355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Светлана Ягупова » Твой образ (сборник) » Текст книги (страница 10)
Твой образ (сборник)
  • Текст добавлен: 14 сентября 2016, 22:20

Текст книги "Твой образ (сборник)"


Автор книги: Светлана Ягупова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

«…последняя задача исторического акта есть на самом деле прыжок из царства необходимости в царство свободы, уничтожение истории с ее разрушительными процессами и замена слепого ее движения разумным действием объединенных в великий союз живых существ.

Это потребует, однако, полного биологического и физиологического, а может быть, и физического изменения природы планетных обитателей. История сольется с астрономией. И конец земной истории в этом смысле будет началом солнечной, а затем истории космической…

…Надо перестать надеяться на готовую вечность и начать делать время. И по всем признакам пора такой человеческой победы приближается».

Опять звонила Максимовна. Я сказала, что бабушке в Смоленске хорошо. Кажется, она стала что-то подозревать. Тогда я соврала, что бабушка прислала посылку, в которой для нее вязаные шерстяные носки. На днях занесу.

У меня сложные отношения с Алькой. Сказала, что теперь не буду откровенничать с ним. Он сделал вид, что не понял, в чем дело. В обсерваторию я все-таки хожу, но Альку не замечаю. Впрочем, здесь и без него много интересных ребят. Миша Чиграев прямо-таки помешан на небе, ночи напролет проводит у телескопа, выдает уйму интересной информации о звездах. Взял у меня на два дня книжку Муравьева, потом размышлял о ней при Альке, и тот обиделся, что я вроде бы как забыла о его существовании. Когда Миша восторженно сказал: «Может, как раз нам и предстоит стать революционерами космоса!» – Алька ехидно хихикнул. Я взорвалась: «Но ведь ты сам говорил, что если человек не может открыть истину, то ему остается самому стать ею. Эта книжка как раз об этом!» – и я сунула ему книгу под нос, хотя давно надо было возвращать ее Трелеву.

На другой день Алька подошел ко мне на переменке и сказал:

– Заумно, но здорово. Почище любой фантастики. Надо же, какие мыслители жили на нашей земле. Даже если выяснится, что Муравьев заблуждался и наука не в силах справиться со временем, все равно эти проекты грандиозны, захватывающи и стоят внимания. Больше всего потрясает вывод, что мы, по сути, уже бессмертны, поскольку число и формула нашего «я» записаны в книгу природы и не исчезают, а только приобретают разную телесную форму. Речь вовсе не о переселении душ, имеется в виду символ, запись числа индивидуальности. А поскольку математическая формула вездесуща, она может проявиться в целой гамме форм, то есть я могу повториться сразу в нескольких людях. Но это стихийное, природное, слепое воскрешение. Так как я уже не только индивидуальность, но и личность, мне хотелось бы возродиться именно личностью. И вот здесь уже требуется вмешательство разума человека. О своей «пра» можешь не убиваться, никуда она не далась – она в твоем отце, в тебе. Если человечество не уничтожит себя в ядерной, то, возможно, ты когда-нибудь встретишь свою «пра» живой и невредимой. Правда, я думаю, что воскрешать будут в детском возрасте, к тому же телесный облик, возможно, будет иным, и вы с «пра» можете попросту не узнать друг друга.

– Алька, неужели и злодеев будут воскрешать? – спросила я, заново переживая впечатление от книги.

– Можешь не волноваться: дети ведь не рождаются злодеями. Но я думаю, что истинных злодеев воскресить попросту не удастся. И вот почему. В лице разумного человека природа обретает гармонию, а зло – это природный выкидыш. Злодей не сможет воскреснуть в силу природных законов. Какие бы усилия ни прилагали к этому, он будет отторгнут, как инородное тело, мешающее гармонии.

– Алька, – прошептала я, – хорошо, что нас не слышит классдама: она бы ничего не поняла и навешала бы на нас собак. Все-таки жизнь удивительная!

– А ты думала, – улыбнулся он. – Только бы не было ядерной.

Сегодня зашла в двадцать первую квартиру и познакомилась с очень интересным человеком. Я и раньше встречала его во дворе, но обычно проскакивала мимо. Он казался несколько странноватым: всегда что-то напевал под нос. Ему где-то под пятьдесят. Семья его в Ленинграде, а он работает здесь археологом. Зовут его Леонид Антонович Петросюк.

