Текст книги "Сон в красном тереме. Том 1"

Автор книги: Сюэцинь Цао

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 67 страниц) [доступный отрывок для чтения: 24 страниц]

Глава шестнадцатая, повествующая о том, как Цзя Юань-чунь была избрана во Дворец Больших Стилистов и как в молодые годы Цинь Чжун ушел в иной мир

Бао-юй и Цинь Чжун сопровождали Фын-цзе при обходе «кумирни Железного порога», затем они сели в коляску и возвратились в город. Повидавшись с матушкой Цзя и госпожой Ван, все отправились спать по своим комнатам, и за всю ночь не произошло ничего такого, о чем стоило бы рассказывать.

На следующий день Бао-юй осмотрел комнату, которую ему приготовили для занятий, и решил заниматься здесь вместе с Цинь Чжуном по вечерам.

К несчастью, у Цинь Чжуна оказалось слишком слабое здоровье. За городом он простудился, да потом еще несколько раз тайно сходился с Чжи-нэн. Все это нарушило привычный для него образ жизни и подорвало силы, и сейчас, когда он вернулся во дворец Жунго, у него начались кашель и насморк, он чувствовал сильное недомогание, потерял аппетит. Ходить в школу он не мог, и целыми днями сидел дома и лечился. Это испортило Бао-юю настроение, но ему ничего не оставалось, как ждать, пока друг поправится.

Когда Фын-цзе получила ответное письмо Юнь Гуана, старая монахиня не замедлила сообщить в семью Чжан, что дело улажено. Начальник стражи сразу прикусил язык и принял обратно подарки, которые преподнес при сватовстве.

Но кто бы подумал, что такие честолюбивые и падкие на богатство родители способны вырастить столь благородную дочь? Узнав о том, что ее прежний жених отвергнут, а ее сватают за молодого человека из рода Ли, Цзинь-гэ покончила с собой, повесившись на поясе… А сын начальника стражи, до безумия любивший невесту, узнав о ее смерти, утопился в реке. Таким образом, обе семьи стали несчастными. Верно говорит пословица: «Лишились и богатства, и детей».

Фын-цзе получила три тысячи лян серебра. Госпожа Ван ничего об этом не знала. Окрыленная первым успехом, Фын-цзе расхрабрилась и после этого уладила еще немало подобных дел.

Наступил день рождения Цзя Чжэна. Когда все родственники из дворцов Нинго и Жунго собрались, чтобы поздравить его, неожиданно среди шума и веселья вошел привратник и доложил:

– Прибыл главный евнух Шести дворцов[58]58
  Жены и наложницы императора делились на шесть классов, причем для каждого класса был отдельный дворец.


[Закрыть] господин Ся, чтобы объявить высочайший указ.

Не зная, в чем дело, Цзя Шэ и Цзя Чжэн встревожились, тотчас же распорядились прекратить пир, расставили столики с курильницами и, распахнув парадные двери, на коленях встретили императорского посланца.

Старший евнух Ся Бин-чжун прибыл верхом в сопровождении множества слуг. Прежде ему никогда не приходилось развозить указы, и поэтому, когда он подъехал к залу, все лицо его сияло самодовольной улыбкой. Он вошел в гостиную, обратился лицом к югу и произнес:

– Мне дано повеление передать господину Цзя Чжэну, чтобы он немедленно прибыл ко двору и предстал перед государем во Дворце Выражения Почтительности.

Отказавшись даже выпить чаю, он вышел, сел на коня и ускакал. Так и не догадавшись о причинах этого необычного посещения, Цзя Чжэн торопливо переоделся и отправился ко двору.

Охваченная страхом и сомнениями, матушка Цзя не выдержала и послала вслед за Цзя Чжэном нескольких слуг, которым поручила разузнать, что случилось. Прошло довольно много времени, и неожиданно ко вторым воротам, запыхавшись, прибежали Лай Да и еще несколько слуг и сообщили радостную весть.

– Мы получили приказ нашего господина, – говорили они, – он просит старую госпожу и всех госпож прибыть ко двору, чтобы выразить благодарность государю за великую милость.

В это время взволнованная матушка Цзя стоя дожидалась вестей. Вместе с нею в большом зале находились госпожа Син, госпожа Ван, госпожа Ю, Ли Вань, Фын-цзе, Ин-чунь и остальные сестры.

