Текст книги "Олени"

Автор книги: Светлозар Игов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

Что же в ней так взбесило Дели? Или она увидела что-то, чего не видел я? А может быть, разглядела в этой еще совсем хрупкой и юной девушке будущую расцветающую красоту, инстинктивно воспринимая ее как угрозу для себя?

И чем больше я смотрел на девушку – а я и последующие дни продолжал ходить в это кафе, – тем все более красивой она мне казалась. Уж не начал ли я влюбляться? К тому же – с помощью Дели, усмехнулся я про себя.

Ей я не звонил.

Позвонила она, дней через десять после того случая.

– Значит, не сучка, а? – прокричала Дели. – А продолжаешь встречаться с ней!

И швырнула трубку.

Господи, какие встречи, какая паранойя ее трясет, подумал я. Но потом сообразил, что она имеет в виду мои посещения кафе. А вдруг она подослала кого-нибудь из своих сотрудников за мной следить? Или сама пряталась где-нибудь рядом, чтобы высматривать, бываю ли я в кафе или же кто-то уже ходит ко мне домой? Мне стало смешно, когда я представил самоуверенную деловую даму и сексуальную волчицу в роли истерзанной ревностью женщины.

Но по-прежнему продолжал ходить в кафе.

И любоваться девушкой, с которой мы по умолчанию определили даже особый ритуал наших отношений. Обычно я садился, и вскоре она сама, не дожидаясь моего заказа (потому что уже знала мои вкусы), приносила мне кофе с содовой. Потом я просматривал газеты, издали наслаждаясь ее присутствием, а через полчаса расплачивался и уходил. Иногда мы обменивались парой слов, но – и только.

Прошло уже почти две недели, наш молчаливый ритуал неизменно повторялся. И вдруг я сообразил, что даже не знаю ее имени.

В день, когда, подходя к кафе, я решился спросить ее об имени, я испытал странное, необычное волнение.

А когда она подошла ко мне и я произнес: «Мы давно знакомы, а я так и не знаю вашего имени», – то еще до ее ответа мне стало как-то не по себе.

– Елена, – ответила девушка.

«Елена» – это имя отозвалось во мне эхом, что-то сильное и даже страшное обрушилось на меня… но потом отпустило, и меня охватило спокойное предчувствие счастья.

Я никогда не был суеверным, хотя всегда ощущал что-то мистическое в неожиданных совпадениях. И мне показалось, что я ожидал услышать это имя, что, может быть, совсем не случайно приходил сюда и что даже необъяснимая ревность Дели – всё это было судьбоносным предчувствием.

– Что-то не так? – девушка как-то странно посмотрела на меня, хотя, наверное, странным выглядел как раз я.

– Нет-нет, все в порядке.

Но я уже знал – всё так.

Ко мне снова пришла любовь.

Мне не сиделось на месте, и я ушел из кафе раньше обычного.

Елена («Елена!»), очевидно, удивилась, что был нарушен установившийся ритуал нашего приветливого взаимного молчания.

И действительно – на следующий день я понял, что она искренне рада моему приходу, что вчера, наверное, расстроилась из-за моего более раннего, чем обычно, ухода – как какого-то знака опасности. Это и в самом деле был знак. Только не опасности.

Но и ее молчаливая радость при моем появлении (одно совсем легкое озарение – словно днем зажглась лампа под абажуром) была знаком – уже для меня.

В тот день я решился предложить ей где-нибудь встретиться, когда она освободится.

Но она объяснила, что сегодня вечером после работы (а работает до пяти) занята, ходит на курсы.

И сегодня занята, и завтра.

– А когда же, – спросил я.

– В субботу я свободна весь день.

И в субботу весь день мы были вместе.

Так началась моя новая – не первая, а, я уже уверен, последняя – любовь.

С тобой, Елена.

Потому что я пишу это для тебя.

Я хочу рассказать тебе о своей жизни и исповедаться в своей прежней любви, которой я переболел благодаря тебе, поделиться с тобой самым сокровенным, что таит в себе человек.

Я хочу – для тебя и для себя – осмыслить пережитое.

