Текст книги "Журнал «Если», 1995 № 05"

Автор книги: Святослав Логинов

Соавторы: Джон Герберт (Херберт) Варли,Джон Макинтош,Маргарита Шурко,Альбер Хигон,Николай Агаджанян,Алексей Бялко,Владимир Кусов,Нил Барретт,Илья Сальцовский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

Вячеслав Рыбаков
в рубрике
БЛИЗКИЕ КОНТАКТЫ ТРЕТЬЕЙ СТЕПЕНИ

– Вячеслав, ты принадлежишь к числу фантастов, чье постоянное общение с читателем началось в конце 80-х годов. Сейчас принято считать, что это был «переломный» период в истории отечественной фантастики, некий прорыв. Ты согласен с подобным утверждением?

– С определенными оговорками. Прорыв конца 80-х прорывом является таковым в очень специфическом смысле и сильно отличается от того прорыва, который произошел в 60-е годы. Тогда фантастика действительно несла очень важную социальную функцию. Кроме того, появилось много интересных, глубоких авторов А вот 80-е В это время фантастику захлестнули вещи, которые я лишь с большой натяжкой отнес бы к литературе более или менее серьезной. С одной стороны, это были развернутые анекдоты, издевавшиеся над как бы уже прошедшим состоянием страны, как бы уже побежденным тоталитарным строем. А с другой – скоропалительные предупреждения, которые предрекали нам скорый военный переворот, быструю гибель демократии, сплошную пальбу на улицах, голод и холод. То есть в будущее экстраполировались те тенденции, которых боялась интеллигенция. Да и период этот, в отличие от 60-х, был очень краток, ибо оказалось, что эпоха сменилась-то всерьез. Читатели быстро потеряли интерес к анекдотам. А опасность, которая грозила нам тогда, оказалась совсем не той, о которой нас столь рьяно предупреждали демократически настроенные литераторы. Опасность оказалась демократической, чего в ту пору, в сущности, не смог предсказать никто.

– А что произошло дальше? Как ты оцениваешь современную ситуацию а российской фантастике?

– А потом, когда этот период прошел, фантасты, как и все писатели в нашей стране, оказались в состоянии полнейшей растерянности. Просто потому, что исчез объект описания. Помнишь замечательную фразу из «Соляриса» Лема «Объект бунта или поклонения нам всегда навязан заранее»? Поэтому о свободе человека мы можем говорить только в ограниченных пределах. Мы можем либо защищать то, что уже существует, либо возражать против того, что существует, но нам никогда не дано защищать или опровергать то, чего перед глазами у большинства читающей публики еще нет. И именно такая ситуация возникла в 91—92-м годах, когда литература оказалась на распутье. Писать развлекательную фантастику, которой, казалось бы, и карты в руки, мы не научились, да и до сих пор, в сущности, делаем только первые шаги на этом пути и, естественно, делаем это значительно хуже англоамериканцев. А серьезные фантасты оказались в той же ситуации, что и писатели-реалисты – они растерялись. И покуда они искали свой путь, время было в значительной степени утеряно, а следовательно, утерян и рынок. Поэтому тем, кто пытается писать, несмотря ни на что, не «развлекаловки», не фельетоны и не «страшилки», а серьезную литературу того уровня, на каком в свое время, для своей эпохи, для своих читателей работали Стругацкие или Лем, сейчас очень трудно. Этот процесс только в самом начале. И приведет ли он к чему-либо серьезному, я не знаю. Потому что ментальность действительно изменилась, и от литературы сейчас люди ждут гораздо меньшего, чем, скажем, от поп-музыки.

– Кстати, а не жаль тебе того прекрасного светлого будущего, которое описывалось в советской фантастике 60-х– скажем, в повестях «коммунистического» цикла Стругацких? Будущего, в котором все равны, где человек человеку друг, товарищ и брат? Будущего, которое мы потеряли – и, похоже, что навсегда?