Когда он узнал о цели моего визита, провел в комнату, усадил за стол. В его квартире кавардак холостяка: одежда развешана по спинкам стульев, на столе во-pox книг, газет. Зато в старом книжном шкафу идеальный порядок. Но там вовсе не книги, там такое, отчего у меня захолонуло сердце, как только мне объяснили, что это.

– Мой личный музей, – Леонид Антонович указал на шкаф и стал рассказывать о каждом предмете на полках: – Видишь, вон там, слева, окаменелость. По-твоему, что это? Ну-ка, рассмотри внимательней. – Он открыл створку шкафа и положил на мою ладонь увесистый белый камень. – Краб это, заизвесткованный временем. Знаешь, сколько ему лет? Тридцать миллионов. А нашли его за квартал от нашего двора. То есть мы с тобой живем на дне бывшего моря. А вот этой амфоре – более двух тысяч лет. Может, ее держал в руках сам Скилур, скифский царь. Ты была на раскопках Неаполя Скифского? Это на окраине нашего города. Туда бы павильон с экспонатами, рядом с могилой Скилура. А так – пасутся по пустырю козы, рвут чабрец местные жители и не подозревают, что это за место. Но иногда вдруг остановятся, заслушаются с открытыми ртами экскурсовода, его рассказ о временах, которые ничем не отмечены здесь. А возьмем Генуэзскую крепость под Судаком. Как бережем этот памятник? Лужа перед крепостью громаднейшая, в ней плавают автомобильные покрышки, смрад и зловоние вокруг. Поэтому, девочка, очень приветствую твою затею – память нельзя терять. Беспамятны только скоты и идиоты. Уверен, ты не совсем представляешь, в каком краю живешь. Наш Крым – не только всесоюзная здравница, но коридор, по которому прошла уйма народа. И каждый оставил свой след. Вот и сделать бы наш край историческим заповедником. А. его во что превращают? Еще в одну промышленную точку. В кислотных дождях уже начинаем купаться. А ведь у нас каждый клочок земли таит удивительные сокровища.

Долговязый, со впалыми щеками на смуглом лице и чуть-чуть сумасшедшими глазами, Леонид Антонович говорил, страстно жестикулируя. Потом как-то сразу смолк, внимательно взглянул на меня, будто что-то решая, затем достал из брючного кармана ключ и открыл небольшой железный сейф на тумбочке.

– Сейчас, девочка, я покажу тебе нечто такое… Учти, я не каждого удостаиваю такой чести. У самого голова кругом идет при взгляде на это.

Он положил на стол что-то завернутое в темно-синюю тряпицу и стал медленно разворачивать загадочный сверток, одновременно посматривая на меня, будто желая проследить за выражением лица. Наконец тряпица полностью развернулась, и я увидела какие-то желто-черные предметы.

– Сколько лет человечеству? – неожиданно спросил он.

Я пожала плечами, потому что встречала разную датировку.

– Принято считать, – сказал он, – что гомо сапиенс где-то тысяч сорок. Так вот, этому сокровищу почти столько же. Что это означает? А то, что человек разумный гораздо древнее, чем мы думаем, – почти шепотом продолжал он, и мне стало страшновато от того, как он завращал белками глаз. – Это кость дикого осла, а на ней – смотри! – рукой неандертальца, которого мы относим к дикарям, сделана гравировка. Вот это – костяной браслет. Видишь, какой сложный на нем орнамент. А здесь – истинная поэзия!

Я взяла в руки костяную пластинку величиной с карманное зеркальце и увидела искусное изображение фигуры девушки с крыльями.

– А вот рукоятка ножа, на ней профиль неандертальца, а с этой стороны – смотри же! – абрис вполне современного человека! Что это, я спрашиваю тебя? Что?! – воскликнул он.

Я перекладывала с руки на руку загадочные предметы, которые сами по себе, честно говоря, не производили особо яркого впечатления. Но их происхождение и впрямь было головокружительно.

– Никто не верит, что я не выдумал датировку, – сказал он внезапно охрипшим голосом. – А когда верят, то пугаются и открещиваются от меня – иначе ведь придется пересмотреть кое-какие исторические факты и даже естественно-биологическую историю человечества. Но я докажу свое!

– Что именно? – пролепетала я.

– Докажу, что человечество уже было когда-то высокоцивилизованным, но, потеряв разум, привело свою цивилизацию к самоуничтожению.