Прости, что рассказываю тебе о той, прежней, Елене и моей любви к ней. Не хочу скрывать, как сильно я любил ее. Но когда появилась ты, мне уже кажется, что та любовь была лишь прекрасным сном, который сейчас я буду проживать наяву.

С тобой, Елена.

Я долго, с болью в сердце, бродил по прошлому, по воспоминаниям о любви, которая ушла. Я думал, что любовь исчезает вместе с женщиной, которой уже нет. Но любовь не уходит, а появляется в ее отсутствие. И не потому, что женщина, которую ты любил, заменима. А потому что – незаменима.

Я думал, что с уехавшей в никуда Еленой мы были одним целым, что в нашей любви Елена – то же, что и я. Но любовь – это не исчезновение меня в другом и другого – во мне, а разлука и встреча с другим, встреча двух, а не их слияние в одном целом.

Сейчас я уже знаю, что даже первая любовь может повториться, что, в сущности, нет первой и последней любви, она одна – та, что озаряет нашу жизнь и без которой любое бытие неполноценно.

Лишь теперь я чувствую, что живу вновь, живу по-настоящему, хаос окружающего мира уже не кажется мне нелепым и враждебным, если смотреть на него с безопасного расстояния, которое дает счастье, и я переживаю его в сопричастности с тобой.

И я верю, что такая сильная и красивая любовь, которая поможет нам пройти по жизни со всеми ее радостями и бедами, с подъемами и падениями, существует – и это любовь до гроба.

Эпилог

Я получил эту рукопись довольно странным образом. Обычно авторы сами предлагают свои книги издательствам, а эту мне принес один приятель, которого я знал немного по разным коктейлям и премьерам. Назовем его X или Y – не имеет значения, читатели легко его узнают, он довольно часто появляется в телевизоре. На мой вкус – скорее остроумный, нежели глубокий литератор, несколько излишне увлекающийся своими собственными речами, впрочем, довольно занятный комментатор. Он сказал, что эту рукопись обнаружил в своем почтовом ящике, посылка была анонимной, непонятно – кому, от кого, без какой-либо пояснительной записки.

– А почему ты принес ее мне, – спросил я критика, – ты рекомендуешь ее издать?

Критик краешком губ изобразил на лице загадочную улыбку, в его глазах зажглись лукавые огоньки.

– Да просто прочти. Ты наверняка знаешь автора, это твой соученик. Ты там тоже присутствуешь в качестве героя, второстепенного, правда, не под своим именем. По крайней мере, я так понял, поэтому и принес эту рукопись тебе. И если в рукописи есть хоть доля правды (а там много чего странного), то автора легко будет вычислить.

В тот момент я не смог сразу вспомнить среди своих одноклассников ни одного потенциального писателя, да и бизнес-карусель закрутила меня – во всяком случае, я еще довольно долго после посещения критика с его загадочной улыбкой не раскрывал папки с рукописью. Лишь через несколько недель, когда мои дела в издательстве пошли на лад, я вспомнил о ней. Мне было любопытно – кто же это мог там меня описать. И стал читать.

Сначала я не понимал ничего. Заповедник «Олени» показался мне полным бредом. Есть курорт на море с таким названием, других «Оленей» ни в горах, ни в лесу не было. И даже если автор изменил название, просто нереально, чтобы существовало такое дикое, прекрасное заповедное место – уж наши акулы давно бы его проглотили. Да и сам рассказчик явно не слишком уверен в его реальности, так что, вероятнее всего, всё это выдумки.

