Текст книги "Олени"

Автор книги: Светлозар Игов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Встав сзади на колени, я обхватил ее за плечи, глядя, как и она, вперед, на далекий горизонт, где обе синевы сливались в почти невидимую линию.

И ощутил нежную силу встречного ветра (и как только умудряются яхтсмены ловить и использовать силу и направление почти всех ветров, для меня остается загадкой) и сверху посмотрел на лицо Елены – ветер заострил его черты, и оно показалось мне другим, более взрослым, что ли (как будто я видел ее в другое время), но еще более прекрасным. Она почувствовала мой взгляд и положила свою ладонь на мои руки, сомкнутые на ее груди и ощущавшие одновременно и тепло ее тела, и пронизывающий холод ветра.

И мне казалось, что мы не мчимся по морскому простору под распущенными парусами лодки, а летим над ним.

И что этот полет бесконечен, он – навсегда.

Примерно неделю мы жили в известном рыбацком городке, который летом превращается в богемную столицу артистического мира – по его улицам прогуливались или кисло скучали за столиками кафе, вынесенными на тротуар, мрачные бородатые художники и суетные улыбчивые актеры, любопытные молодые писатели и величавые ленивые мэтры, самовлюбленные плейбои и длинноногие манекенщицы (всё то «общество», что толпится зимой на столичных тусовках и премьерах) вперемежку с несколькими местными чудаками, изображающими из себя морских львов, жадными на приключения иностранками и невесть откуда набежавшими зеваками. Насытившись, мы с Еленой на третий день открыли для себя безлюдный пляж на юге, довольно далеко от известной черной скалы, до которой обычно простирались интересы пляжных эксцентриков.

Небольшая песчаная отмель была закрыта от города высокими скалами, а с другой стороны тянулись заброшенные огороды, за которыми начинался заросший кустами смешанный лес. В самом дальнем краю пляжа мы обнаружили какую-то хибару и решили расположиться здесь. Но поскольку наш нехитрый багаж остался в городской квартире, я отправился за ним.

До города было два часа ходу, и сначала узкая тропинка ползла через скалы, в расщелинах которых кипели разбивавшиеся о камни волны, потом выбиралась на мягкую проселочную дорогу через виноградники и в конце концов выходила на асфальтированное шоссе. Я забрал из квартиры наши рюкзаки и прошелся по главной улице, петляющей между старыми рыбацкими домами. Питейные заведения уже начали заполняться рано покинувшими пляж отдыхающими, и за одним из столиков перед корчмой «Стратис^[11]моряка» я заметил знакомую компанию, но решил не подходить к ним и свернул в сторону.

В тот момент я не испытывал желания кого-либо видеть, даже Елену. Я ощущал себя одиноким и абсолютно свободным, мне даже стало легче без любви. Мимо меня по нагретому дневным солнцем асфальту пролетали редкие машины, потом из одичавшего виноградника повеяло теплой предвечерней тишиной, я отщипнул несколько виноградин от еще зеленой грозди, и их терпкий вкус освежил меня. Подумалось даже – вот так бы идти и идти, бесцельно, куда-нибудь, но тут же почувствовал, как этот глоток свободы еще сильнее связывает меня своими нежными путами, узами сладкого рабства любви. И с тревогой подумал: а вдруг я не застану на пляже Елену, вдруг она исчезла? Я ускорил шаги, пробираясь извилистой тропинкой среди скал.

И увидел ее.

Скалы закончились, и под ними простирался «наш» пляж, желтый песок излучал легкое опаловое сияние в лучах уже заходящего солнца.

Елена лежала головой к морю и ногами к солнцу, сливаясь с окольным пейзажем и одновременно такая чужая здесь. Удивительно живая, как жива любая человеческая фигура, она в то же время казалась каким-то творением природы – скалой, озаренной солнцем, минералом или растением, большой перламутровой раковиной, распластавшимся на пляже дельфином или выброшенной на песок статуей.

