Текст книги "Твой образ (сборник)"

Автор книги: Светлана Ягупова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Ватрина не стала объяснять, что увиденное – вовсе не сказка, а нечто бывшее с нею – девочка еще мала, не поймет. Но пусть складывает в тайничок своей души одну за другой жемчужины ее ожерелья, которые теперь одну за другой придется снимать с нитки и рассматривать вместе с этой малышкой.

Через неделю она опять защелкнула браслет на тонком запястье Астрик, а на свой морщинистый лоб надела металлический обруч, проводки от которого шли к «Оку» и, поудобней усевшись, вновь провалилась в одну из своих прошлых жизней, которых у нее было бесчисленное множество. Однако она догадывалась, что знает далеко не обо всех, что многие так и угасли не-вспомненными метелями бытия.

Отчаянное «Не хочу!» срабатывало каждый раз, когда чернота угрожала навечно поглотить ее, и яростное нежелание беспамятно уйти в бесконечность, сопротивление этому наращивало цепочку метаморфоз. Некоторые из них давали знать о себе внезапным ударом памяти.

Один из таких ударов случился в минуту, когда вместо букваря маленькая Ватрина читала том энциклопедии с цветными иллюстрациями, переложенными папиросной бумагой. Все, что когда-то росло, жило на Земле, придумывалось людьми, заключали в себе толстые тома с золотыми тиснениями на корешках. Часами она сидела на диване, рассматривая картинки, на которых были изображены животные, насекомые, растения, непонятные чертежи, географические карты. Глаза натыкались на странные слова: авантаж, бахтиары, бедламит, бондок… Мать была занята шитьем и собственными мыслями, должно быть, о недавно умершем отце, оторвавшись от выкроек, подолгу смотрела в окно, и ее бескровные губы неслышно шевелились. Маленькой Ватрине казалось, что она видит отца и разговаривает с ним.

Однажды мать кроила платье судейской жене, а Ватрина рассматривала том на букву «К», когда неожиданно набрела на картинку, где были изображены колонии морских кораллов. Вдруг перед глазами все поплыло – и картинка, и склонившаяся над вишневой тканью мама. С трудом набрав в грудь воздуха, она выкрикнула, тыча пальчиком в изображение белого кораллового куста: «Мамочка, это я!»

Мать подняла голову от шитья, взглянула на бледную от волнения малышку и рванулась к ней: «Что с тобой!» Принесла стакан воды, долго приводила девочку в чувство, а она вновь и вновь повторяла, стуча по картинке ладошкой: «Это я, мамочка, это я!» Тогда мать схватила тяжелую книгу, запихнула ее в шкаф рядом с двадцатью девятью такими же томами. Но Ватрина на следующий день отыскала именно этот том и теперь уже украдкой от матери разглядывала странную иллюстрацию, а та опять всколыхнула в ней ряд удивительных картин, в которых она узнавала себя, но совсем не похожую на ту, что отражалась в овальном зеркале на туалетном столике. Если бы ее попросили рассказать, что именно ей видится в эту минуту, она не нашла бы слов, ибо язык ощущений трудно переводится на какой-нибудь иной язык, особенно, если ощущения принадлежат не человеку. Однако шестилетняя Ватрина сознавала, что, разглядывая картинку, вспоминает время, когда была чем-то или кем-то иным, только не девочкой с короткими косичками и аккуратной челкой.

Когда ей исполнилось десять лет, она заявила матери, что помнит, как очень давно умела летать. Мать не забыла тот страшный приступ, когда малышка кричала, что она была когда-то белым коралловым кустом, точно таким, как на картинке. Новое заявление насторожило, но не очень испугало, поскольку было сделано спокойно, не истерично. Мать уже знала, что у девочки живое воображение, учительница советовала отдать ее в художественную школу.

– Значит, летала? – спросила она с иронией, но Ватрина уловила в ее глазах страдание. – Откуда такие фантазии?