Но когда я дошел до встречи героя с издателем Петром (а это мое имя), я догадался, кто этот автор. А в самом деле, куда исчез этот обормот? Перевел, действительно, три романа – перевел быстро и качественно, и я хорошо ему заплатил. А потом исчез яко дым. В общем-то, он не так уж был мне нужен – с другими переводчиками у меня выходило дешевле, но все же – куда он исчез? Я думал, что он затеял какой-нибудь доходный бизнес, а он – на тебе! – писатель! У меня уже не было никаких сомнений в том, кто это. Его покойные родители, действительно, были известными людьми, да и другие события, о которых он писал, выглядели вполне правдоподобно. Насколько мне известно, разумеется. Мы ведь не были слишком близки, даже не одноклассники, просто закончили одну и ту же гимназию. Какое-то время у нас была общая компания, и мы вместе болтались по одним и тем же вечеринкам. Но многое в рукописи показалось мне надуманным. А уж любовные истории, о которых он говорит с таким пафосом, ни по количеству, ни по качеству не были чем-то выдающимся. При этом, повествуя о них, он не просто старомодно романтичен, но и довольно наивен в своих представлениях о женщинах. Впрочем, каждый имеет право жить по-своему.

И все же меня заинтриговало и его исчезновение, и то, что он не сам предложил мне свою рукопись.

Довольно легко мне удалось найти по старому телефонному справочнику телефон его покойного деда. Там мне ответили, что не знают такого, а квартиру купили несколько недель назад через одну фирму. Я попытался ее найти, но по данному адресу уже была зарегистрирована другая фирма, и она не занималась сделками с недвижимостью.

Тогда я сам сходил на квартиру. Оказалось, что ее купили какие-то провинциальные «новые болгары» для сына-студента, который и загулял там со своей подружкой. Документы купли-продажи выглядели достоверно, но фирма явно была фантомной, сейчас таких полно. Этот след вел в никуда.

«Тетя Тинка» (ее действительно так звали) из соседней квартиры уже отдала богу душу, а наследники ничего не знали о своем соседе и сами искали арендаторов.

Труднее оказалось найти вторую квартиру, но и там – никаких зацепок. Она уже сменила нескольких собственников через другую фирму-фантом. И соседи давно не видели старого хозяина.

Казалось, автор «Оленей» исчез без следа. А может быть, продал свои квартиры и уехал за границу? Но сам этот случай меня заинтриговал, и я стал проявлять упорство.

Решил попытать счастье с деканом. Тот уже не был деканом, но найти его было нетрудно. Он не только вспомнил, но и оживился, не на шутку встревоженный и заинтересованный.

– И куда исчез этот юноша, в самом деле? Это был мой самый способный студент, я предложил ему докторантуру, он обещал подумать и… пропал без следа. Мажет быть, вернулся в Канаду? У него были замечательные родители, его отец спас мне жизнь.

Я уже прочел об этом в рукописи, но решил не говорить ничего разволновавшемуся пожилому человеку, даже то, что никакой «Канады», скорее всего, и не существовало.

Я простился с профессором, предложив напечатать в моем издательстве его будущую книгу, и обещал сообщить, если что-нибудь узнаю.

И тогда я решил обратиться в полицию. Был там у меня один знакомый, и я попросил его заняться этим делом. Через несколько дней он уведомил меня, что данное лицо в полицейских сводках не значится ни среди умерших, ни среди исчезнувших, ни среди уехавших за рубеж.

– А неопознанные? Такие у вас есть?

Он посмотрел на меня как-то странно и, помолчав, тихо сказал: «Да тысячи!»

Я попросил его проверить среди них. Сначала он отказывался, уверяя, что это категорически запрещено, тем более что я не родственник пропавшему, но потом согласился. Попросил найти фотографию исчезнувшего. Мне неоткуда было ее взять, поэтому я ограничился словесным портретом.

Через несколько дней он позвонил и снова затянул старую песню о том, что это запрещено, что… Его новые сведения обошлись мне еще дороже, но зато уже на следующий день я сидел в его кабинете в министерстве, где он, закрыв дверь, оставил меня наедине с тридцатью папками.

Я стал их просматривать. Это были дела убитых неопознанных мужчин от восемнадцати до тридцати пяти лет … Моего я нашел в седьмой по счету папке.

Это было ужасно. Я узнал его сразу – труп был сфотографирован прямо на том месте, где его нашли. В полицейской справке сообщалось, что тело было обнаружено через несколько дней после убийства (в спину из огнестрельного оружия), но потом его перенесли и бросили (перечислялся ряд подробностей, которые здесь нет смысла приводить). Я был потрясен не столько увиденным, сколько самим фактом этого убийства.