Женщина на пляже была неподвижна, возможно, спала, на миг мне показалось даже, что это какая-то другая женщина. Но некому здесь быть другому, к тому же я слишком хорошо знал это тело, в своих бесконечных любовных ласках я изучил каждый его изгиб, мы не раз видели друг друга голыми на пляжах, несколько раз даже делили свою наготу с невинным бесстыдством отдыхающих нудистов.

Но в голом теле, которое я видел сейчас под скалами, на песке, было что-то странное, не замеченное мною раньше. Я как будто впервые видел его наготу.

Возможно, по-настоящему голым бывает только то тело, которое не знает, что на него смотрят, нагое даже для обращенного на него взгляда – чужого или своего, в зеркале. И не только в зеркале. Может быть, по-настоящему голым становится лишь тело, лишенное этого своего взгляда и полностью закрытое от мира в себе.

Именно так лежала сейчас передо мною Елена, даже не Елена, а просто какое-то красивое обнаженное тело молодой женщины, дух которого реял где-то в эфирных просторах сна или мечты.

Тихо, как вор, я подкрался к ней и стал осыпать ее поцелуями. Елена вроде бы спала (или просто не открывала глаз), ее тело продолжало быть слепым в себе самом. И лишь когда я коснулся губами ее груди, то почувствовал какой-то трепет, но и он вовсе не был свидетельством ее бодрствования.

Но когда я дотронулся до ее губ осторожным, бесплотным, как дыхание, поцелуем, ее губы неожиданно ответили мне так живо и сильно, что я засомневался в подлинности ее сна – а может быть, она просто выжидала с закрытыми глазами? И одновременно с этим поцелуем, от которого мы оба загорелись одним пламенем, открылись не только ее глаза, но и все ее тело. И мне показалось, что в этом жесте доверчивой открытости ко мне и ко всему миру я узнаю ее не вновь, а впервые и что не только наша любовь, но и мы оба рождаемся именно в этот миг.

Наши тела соединились в любовных ласках, они искали друг друга и находили, преследовали и догоняли, волны экстаза накрывали нас, чтобы слиться в одном общем мгновении – я увидел над собой ее озаренное закатом лицо с закрытыми глазами, ее поднятые вверх руки, сладостную конвульсию губ, не сдержавших крик, с которым и она устремилась к огромному синему небу.

А потом ее счастливое и усталое тело рухнуло рядом с моим, и вскоре я ощутил на своей груди осторожную ласку ее руки – скорее благодарную, чем призывную.

Но как ни прекрасна дневная любовь, радость созерцания красивого, гибкого и такого знакомого молодого тела, настоящее лоно любви – ночь и темнота. Смерть света и взгляда нужны, наверное, для полного погружения в мистерию любовного экстаза, для исчезновения всех иных измерений, которые связывают нас с миром и с собой в этом мире, для перехода в иное – единственное измерение любовного таинства. Однако любовь не сводится только к этому прекрасному мигу, ведь любовь – это всё: и человек, когда он любит и любим, и другой, которого любишь ты и который любит тебя, и то, что вы делаете вместе и по отдельности, когда любите, и мир вокруг вас, когда вы смотрите на него влюбленными глазами.

Предпоследним местом, где мы задержались, прежде чем перебраться в конечную точку нашего морского путешествия, был один курортный поселок, где огромная гора резко обрывалась в море. Мы не собирались оставаться здесь, хотели только переночевать, чтобы утром отправиться дальше.

Но перед отъездом решили все же сходить на море. Мы долго шли вдоль берега по мелкому темному песку пляжа, заполненного детьми, которые по команде шумной гурьбой мчались к воде, потом потянулись неуютные скалы и груды камней, неудобные для купания, но мы все шли и шли, надеясь открыть подходящее место, пока не уткнулись в волнолом – дальше идти было некуда.

Устроились мы на самом причале, над которым поднимался высокий крутой склон горы, в ряде мест заметно оползшей. Несколько прилепившихся к скалам вилл были полностью разрушены этими оползнями, другие опасно накренились, в любой момент готовые рухнуть вниз. Место нам не очень понравилось. Нависающий над морем берег выглядел весьма зловеще, но мы все-таки решили остаться здесь на несколько часов, хотя бы до обеда.