Матушка Цзя подозвала Лай Да, чтобы подробно расспросить его, в чем дело.

– Мы только слуги и не знаем, что произошло во дворце, – ответил ей Лай Да. – К нам вышел евнух и сообщил, что нашей старшей барышне пожаловано звание первой управительницы Дворца Больших Стилистов и титул Мудрой и Добродетельной супруги государя. Затем вышел сам наш господин и сказал то же самое. Сейчас господин отправился в восточный дворец, а вас просит поскорее приехать и выразить государю благодарность за оказанную милость.

Только теперь матушка Цзя успокоилась, и лицо ее осветилось радостью. Нарядившись, как полагалось в соответствии со званием, матушка Цзя в сопровождении госпожи Син, госпожи Ван и госпожи Ю в паланкине отправилась во дворец.

Цзя Шэ и Цзя Чжэн тоже переоделись в придворное платье, и, захватив с собой Цзя Цяна и Цзя Жуна, последовали за ними, чтобы прислуживать матушке Цзя.

Всех обитателей дворцов Нинго и Жунго, начиная от хозяев и кончая слугами, охватила неописуемая радость. И только один Бао-юй оставался безучастным ко всему. В чем же была этому причина? А вот в чем. Недавно Чжи-нэн тайком убежала из монастыря в город и пришла к Цинь Чжуну. Цинь Бан-е, отец Цинь Чжуна, догадался, в чем дело, и выгнал девушку, а Цинь Чжуну задал хорошую трепку. От гнева и расстройства старик заболел и через несколько дней скончался.

Цинь Чжун и без того обладал слабым здоровьем, и сейчас не успел еще поправиться, как его высекли; а когда умер отец, он огорчился, стал бесконечно раскаиваться в своем поведении, и это привело к обострению болезни. Все это печалило Бао-юя, и даже весть о возвышении старшей сестры Юань-чунь не смогла отвлечь его от грустных мыслей. Его одного не интересовало, как матушка Цзя благодарила государя за милость, как она вернулась домой, как потом приходили с поздравлениями родственники и друзья; он был вдали от веселья, царившего во дворцах Жунго и Нинго в эти дни, и держал себя так, будто ничего значительного не произошло. Все подшучивали над ним, считая, что за последнее время он совсем поглупел.

К счастью, приехал человек и привез письмо, в котором сообщалось, что Цзя Лянь и Дай-юй должны приехать на следующий день. Эта весть немного обрадовала Бао-юя. Потом, когда стали выяснять подробности, оказалось, что вместе с ними едет и Цзя Юй-цунь, получивший рекомендации Ван Цзы-тэна; он должен был явиться на аудиенцию к государю, а потом ожидать назначения на вакантную должность в столице. Цзя Юй-цунь поехал с ними потому, что когда-то был учителем Дай-юй и приходился родственником Цзя Ляню. Что касается Линь Жу-хая, то он, как полагалось, был похоронен на родовом кладбище.

Если бы Цзя Лянь останавливался на всех станциях, он добрался бы до дому лишь в следующем месяце. Однако, узнав радостную весть о возвышении Юань-чунь, он заторопился и продолжал путь, нигде не останавливаясь, благодаря чему был уже почти дома.

Однако Бао-юй все подробности пропустил мимо ушей, и только справился, как чувствует себя Дай-юй.

В следующий полдень доложили:

– Второй господин Цзя Лянь и барышня Линь Дай-юй прибыли во дворец.

При встрече все стали рассказывать друг другу о своих радостях и невзгодах, не обошлось без вздохов и горестных слез. Потом начались поздравления и утешения.

Бао-юй внимательно поглядел на Дай-юй и заметил, что она стала более непринужденной, чем прежде. Она заботливо подмела комнату, расставила украшения и безделушки, разложила привезенные книги. Потом она подарила Бао-юю, Бао-чай, Ин-чунь и другим сестрам бумагу, кисточки для письма и прочие письменные принадлежности. В ответ Бао-юй осторожно, как драгоценность, вытащил подаренные ему Бэйцзинским ваном четки из ароматного дерева и отдал Дай-юй, но девочка неожиданно вспылила:

– Мне не нужно! Эти четки до меня, наверное, держал в руках какой-то грязнуля! – и швырнула подарок на пол.

Бао-юй был вынужден взять четки обратно. Но об этом мы подробно рассказывать не будем.