Он бережно сложил свои находки в тряпицу и закрыл сейф, ключ от которого, вероятно, все время носил при себе.

– А в твой музей, девочка, я дам тоже очень ценную вещь. Фото мое ни к чему – я еще собираюсь прожить, как говорится, долго и счастливо. Для музея же возьми вот это. – Он протянул мне отшлифованный кусок кремня. – Одно из самых гениальных изобретений человека – рубило или тот же топор. Бери и помни, что в твоих руках полмиллиона лет.

Весна действует, что ли? Пришла сегодня из школы какой-то окрыленной. Весь день встречалась глазами с Алькой, смешно было и хорошо. Неужели опять пробуждается к нему симпатия?

Зойка дала ленту с приличными записями нашего городского ансамбля «Контакт». Я немного потанцевала, затем пошла на кухню и стала есть все подряд: холодный борщ, котлеты, запеканку. А когда разболтала в чае сгущенку, зазвонил телефон.

– Варя, ты? – услышала я радостный голос Максимовны и обомлела. – Наконец-то приехала! Как живешь?

С чего это она приняла меня за бабушку? Ведь все-го-то одно слово и сказала – «Алё!». Минуту стояла молча, мысли в голове носились как одурелые. И вдруг вспомнился фильм, где герой, чтобы изменить голос, приложил к трубке платок. Я вытянула из-под телефона салфетку, обмотала трубку и, подражая бабушкиному басу, сказала:

– Хорошо, Максимовна, живу замечательно.

– Как к дочке съездила?

– Нормально, Максимовна, о кэй!

– Что? – не поняла она. – Почему ты так говоришь?

Я спохватилась, набрала в грудь воздуху и, будто куда-то проваливаясь, выпалила:

– Старый ты глухарь, Максимовна! – И страшно обрадовалась, когда услышала довольное хихиканье:

– Так бы сразу и сказала. А то уж я думала, ты там заболела. Соскучилась я по тебе… – И она стала расспрашивать, как гостевалось у дочки, и что-то говорила о своих ногах, которые не желают ходить. А я что-то сочиняла в ответ, и ноги мои дрожали от этого вранья. А потом она сказала свое обычное: – Держись, Варя. А то, если помрешь, и я следом.

– Я буду жить вечно, – уверенным баском сказала я. – Значит, и ты, Максимовна, никогда не умрешь.

Я захлопнул тетрадь и поспешил в санаторий. Шел и думал о Насте. О ее ранней взрослости и еще не уплывшем детстве. Давно не было на душе так тревожно, горько и хорошо. Еще издали увидел голубую искру Настиной тенниски, мелькавшую то в одном конце площадки, то в другом. Надо же, как увлеклась – битый час гоняет, и хоть бы что. Правда, подойдя ближе, понял, что она на пределе: лоб влажно блестит, губы полураскрыты, щеки пылают. Но и в таком виде, взлохмаченная, с пятнами испарины на лопатках, она была хороша – вся полет и движенье.

– Настя! – отечески строго окликнул я. – Не пора ли отдохнуть?

Она остановилась, бросила в мою сторону уничтожающе веселый взгляд и, приветственно махнув рукой, кинулась в последнюю атаку, но уже через минуту пластом лежала на скамье, от вмиг подкосившей ее усталости.

Вечером Лёха уступил мне свою очередь на балконе, поскольку затемпературил – по санаторию шастала какая-то зараза – то ли грипп, то ли ангина, и он, вероятно, подхватил ее.

Я долго не мог уснуть, ворочался с боку на бок. Из головы не выходила Настя, ее дневниковые записи, происшествие близ Горелого леса. Во всем этом было много ирреального, и сама Настя уже казалась моим вымыслом.

Я давно подозревал, что мы живем в фантастическом мире, еще с детства, когда однажды угодил под дождь, льющий с чистого, без единой тучки неба. Быть может, туча скрывалась за домом, но впечатление от ослепительного дождя, падающего с синевы летнего неба, было столь огромно, что, одновременно восхищаясь этим необычным зрелищем, я испытал страх – состояние, в чем-то схожее с тем, какое охватило меня при виде Насти, рисующей в воздухе бабушку.