Однако, как это часто бывает, то, что кажется совсем непривлекательным на первый взгляд, позже раскрывает свои неожиданные прелести.

Во-первых, выяснилось, что мы находимся одновременно на берегу сразу двух разных морей. В заливе между волноломом и берегом вода была прозрачна и спокойна, почти без волн, как на озере. И сам каменный причал, удивительно чистый и блестящий на солнце, был защищен от ветра со стороны моря мощной стеной волнолома, здесь было тихо и тепло. Но за стеной дул пронизывающий ветер, волны с ревом набрасывались на огромные бетонные блоки, образующие длинный волнолом, и разбивались о них с неровным, неритмичным грохотом. Зато там, за стеной, можно было полежать на резком ветру, который смягчал жар горячего солнца, под солеными брызгами бешеных волн. Для себя я выбрал это место, а Елена осталась с другой стороны мола – в тихом, закрытом от ветра и больших волн прозрачном заливе. Довольно долго я лежал под хлестким ветром, а потом надел маску, ласты, взял дыхательную трубку и нырнул в воду. И внизу меня ждал изумительно богатый и красивый подводный мир, в котором я совершил одно из самых фантастических своих путешествий.

Выбравшись из воды, я вернулся на защищенную от ветра сторону волнолома, лег на теплые под солнцем камни причала и – пока Елена плавала в заливе – задремал, все еще под впечатлением своих подводных видений.

Увидел ее, когда она выходила из воды.

Впрочем, не выходила, а появлялась – сначала, словно прыжок дельфина над водой, показалась ее рука (она поднималась на высокий бортик причала по железным ступеням лестницы, которую мне не было видно), потом, как буйные морские водоросли, возникли ее мокрые, блестящие волосы, закрывавшие лицо, потом показалось колено, на которое она опиралась, поднимаясь, и наконец – вся она, распрямившись, шагнула на освещенные солнцем камни.

И я будто впервые видел это словно возникшее из морских глубин или из-под земли такое знакомое, такое любимое тело. Елена попрыгала на одной ноге, потом на другой, стряхивая с себя блестящие капли, грациозным движением отбросила назад волосы и пошла, осторожно ступая по мелким осколкам раскрошившихся мидий, и ее поджарое девичье тело показалось мне еще более гибким и стройным.

Я смотрел сквозь смеженные ресницы, снова и снова вбирая в себя очарованным взглядом всю ее – с солнцем в волосах, в тенях и улыбках: плечи, бедра, колени, свежую кожу и глаза с длинными ресницами. Даже не глядя, я видел (как после долгого всматривания в огонек свечи, когда он снова появляется на внутренней поверхности век) – вот она подошла, легко смеясь, обрызгала каплями с рук, взяла полотенце, аккуратно разложила его на камнях и гибким движением опустилась рядом со мной, а вскоре я почувствовал прикосновение ее руки, уже высохшей под солнцем и полной нового порыва желания.

Мы собирались пробыть здесь совсем недолго, но, оказалось, уже опаздывали к обеду. И жарким полднем (резкий ветер стих, и с неба снова лился нестерпимый зной) по щебенчатой прибрежной дороге мы спешили к поселку. Но не дошли до него и остановились в каком-то ресторане, который утром просто не заметили.

Он был довольно далеко от пляжа. Посреди каменистого пустыря стояло приземистое прямоугольное здание ослепительно белого цвета, с террасой, почти закрытой от посторонних взглядов рыбацкими сетями, развешанными между мраморными колоннами. Если бы не голод, мы вряд ли заглянули сюда.

Но сразу, как только вошли, были поражены ослепительной чистотой и стильным уютом. Под цветными – оранжевыми, синими и красными – тентами (они мне напомнили парашют, на котором летала Елена) разместились столики со столь же ослепительно белыми (а сверху, поменьше, оранжевыми) чистыми льняными скатертями. В центре террасы маленький фонтан подбрасывал вверх тонкие освежающие струйки воды, нежное журчание которых причудливо сочеталось с приглушенным рокотом близкого моря. У колонн на террасе и между столиками были кусты с вечнозелеными листьями и яркими – алыми, желтыми, фиолетовыми и синими – цветами, особенно выделявшимися на фоне чистой белизны. Снаружи терраса казалась совсем закрытой, но изнутри, под свободно висевшими между колоннами рыбацкими сетями, открывался великолепный обзор, широкий и ничем не заслоняемый вид на море.