Между тем Цзя Лянь, повидавшись со всеми родными, пошел к себе. Фын-цзе не имела ни минуты свободного времени. Однако Цзя Лянь прибыл с дальней дороги, и ей пришлось отложить все дела и прислуживать ему. В комнате не было посторонних, и Фын-цзе шутливо заметила:

– Поздравляю вас с великой радостью, государев зятек! Вы, наверное, устали с дороги! Я еще вчера, как только прибыл ваш посланец, приготовила для вас чарочку вина! Не знаю только, соблаговолите ли вы принять мое скромное угощение!

– Что вы! Что вы! Да разве я посмею? – заулыбался Цзя Лянь. – Премного вам благодарен, премного благодарен!

Тут вошли Пин-эр и другие служанки, которые ему поклонились, а затем был подан чай.

Расспросив обо всем, что произошло после его отъезда, Цзя Лянь еще раз поблагодарил Фын-цзе за хлопоты.

– И как только мне справляться со всеми этими делами! – начала жаловаться ему Фын-цзе. – Ведь я неопытна, изворачиваться не умею, душа у меня прямая, если меня ударят палкой, я воспринимаю это лишь как укол иголкой! Да и характер у меня слабый – стоит кому-нибудь сказать мне ласковое слово, как я смягчаюсь. Мне никогда не приходилось ведать такими большими делами, поэтому и смелости не хватает; если старая госпожа выражает малейшее недовольство чем-нибудь, я всю ночь не могу уснуть. Я несколько раз отказывалась, но госпожа и слушать не хочет, говорит, будто я стремлюсь увильнуть от дел, не желаю учиться. Откуда ей знать, что я совсем с ног сбилась! Дошло до того, что я даже слова лишнего не смею сказать, шага не смею сделать, не подумав! Вы же знаете, каких трудов стоит постоянно держать в руках наших женщин-управительниц? Немного ошибешься, они начинают злословить и насмехаться; сделаешь то, что им не нравится, они принимаются «ругать акацию, указывая на шелковицу». Они никогда не помогут в беде! «Стравить людей да глядеть, как они дерутся», «убить человека чужим ножом», «тушить огонь, подливая в него масло», «стоять на сухом бережку», «не поддержать бутыль с маслом, когда она падает», – вот на что способна вся эта компания! А я молода, никого не притесняю, поэтому не приходится обижаться, что со мной не считаются. Но еще более странно то, что когда во дворце Нинго умерла жена Цзя Жуна, Цзя Чжэнь трижды ползал на коленях перед старой госпожой и умолял ее, чтобы она разрешила мне помочь им! Конечно, я отказывалась, но старой госпоже такая просьба пришлась по душе, она приказала, и пришлось повиноваться. В конце концов я все перепутала, не сумела соблюсти всех церемоний, и, наверное, старший брат Цзя Чжэнь доныне выказывает недовольство и раскаивается, что пригласил меня. Если вы завтра увидите его, извинитесь за меня и спросите, кто посоветовал ему поручить все хозяйственные дела такой молодой и неопытной девчонке?

В это время снаружи послышались голоса.

– Кто там? – спросила Фын-цзе.

– Это тетушка Сюэ присылала Сян-лин кое о чем спросить меня, – ответила Пин-эр, – я уже все объяснила ей и отослала обратно.

– Вот так дела! – воскликнул Цзя Лянь. – А я только что видел тетушку Сюэ – она проходила мимо меня с какой-то миловидной девочкой! Я сразу обратил внимание, что у нас в доме таких не было. Я поговорил с тетушкой и узнал, что это та самая девочка-служанка, из-за которой был суд над Сюэ Панем. Зовут ее Сян-лин, и она недавно стала наложницей Сюэ Паня. Какая же она прелестная! А этот дурак Сюэ Пань опозорил ее!

– О-о-ох! – Фын-цзе скривила губы. – Казалось бы, съездив в Сучжоу и Ханьчжоу, вы должны были познакомиться со светом, а вы остались таким же ненасытным, как и прежде! Но если она вам так уж нравится, нет ничего проще, чем обменять Пин-эр на нее! Вы же знаете, что Сюэ Пань «ест из чашки, а заглядывает в котел». Сколько раз за этот год он ссорился с тетушкой Сюэ из-за того, что не может завладеть Сян-лин! Тетушка Сюэ поразмыслила, что Сян-лин хороша внешностью, ласкова и покорна и заурядным барышням из знатных семей далеко до нее, поэтому устроила угощение, созвала гостей и во всеуслышание объявила, что Сян-лин будет наложницей ее сына! А тот через полмесяца ее бросил, как бросал других!