– Безусловно, жалко. И даже не по тем формальным признакам, которые ты, Андрей, упомянул. Ведь в повестях Стругацких нигде не сказано, что все люди равны. Там сказано, насколько я понимаю, что все равны в возможности делать то, к чему склоняет их душа, и делать это на пределе своих возможностей. А возможности-то у всех разные. И если штурман Кондратьев уже не может служить звездолетчиком, он уходит в китовые пастухи. Тем не менее люди там, в этом будущем, счастливы – они живут полнокровной жизнью. Этого мне, безусловно, жалко. Но не менее жаль мне и того почти настоящего, которое было описано в рассказах Генриха Альтова. В центре повествования у него творческая личность, которой ничего не нужно для жизни, потому что минимальное выполнение своих общественных обязанностей обеспечивает прожиточный минимум, и все свободное время творец может создавать своего ослика, пользуясь своими аксиомами. Сейчас мы этого настоящего лишены, поскольку не имеем возможности жить на зарплату и отдавать свой досуг творческой деятельности.

Конечно, писать фантастику так, как писали в 60-е годы в ее положительной ипостаси – не в ипостаси предупреждения, а в ипостаси заманивания – сейчас, безусловно, нельзя, потому что наше общество утратило идеал. Но обрести его – не задача фантастики. Хотя, с другой стороны, фантастика обладает здесь колоссальными возможностями, но я отнюдь не убежден, что она сможет их реализовать. Потому что развитие фантастики идет пока что по пути дальнейшего накручивания предупреждений – все более сложных и отчаянных. И этот путь имеет сейчас нескольких очень талантливых приверженцев Лазарчук, Столяров, Пелевин – самые звучные, известные имена писателей нашего поколения. Однако этот путь, на мой взгляд, тупиковый, поскольку на постоянной критике – даже не критике, а постоянном самоуничижении и унижении человека – ничего построить нельзя. И если удастся нащупать положительный момент в развитии нашей социальности, нашей культуры, то сделать его эмоционально, а не только рационально привлекательным для читателя – в этом я вижу основную функцию нашей серьезной фантастики не ближайшие годы.

– Но не кажется ли тебе, что фантасты по-прежнему пытаются найти этот идеал – только ищут его уже не в будущем, а в прошлом или настоящем? И не потому ли мы наблюдаем сейчас такой расцвет альтернативно-исторической фантастики? Ведь многие наиболее заметные романы последних лет – и твой «Гравилет «Цесаревич», и «Иное небо» Лазарчука, и «Река Хронос» Булычева – это все произведения в этом жанре.

– По-моему, совершенно неважно, каким образом автор конструирует мир. Либо способом привлечения научно-технического и социального прогресса, чтобы новый мир был построен где-то а XXII веке, в полдень. Либо путем описания мира, который ответвился от данного а какой-то ключевой точке. Либо перенесением действия на иную планету или в некий параллельный мир. На самом деле это абсолютно неважно, это просто художественный выбор автора, которому так легче – создать тот мир, а котором он намерен проводить свои стратегические операции. А для читателя, наверное, тем более асе равно, каким образом возник мир, потому что ему важны люди, которые этот мир населяют, пусть даже они, люди эти, будут о трех головах и семи ногах.

Вспышка же альтернативного способа формулирования отталкивающего или притягивающего мира, на мой взгляд, носит временный, преходящий характер. Во-первых, потому что этот прием у нас ранее практически не использовался. А во-вторых, он оказался сейчас чрезвычайно удобным именно потому, что в пришествие сколько-нибудь светлого будущего путем чисто механического, поступательного развития нашего настоящего никто уже не верит. Альтернативный мир а этом плане оказывается гораздо более удобным, потому что он как бы отметает напрочь существующую реальность и начинает до некоторой степени с нуля. Пусть этот, ноль отнесен на пять лет назад, на пятьдесят, на сто или деже на тысячу лет назад, но это мир, который возник не из нашего отвратительного сегодня. И этим, конечно, жанр альтернативной истории сейчас совершенно по праву потеснил «твердую» фантастику классического типа.

– Вячеслав, ты ранее упомянул трех писателей, которые действительно многое делают сейчас в нашей фантастике – Пелевина, Лазарчука, Столярова. Известно, что они пытаются объединиться и чисто формально – как определенное литературное направление, называющееся «турбореализм». Тебя тоже когда-то причисляли к турбореалистам. Как, по-твоему, существует ли это направление а действительности? Можно ли о нем говорить всерьез?