Мы сели поближе к этому открытому в море пространству. Только один столик из десяти был занят семьей с двумя детьми. Ресторанчик – особенно на фоне каменистой пустыни, посреди которой он расположился, действительно поражал своей чистотой, будто отполированной ветром, белизной и изяществом обстановки. А когда официант принес мне меню, я был приятно удивлен и богатством разнообразных, редких блюд. И кто только готовил столь изысканно в этом захолустье? Впрочем, а вдруг нам скажут сейчас, что в наличии только холодные кебапчета^[12] и теплое пиво? Но я опасался совсем напрасно.

Вообще-то, я не слишком привередлив в еде, к тому же любовное счастье делало меня еще более к ней равнодушным, мы вполне обходились и рыбными консервами с черствым хлебом – единственным, что нам частенько могли предложить в забытых богом сельских магазинчиках, куда мы заходили за продуктами.

Но неожиданно уютный и прохладный оазис настроил меня на сибаритский лад, и я стал выбирать в меню самое лучшее. Я не очень люблю рыбу, но всё подсказывало, что здесь она будет чем-то исключительным, и мы с Еленой выбрали рыбу. Заказали и бутылку самого лучшего белого вина. Очень скоро официант принес вино, великолепно охлажденное, а девушка-официант – чудесную запеченную рыбу с лимоном.

Мы уже закончили с обедом, но уходить не хотелось, удивительный вид на море так и манил остаться подольше в этом чудесном уголке. Обедавшая за дальним столиком семья уже ушла, официант принес нам новую бутылку вина и ушел вместе с девушкой внутрь помещения, и мы с Еленой сидели совсем одни на террасе, не отводя глаз от моря.

Уже спокойное, оно было лазурно-синим, с легкими кудрявыми белыми барашками и все более яркими – с каждой секундой заходящего солнца – серебряными и золотыми бликами. Вправо на берегу, у маленького деревянного причала, были привязаны рыбацкие лодки, маленькая яхта и два парусника, легко покачивающие своими мачтами со спущенными парусами.

Мы сидели молча, завороженные спокойной красотой моря, почти до самого вечера.

А позже, чтобы не сидеть в мало уютной квартире, где мы остановились, вышли погулять по поселку. Это был курорт для зажиточных провинциальных обывателей, которые прогуливались по его немногочисленным улочкам в сопровождении кучи детей с воздушной кукурузой, семечками, сахарной ватой в руках, собирались шумными компаниями перед пивными, тиром, пунктами тотализатора и прочими увеселительными заведениями. К радости Елены я пострелял в местном тире, и она бережно держала в руках разную блестящую мелочь – призы за мое стрелковое искусство. Насмотревшись вдоволь всего, что только можно было здесь увидеть, и испытав все возможные развлечения, которые предложил нам вечер (вплоть до катания на маленьких машинках по миниатюрной автотрассе), мы снова направились в «наш» ресторан – не потому, что были голодны, а просто не хотелось возвращаться домой слишком рано.

Над забитым людьми пространством носился тяжелый дух печеного мяса и старомодных шлягеров, сохранившихся с тех достославных времен, когда вся эта стая ребятишек и внуки танцующих и аппетитно закусывающих людей вокруг были только в проекте.

Наутро мы, без долгого обсуждения, решили остаться здесь еще на немного – и из-за чудесного купания на дальнем волноломе, но более всего – из-за счастливого спокойствия на террасе безлюдного ресторана.

Остались и на третий день. Но следующим утром нужно было все-таки уезжать.

И снова мы сидели одни в ресторане над морем.

И снова я заказал самые лучшие блюда, вино, не без иронии подумав при этом, что чрезмерная изысканность – явный признак усталости и упадка, тогда как настоящая жизнь всегда бывает немного дикой, не слишком утонченной и даже в чем-то грубоватой. Так неужели в нашей любви наступила усталость или это просто был необходимый миг покоя?