Едва она успела произнести эти слова, как к дверям подбежал мальчик-слуга и доложил:

– Господин приглашает второго господина Цзя Ляня к себе.

Цзя Лянь тотчас же встал, оправил на себе одежду и вышел.

Фын-цзе спросила у Пин-эр:

– Зачем тетушка Сюэ прислала Сян-лин?

– Какая там Сян-лин? – сказала Пин-эр. – Это я все нарочно выдумала. Вы только подумайте, госпожа, ведь жена Ван-эра совсем сдурела…

С этими словами она подошла к Фын-цзе, наклонилась к ее уху и прошептала:

– Она принесла проценты как раз в то время, когда был дома второй господин! И что это ей вздумалось? Хорошо еще, что я встретила ее в прихожей, а то она вошла бы к вам и начала докладывать. Вы же знаете характер своего мужа – он готов вытащить деньги из кипящего котла! Если б он узнал, что это ваши личные деньги, разве он стал бы их беречь?! Я решила сама принять у нее деньги да еще обругала ее. Не думала я, что вы услышите! Вот почему мне и пришлось выдумать, будто сюда приходила Сян-лин!

– А я-то решила, что тетушка Сюэ узнала о приезде второго господина и прислала служанку! – засмеялась Фын-цзе. – Оказывается, это ты вздумала водить меня за нос!

Пока они разговаривали, успел вернуться Цзя Лянь. Фын-цзе приказала подать вино и закуски, и супруги сели друг против друга. Фын-цзе любила выпить, но в присутствии мужа не осмеливалась. И вдруг вошла кормилица Цзя Ляня – мамка Чжао. Фын-цзе и Цзя Лянь поспешно встали, поднесли ей вино и предложили сесть на кан. Мамка Чжао наотрез отказалась. Тогда Пин-эр поставила возле кана столик и скамеечку для ног, и мамка Чжао села на нее.

Выбрав на своем столе два нетронутых блюда, Цзя Лянь распорядился поставить их на столик мамки Чжао.

– Матушка этого не разжует, – остановила его Фын-цзе, – она может сломать зубы.

Обращаясь к Пин-эр, она спросила:

– Где та разваренная ветчина, о которой я говорила сегодня утром? Подай ее скорее! Почему ты заранее не велела ее разогреть?

Затем она предложила мамке Чжао:

– Матушка, отведай вина, которое привез твой сын!

– Я выпью! – сказала мамка Чжао. – Но и вы пейте, госпожа! Чего бояться? Не нужно только пить много. Собственно говоря, я пришла сюда не для того, чтобы выпить, а по важному делу. Прошу вас выслушать меня и проявить хоть чуточку участия. Наш господин Цзя Лянь умеет только обещать, а как доходит до дела, сразу все забывает. Ведь я его выкормила! И когда я состарилась, он мог бы уделить немного внимания моим сыновьям, и никто не осудил бы его за это. Я уже несколько раз просила его за сыновей, он обещал, но ничего не сделал. Сейчас, когда с неба свалилась великая радость, неужели вам не понадобятся люди? Вот я и пришла поговорить с вами, а то, если положиться на господина Цзя Ляня, пожалуй, умрешь с голоду!

– Что ж, матушка, – промолвила Фын-цзе, – поручи сыновей на мое попечение! Неужели ты не знаешь нрав Цзя Ляня? Ты отдала свое молоко человеку для тебя чужому, который и думать о тебе не хочет. А разве твои сыновья лучше других? Кто посмеет сказать, что ты не любишь их и не заботишься о них? Получилось же так, что ты вырастила Цзя Ляня, а выгодами от этого пользуются чужие люди. Нет, я не совсем так сказала, – поправилась Фын-цзе, – может быть, те, на кого мы смотрим как на «чужих», в твоих глазах «свои»?

От этих слов все присутствующие рассмеялись. Мамка Чжао тоже не могла удержаться от улыбки и, помянув Будду, сказала:

– Вот теперь все стало ясно, как день! Если уж говорить о «своих» и «чужих», то наш господин на это не смотрит. Он по своей доброте не может отказать, когда его просят.