– Определения, характеризующие то или иное направление в литературе, это все-таки не задача писателя. И если, скажем, я или кто-то из моих коллег и собратьев и пытается анализировать, то делает это, скорее, любительски. Хотя бы потому, что для писателя его направление, если оно достаточно ярко выразилось в ряде уже написанных и опубликованных произведений, всегда является самым главным, самым плодотворным, самым интересным и вообще самым-самым. Хотя, конечно, Столяров и Лазарчук действительно представляют собой специфическое явление в нашей литературе, и их, безусловно, можно объединить именно так – как двух людей, которые пишут примерно в одном и том же эстетическом ключе.

Термин «турборевлизм» возник до некоторой степени в игровой ситуации. Тогда я тоже как бы принадлежал к этому направлению и деже готовил небольшую речь в защиту турбореализма и в объяснение оного. Я уже не помню точно, что я говорил, но в целом основные стилистические и эстетические особенности этого направления сводились к большей жесткости стиля, большей его насыщенности действием и, если воспользоваться еще альтовским термином, к повышению смысловой нагрузки на единицу тексте. И к гораздо более вольному – в идеале максимально вольному – обращению с пространством, временем и вариантами развития… Впрочем, не знаю. Слишком мало произведений написано турбореалистами, чтобы можно было репрезентативно и ответственно говорить: вот, действительно сформировалось и идет вперед, обгоняя других, некое новое направление, в котором работать интереснее и плодотворнее. Пока я не могу ответить на этот вопрос ни да, ни нет.

– Как известно, искусство движется волнами. Как ты думаешь, где сейчас находится наша фантастика – на излете прежней волны, между волнами или же на подъеме новой?

– Я думаю, или, может быть, я просто верю, что мы сейчас находимся на подъеме новой волны. Но эта волна будет очень сильно отличаться от всех предшествовавших, деже той микроволны, которая возникла в начале 90-х. Точнее, во второй половине первой половины 90-х, назовем это так. Потому что сейчас как на войне – год за три. Эпохи пролетают мимо нас, как телеграфные столбы за окошком несущегося Бог знает куда поезде под названием «Желтая стрела», если воспользоваться метафорой Викторе Пелевина.

Я почти уверен, что будут появляться новые имена, но это окажутся совершенно другие писатели, чем те, которые появились в 60-х, 80-х, начале 90-х годов. Потому что эпоха меняется не только политически, но и экономически. И от писателя, который входит в литературу только сейчас, потребуются иные правила игры. А именно – вал публикаций. Ему нужно публиковать громадные произведения повсеместно и ежегодно. Только тогда его заметят, и он будет сопричислен к лику имен. И такие люди появляются. Это, скажем, Сергей Лукьяненко. Совсем молодой автор, который возник буквально три-четыре годе назад еще в черновиках и машинописи, а теперь это уже один из ведущих фантастов страны…

– Но ведь Лукьяненко тоже начал публиковаться в конце 80-х и даже раньше, чем Пелевин. Может быть, здесь дело в масштабах?

– Действительно, масштаб другой. Пелевин гораздо серьезнее. А Лукьяненко гораздо… текстовее. Пространнее, скажем так. Кроме того, существует феномен Николая Перумова, который написал колоссальную дилогию как продолжение к Толкину, в теперь, несколько мне известно, пишет другие романы, которые уже никоим обрезом не прилегают ни к каким литературным первоисточникам. Наверняка дозревают сейчас, а может быть, уже и дозрели – я просто их не знаю – другие авторы, которые, если они смогут создать вал публикаций, безусловно станут именами.

– Я понимаю, что писателям твоего поколения нет особой необходимости работать на создание вала публикаций – вы уже вошли а литературу. Тем не менее читатели должны получать новые произведения Рыбакова. А твой последний роман вышел полтора года назад…

– Действительно, от меня вала ждать не приходится. К тому же, в отличие от своих коллег по перу, я так и не смог бросить – и, видимо, никогда уже не брошу – другую свою работу, востоковедение, хотя она сейчас не обеспечивает деже прожиточного минимума. Но она мне интересна, и кроме того, пройдя уже две трети пути до некой самим собой обозначенной цели, как я могу это сделать? Не буду вдаваться в подробности, скажу лишь, что это связано с исследованием средневекового Китая, которое может оказаться важным для всей российской науки, пусть даже то, что я делаю, сейчас понятно лишь нескольким специалистам. Так что последние полтора года и следующие года два эта работа для меня более важна, нежели литература. Да и литература, извини, но у меня за последние годы было написано два романа и две повести – в книжных изданиях их нет до сих пор, а один роман не вышел вовсе. Видимо, я не умею «пробивать» своих произведений.