Впервые здесь, на море, впервые с начала нашей любви, я ощутил в охватившем меня огромном счастье легкую трещинку, что-то вроде грусти и небольшой тревоги, которые мы чувствуем при прощании – с чем-то или с кем-то. Ни в одном месте, которые мы покидали раньше, я эту трещинку не замечал – так сильно были мы захвачены предстоящим. Но может быть потому, что завтра мы отправлялись в последний пункт, ждавший нас у моря, и потому, что конец лета был уже куда ближе, чем его начало, я впервые подумал о времени, в котором мы с Еленой пребывали, в категориях «начало» и «конец», вдруг испытав что-то вроде меланхолии.

Правда, эта легкая грусть, словно маленькая пустота в сердце, наполненном счастьем, делала это счастье и более полноценным, и самодостаточным.

Мы снова сидели с Еленой на террасе под оранжевым тентом. Море, воздух и пустынные камни скал вокруг блестели под невыносимым солнцем, а здесь даже ощущался легкий ветерок. Сама эта картинка, вид на море, как бы застыла в неизменной солнечной вечности и покое (только яхта отчалила от пристани, да в сотне метров от берега покачивалась, тяжело скрипя, огромная ржавая баржа – из тех, на которые так любят залезать неугомонные мальчишки, чтобы оттуда нырять в море).

В тишине, подчеркиваемой лишь трескучим звоном цикад, мы сидели до самого заката, когда вечер начал укутывать своим прозрачным сумраком море, небо и берег, а на террасе зажглись круглые матовые светильники.

И эти несколько часов, сконцентрированных в один миг счастливой вечности, остались во мне как обобщенный образ счастья, пережитого у моря. В них, казалось, не было ничего особенного, но именно поэтому в них соединились и свежие лазурные рассветы и кровавые закаты; и соленая ласка волн и прозрачный натиск ветра; и экстазы плоти и кроткие созерцания – всё, что мы увидели и почувствовали. И легкая царапинка грусти от неизбежной разлуки со всей этой неописуемой – до боли – красотой мира.

– Не говорите красиво! – оборвал меня голос из старинных (как заброшенная дворянская усадьба) романов.

Но разве можно говорить о красоте, любви, счастье и свободе иначе – некрасиво, без влюбленности, без счастья и свободы?

А может ли свобода петь так, как воспевают ее рабы?

Можно ли говорить о красоте так, как молчит о себе она сама?

Да и нужно ли говорить?

Разве не сама тишина побуждает нас к ее выражению?

И разве не молчание – язык всего сущего?

Но как говорить на языке молчания?

На свете нет ничего более нежного и ранимого, чем любовь, более хрупкого, чем хрустальный мир между двумя любящими, более беззащитного перед грубостью жизни, чем человеческое счастье. Но ничто, казалось, не могло нас задеть в мире вокруг нас, даже его редкие злые, агрессивные выпады превращались в легкие царапины, которые мгновенно зарастали под улыбками нашей любви.

Однажды на окраине какого-то городка мы сходили с грузовика, подвозившего нас «автостопом». Я принял сверху рюкзак Елены, потом подхватил на руки и ее, но при спуске с высокого борта кузова ее тело на мгновение оголилось, и неожиданно я услышал сзади грязную шутку и грубое предложение, адресованное Елене. Я обернулся и увидел лежащих в пыльной тени под деревом трех солдат, нахально, с вызовом ухмыляющихся. Я рассвирепел и уже был готов в рыцарском порыве броситься на защиту чести своей девушки, как вдруг солдаты рассмеялись так обезоруживающе, по-доброму, что остановили мою воинственность. Обернувшись, я увидел, как Елена бесстрашно-весело показывает им язык, и рассмеялся сам. Моя сжатая в кулак рука расслабилась и легла на ее смуглые плечи как нежная броня. Так, в обнимку, мы и ушли под взглядами солдат, в которых – я чувствовал это даже спиной – юношеский цинизм внезапно исчез без остатка, и они смотрели на нас (может быть, вспомнив своих девушек) как на образ возможного собственного счастья.