– А что, не так? – улыбнулась Фын-цзе. – Он особенно добр с мужчинами, у которых есть красивые жены, а с нами, женщинами, тверд и непреклонен.

– Я очень рада, госпожа, что вы так добры ко мне, – закивала головой мамка Чжао. – Давайте выпьем по чарочке! Поскольку вы взяли это дело на себя, мне теперь нечего беспокоиться!

Цзя Лянь почувствовал себя неловко, но только усмехнулся и произнес:

– Не болтайте глупостей! Лучше накрывайте на стол, а то мне еще надо пойти к старшему господину Цзя Чжэню кое о чем посоветоваться.

– Смотри, не задерживайся с главным делом, – предупредила его Фын-цзе. – Что говорил тебе старый господин, когда вызывал?

– Что государыня вскоре должна навестить родителей, – ответил Цзя Лянь.

– Значит, этот вопрос уже решен? – поспешно спросила Фын-цзе.

– Решен еще не совсем, но почти наверняка, – с улыбкой сказал Цзя Лянь.

– Как все же милостив наш государь! – воскликнула Фын-цзе. – Если судить по книгам, которые я читала, и по пьесам, которые мне доводилось смотреть, таких государей не бывало с самых древнейших времен.

– Воистину, воистину! – подхватила мамка Чжао. – А я-то, старая дура, целыми днями в доме слышу толки о каком-то «свидании с родными» и никак не могу понять, в чем дело. Вы тоже об этом упомянули! Вы мне не объясните, что все это значит?

Цзя Лянь принялся разъяснять:

– Наш государь всегда принимает во внимание чувства своих подданных и считает, что «почитание родителей» – это самое главное в мире и что отношения между родителями и детьми как в знатных семьях, так и среди простого народа основываются на едином естественном законе. Государь, который сам дни и ночи неустанно прислуживает своим родителям и все же не может до конца исполнить своего сыновнего долга, понимает, что его жены и наложницы, а также девушки, уже много лет живущие во дворце, не могут не думать о своих отцах и матерях. Да и родители тоскуют о дочерях, не могут с ними увидеться, и если из-за этого кто-нибудь из них заболеет, это в известной мере нарушит установленную самим Небом гармонию. Вот государь и испросил разрешения у батюшки и у матушки для родных своих жен и наложниц двадцать шестого числа каждого месяца приезжать ко двору и справляться о здоровье дочерей. Старый государь и старая государыня остались очень довольны и похвалили ныне правящего государя за его благочестие и гуманность. Однако оба мудрейших заявили, что, если родные будут приезжать во дворец, им придется соблюдать все придворные церемонии, матери и дочери будут чувствовать себя стесненными и не смогут свободно выражать свои чувства. Поэтому они решили проявить еще большую милость и особо издали указ, где сказано, что родственникам государевых жен и наложниц, которые владеют большими усадьбами и отдельными дворами, где можно удобно и спокойно расположиться, разрешается, помимо визита ко двору двадцать шестого числа, принимать у себя дворцовые экипажи с бубенцами, дабы таким образом иметь возможность более полно исчерпать родственные чувства и совместно насладиться радостью взаимоотношений, дарованных самим Небом. Кто же может не испытывать радость и чувство благодарности, получив такой указ? Отец Чжоу Гуй-фэй уже начал строительство отдельного двора для «свидания с родными». У Тянь-ю – отец У Гуй-фэй, тоже отправился за город присмотреть подходящий участок. Разве это не означает, что вопрос почти решен?

– Амитофо! – воскликнула мамка Чжао. – Вот, оказывается, что это такое! Значит, и мы должны готовиться к приему нашей государыни?

– А к чему же все разговоры? – сказал Цзя Лянь. – Не было бы этого, забот никаких не знали бы!

– Если это правда, то и мне доведется повидать большой свет! – произнесла Фын-цзе, не скрывая своей радости. – Как досадно, что я еще так молода! Родилась бы я раньше лет на двадцать – тридцать, все эти старики сейчас не отзывались бы обо мне с пренебрежением, будто я неопытна и не видела света! Одна только история, как император Тай-цзу, подобно Шуню, совершал объезд своих владений, интереснее всех книг! Но, к сожалению, я не была свидетельницей этого события!