– Тогда еще один вопрос Если тебе сейчас некое издательство выложит пять миллионов – хотя, по нынешним временам, это не такая уж и большая сумма – и скажет: сдашь через полгода новый роман, получишь еще столько же. Согласишься ли ты на это предложение?.

– Нет, не соглашусь. В этом году – нет. В этом году у меня уже было одно такое предложение, и я ответил отказом.

Беседу вел Андрей ЧЕРТКОВ

Сергей Переслегин
в рубрике
КРИТИЧЕСКИЕ КОНСПЕКТЫ

Размышлять о классической советской фантастике начала 60-х годов сейчас не модно. «Коммунистическая пропаганда!» – новый ярлык надежно сменил прежние идеологические клейма. «Английский шпион» Иван Ефремов а глазах нынешних либералов выступает едва ли не теоретиком тоталитаризма. Недалеко ушли от него и братья Стругацкие, для творчестве которых, как вдруг оказалось, характерно «пренебрежение к человеку, если он не боец передовых рубежей» [4] 4
  И. Васюченко Отвергнувшие воскресенье. «Знамя», 1989, № 5.


[Закрыть].

Вряд ли есть надобность ломиться в открытую дверь, доказывая роль «Часа быка», «Понедельника…», «Обитаемого острова», «Улитки…» в разрушении тоталитарной идеологии. Однако негативное, критическое начало сейчас не столь интересно, как начало созидающее: «стандартная модель будущего» по Ефремову-Стругацким. Коммунистическая Утопия.

Идея о переустройстве мира существует столько же, сколько и сам мир. Попыткам спроектировать идеальное общество несть числа. Время от времени дело доходило и до крупномасштабных экспериментов, которые, все без исключения, дали резко отрицательные результаты.

На этом основании, кстати, сейчас отвергается сама идея «светлого будущего». Безнравственными – с точки зрения приоритета общечеловеческих ценностей – считаются не только практические действия, но даже размышления на подобные темы.

Между тем с позиций нормальной – то есть не общечеловеческой, а просто человеческой – логики, провал большевистского эксперимента ровным счетом ничего не доказывает. Ну, кроме того, что «ежели человека не кормить, не поить и не лечить, то он, эта, будет, значить, несчастлив и даже, может, помрет. Как вот этот помер» [5] 5
  А. и Б. Стругацкие. «Понедельник начинается в субботу».


[Закрыть]. Если некто, нацепив восковые крылья, сиганул с колокольни, не надо писать в некрологе, что покойник доказал принципиальную невозможность создания летательных аппаратов «тяжелее воздуха»…

Желание построить идеальное общество, несомненно, имеет своим источником эгоистическое недовольство человека своим положением. Как и любой прогресс вообще. Но есть и объективные факторы, способствующие жизнеспособности таких устремлений. Если оценивать социальную энтропию через меру нереализованной социальной работы, окажется, что «кпд» любого современного государства пренебрежимо мал. Иными словами, подавляющая доля человеческой активности, времени, сил, материальных средств расходуется на попытки достичь заведомо невозможных целей, и на сколь-нибудь полезную ресурсов почти не остается.

Впрочем, так бывает не всегда. Потому что время от времени спонтанно возникают структуры, практически не производящие социальную энтропию. Люди там РАБОТАЮТ. И этим счастливы.

Естественно желание сконструировать мир, в котором неэнтропийная социальная среда была бы нормой. Хотя бы для того, чтобы иногда отдыхать. Но там!

Фантастика «ранних шестидесятых» ЭТОТ мир создала.

Для меня он столь же реален, как и те миры, в которых живут Д'Артаньян, Корвин, Фрези Грант и Белоснежка. Намного реальнее ДАННОЙ России – с пьяницей Брутом и нетрезвым президентом.

Это отнюдь не гипербола. Вероятность существования реальности «Россия-95» действительно была невелика.

Представление об однозначности, объективности прошлого (и настоящего) основано на неявном предположении, что событие всегда может быть восстановлено по своему информационному следу, иначе говоря – информационное усиление не искажает исходный «сигнал».