Девочка объяснила, что это пришло ей в голову полчаса назад, когда она собирала в палисаднике смородину и перед лицом закружил мотылек с черно-красными крылышками.

Не отрывая от дочери опечаленных глаз, мать сказала, стараясь не сорваться в слезы:

– Ничего страшного, это с каждым бывает. – И неожиданно для себя сделала вывод: – Если подумать, все мы когда-то были кем-то. Еще твой отец говорил – а он много читал и много знал, – что мы состоим из атомов, и эти маленькие частички бессмертны, только соединяются и разъединяются с другими частичками. От разных соединений и получается человек или, скажем, стул, кошка, валенок. А незадолго до смерти отец сказал, что если когда-то умрет, то не насовсем. Пройдет сто, тысяча, миллион лет, и из его атомов образуется новый человек. Земля – это волшебная планета, на которой никто не исчезает навсегда. Но я, помню, ответила ему: в таком случае, ты, каким я знаю тебя, уже не вернешься! – Мать вытерла платком глаза и, спохватившись, уверенно заключила: – Ты вся в отца – такой же фантазер. Еще раз прошу, не рассказывай никому о своих фокусах. Ведь ты же не хочешь прослыть сумасшедшей? Так что тебе все-таки померещилось?

Она не могла изобрести новые слова-понятия, которые адекватно передали бы тот крохотный отрезок бытия, так отличающийся от всего, что знала до сих пор. Лишь спустя много времени звено за звеном восстановит она часть цепочки, соединяющей Белый Куст с бабочкой. За многоцветность крыльев прозвали ее Пестрянкой. Вспоминая краткую жизнь в облике Пестрянки, Ватрина извлекла из сумрака прошлого, связанные с нею еще два звена, и это небольшое открытие так изумило и обрадовало, что не сразу поведала о нем матери. Сидела, странно улыбаясь своему видению, пока мать не растормошила ее.

– Перед тем, как появиться Пестрянке, – сказала Ватрина, растягивая рот до ушей и все еще не упуская из виду картинку, выуженную из тайного уголка души, – я ползала по молодой зеленой крапиве, и она совсем не обжигала меня, потому что я была одета в черный мохнатый чулок со множеством волосков. Передвигаясь, я сгибалась и распрямлялась, то есть поначалу я была гусеницей. А потом заплела себя какими-то паутинками, чем-то клейким и стала неподвижной, как бы умерла, но на самом деле была живой.

– То есть превратилась в куколку, – покачала головой мать, уверенная в том, что лишь поддерживает игру ума, фантазию дочки.

– Да, наверное, я стала куколкой, – согласилась Ватрина, облизывая сметану с сырника. – А потом… потом было нечто восхитительное, – она опять оторвалась от тарелки и замерла, созерцая экран души. – Однажды мне стало тесно и душно в своем домике, я зашевелилась, взломала головой его крышку и обнаружила, что у меня выросли крылья! Я полетела! Краски, запахи цветов, деревьев, земли обрушились на меня, но самым прекрасным было небо. Правда, выше меня летали птицы, и я немного завидовала им. Но все равно было очень хорошо. Мама, ты не поверишь, я лапками определяла, насколько сладка цветочная пыльца.

– Уж этому как раз могу поверить, – грустно усмехнулась мать.

Ватрина вздохнула, смирившись с тем, что ее рассказ воспринимается не очень серьезно.

– Быть может, я прожила бы всю бабочкину жизнь, – уверенно сказала она, – если бы не тот случай с ящерицей. Зеленуха с янтарными глазами сразу не понравилась мне, она кого-то подстерегала среди камней, и вскоре я увидела кого – это был кузнечик. Бедняга ни о чем не подозревал, сидел в траве и не знал, что им интересуются. Когда Зеленуха подкралась к нему совсем близко, мне вздумалось напутать ее, чтобы отвлечь от кузнечика. Я подлетела к ней, замахала крыльями и вмиг была подцеплена длинным острым языком. – От ужаса она даже закрыла лицо ладонями.