А в другой раз вышло иначе. Мы сидели за столиком на тротуаре напротив входа в приморский парк большого города, где собирались заночевать по пути к северному побережью. Мимо нас текла пестрая курортная толпа вышедших на вечернюю прогулку людей. Я заметил, как в этой толпе дважды или трижды мимо нас прошли двое немолодых, по-ориентальски элегантных мужчин, с блестящими от бриллиантина редкими, в мелкой завивке, волосами и грязными масляными взглядами жадных левантийских глаз с желтоватыми белками над тонкими хищными усиками. И когда они в очередной раз проходили мимо, один из них подошел к нам и, глядя на Елену, произнес:

– Hundred dollars?

Наверное, мы сели не там где надо, на какой-нибудь секретной точке, и меня приняли за сутенера, а девушку рядом – ясно за кого, но предложение было более чем откровенным. Только мне эта ситуация показалась настолько комичной, а оба кандидата на продажную любовь такими жалкими и смешными, что я даже не успел разозлиться, а с ироничной улыбкой бросил клиенту в ответ:

– Only a million!

Уж не знаю, понял ли мою шутку этот несчастный или принял ее всерьез, но он отрицательно помотал головой и мгновенно ретировался.

Но если я на этот раз реагировал шутливо, то Елена приняла случившееся близко к сердцу. Рассеянно наблюдая за перемещением толпы, она просто не заметила этих типов, вьющихся вокруг нас, а когда увидела их и услышала гнусное предложение, то восприняла его как пощечину. Я заметил, как ее рука конвульсивно сжала стоявшую перед ней чашку, и, наверное, она швырнула бы ее в лицо подонку, если бы я не остановил ее, предложив свою «цену». И лишь когда мерзавец отошел, я почувствовал, как расслабилось ее тело, и она с улыбкой, в которой ощущалась горечь, повернулась ко мне:

– Hundred dollars?

Улыбнувшись, я подхватил шутку: Only a million! – и мы залились смехом, который окончательно растопил ее обиду. А эти две нелепые фразы превратились в игру, которую мы потом не раз разыгрывали между собой в самых разных ситуациях.

В это счастливое, безмятежное лето ничто не омрачало нашего существования.

Впрочем, был один случай, когда темная сторона жизни коснулась и нас, если можно так сказать о том, что, в сущности, нас не затрагивало, но чему мы стали свидетелями.

В середине августа погода, словно до смерти уставшая от жары, вдруг испортилась, пошли дожди, я даже расстроился, решив, что с дождливым, неприятным серым августом подошел конец лета, но, к счастью, ошибся. Тучи скрыли солнце всего на несколько дней, потом небо очистилось, и солнце разгорелось так ярко, будто облака просто помыли его, чтобы оно вновь засияло, еще более яркое и теплое.

Весь первый день, когда зарядили дожди, мы просидели в снятой комнатке небольшого дома в прибрежном поселке, но скучно нам не было, дождь стал чем-то вроде необходимой передышки. Но на следующий день, обнаружив, что он не унимается, мы решили съездить на ближайший курорт. У нас не было плащей, и хозяева дали нам два нейлоновых мешка, чтобы добежать до остановки. Автобус останавливался на маленькой площади перед домом, в котором размещался и магазин (где торговали всем на свете сразу), и кафе, и ресторан. Автобус был набит битком – «дикари» вроде нас, отдыхающие в этих отдаленных местах, тоже решили сбежать от сырой непогоды, но хорошо хоть, что езды до курорта было всего с полчаса. Впрочем, это был не крупный морской курортный комплекс, а, скорее, небольшой приморский поселок, но в нем, тем не менее, было достаточно много баров и кафе.

Самым уютным нам показался довольно удаленный от центра поселка бар, возможно, потому, что он был и самым безлюдным.

Мы сели у окна, за которым виднелось море, слегка закрытое кустами лавра, с листьев которых срывались легкие, как бисер, капли дождя. В самом баре столики были отделены друг от друга декоративными кустами и цветами в больших кадках, из музыкального центра доносились звуки музыки.