Такое предположение заведомо неверно.

Мы должны, следовательно, приписывать событиям прошлого ВЕРОЯТНОСТЬ РЕАЛИЗАЦИИ, быть может, близкую к единице, если событие оставило четкие информационные следы, либо если оно причинно связано с некоторой совокупностью высокодостоверных событий, либо наконец если существует значительное число информационных связей между ним и другими высокодостоверными событиями. Но никогда не равную единице.

Но в таком случае вместо одной-единственной истории мы должны научиться работать со многими альтернативными историями. В идеале, с вероятностным континуумом, для которого наблюдаемая «реальность» – в лучшем случае «первая среди равных».

В конце восьмидесятых Вячеслав Рыбаков написал прекрасную «альтернативную» миниатюру «Давние потери». Социализм, тридцатые годы. Казалось бы, обычные герои. Только в этой реальности они – добрые. Вместо индукции власти, насилия, смерти возникла индукция терпимости, любви, свободы. В спектре возможностей антитезой концлагеря стала утопия. Можно предположить, что наша «реальность», соответствующая в «вероятностном континууме» классической траектории в квантовой механике, окажется где-то посредине. Не тюрьма, но и не рай на земле. Бросили кости, и выпала тюрьма. Вот и доказываем теперь ее неизбежность.

Если между «подлинными» и «придуманными» событиями нет существенной разницы, то ученый-историк имеет право на предположение, а мир, созданный писателем, не менее важен и доступен для изучения, нежели мир установленных фактов, сведенных в огромные архивы.

Однако же как ни бьются западные писатели-фантасты, предупреждая читателя, как ни усердствовали советские, погружая его в утопии/антиутопии, историк вкупе с политиком с достоинством отметает целую область исследований, а послушное своим богобоязненным пастухам общество прилежно наступает на неоднократно предсказанные грабли.

Совокупность альтернативных историй представляет собой «тень», зазеркальное существование «классической единственной истории», а взаимодействие «выдуманных» миров с реальностью похоже не взаимодействие между сознанием и подсознанием человека.

Сказанное буквально означает, что Реальность, лишенная своей Тени, не имеет источника к дальнейшему своему развитию. Потому как развитие это строится на постоянном соперничестве между сотнями «если бы» и единственным «так есть». И самому «так есть» на протяжении всего существования приходится доказывать загнанным в иллюзорное (альтернативное) бытие теням свое право на звание Реальности.

Некоторые из альтернативных миров так близки к «России-95», что мы переходим в них и возвращаемся обратно по десять раз на дню, не отдавая себе а этом отчета. Достичь других очень трудно, даже имея Проводника.

А еще есть миры, которые мы решились забыть.

Упрощая, человек разрушает.

Наше прошлое видится сейчас сплошным кошмаром. И если оно – единственное, таким же кошмаром НЕИЗБЕЖНО окажется и будущее: равные позиции преобразуются в равные. «На Юпитере нет ремонтных станций. Это следует из всех теорий Юпитера» [6] 6
  А. и Б. Стругацкие. «Путь на Амальтею».


[Закрыть].

Старый Фэн
в рубрике
ИНФОРМАРИУМ

Господин Старый Фэн!

В первом выпуске «Интеркома» в журнале «Если» вы рассказали о киберпанке. Прошу извинить, но вы запрягаете телегу впереди лошади. Вы сразу начали с самого «модного» литературного направления, совершенно не затронув классические жанры – научную фантастику, фэнтези, хоррор. Вы полагаете, что нашему читателю все известно? Или традиционные направления сошли на нет, и в современной фантастике царит один киберпанк?

Д. Дубинин, Саратов

Видимо, это самый характерный симптом нашего времени, когда человек, желающий что-то преподнести «потребителю», с самых первых минут должен начинать оправдываться. Ну что ж, с эпохой спорить бессмысленно. Итак, начнем.