Мыслефильм о Пестрянке показался Астрик еще забавней. Девочка что-то поняла, иначе не поинтересовалась бы, все ли раньше были бабочками, гусеницами, птицами или рыбами.

– Не думаю, – сказала Ватрина. – Хотя, кто знает. У людей такая несовершенная память: многие не помнят, что было с ними вчера. А теперь разреши мне побывать в твоей жизни.

Девочка охотно согласилась, как не отказывала в этом отцу и матери. Даже то, что когда-то хотелось скрыть, при таком вот просмотре всегда забавляло ее – ведь это было когда-то, в навсегда ушедшем времени, и как это замечательно, что его можно хоть ненадолго вернуть.

В этот раз она вспомнила о лесе, где однажды прогуливалась с отцом.

– Скоро и сюда доберутся и здесь наведут машинный порядок, – ворчал отец, шаркая ореховой палкой по толстой подстилке из прошлогодней листвы под ногами. Он удалился шагов на двадцать вперед, когда из-за толстого дуба выглянуло крохотное существо сантиметров двадцати от земли, окутанное молчаливой бородкой, в одежде из лопухов и лесного мха. На пористом, как у гриба, личике посверкивали красные смородинки глаз.

– Тсс, – существо приложило палец-корешок к мягкому лепестку губ и подкатилось прямо к ней под ноги. Она обомлела, присела перед ним на корточки.

– Никому не говори обо мне, – сказало существо. – Все равно не поверят и будут давать лекарства, чтобы забыла меня.

Астрик опустилась на лиственный ковер и стала рассматривать крошку.

– Даже отцу – молчок. А то примет меня за мутанта, каких в городе много, и унесет в приют.

Астрик была так удивлена, что не заметила вернувшегося Баата.

– Что ты нашла? Гм, забавная коряга, – он подцепил крошку палкой и отбросил в сторону.

Это насторожило девочку. Выходит, отец видит совсем не то, что она. Когда той же тропкой они возвращались назад, она чуть поотстала от отца и подбежала к дубу. Маленький хозяин леса притаился в дупле, на подстилке из трав, где он отдыхал и по ночам грыз орехи и ягоды. Днем же обычно следил за порядком в своих владениях.

– Возьми на память, – сказал он на своем лесном языке, но Астрик поняла его. Он протянул ей три желудя. – Когда задуют метели, достань их, вспомни обо мне, и я вмиг согреюсь в своем домишке, где зимой хотя и уютно, но не всегда тепло.

Она положила желуди в карман куртки, а чтобы чем-то отблагодарить лесовичка, достала носовой платок с вышитым вензелем.

– Вот. Хочешь, принесу что-нибудь теплое. У меня есть шерстяной шарф, под которым зимой тебе будет тепло.

– Что ты, что ты, – замахал он ручками-коряжками. – Я и платок, извини, не возьму. Лес нельзя захламлять. Как-нибудь выдюжу зиму, хоть и стар стал.

Тут у Астрик слегка закружилась голова, ноги задрожали, и она провалилась в свою обычную сумеречность. А вместо нее перед лесным дивом оказалась Гастрик.

– Мне как раз не хватало такой игрушки! Скорее, папа! Посмотри на этого страшилечку! А вот я ему бороду оторву, чтобы не зазнавался! Ой, он цапнул меня!

– Обычный сучок. – Баат был раздосадован тем, что Гастрик – в который раз! – появилась раньше положенного на целых полчаса. Если так пойдет и дальше, то со временем она может вообще вытеснить Астрик. – Почему ты пришла не вовремя?

– Откуда я знаю, – Гастрик надула губы.

– Значит, и уйдешь раньше, – отчеканил Баат.

