшейся неуместной. – Он притворился моей сестрой. Он проделывал это в прежние времена, когда она устраивала какую-нибудь пакость, и это делало ее почти сносной.

Затем она снова посерьезнела.

– И я отправилась в мотель под Дайтоной с запасом сыворотки. Он выглядел усталым, но после приема лекарства – просто выжатым до предела. А когда я сдала его взятую напрокат машину и вернулась, то обнаружила его почти без сознания. – Она остановилась на красный свет и повернулась ко мне. – Ариэлла, твой отец серьезно болен. Ты справишься с этим?

Я кивнула. А что мне еще оставалось?

Мы проехали через Саванну, мимо напоминающих свадебные торты домиков на Виктори-драйв, и выехали на Островное шоссе. По-прежнему ни одного бежевого джипа. Мама сказала, что едва успела устроить отца в арендованном домике, когда ей позвонила Дашай и сообщила, что со мной хочет побеседовать Бартон.

– Мы устроили так, чтобы Дашай приехала ухаживать за Рафаэлем, а я помчалась к тебе.

Мае сказала, что Дашай нашла в Саванне врача, одну из нас. Врач обследовала папу и сейчас делает анализы.

– Что с ним?

– Мы пока не знаем.

Теперь мы ехали по двухполосной дороге, окаймленной заливными лугами и водой. Я опустила стекло, чтобы вдохнуть соленый ветер. Центр Тиби-Айленда был туристический, заляпанный кричащими вывесками и видавшими виды сувенирными лавочками. Мама сказала, что, когда она отдыхала здесь в детстве, все было по-другому. Они с папой познакомились здесь на пляже, когда были еще маленькие.

– Кажется, все это случилось миллион лет назад, – говорила она теперь.

Она свернула на маленькую, упиравшуюся в пляж улочку и припарковалась. Когда мы вылезли из машины, она положила мне руки на плечи.

– Не забудь, что я тебе говорила. Он выглядит не таким, каким ты его помнишь.

Вот тогда мне стало по-настоящему страшно.

Мае провела меня по усыпанной гравием дорожке к дому на сваях, выходившему на пляж. Я слушала негромкое шипение океанских волн невдалеке. Мы поднялись по скрипучей лестнице к темно-зеленой двери.

Открыла Дашай, не переставая говорить по мобильнику – удивительно, поскольку они с мамой никогда ими не пользовались, насколько я помню.

– Хорошо, – сказала она. – Поняла. Спасибо, доктор Чжоу. До свидания. – Она отключилась и по очереди обняла нас на входе в дом.

Я не заметила в комнате ничего, кроме папиного отсутствия.

– Где он?

– Он в постели. – Дашай указала налево. – Подожди.

Но я уже направилась туда.

Окна в комнате были открыты, и шум океана слышался громче. На двуспальной кровати под лоскутным одеялом лицом к стене лежал человек, темные волосы разметались по подушке. Рядом с кроватью стояла штанга для капельниц, на ней висело два пакета – один с прозрачной жидкостью, другой с красной. От красного отходила трубка и исчезала под одеялом.

– Папа, – окликнула я его.

За спиной у меня послышался голос Дашай:

– Ты ей сказала?

– Да, – ответила мае.

– Папа? – Я подошла ближе.

Он не шевелился. Я склонилась над ним, чтобы увидеть его лицо, и, когда увидела, меня накрыло волной головокружения. Кто-то подхватил меня и оттащил.

Глаза у него были полуоткрыты, но он меня не видел. Лицо его словно усохло, съежилось, кожа туго натянулась на костях. Он напомнил мне Старину Джо, который лежал, жесткий и неподвижный, готовясь умереть.

Когда во второй половине дня приехала доктор Чжоу, я уже оправилась достаточно, чтобы сформулировать дюжину вопросов. Чем вызвано папино состояние? Каковы шансы, что он выживет? Я испробовала вопросы на маме и Дашай, но они не знали ответов.

Доктор Чжоу оказалась крохотной женщиной с длинными черными волосами, схваченными на затылке заколкой, и безмятежным овальным лицом. Она говорила без обиняков.

– Тяжелая гемолитическая анемия. Красные кровяные тельца у него разрушаются быстрее, чем его тело успевает их заменять. Риск остановки сердца растет.

– Он умрет? – спросила я.

– Ему нужно обширное переливание. – Тон ее был жестким. – Чем раньше мы приступим, тем больше у него шансов.

Доктор Чжоу привезла с собой пластиковые пакеты с кровью. Когда она вынимала их из переносного термоса, они просвечивали в послеполуденном солнце, отливая бордовым. Она положила их в холодильник, кроме одного, который отнесла в спальню.

Мы с мае и Дашай вызвались помочь, но она сказала, что это понадобится позже. Пока она работала, мы сидели на кухне. Кроме океана, никто не издавал ни звука.

Вдруг я спросила:

– Ему больно?

Мае с Дашай переглянулись.

– Мы не знаем, – ответила Дашай. – Говорить он перестал несколько дней назад, а мысли у него спутанные.

Мы молча сидели за столом. Где-то час спустя доктор Чжоу вышла и включила верхний свет.

– Это что, похороны? – сказала она. – Пойдите прогуляйтесь по пляжу.

– Как он? – Голос у мае был хриплый.

– Очень слаб. Вам это известно. Сердцебиение неровное, и завтра, если дыхание не улучшится, я подключу его к аппарату искусственной вентиляции. А теперь кыш на улицу, любоваться луной. Потом надо будет поужинать, будьте так добры. – Для столь миниатюрной персоны у нее был невероятно властный голос.

Мы выползли из комнаты, спустились по лестнице и поплелись по тропинке к спуску на пляж. Темнота и звуки океана сомкнулись вокруг нас. Луна в ту ночь была полная, но нам ее было не видно из-за облаков, и я радовалась этому. Я позволила своему лицу утратить стоическое выражение и почувствовала, как его перекосило. Горе было близко к ярости в ту ночь, и я не хотела, чтоб остальные видели, каково мне.

«Он не может умереть, – думала я. – Он вампир. Вампиры не умирают».

В ту ночь мне хотелось, чтобы все мифы оказались правдой. И впервые в жизни мне захотелось помолиться.

Мелодия на моем мобильнике прозвучала на редкость неуместно. Я почувствовала, как мае с Дашай поморщились при звуках «Лебединого озера».

Меньше всего я ожидала услышать голос Уолкера. Он сказал, что он дома, в Северной Каролине. Потом спросил, где я, и я ответила. Я сказала, что у меня болен отец, и он выразил сочувствие. Потом спросил, не может ли он чем-нибудь помочь, и был явно разочарован, когда я ответила отрицательно.

– После каникул я вытащу тебя на пикник, – сказал он.

Я не могла себе этого представить.

– Как мило с твоей стороны.

– Мы будем есть клубнику, и я покажу тебе, какие новые фокусы я освоил. Когда ты возвращаешься?

– Не знаю пока. – У меня не хватило духу сказать ему, что я могу вообще не вернуться.

– Ари, – сказал он, – я могу превратить камень в цветок.