– Да, такие события случаются раз в тысячу лет! – подтвердила мамка Чжао. – В то время я была еще девчонкой и только кое-что начинала понимать. Тогда господин Цзя ведал строительством морских кораблей и работами по ремонту дамб в Гусу и Янчжоу. Однажды ему пришлось принимать у себя государя. Сколько денег было истрачено! Поистине, серебро текло рекой! Или еще…

– У нас в семье Ван тоже однажды было такое, – перебила ее Фын-цзе. – В то время мой отец ведал приемом подарков, присылавшихся ко двору из разных государств, и всякие иностранцы жили у нас в доме. Все товары, которые заморские корабли привозили в Юэ, Минь, Дянь и Чжэ[59]59
  Юэ, Минь, Дянь и Чжэ – литературное обозначение провинций Гуандун, Фуцзянь, Юньнань, Чжэцзян.


[Закрыть], принадлежали нам.

– Кому ж это неизвестно?! – вставила мамка Чжао. – Ведь и поныне существует поговорка: «Когда в Восточном море мало нефритовых кроватей, в Цзиньлин, в семейство Ван, Лун-ван идет занять их». Это все сказано о вашей семье, госпожа! А сейчас в Цзяннане живет семья Чжэнь – ай-я-я! Какой же это именитый род! Они четыре раза принимали у себя государя. Если бы я не видела собственными глазами, и рассказывать не стала бы – все равно никто не поверит. Серебро у них ценилось не больше, чем навоз, а всяких диковинных товаров прямо горы были. И если им нужно было что-нибудь достать, они не останавливались ни перед чем! Слова «преступление» для них не существовало!

– Да, я тоже слышала, мой дед говорил точно так же, – подтвердила Фын-цзе. – Что ж тут может вызвать недоверие? Одно удивительно – откуда у этой семьи появилось такое богатство?

– Скажу вам, госпожа, только одно, – произнесла мамка Чжао, – они крадут деньги у государя и тратят их на государя! Неужели вы думаете, что у кого-нибудь есть лишние деньги, чтобы предаваться развлечениям?

В это время госпожа Ван прислала служанку справиться, пообедала ли Фын-цзе, и Фын-цзе поняла, что есть какое-то дело. Она торопливо поела и собралась идти к госпоже Ван. Но тут прибежал мальчик-слуга и доложил ей:

– Из восточного дворца Нинго пришли братья Цзя Жун и Цзя Цян.

Едва Цзя Лянь успел прополоскать рот и Пин-эр подала ему таз для умывания рук, как вошли молодые люди.

– Что скажете? – обратился к ним Цзя Лянь.

Фын-цзе, собравшаяся было уходить, остановилась.

– Меня прислал к вам отец, – начал Цзя Жун. – Старшие господа уже договорились построить отдельный двор в три с половиной ли в окружности; начинаться он будет от восточной стены дворца Жунго, где находится сад, а протянется до северо-западного края сада дворца Нинго. Они уже вызвали человека, чтобы составить план, и завтра мы его получим. Вы устали с дороги, дядя! Вам вовсе незачем являться к нам. Если хотите что-нибудь сказать, приходите завтра утром.

– Большое спасибо старшему господину за внимание и заботу, – с улыбкой сказал Цзя Лянь. – Если он сказал, что можно не приходить, я не пойду. А решили правильно! Так строить и проще и легче. Если бы избрали другое место, было бы сложнее и обременительнее. Скажи, что я полностью повинуюсь приказанию, мне тоже кажется, что это место – самое лучшее и не нужно искать другого. Утром я приду к старому господину узнать о его здоровье, и мы всё подробно обсудим.

В ответ на это Цзя Жун несколько раз почтительно поддакнул. Тогда к Цзя Ляню приблизился Цзя Цян и сказал:

– Старший господин посылает меня в Гусу, чтобы купить девочек-актрис и пригласить им учителя; кроме того, мне приказано достать музыкальные инструменты и выполнить еще кое-какие дела… Со мной поедут два молодых любителя искусств – Шань Пинь-жэнь и Бу Гу-сю и два сына Лай Да. Об этом старший господин и велел доложить вам, дядюшка!

Услышав это, Цзя Лянь внимательно поглядел на Цзя Цяна и спросил:

– А у тебя есть опыт в таких делах? Правда, дела эти не столь уж важны, но держаться надо настороже, ибо тут может быть немало подвохов.