Мое поколение, можно сказать, выросло в атмосфере чудес. Для моего сына телевизор, космические ракеты, атомные реакторы существуют чуть ли не с доисторических времен, поскольку все это уже было до его появления на свет. Я же хорошо помню первый телевизор на нашей улице и как по вечерам соседи собирались в доме его владельца смотреть «маленькое кино». Да что там телек или даже первый искусственный спутник! Такой обычный в сегодняшнем обиходе полиэтиленовый пакет был в конце пятидесятых годов настоящей сенсацией: прозрачный, легкий и воду не пропускает! Лавина научных открытий, технических новинок, промышленных диковинок продолжает захлестывать нас, но то, чему я на днях оказался свидетелем в окрестностях этого затерявшегося в горах санатория, не очень вписывалось в мою модель реальности, хотя и не слишком противоречило ей.

Опьяненный чистейшим горным воздухом, я разрешил своему воображению вопреки йоговским установкам сорваться с узды и понестись вскачь. Почему бы не допустить, размышлял я, что человеческий мозг, будучи источником электромагнитных волн, формирует зрительные образы, которые затем по принципу обратной связи излучаются в пространство в виде объемного, голографического изображения? А коль мозг так зримо объективирует фантазию, не становится ли она составной частью реальности? Если это так, значит, не очень уж и беспочвенны мечтания Насти о возвращении «тех, кого уже нет», ибо сила человеческой памяти способна оживить и камень.

Позволив хаосу мыслей овладеть собой, я не успел войти в аутогипноз, заказать себе на завтра хорошее самочувствие и утомленно упал в сон.

Проснулся на рассвете с болью в затылке. Молодым тенорком, будто кем-то заведенный, орал в поселке молодой карликовый петушок нянечки Кати. С трудом открыл я глаза и уперся взглядом в небо, взлохмаченное облаками, сквозь которые мерцала Венера, то исчезая, то вновь ярко пульсируя в небесных прогалинах. Было свежо, но не холодно. Я лежал на раскладушке, в пелене вползшего на балкон облака, притворившегося туманом, и вскоре вновь провалился в сон. Но уже через несколько минут бежал босиком через палату, вниз по лестнице из корпуса, на свою излюбленную тропу, ведущую через лес к морю.

Ветер приволок белесые облака, и я двигался сквозь плывущие в косматых лохмотьях деревья, с трудом узнавая знакомые места. Темные стволы зыбко и невесомо парили в воздухе, как бы волоча за собой по земле облачные шлейфы. Я бежал трусцой, с липкой влагой на обнаженном теле. Земля была мокрой, холодной. Пора было уже кончать с летним режимом, облачаться в спортивный костюм и кеды.

Полчаса занимает спуск вниз, к морю, где на пустынном пляже я буду выкручиваться в сложных позах, потом бултыхнусь в холодную воду и галопом вновь через лес. Между тем для здоровья достаточно пробежки и обычной спортивной разминки. Вот если бы в результате моих усилий я сейчас оторвался от земли и взмыл в воздух…

Резкая боль прошила левую ступню, я охнул и, едва не упав, остановился. Темная бутылочная стекляшка глубоко вонзилась в бугорок под большим пальцем. Не парадокс ли – я, который умею лежать без единой царапины на битом стекле, поранился крохотным кусочком. На одной ноге подскакал к ближайшему дереву, прислонился к стволу и вытащил осколок. Пошла кровь. Зажав ранку ладонью, я опустился на землю и услышал слабое журчанье. Что это? Прислушался. Откуда здесь вода? Куда я попал? Неужели свернул в сторону?

Розовато подкрашенные рассветным солнцем облака совсем прекратили движение, превратившись в клочья тумана, зацепившегося за ветки деревьев и кустарников. Откуда-то слева пахнуло гарью, и я понял, что заблудился, свернул с тропы, ведущей к морю. Неужели рядом Горелый лес? Но как это могло случиться? Ведь я вроде бы спускался вниз, а тогда мы карабкались на высотку, и Горелый лес, по моим представлениям, находился совсем в противоположной стороне от «йоговской» тропы.

Подождав, пока кровь перестанет сочиться, я поднялся и заковылял на звук воды, ибо не имел другого ориентира. Между тем солнце поднималось все выше. Заплутавшие в лесу облака превратились из розовых в золотистые, я двигался в светящейся дымке, сожалея, что рядом нет моих спутниц – вот бы повосхищались этим зрелищем.

Идти было больно, нога опять закровоточила, но я уже не останавливался, решив быстрей добраться до воды. Роднички выскочили неожиданно из-за огромных, поросших мхом и обвитых папоротником валунов. Я подошел к воде и ступил в нее раненой ногой, с усмешкой подумав: «Лета или Мнемозина?» Холодная горная вода быстро остановила кровь. Я содрал со ствола полу-высохшего дуба кусок коры и подвязал к подошве шнурком от кед, завалявшимся в кармане шорт.