Несколько дней я не мог прийти в себя.

Он не был мне близок, и у меня не было никакого личного интереса в расследовании данного случая.

Но я был потрясен самой этой смертью. Меня охватил страх. За себя. За всех нас. Все мы можем исчезнуть вот так, как ненужная вещь. В стране, где человек не значит ничего.

Потом я снова позвонил тому же полицейскому, превозмогая свое презрение к его алчности. Попросил его в последний раз узнать, не обращался ли кто-нибудь с заявлением об исчезновении убитого.

На этот раз полицейский был явно смущен (мне даже не понадобилось долго его уговаривать) и обещал проверить.

Еще через несколько дней он позвонил, сказав, что надо встретиться. Оказалось – да, обращались. 28 мая в полицию позвонили, и женский голос сообщил о пропаже некоего гражданина, они записали его имя. Своего имени женщина не сообщила. В полиции не обратили внимания на это сообщение. Мало ли подобных случаев?

Я спросил, а не пытались ли в полиции выяснить его имя в процессе идентификации трупа? Мент (сейчас он не проявлял своей жадности) посмотрел на меня виновато и тупо.

Еще несколько дней я пытался пересилить свои чувства – смесь гнева, отвращения и страха. Мне хотелось всё забыть. Но не получалось.

И тогда я решил сделать еще кое-что.

Я догадывался, кто та роковая женщина Дели из рукописи, хотя они вовсе не знакомились, как он написал, в моем офисе, и в жизни у нее было другое имя.

Я позвонил ей, представился его приятелем, сказал, что ищу его, потому что потерял из виду и предполагаю, что она могла бы знать, где он.

Она ответила, что это имя ей неизвестно.

Однако что-то мне подсказываю, что она лжет, и я решил не отступать.

Сделав ксерокопию рукописи, уже на другой день я, прождав ее довольно долго, поймал ее в ее же офисе. Рукопись вместе с моей визитной карточкой я положил ей на стол и просто сказал: «Прочтите это!»

Она позвонила уже на следующий день. Сказала, что заедет за мной в мой офис в издательстве. Отвезла в то же самое кафе, о котором упоминалось в рукописи, в ее собственное заведение. Значит, я не ошибся – это она!

Заказала себе виски с содовой. Я – тоже. Не сказала «Будем здоровы!» Сказала:

– Да, я Дели! И все именно так, как написано в книге. Но что вам нужно от меня?

– Где он?

– Не знаю! И почему я должна это знать? Он ведь нашел свою Елену. Ее и спрашивайте.

Это я уже знал.

– Он не исчез. Он убит.

– Убит?!

Женщина, сидящая напротив, от неожиданности посмотрела на меня скорее с недоумением, чем со страхом. Казалось, она совсем не поняла моих слов.

Я достал из портфеля копию полицейского протокола, который дал мне мой знакомый мент (естественно – «по секрету»).

Она взяла документ и непонимающе уставилась на него. Сначала долго смотрела лишь на фотографии. Потом начала читать текст. Но, не выдержав, расплакалась. Я смотрел, как она рыдает, совершенно забыв о моем присутствии. Потом, взглянув на меня, произнесла:

– Я так его любила!

И зарыдала снова.

– Но он Вас бросил.

Она продолжала непонимающе смотреть на меня, рыдая, и было странно видеть эту сильную на вид женщину – слабой, как тающая вблизи сильного огня тонкая свеча.

– Я говорю – он Вас бросил.

На мгновение ее слезы почти высохли.

– Я знала, знала, что она отнимет его у меня.

Мне захотелось узнать, что же, на самом деле, стало причиной их разрыва.

– Но что случилось тогда? Почему Вы так отреагировали? Почему? Они флиртовали?

– Нет, нет. Они не были знакомы. Он ее даже не видел раньше. И она тоже. Но я знала, знала, что это случится.

Я ничего не понимал.