…Этот эпизод кое-что добавил к тому, что узнала Ватрина за неделю общения с сестричками. Многое повидала она на своем веку, но впервые встретилась с таким соответствием внешности внутреннему содержанию. Если Астрик бросает кусок колбасы бродячей кошке со впалыми облезлыми боками, то Гастрик эту же кошку загоняет в подвал и расстреливает из духового пистолета. У Астрик слезы на глазах, когда видит какую-нибудь нищенку с плакатом на спине: «Мне негде жить!» Зато у Гастрик подобные люди вызывают злую усмешку и реплику: «Нужно работать лучше!» В душе Астрик – океан любви и милосердия, душа Гастрик заселена демонами разрушения. В одном и том же теле на равных правах умудряются властвовать бог и черт, и порою кажется, что они вступают в единоборство друг с другом.

– Почему ты все время уступаешь злючке? – поинтересовалась Ватрина у Астрик. – Ведь она живет вдвое дольше, чем ты. Как это происходит?

– Не знаю, – Астрик задумалась. – Просто ей не терпится, и я уступаю.

– Тебе, что, нравится так долго пребывать в полусне?

– Нет, конечно. Это надоедает. Но я хочу сделать приятное Гастрик. А самое приятное для каждого из нас – выбираться из темноты.

– Поразительно! – Ватрина с восхищенной досадливостью рассматривала девочку. – Может, ты и вовсе не будешь появляться, чтобы доставить Гастрик совершенное удовольствие?

– Если понадобится… – Астрик улыбнулась, и Ватрине померещилось, что в комнате кто-то ослепительно взмахнул крылом.

– Так не годится, – она сердито сдвинула белесые брови. – Неужели у тебя совсем нет воли? Знаешь ли, что бывает с человеком, у которого пропадает воля к жизни? Он умирает. Ты ведь не хочешь умереть, а?

– Конечно, нет! – испугалась Астрик. – Мне нравится здесь, и я вовсе не хочу все время быть в темноте.

– Вот и хорошо, – обрадовалась Ватрина. – Поэтому давай придумаем, как бы тебе подольше не уходить.

– И придумывать нечего. Стоит мне лишь захотеть…

– Тогда составим расписание, – предложила она. – Чтобы не было никому обидно, каждый приходит ровно на полтора часа… Если же ты плохо будешь относиться к себе, то однажды не появишься совсем.

Кажется, ей удалось убедить девочку, потому что Гастрик явилась ровно через полтора часа. Рассерженная, недовольная такой задержкой, она отметила свое появление тем, что схватила со стола чашку и швырнула на пол.

– Что случилось? – как ни в чем не бывало спросила Ватрина и, услышав недовольство по поводу долгого пребывания в чулане, строго сказала, что теперь каждый будет приходить на полтора часа.

Марте и Артуру понравилась та строгость, с какой старушка обращалась с сестричками. Для них истинным сюрпризом стал удлинившийся визит Астрик, радующей их сердца, истерзанные одним лишь видом Гастрик. Но если бы все упиралось в ее внешность! Чем дальше, тем больше проглядывал в Гастрик истинный дьяволенок. К Ватрине она ходила с неохотой и как-то заявила, что больше не желает видеть старую образину.

– Да ты на себя взгляни! – не выдержала Марта и прикусила язык, потому что Гастрик и впрямь подошла к зеркалу, долго рассматривала свое отражение и вдруг расхохоталась:

– Что за враки! Это вовсе не я! – схватила с туалетного столика пудреницу и запустила в трюмо.

«Странно, – подумала Марта. – Неужели она до сих пор не смотрелась в зеркало?»