Воздух еще не прогрелся, и меня познабливало. Пришлось растереть грудь ладонями, сделать несколько резких взмахов руками. Уже было собрался потихоньку топать назад, в санаторий, – по моим предположениям, он находился где-то справа, – когда вдруг закружилась голова, и слабость во всем теле заставила присесть на валун. Вероятно, сказался перепад атмосферного давления – в горах это особенно чувствительно. С востока, поглотив солнце, на лес надвигалась тяжелая туча, облачная дымка вокруг меня из золотой стала густо молочной. Тишина. И ни малейшего желания не только идти куда-то, но и пошевельнуться. Так бы вот и сидеть вечно, уставясь в чистые струйки родников, бьющих из подземного мрака.

С шумом разрезая крыльями воздух, из глубины леса вынырнула странно яркая птица и уселась в трех шагах от меня, на ветку коряжистого дуба. Я присмотрелся и оторопел: передо мной сидел филин с опереньем попугая. Будто лесной пожар опалил его крылья, они горели черным багрянцем, грудь отливала зеленью. Сказочную расцветку нарядно дополнял ярко-желтый клюв. Глаза филина почему-то были закрыты. Он переступил когтистыми лапами с одной ветки на другую, трижды ухнул и замер, застыл чучелом. Из-за ствола дуба проступила на миг и тут же исчезла в тумане чья-то фигура. Я оцепенело смотрел в ту сторону, желая и одновременно боясь возможности повторения увиденного. И оно вновь появилось. Как под гипнозом, не сводил я глаз с вышедшего из тумана. Он стоял совсем недалеко от меня, но я не сразу узнал в нем девушку, а узнав, безвольно уронил руки. Это была Саша Осокина, какой я знал ее двадцать лет назад. В красном свитерке и темно-вишневом шлеме, такая вся прочная и земная, будто мы расстались час назад. Щеки ее пылали – то ли от смущения, то ли отражая цвет свитера и шлема. Не переступая кем-то обозначенной границы у дуба со спящим на нем филином, она села, прислонилась к дубу спиной и по-мальчишечьи вытянула стройные ноги в узких брючках. По лицу ее бродила улыбка, глаза слегка рассеянно, как от долгого бега, скользили по мне.

– Салютон, миа эстимата самидеано! – Саша весело подняла руку над головой. – Чего молчишь? Бросил эсперанто? Разуверился в едином человечестве? Эх ты, неверный. – Она подняла голову и обернулась к филину. – Спит, старый хрыч. И еще долго будет дрыхнуть. Сторожит наше царство.

Я медленно встал, устремляясь к ней, но она резко выбросила вперед руки, предупреждая: «Нельзя!» – и я вновь опустился на валун, едва чувствуя землю под ватными ногами.

За минувшие годы Саша лишь раз приснилась мне. Жена часто допытывалась, при каких обстоятельствах она погибла, и каждый раз я повторял историю, в которой не все договаривал, так что со временем и сам поверил в свою версию. Я рассказывал Ирине о нашей поездке на Ай-Петринскую яйлу в надежде увидеть мустангов, о том, как внезапно стал накрапывать дождь, по шоссе будто разбрызгали мыльную пену, таким оно стало скользким от прибитой дождем пыли. Я не вписался в линию дороги, и мотоцикл, развернувшись, врезался коляской в ограничительный бордюр, отчего я вылетел из седла, чудом остался живым, а Сашу гибельно швырнуло на бетонный столб.

На самом деле никакого дождя не было, стоял теплый майский день, все вокруг цвело и зеленело. Окрестности Бахчисарая пылали в маках – никогда после я не видел их в таком изобилии.

Мы заглянули в ханский дворец, и Саша была разочарована тем, что знаменитый фонтан оказался таким неэффектным: в ее воображении он мощными струями радужно бил в небеса, а тут какие-то невзрачные капли… «Не все фонтан, что бьет в небо», – неуклюже сострил я, и Саша кольнула меня ироническим взглядом.