– Да, всё так, всё так, как он пишет. Они даже не видели друг друга. Но я почувствовала, что она отнимет его у меня, – и снова зарыдала. – А может быть, всё это из-за меня?.. Но нет, нет! Я знала, она отнимет его у меня.

Я не слишком понимал ее логику, вообще женскую логику, и уже давно даже не пытаюсь ее разгадывать. Не слишком верил я и в женские слезы, хотя ей почему-то верил.

– Госпожа, а ведь это улика против Вас!

Она, рыдая взахлеб, продолжала все так же непонимающе смотреть на меня.

– Я говорю – это улика против Вас.

Она по-прежнему плакала.

– Вы что – никогда не читали криминальных романов? Дикая ревность брошенных женщин – один из самых распространенных мотивов для убийства.

Наверное, я был слишком жесток с нею, но она смотрела на меня все так же недоумевающе, словно не поняла вопроса, да, наверное, и не слышала его.

Но я уже знал – это не она. Впрочем, я вообще не думал об этом. Я знал. У меня не было никаких доказательств, но человек, очевидно, способен верить и без доказательств, повинуясь неясной интуиции.

Правда, вжившись в свою роль детектива, я подумал, что следующим подозреваемым мог бы стать ее муж. А что? Прекрасный мотив – ревность обманутого супруга. Я был с ним бегло знаком – видный столичный бизнесмен, прожигатель жизни. Его занимали только деньги, и измена жены (даже если бы она его вдруг заинтересовала) ничего для него не значила – его вполне устраивало ее полное безразличие к его куда более многочисленным любовницам и то, что она сама делает деньги (и немалые).

Дели тоже не интересовалась своим супругом, но мой знакомый и ее бывший любовник, кажется, зацепил ее глубже, чем я мог предположить. Потому что (не только из-за слез) я видел, как глубоко она страдает. И из-за его гибели, и из-за того, что он предпочел ей другую. И я позавидовал покойному, сумевшему пробудить такую любовь.

Однако мысль о том, кто и почему его убил, не оставляла меня – не столько из-за чувства какого-то долга по отношению к убитому (мертвому было уже все равно, кто его убил). Близких у него не было, кроме двух Елен (впрочем, еще нужно было найти вторую) и этой рыдающей рядом со мной женщины, которую я даже не знаю, можно ли назвать близкой. Мысль о его смерти не уходила – это была мысль и о моей собственной возможной смерти.

Она уже не плакала, но и, вытерев слезы, не казалась спокойной и свежей, как раньше. Надо же – любила! – подумал я с завистью.

– Пора подумать о похоронах. И найти Елену.

Она молча кивнула.

Но какие там похороны? В полиции даже не знали, где искать тело убитого. Или знали, но не хотели признаться в том, что скорее всего запихнули его в какую-нибудь общую могилу на задворках вместе с другими неопознанными трупами. И все же меня не оставляло чувство долга, что ли, я был убежден, что нужно предать земле умершего, тленные останки которого исчезли в нашем всеобщем хаосе.

Мы с Дели сходили в кафе, где работала Елена. Оказалось, она уволилась, нам даже не смогли сообщить фамилию девушки, сказали, что она сама к ним пришла и проработала всего несколько месяцев. Меня снова охватила злость на весь этот бардак, в котором мы живем, даже подумал как-нибудь наказать хозяина, но махнул рукой, поверив, что он действительно не знает ничего сверх того, что сообщил нам. Впрочем, одна официантка, знавшая Елену, слышала от нее, что ее приятель якобы нашел новую работу, гораздо лучше прежней. Но где? – она не знала.

Около двух недель я мотался по инстанциям, пытаясь выяснить место погребения его родителей, дату его рождения и прочие необходимые при любых похоронах подробности. Я сумел устроить всё – за исключением самого главного: нам не разрешали похороны без тела умершего. В конце концов я плюнул на все их дурацкие распоряжения, заказал могильный крест и сам проследил, чтобы рабочий правильно написал на нем его имя, а под ним – даты рождения и смерти. Дата смерти была не очень ясна, поэтому написали приблизительно – 24 мая.