Конечно же, в современной фантастике заметен не только киберпанк. Но, во-первых, журнал «Если» неоднократно обращался к проблемам SF и FANTASY, анализируя эти направления в западной литературе. Достаточно вспомнить компендиум знаменитой книги Кингсли Эмиса («Если» № 8 – 10, 1994 г.), подготовленный А. Ройфе и растиражированный после выхода журнала многими центральными изданиями. (Понятно, что добавить к этому труду, как и к другим статьям и критическим заметкам на эту тему, выходившим в «Если», можно было бы немало, но это процесс бесконечный, поскольку авторы статей в разных западных источниках часто противоречат друг другу даже тогда, когда пытаются охарактеризовать одно и то же, вполне устоявшееся направление). Во-вторых, заметных революционных течений в западной фантастике, за исключением киберпанка, в последнее десятилетие замечено не было. Кроме того, существует и такая проблема – что следует считать «направлением» («trend»)? Как отличить истинную литературную новацию от вульгарного издательского трюка, предпринятого в рекламных целях? Ну и наконец, чтобы определить, какое направление наиболее популярно, надобно провести опрос читателей. В России, сами понимаете, это сделать затруднительно. К счастью, эту задачу решил крупнейший критико-библиографический журнал по проблемам фантастики «Локус».

Раз в год редакция этого журнала проводит традиционный опрос, позволяющий нарисовать обобщенный социологический портрет читателей фантастики. А попутно присовокупляет какой-нибудь вопрос позаковыристее, дабы фэнам было над чем пораскинуть мозгами, а профессионалам, анализируя ответы, призадуматься. Вопросы бывают и шутливые: например, с кем из писателей-фантастов читатель хотел бы познакомиться, на ком жениться (выйти замуж). Но последний опрос преследовал цели стратегические: редакция решила выяснить, какие направления со-' временной фантастики у читателей наиболее любимы, а какие – нет? Как и следовало ожидать, возрос этот вызвал у тех, кто решился все-таки ответить, немалые затруднения – впрочем, не меньшие затруднения испытала и редакция, когда пришла пора обрабатывать письма. Результаты, однако, оказались достаточно любопытными, чтобы оправдать этот труд. Приведем две таблицы, наглядно показывающие предпочтения и антипатии американских читателей фантастики. Цифры указывают процент читателей, отметивших в своих письмах соответствующие предпочтения.

Большинство указанных жанров, под-жанров и направлений российскому читателю, надеюсь, понятны – подобные есть и у нас, пусть и не в таких количествах.

Вкратце о том, что может быть непонятно.

«Марс». В последнее время в США вышло уже более десятка заметных романов, действие которых происходит на этой планете – очевидно, в преддверии реальной высадки. В результате популярная тема способствовала появлению целого направления – впрочем, надо полагать, недолговечного.

«Малотиражные издания». То есть издания заведомо некоммерческие, элитарные, экспериментальные. Тем не менее есть издатели, которые специализируются исключительно в этом виде книжного бизнеса.

«Shared worlds» – произведения разных авторов, объединенные общим местом действия или едиными героями; обычно выходят в виде антологий. «Sharecropping» – книги молодых авторов, действие которых происходит в мирах, придуманных маститыми фантастами.

«Паровой панк» – довольное новое (и узкое) направление на стыке киберпанка и альтернативно-исторической фантастики. Действие, как правило, происходит в викторианской Англии XIX века, где появляется какое-нибудь несвоевременное открытие. Например, механический компьютер, как в романе Гибсона и Стерлинга «Альтернативный движитель».

«Splatter» – разновидность хоррора, где главной целью автора становится показ обильных кровопусканий.

От общего комментария я, пожалуй, воздержусь. Пусть каждый читатель сам определит, что лично ему нравится или не нравится в НФ, и какое отношение вышеуказанные направления имеют к книжному рынку фантастики, сложившемуся сейчас в России.

А закончить обзор хотелось бы строками из нескольких писем, напечатанных в том же номере «Локуса»:

«В издательской индустрии царит хаос. Это в самом деле так или только выглядит со стороны?». «Слишком много книг из вашего рекомендательного списка за 1993 год: а) отсутствуют в широкой продаже; б) дорогие издания в твердых переплетах; в) и то, и другое. Похоже на то, что участвовать в голосованиях на «Хьюго» и «Небьюлу» становится чем-то вроде забавы для богатого человека». «Жанр стал чересчур велик для читателя, который привык читать все, что выходит». «Снижение роли журналов (и, соответственно, малоформатной прозы), что приводит к потере ориентации и интереса среди читателей». «Отвратительные, искажающие смысл произведения обложки…»

Не находите, что звучит как-то очень знакомо?