В тот день, прежде чем уйти из дому, Марте пришлось дожидаться появления Астрик. Девочка с удовольствием пошла к Ватрине, в чьем доме находила для себя много любопытного. У нее было то, что уже давно не встречалось в продаже, над чем фантазировали живые человеческие руки. Старинный буфет был уставлен фигурками зверушек из слоновой кости, расписной керамикой, за стеклянными дверцами стояли фарфоровые чашки и блюдца, давно исчезнувшие с магазинных полок, поскольку их заменила небьющаяся ферропластиковая посуда. Непривычно смотрелись и старинные ходики на стене, и резной дубовый сундук. Но самым интересным было содержимое сундука. Когда Ватрина впервые открыла его, Астрик замерла от многоцветия шерстяных клубков, нитяных пасм, расшитых бисером лент и узорчатых кружев. Ватрина покопалась в этом богатстве и вытащила оттуда небольшую деревянную шкатулку из сандалового дерева, на крышке которой была изображена голова красного коня с пламенной гривой.

– Если со мной что-нибудь случится, – таинственно сказала она, – возьми шкатулку и храни в надежном месте до тех пор, пока не заметишь, что конь полностью проявился на дереве. Видишь, уже показалось туловище и две передние ноги, а в моем детстве была лишь уздечка и кусочек головы. Шкатулка досталась моей бабушке от ее прабабушки, и та сказала, что тайна, заключенная в шкатулке, ключ от которой утерян, должна созреть, и тогда шкатулка сама откроется…

– Вы вся какая-то волшебная, – восхищенно призналась Астрик. – Выдумщица!

Ватрина вздохнула. Иногда ей и самой казалось, что она выдумывает свои истории или что ей снятся фантастические сны, которые вспоминаются как реальность.

Однажды она поехала с матерью на юг, к тетке, в маленький приморский городок, днем и ночью продуваемый ветрами. Мать лечила под солнцем больные суставы, а она часами не вылезала из моря. Они возвращались с пляжа, разомлевшие от жары, со свежерозовым загаром на плечах, когда взгляд девочки вдруг приклеился к деревянной лестнице, выглядывающей из глубины квадратного, вымощенного каменными плитами дворика. Лестница круто взмывала к террасе второго этажа старого дома из ракушечника с облупленной штукатуркой, по его стенам ползли вверх лианы темно-зеленого плюща. Возле дома на низкорослой шелковице сидел загорелый мальчишка в трусах, измазанный ягодным соком. Не отрывая от лестницы глаз, Ватрина сунула в руки матери котомку с пляжным костюмом и мелкими шажками засеменила во двор.

– Куда?! – только и успела воскликнуть мать, как девочка стремительно взлетела по скрипучим ступенькам, но на полпути замерла и, слегка покачнувшись, вцепилась в шаткие перила.

– Там никого, хозяева ушли в гости, – сообщил замурзанный мальчишка с шелковицы и пульнул в нее черной ягодой.

Но она даже не обернулась, стояла на лестнице с расширенными зрачками, и ринувшаяся за ней мать уловила то особое выражение лица, которое всегда так пугало. Поднялась, осторожно притронулась к руке девочки, застывшей точно сомнамбула. Ватрина вздрогнула, заморгала. Они спустились вниз, вышли на улицу, и лишь тогда она заговорила:

– Когда-то я жила здесь, меня звали Альтой. У меня была гладкая черная шерстка, длинные ноги и громкий голос. Я спала в прихожей, на коврике, очень любила своих хозяев, а их маленького сынишку часто катала на спине, и хотя он порой колошматил меня, я не обижалась, только иногда, чтобы припугнуть, рычала. Хозяйка звала меня Альтушкой, кормила свежей рыбой, и соседский кот Урка из-за этого был со мной в постоянной вражде. Я обожала хозяина. Может, потому, что от него всегда пахло рыбой, и когда он возвращался с промысла, я чуяла его за квартал. Иногда он брал меня с собой. В один из таких дней и случилось несчастье. Разразился ужасный шторм, фелюгу бросало вверх-вниз, мне стало жутковато, я забилась в какой-то ящик, но долго там не пролежала – фелюгу перевернуло, и я оказалась в воде. Берег был недалеко, я стала грести к нему и вдруг увидела рядом своего хозяина. У него был рассечен лоб, он вяло двигал руками. Я подплыла к нему, подставила свою спину, поскольку была мощной, крепкой собакой. Тут к нам подплыл рыбацкий баркас. Волны долго мешали схватить брошенную с баркаса веревку. Наконец я вцепилась в нее зубами, хозяин схватил ее и подтянулся к борту. Последнее, что я увидела, это как хозяина подхватывают чьи-то руки. Меня что-то ударило по голове – вероятно, швырнуло волной о борт, – небо упало в море, и я пошла ко дну.