И жарким днем в конце августа, когда город уже с утра исходил по́том от зноя, мы с Дели отправились на кладбище.

Я припарковался около главного входа, вынул из багажника крест, и мы пошли по городу мертвых к нужному участку, где были похоронены его родители.

Я давно не был здесь (со дня смерти моей тетушки девять лет назад) и был поражен.

Кладбище оказалось самым спокойным и красивым местом – словно райский сад или остров блаженных – в этом взбесившемся и уродливом городе, в этой стране, а может быть, и во всем этом безумном мире.

Посреди дикой жары закованного в бетон города здесь царила необычная прохлада. В тени деревьев, среди кустов и цветов прыгали белки, гоняясь наперегонки с солнечными зайчиками. Даже у людей, которые попадались нам навстречу (а их было совсем немного), были печальные, порой заплаканные, но спокойные и (как мне показалось) блаженные лица, умиротворенные, наверное, близостью смерти. Но именно здесь, казалось, смерти и не существовало – даже под куполом расслабленного до полусмерти августовского неба все эти деревья, кусты, цветы и белки излучали неуничтожимую жизнь.

Мы нашли нужный участок и могилу. Под высокой темной сосной, рядом с засохшими кустами сирени стоял маленький гранитный памятник с четырьмя именами – его деда, бабушки и родителей. Я вкопал крест чуть поодаль, перед памятником, мы положили свои цветы, и я зажег две свечи на этой могиле без покойника. Мы молча стояли и я, глядя на крест, подумал, что этот мой почти незнакомый сверстник и полузабытый соученик стал мне – именно из-за своей смерти и благодаря ей – особенно дорог. Вспомнил о его рукописи и с грустью подумал о его такой нелепой в наше безумное время утонченности, о его жалких усилиях убежать (каким-то своим способом) из этого мира, о его так бессмысленно сломанной молодой жизни.

Это слово – «бессмысленно» – прервало мои размышления, и с горьким чувством жалости к себе я подумал: «А разве в моей вроде бы успешной жизни есть какой-то смысл? Разве об этом я мечтал?»

Я посмотрел на женщину, стоящую рядом, по ее лицу снова текли слезы, и слегка коснулся ее руки. Мы повернулись и пошли обратно, в мир.

В кустах все так же грациозно и весело прыгали белки – наверное, лакомились тем, что еще не успели растащить с могил попы и гробовщики.

Ну хватит, дружище. Если хочешь читать дальше, иди и стань сам тем, что написано, стань сам тем, что есть сущность.

Ангелус Силезиус

Примечание автора

Сейчас, после публикации «Оленей», я уже могу признаться, что я – тот самый критик, который передал рукопись для издания. Я получил ее по почте, там было и письмо ко мне, которое я сохранил. Вот оно:

Уважаемый г-н И…

Я читала некоторые Ваши работы и решаюсь именно Вам доверить рукопись, которую передал мне мой друг за несколько дней до своего исчезновения. А Вы уж решайте, что с ней делать. Я не знаю, действительно ли его рассказ – описание его жизни. Его встреча со мной передана точно, насколько я могу судить, да и некоторые факты вполне достоверны. Но кое-что он изменил. Передаю Вам и несколько стихотворений, которые он мне подарил (это означает – и посвятил?) Не знаю, насколько они связаны с рукописью и написал ли он что-нибудь еще.

«Елена»

То, что незнакомка, переславшая мне рукопись, заключила свое имя в кавычки, могло означать, что ее звали совсем иначе. Но поскольку в Эпилоге, написанном к изданию «Оленей», издатель утверждает, что отыскал следы девушки по имени «Елена», некая загадка остается витать как вокруг исчезнувшего автора, так и вокруг неизвестной, которая прислала мне эту рукопись.