– И все равно учиться нужно! – улыбнулся в ответ Цзя Цян.

В это время Цзя Жун, стоявший в тени, которую отбрасывала лампа, осторожно тронул Фын-цзе за полу платья. Фын-цзе сразу догадалась, к чему он клонит, но притворилась, будто ничего не понимает, и отмахнулась.

– Ты тоже чересчур заботлив, – сказала она Цзя Ляню. – Неужели старший господин понимает меньше нас, кого и куда можно послать? Если ты боишься, что Цзя Цян несведущ в таких делах, кто же тогда в них разбирается? Ведь они уже совсем взрослые, и если «не пробовали свинины, то по крайней мере видели, как бегает свинья». Его посылает старший господин как своего представителя, а значит, ему не нужно будет торговаться и самостоятельно вести какие-то дела. Я думаю, что старший господин поступил правильно!

– Ну, это само собой разумеется, – согласился Цзя Лянь. – Против этого я не возражаю, но обдумать за него это дело все же следует. – И затем, обращаясь к Цзя Цяну, спросил: – Откуда тебе возьмут деньги?

– Вот этот вопрос только что и решали, – проговорил Цзя Цян. – Господин Лай Шэн говорит, что деньги из столицы везти незачем. Ведь семья Чжэнь должна нам пятьдесят тысяч лян серебра. Завтра Чжэням напишут письмо, чтобы они сначала выдали тридцать тысяч лян серебра мне, а затем остальные двадцать тысяч, которые будут израсходованы на покупку цветных фонариков, свечей, занавесок и пологов.

– Так, пожалуй, будет лучше, – кивнул головой Цзя Лянь.

– У меня есть еще два подходящих человека, – заметила Фын-цзе, обращаясь к Цзя Цяну, – может быть, ты и их возьмешь с собой? Тебе было бы удобнее.

– Это кстати! – воскликнул Цзя Цян. – А я только что собирался просить у вас, тетушка, человек двух!

Затем он осведомился у Фын-цзе, как зовут тех людей, и Фын-цзе спросила об этом у мамки Чжао. Та сидела, задумавшись, и сначала не поняла, о чем ее спрашивают. Но потом ее вдруг осенило.

– Одного зовут Чжао Тянь-лян, другого – Чжао Тянь-дун, – поспешно проговорила она.

– Смотри, не забудь! – обращаясь к Цзя Цяну, предупредила Фын-цзе. – Ну ладно, я пойду по своим делам!

Она вышла. Цзя Жун последовал за нею и, лукаво улыбаясь, спросил:

– Тетушка, может быть, вам что-нибудь нужно? Дайте нам список, а мы уж достанем!

– Не болтай чушь! – прикрикнула на него Фын-цзе. – Неужели ты думаешь, что какими-то безделушками приобретешь мое расположение? Впрочем, я не удивляюсь, твои штучки для меня не редкость!

Она засмеялась и ушла. Цзя Цян снова вернулся к Цзя Ляню и спросил у него, не нужно ли что-нибудь привезти для него.

– Слишком не увлекайся, – с улыбкой ответил ему Цзя Лянь. – Только начинаешь учиться вести дела, а этим фокусам уже успел выучиться! Если мне что-нибудь срочно понадобится, я сообщу тебе письмом.

С этими словами Цзя Лянь отпустил обоих. Потом к нему явилось еще несколько человек с делами. Цзя Лянь утомился и велел передать слуге, который стоял у вторых ворот:

– Ни о ком больше мне не докладывать, всеми делами я буду заниматься завтра.

Фын-цзе возвратилась только во время третьей стражи и сразу же легла спать. Но это не столь важно.