Мать слушала рассказ девочки, и у нее сжималось сердце: надо же такое навоображать!

– Еще раз прошу – оставь свои фокусы, – с мольбой сказала она прежде, чем войти в дом родственницы. – И давай все-таки полечимся у Кальфа, говорят, он толковый доктор.

– Ты опять принимаешь меня за сумасшедшую! – в отчаянии воскликнула она, решив никому больше не рассказывать о своих приключениях.

Между тем воспоминания о них с каждым годом наращивались, было тяжко носить их в себе, не выплескивая. Все изменилось, когда вышла замуж за долговязого чудака-садовника, умеющего разговаривать с цветами и деревьями. С ним можно было болтать о чем угодно, именно поэтому и стала его женой, хотя ей не нравились его рыжие лохматые брови. Зато теперь в любую минуту можно было рассказывать эпизоды из своей жизни в облике тунца или белки, пчелы или иволги. Порой чудилось, что и цветущий жасмин под окном, и куст розы, и персиковое деревце, и даже белый валун в дальнем углу сада – все это фрагменты ее прошлых существований. Помогая мужу окапывать деревья, она иногда ощущала странную слиянность со всем, что росло, летало, ползало, плавало, бегало, и, на миг прикрыв глаза, видела чудовищную в своей многосложности мозаику жизни, которая гармонично складывалась, рассыпалась в прах, вновь зарождалась, опять рассеивалась на мельчайшие частички и снова упорно выходила из темноты.

Шестьдесят пять лет прожила она с садовником душа в душу. После его смерти старость начала слишком нахально атаковывать ее, и она стала испытывать нечто вроде досады, особенно усердно грызущей по ночам, пока однажды не сообразила, в чем дело: в этой жизни ей никого не довелось спасти, даже собственного сына не может вызволить из неволи.

В этот раз ей была подарена долгая жизнь будто для того, чтобы иметь возможность вспомнить все предыдущие, лишь в одном имеющие сходство: каждая заканчивалась трагически по той причине, что она бросалась кому-то на помощь, кого-то выручала из беды, опасной ситуации. Ее кромсали, убивали, поедали, но хитроумная природа предоставляла ей чудесную возможность вырваться из тисков мертвой материи, родиться заново.

– А я? Я тоже когда-то жила? – поинтересовалась Астрик.

– Не знаю, – честно призналась Ватрина. – Скорей всего, я мутантка – что-то понапутано в генах.

Для Гастрик Ватрина не повторяла свои мысле-фильмы, – та не проявляла желания ни видеть их, ни рассказывать о себе. Необычно подвижная, Гастрик не могла жить без какой-либо шкоды. Когда Ватрина надоела ей, она решила отравить старушку: насыпала в кастрюлю с гороховым супом полпачки стирального порошка. Но та заметила коварную проделку, быстренько сварила из концентратов новый суп, а испорченный налила девчонке. Делая вид, что хлебает его, Гастрик с замиранием сердца ждала, что будет со старушкой. Ватрина с аппетитом опустошила тарелку и, хитровато поглядывая на отравительницу, пожаловалась:

– Что-то не по себе. Будто мыла наглоталась, – схватилась за живот, застонала и пошла в спальню.

– Ты сейчас умрешь! – испуганно воскликнула побледневшая Гастрик. – Но ты не должна бояться – тебя же природа любит, и скоро ты опять родишься!

– Да, но я ведь никого не спасла и, значит, умру навечно, – деланно прохныкала Ватрина, изумляясь девчонкиному коварству, – разве тебе нисколечки не жаль меня?