На меня лично «Олени» произвели сильное впечатление – не столько как художественное произведение, а как документ о какой-то обостренной ранимости молодого человека, о существовании которой у нынешнего поколения я и не подозревал. Несомненно, что перед нами исповедь, рассказ об одном (хотя и скромном в качестве социального бытия) юношеском любовном опыте. Очевидны и усилия автора сделать свою исповедь более «художественной», более «романной», хотя эти усилия оказались не слишком удачными. Его рассказ – скорее, сообщение, нежели изображение, в нем гораздо больше лирических моментов (некоторые из них и в самом деле хороши), чем зрелой наррации, много банальных, а порой и излишне расточительных описаний и не всегда включенных в рассказ авторефлексий, есть и не очень ловкие переходы от первого к третьему лицу (во второй части) и пр. То, что автор старался сделать свой текст более «художественным», заметно и еще по одной странице, оставшейся вне рукописи. Там он делал выписки из трудов различных авторов – от Еврипида и Овидия до Валери и Камю. Некоторые из них автор вставил в качестве скрытых цитат в свою книгу (опытный литератор легко их обнаружит), другие остались неиспользованными. И я решил поместить некоторые из них в качестве начального и заключительного эпиграфа к рукописи.

С.И.

notes

Примечания

1

Гларусы – крупные морские чайки (здесь и далее – примечания переводчика).

2

Ракия – водка домашнего приготовления.

3

Horror vacui (лат.) – ужас пустоты.

4

Чешма (тур.) – каменное сооружение с тонкой трубой для отведенной воды из источника.

5

Здесь обыгрывается слово «неделя» (болг.) – выходной, воскресенье.

6

Баба Меца, Баба Мецана – медведица, героиня народных болгарских сказок.

7

Вид вяленой колбасы.

8

Закон о реституции, принятый новым правительством Болгарии после 1989 г., вернул прежним хозяевам их частную собственность, национализированную после смены политического режима в 1944 г.

9

Герой говорит о Родопах, где, по преданию, бродил со своей кифарой легендарный Орфей.

10

«Колыбельная» – знаменитая ария из оперы Джорджа Гершвина «Порги и Бесс» (1935).

11

Стратис (греч.) – улица.

12

Кебапчета (мн. число от тур. «кебап», «кебапче») – рубленое мясо в форме небольшой сосиски с луком и приправами, печеное на решетке.

13

Строчки из стихотворения Христо Смирненского «Цветочница»: «Витоша-гора сияет так загадочно и нежно, / как темно-лазурный остров средь серебряной воды».

14

Известная композиция Арнольда Бёклина (1827–1901), швейцарского живописца, графика, скульптора, одного из выдающихся представителей символизма в европейском изобразительном искусстве XIX века.

15

In medias res – букв. «в середину вещей», в самую суть дела (из Горация).

16

Фреге Людвиг Готлиб (1848–1925) – немецкий логик, математик, философ, представитель школы аналитической философии; Эйнштейн Альберт (1879–1955) – физик-теоретик, один из основателей современной теоретической физики; Витгенштейн Людвиг (1889–1951) – австрийский философ и логик, представитель аналитической философии и один из самых ярких мыслителей XX века; Гёдель Курт Фридрих (1906–1978) – австрийский логик, математик и философ математики; Рассел Бертран Артур Уильям (1872–1970) – английский математик, философ, общественный деятель; Уайтхед Альфред Норт (1861–1942) – британский математик, логик, философ; Карнап Рудольф (1891–1970) – немецко-американский философ, логик, выдающийся представитель логического позитивизма и философии науки; Койре Александр Влади (1892–1964) – французский философ русского происхождения, историк науки и философии.

17

«Дървен философ» (болг.) – разг.-ирон. «горе-философ», любитель разглагольствовать.

18

Бродель Фернан (1902–1985) – французский историк, академик; Моммзен Теодор (1817–1903) – знаменитый немецкий историк, филолог-классик и юрист, лауреат Нобелевской премии по литературе за 1902 год (за труд «Римская история»); Ранке Леопольд (1795–1886) – историограф Пруссии; Бокль Генри Томас (1821–1862) – английский историк, теоретик истории; Мишле Жюль (1804–1874) – французский историк и публицист; Матье Адольф Шарль (1804–1876) – бельгийский поэт; Токвиль Алексис (1805–1859) – французский политический деятель, социолог, историк; Фюре Франсуа (1927–1997) – французский историк.