Я бы не сказал, что мы так уж устали от своего почти месячного пребывания на солнечном и теплом море и от постоянных скитаний по побережью. Да и наши молодые тела вовсе не были изнурены любовными ласками. Напротив, они стали совсем легкими, почти невесомыми. Но дождливый оазис посреди бесконечного зноя одарил нас другим – я вдруг ощутил нашу любовь и как совместную жизнь в каком-то будущем, отдаленном времени, когда ранний период жарких страстей уже остался в прошлом и мы живем вместе в счастливом, чуть ленивом покое. Впервые в ускоренном от нашей взаимной телесной радости ритме жизни появились и воспоминания о пережитом.

Я смотрел на Елену, не испытывая при этом лихорадочного желания раствориться в ее теле, когда нежность переходит в тот горячий вихрь страсти, которая владела нами весь этот месяц, проведенный на море. То же самое, я знал, чувствовала сейчас и Елена.

Мы пообедали в каком-то ресторане поблизости и снова вернулись в бар. На этот раз все столики были заняты, и только наш – каким-то чудом – оказался свободен, словно ждал нас в теплом и уютном полумраке бара. И снова мы погрузились в это новое для нас, спокойно-ленивое состояние любовного счастья. Как будто вернулись первые дни любви, когда наши тела еще не познали друг друга, только сейчас у нас уже были и свои воспоминания. Но странно, что это вовсе не говорило о том, что и сама наша любовь стала воспоминанием, что она уходит. Нет, просто мы были исполнены спокойно-радостного понимания того, какой богатой может быть любовь в своих самых разных измерениях и какой неисчерпаемой становится близость людей, которые любят друг друга.

Мы пошли танцевать, поднялись и еще три пары (этот бар явно стал пристанищем для влюбленных), но танцы здесь были другие, совсем не похожие на сумасшедшие вихри ритмов, к которым мы не раз подключались на шумных вечерних дискотеках. Словно с молчаливого согласия всех гостей, бармен ставил только блюзы, и даже когда кто-либо из посетителей сам выбирал мелодию в музыкальном центре, то и она оказывалась в том же стиле – медленном и ностальгическом.

Дождливый день за окном потемнел еще сильнее, наверное, от черных туч за окном, в полумраке бара ненавязчиво-деликатно зажглось несколько ламп под цветными абажурами. Воздух приобрел какую-то изысканную плотность, и снова желание охватило меня, но я только поцеловал Елену в волосы, она легко потерлась лбом о мою щеку, и мы сели, словно бы затем, чтобы охватившее нас желание не разрушило нежного спокойствия этого дня. Сели и другие, и на маленькой площадке осталась танцевать только одна пара, которая постепенно околдовала нас, мы словно со стороны смотрели на танец – танец нашей собственной любви.

Это была удивительная пара. Возможно, на год-два моложе нас: юноша – темноволосый, с загоревшим до крайнего предела телом, черноту которого еще сильнее подчеркивала белизна его футболки, девушка – с синими, как озеро, глазами, и не обгорелая до красноты, как обычно загорают скандинавки, а с чудесным коричневым загаром, чуть более светлым, чем у ее спутника. Но их такая различная красота – средиземноморская и нордическая – вовсе не контрастировала, а дополняла друг друга в столь красивой гармонии, что не только мы, но и остальные пары не могли отвести от них взгляда. Они не только (повторюсь) жили в своем танце и в своей любви, но и казались нам с Еленой зримым образом нашей собственной любви, которую мы созерцали со стороны.

Внезапно чей-то голос разрушил атмосферу волшебства:

– А нашей музыки у вас нет?

В маленьком баре наступила недоуменная тишина. Бармен выключил музыку (чудесную мелодию Битлз «Yesterday»), танцующая пара остановилась, девушка, вздрогнув как от удара, прижалась к юноше, который стоял, явно ничего не понимая.