– Нет! – покачала головой Гастрик. Однако ее отвислые щеки были бледны, а глаза, казалось, вот-вот выкатятся и упадут на пол.

– Дурочка ты моя, – Ватрина перестала притворяться, поднялась и обняла девчонку. – Никому нельзя желать плохого, даже если кто-то до чертиков надоел. Ведь смерть имеет свойство притягиваться к тому, кто насылает ее на другого.

Гастрик была смущена и даже немного обрадована тем, что все обошлось, поскольку здорово перетрусила от собственной проделки. Но ни она, ни Ватрина в тот миг не подозревали о том, на пороге какого важного события находится каждая из них.

Раз в году, в первое воскресенье июня, отмечали праздник города, и на улицах можно было увидеть много любопытного, ибо в этот день, как никогда, разгорались страсти вокруг вопроса: «Что такое Асинтон?» Но осторожные люди предпочитали в этот день не разгуливать без толку, опасаясь нехороших случайностей.

Желто-сизый туман за ночь развеялся, и проспекты уже захлестнулись автомобилями, когда Гастрик и Тинг вышли из подземки и влились в движущуюся к центру людскую реку, тормозившую движение транспорта. Из белого лимузина, затесавшегося в толпу так, что казалось, будто она выдавила его из себя, как пасту из тюбика, загремел мегафонный голос: «Дорогу! Дорогу!»

Люди боязливо шарахнулись к тротуару. Два отряда мотоциклистов – один в вишневых, другой в синих касках рассекли толпу, освобождая путь двум грузовикам, из чьих оранжевых кузовов виднелось что-то обернутое в светлые ткани.

В центре площади мотоциклы выстроились друг против друга, с грузовиков сняли нечто громоздкое и поставили между машинами. Площадь быстро заполнялась народом.

Крепко держа Гастрик за руку, Тинг весело шнырял среди собравшихся, выискивая место, откуда удобней было бы наблюдать за происходящим.

– Смотри, вон Черепок! – кивнул он куда-то влево, и Гастрик увидела собравшуюся на пятачке перед зданием мэрии группку мутантов.

Загудели мотоциклетные сирены, зашевелились ткани, сползая на землю, и все увидели две фигуры из цветного воска. Как живые, предстали перед жителями города его гипотетические основатели: продавщица Ася и ас Интон.

В красном платье с черным драконом на груди, облокотившись о прилавок, на котором крупными буквами было выведено: «Краски-лаки», Ася задумчиво смотрела вдаль, и в ее рыжем восковом парике темнела брошь, изображающая известное насекомое с откинутыми лапками.

Рядом с другим грузовиком стоял во весь рост мужественный ас Интон в комбинезоне, как веером обмахиваясь моделью самолетного крыла, которым он якобы выписывал в воздухе стихи.

Со стороны голубых касок взметнулась веревка с петлей, зацепилась за шею Аси, и в следующий миг под вопль толпы Асина голова в рыжем парике покатилась по асфальту, восковыми кусками рассыпалось туловище, руки-ноги.

С некоторым запозданием вишневые каски проделали то же с асом Интоном. Затем враждующие стороны проскандировали каждая свое:

– Асинтон – не Асинтон!

Асинтон – не ас Интон! – и бросились подбирать куски своих кумиров, чтобы, аккуратно сложив их в грузовики, в собранном виде привезти сюда же ровно через год. Едва успели они сделать это, как на площадь наползла лиловая тень. Гастрик и Тинг втянули головы в плечи: совсем низко, надвигаясь на толпу, плыл воздушный завод «Брикет», обычно пребывающий за городской чертой, невдалеке от вулкана Керогаз. «Что ему здесь надо? Куда смотрит мэрия?! Безобразие!» – пробежал среди собравшихся ознобный шумок. Величиной с полплощади, завод продолжал снижаться, и вдруг все сразу пришло в движение: толпа заволновалась, засуетилась, кто-то завизжал, засвистел. Казалось, еще немного, и «Брикет» расплющит собравшихся. Но метрах в тридцати от земли он замер, завис над толпой, открылись пять донных люков, и оттуда вылетели стайки миниатюрных голубых и розовых парашютиков с подвешенными к ним квадратами брикетов овсянки, что очень развеселило всех. Тинг поймал сразу два брикета: на одном красовался усатый ас Интон, на другом – Ася в красном платье с черным драконом.