На следующее утро Цзя Лянь побывал у Цзя Шэ и Цзя Чжэна, затем в сопровождении старого управляющего и нескольких друзей отправился осмотреть место, где предполагалось соорудить двор «свидания с родными», и подсчитать, сколько нужно пригласить рабочих. Потом были собраны мастеровые всех специальностей, начали подвозить золото, серебро, бронзу, олово, песок и дерево, кирпич и черепицу. Ломали строения и стены от «сада Слияния ароматов» вплоть до главного двора дворца Жунго. Были снесены все дома, в которых жили слуги и служанки дворца Жунго. Границей между дворцами Нинго и Жунго был небольшой переулок, но он считался частной землей, поэтому не было никаких препятствий для того, чтобы соединить оба дворца. Проточный ручеек, вытекавший из-под стены в северном углу «сада Слияния ароматов», теперь можно было без всяких хлопот провести в сад дворца Жунго. И хотя в саду Жунго не хватало украшений и искусственных скал, это не задержало строительство, так как там, где жил Цзя Шэ, были бамбуковые рощи, искусственные каменные горки, беседки и павильоны, перила, балюстрады – все это можно было перенести сюда. Таким образом, оба дворца, находившиеся рядом, сейчас слились воедино, и это помогло избежать многих лишних расходов. На переустройство пришлось прибавить лишь весьма скромную сумму. Строительство вел знаменитый мастер-строитель по прозвищу «горец Е», который до мелочей обдумал весь ход работ и произвел необходимые расчеты.

Цзя Чжэн не привык заниматься повседневными делами и положился во всем на Цзя Шэ, Цзя Чжэня, Цзя Ляня, Лай Да, Лай Шэна, Линь Чжи-сяо, У Синь-дэна, Чжань Гуана и Чэн Жи-сина. Устройством искусственных горок и прудов, посадкой бамбука и цветов, всеми декоративными работами руководил «горец Е». Цзя Чжэн только осматривал все, что тот делал, и если было необходимо, советовался с Цзя Шэ и другими. Цзя Шэ жил без всяких забот, дел у него почти никаких не было. В случае надобности Цзя Чжэнь и все остальные приходили к нему с вопросами и докладами, а если ему самому нужно было дать какие-нибудь указания, он вызывал к себе Цзя Ляня, Лай Да или кого-нибудь другого.

Цзя Жун следил только за изготовлением золотой и серебряной утвари. Цзя Цян уехал в Гусу. Цзя Чжэнь и Лай Да наблюдали за строительными работами, вели все расчеты и распределяли людей.

Всего, что происходило во дворцах Жунго и Нинго, в кратких словах не опишешь. Всюду было шумно и оживленно. Но об этом расскажем в другой раз.

Бао-юй был доволен, что все в доме заняты такими важными делами и отцу некогда интересоваться его учебой. И только усиливающаяся с каждым днем болезнь Цинь Чжуна беспокоила его и омрачала его радость.

Встав однажды рано утром, Бао-юй умылся и причесался, и уже хотел пойти сообщить матушке Цзя, что собирается навестить Цинь Чжуна, как вдруг увидел Мин-яня, который стоял возле наружного экрана у вторых ворот и делал какие-то знаки.

– Ты почему здесь? – выйдя из дому, спросил его Бао-юй.

– Господин Цинь Чжун безнадежен, – ответил Мин-янь.

Бао-юй так и подскочил от испуга и поспешно спросил:

– Как это безнадежен? Ведь вчера я навещал его и он был в полном сознании!

– Не знаю, – проговорил Мин-янь. – Только что приходил старик из их семьи и мне рассказал.

Бао-юй со всех ног бросился бежать к матушке Цзя. Матушка Цзя тут же распорядилась, чтобы послали подходящего человека сопровождать Бао-юя.

– Проведай друга и скорее возвращайся, – напутствовала она. – Смотри, не засиживайся!

Бао-юй помчался к себе, переоделся и выбежал из комнаты. Коляску еще не подали, и он в волнении стал метаться по залу. Вскоре подъехала коляска, Бао-юй вскочил в нее, а Ли Гуй и Мин-янь пошли следом.

У ворот дома, где жила семья Цинь, было безлюдно. Бао-юй устремился во внутренние покои, а следом за ним поспешили слуги. Две дальние родственницы Цинь Чжуна, невестки и сестры в страхе бросились врассыпную.

Цинь Чжун уже несколько раз впадал в забытье, и под ним меняли циновку[60]60
  Меняли циновку – образное выражение, обозначающее умирающего человека.


[Закрыть]. Увидев его, Бао-юй не смог сдержать рыдания.

– Не плачьте, – уговаривал его Ли Гуй. – Брат Цинь Чжун от болезни сильно ослабел, на кане ему лежать неудобно – вот его и перенесли оттуда. Своими слезами вы только расстраиваете его, господин!

Бао-юй перестал плакать. Он приблизился к Цинь Чжуну и увидел, что тот с закрытыми глазами лежит на подушке и тяжело дышит, и лицо у него белое, как воск.