В липкой тишине я тоже посмотрел в сторону, откуда раздался крик. Оказывается, уже давно, незаметно для всех, сюда вошли и сели за ближний к стойке бара столик трое довольно молодых парней. Я не помню двух, но хорошо запомнил третьего – того, кто своим криком нарушил магию музыки. Его лицо можно было бы назвать красивым, если бы оно не было – нет, не толстым, – а одутловатым. И с какой-то неприятной гримасой наглого высокомерия, точнее хамства – характерной маски, моделирующей лица разнузданных отпрысков власть имущих, обеспечивших своим деткам карьеру с ранних лет. Он не был пьян, хотя у него был вид человека, только что вышедшего из запоя. Он явно был чем-то раздражен, хотя приятели, подхватив его с двух сторон, наверное, уговаривали его не поднимать скандала. Впрочем, они и сами были из той же породы, но, очевидно, им предстояли более серьезные дела, они зашли сюда совсем ненадолго и теперь пытались заставить своего приятеля уйти без лишних неприятностей. (Хотя какие неприятности могли быть у них – это они усложняли жизнь другим, а у них самих никаких проблем не было.) В конце концов им удалось его поднять, и, удерживая его, словно боясь, что он вырвется из-под их надзора, они вышли из бара.

Несколько минут после этого в воздухе бара царила тишина оцепенения, но потом бармен снова пустил прерванную мелодию. И минут через десять разрушенная атмосфера была восстановлена, а воспоминания о недавнем происшествии вроде бы рассеялись. Мы просидели в баре до поздней ночи (к этому времени он уже был полон), много танцевали и остались переночевать в ближайшей гостинице (если возвращение под утро можно назвать ночлегом).

На следующий день снова лил дождь, но нам уже не хотелось сидеть целый день в баре, поэтому, выпив кофе и купив в местном книжном магазине несколько книг, мы вернулись к себе в поселок.

А наутро небо очистилось, солнце припекало, как и прежде, и мы пошли на пляж. И безоблачное лето снова приняло нас в свои объятия, а три дождливых дня испарились из нашей памяти, словно их и не было.

Я думал, что забыл тот случай в баре, который (снова повторю) вообще нас не касался.

Но, оказывается, не забыл. Как не забыл и мельком увиденное лицо «героя».

Это случилось несколько лет назад, а позже – за несколько месяцев до момента, когда я пишу эти строки, в одной высокотиражной газете мне попалось на глаза интервью видного бизнесмена, которого представляли в качестве современного героя. Его лицо показалось мне знакомым, и я, приглядевшись, без труда узнал в нем того самого наглого молодца из приморского бара. Я запомнил его имя и спустя несколько дней спросил одного из коллег, земляка этого известного теперь бизнесмена, знает ли он его.

Коллега усмехнулся:

– Стало быть, ты тоже читал его интервью?

Я не стал углубляться в причины моего интереса к этой личности, и он продолжал.

– Кто ж его не знает – и у нас в городе, да и в стране. Его отец много лет был одним из шефов органов безопасности в нашей области, а сам он до 1989 года возглавлял молодежное туристическое бюро. Потом на некоторое время исчез, а позже появился вновь, уже как бизнесмен. Сейчас он один из богатейших людей, владелец нескольких отелей, предприятий, автозаправок. Говорят, начинал с какого-то частного туристического бизнеса, потом рекламного, собирал и обучал манекенщиц (а все знали, что это были проститутки, которых переправляли за границу), занимался охранным и страховым бизнесом. Утверждают, что сейчас ему принадлежит чуть ли не вся область. Публичная тайна, что его люди убили нескольких частников, вообразивших, что пришло время свободной конкуренции. Но никто ничего сделать не может, все бандиты на побережье работают на него. А когда убрали с высокого поста одного старого бедолагу, прошедшего через тюрьмы и концлагеря, наш герой, заменив его, стал лидером крупнейшей демократической (на словах) партии. Но, очевидно, мрачная слава его отца была слишком громкой, в итоге он предусмотрительно ушел (или его «ушли») с политической арены, впрочем, оставив там «своих» людей. В общем, картинка на тему «кто управляет нашей страной» более чем ясна, – заключил свой рассказ мой коллега.