– Отдам один папе, а другой маме, – хихикнул он, запихивая брикеты за пазуху. – Лично мне все равно, кто основал Асинтон.

Гастрик раздраженно наблюдала за снующими, бегающими по площади людьми, и ее наполняло раздражение к этой суете. Когда же увидела, что замечена мутантами у мэрии и ей машут руками, приглашая на свой пятачок, поспешила уйти с площади. И не потому, что чувствовала свою вину перед ними, а потому, что считала себя не мутанткой, а уникумом. Так однажды сказал ей изобретатель Сильвобрук: «Запомни: ты – уникум. Не каждый может похвастать этим».

Она отвернула манжетку платья и, взглянув на часы, заторопилась: через двадцать минут должна появиться Астрик. Вовсе не хотелось, чтобы она сообщила Ватрине, где застало ее превращение. Нужно успеть обмануть старушку, сказать, что бегала домой за играми.

Зато Тинг не спешил – ему хотелось побродить по городу, к тому же он давно не видел Астрик и ждал встречи с ней. Но Гастрик упрямо торопила его.

– Ненавижу, – злобно пробормотала она, когда они подходили к дому Ватрины.

– Кого? – не понял Тинг.

– Всех! – выкрикнула она. – За то, что пялятся на меня.

Тинг хотел было успокоить ее, но из подъезда вышла Ватрина и направилась в их сторону. В ту же секунду Гастрик стала стремительно превращаться в Астрик. Как всегда, это проходило болезненно – девочка упала на асфальтовую дорожку, ее корчило и ломало в судорогах. Внезапно из-за угла вынырнул автомобиль. Тинг едва отскочил в сторону, как раздался скрежет тормозов, крик, и мальчик в ужасе увидел распростертую под колесами старуху, а чуть поодаль – Астрик, которую она успела отбросить в сторону.

– Ватрина! Ватрина! – Девочка пришла в себя и кинулась к старушке, над которой склонился перепуганный водитель.

Она лежала на спине с закрытыми глазами и белым, без кровинки, лицом.

– «Скорую!» – крикнул водитель, бросая Тингу монету, и выругался: – Черт ее дернул под колеса! А ты чего валялась на дороге? – набросился он на Астрик. – Что за идиотские игры? Поедешь со мной в инспекцию.

– Она жива? – чуть слышно пролепетала Астрик, прикладывая ухо к груди Ватрины.

– Жива я, – со стоном выдохнула Ватрина. – Пока… – ее белесые ресницы вздрогнули, она открыла глаза. – Я так долго жила… – с трудом проговорила она. – Знаешь, почему? Я… не раздавила, но и не спасла ни одного кузнечика… не бросила в море, но и не вытащила оттуда ни одного человека. А теперь мне пора… Мое время останавливается. А часы… часы в моей комнате затикают вновь… Я бы с легкой душой отправилась в путь: я вспомнила все и передала тебе… Но я не сделала главного: не спасла собственного сына… Зря ты легла под колеса…

– Это не я, это Гастрик, – всхлипнула девочка. – Ватрина, не умирай!

Старушка слабо улыбнулась:

– А я не умру. Ты разве забыла?.. Прощай, моя девочка. И помни о шкатулке… Не плачь, когда погребут мою старую одежонку – я надеюсь приобрести новую…

Она вздрогнула, глаза ее плотно сомкнулись, и в ту же минуту из окна соседнего дома раздался крик: то ли проснулся, то ли родился младенец.