Она была на голову выше, я остро переживал это неравенство и порой грубил. Крепко сбитая, крупнокостная, она, однако, смотрелась изящно и была похожа на героинь ефремовских романов о будущем землян. И когда однажды, опоздав на занятия, Саша распахнула дверь сорок шестой аудитории и звенящим голосом прокричала: «Человек в космосе! Наш!» – я не удивился. Именно Саша и должна была принести эту весть. Что тогда поднялось! Все повскакивали с мест, Сашу подхватили под руки и стали качать, будто не Гагарин, а она открыла первую страницу космической эры.

Затея хоть мельком увидеть мустангов была несерьезной. Я понимал это, но от поездки не отказался – уж очень хотелось провести с Сашей день. На курсе многие увивались за ней, но она как-то ровно относилась ко всем, и я немного нервничал, сомневаясь, по-настоящему ли ей нравлюсь. Встречались мы уже третий месяц, и в тот день я намеревался окончательно прояснить наши отношения, желая и одновременно боясь определенности. Уж если бы Саша сказала «да», это было бы на всю жизнь, я же тогда о женитьбе еще не помышлял.

С детства я был сладкоежкой и, увидев бахчисарайских мальчишек, жующих казинаки, забежал в продуктовый. Потом мы мчались по шоссе в пестроте летящих огней мака по обеим сторонам дороги. Полуоборотом головы я то и дело требовал у сидящей сзади Саши восточную сладость, от которой до сих пор горечь во рту. По кусочкам заталкивала она в мой рот плитку из прессованных в сахаре семечек подсолнуха, пока это ей не надоело. Я получил легкий пинок в спину и недоуменно затормозил. «Садись сзади и лопай, а я порулю», – сердито сказала она. Я немного учил ее водить, это получалось у нее совсем неплохо, но уже начинался курортный сезон, дорога была загружена, и я не сразу решился исполнить ее прихоть. Сейчас мне кажется, что она прямо-таки насильно согнала меня с сиденья и умостилась за рулем.

Мы мчались по шоссе, и на нас оглядывались – таким эффектным водителем была Саша. Я летел и думал о своем везении – отхватил лучшую девушку курса!

А потом все было так, как я рассказывал Ирине: мотоцикл не вписался в резкий поворот и налетел на бетонное ограждение, за которым была пропасть…

И вот Саша, живая, невредимая, сидит напротив и разговаривает со мною.

– Как там мои родители?

Что я мог ответить? Что ни разу не навестил их, да и к ней-то пришел лишь пару раз? Смотрел я на нее и не понимал – то ли сплю, то ли грежу наяву. И зачем она явилась?

– Ты сам вызвал меня, растормошил своей памятью и воображением. Слава Птичкин сказал бы: все объясняется магнитным полем. Помнишь, о чем бы ни шла речь, он все относил к влиянию магнитного поля. В его представлении это была какая-то волшебная палочка, открывающая любую таинственную дверь. Кстати, как он поживает?

«Года два назад встретились возле театра. Он шел с женой и дочерью лет четырнадцати. Девушку зовут Сашей, в память о тебе» – хотел было сказать я, но язык прилип к гортани.

– Это он сам признался или твои догадки? – прочла мои мысли Саша.

«Сам».

– А ведь ты вычеркнул меня из своей жизни, – донеслось из тумана. Саша сняла шлем, пригладила челку, и от этого живого жеста мне стало еще более не по себе. – Ты живешь так, будто меня никогда и не было. Я и все, кого уже нет, – на самой дальней периферии твоего сознания.

«А как должно?»

– Должно считать нас временно ушедшими. И не говорить всегда лишь в прошедшем времени: «Я знал такую-то…» Надо: «Я знаю ее, его…»

«Не совсем понятно».

– Но ведь это просто. Считай, что мы попали в беду, из которой рано или поздно нас должны вызволить.

«Кто?!»

– Люди. В полную меру осознавшие, что такое смерть.

«И что же это, по-твоему?»

– Самое великое унижение личности. И еще – забвение. Пока хоть кто-нибудь помнит, есть надежда вернуться. Это не метафора.

«Тогда мистика. И то, что я вижу тебя, разговариваю с тобой – тоже мистика. Так это называется в нашем реальном мире».

Саша улыбнулась, отчего на ее левой щеке проступила ямочка.

– Мистикой часто называют то, чему не могут пока найти объяснение.

«Уж не хочешь ли ты уверить меня в том, что продолжаешь существовать в каком-то потустороннем мире?»

– Если в твоем представлении память – это потусторонний мир, пусть будет так.

«Память… Организация и сохранение прошлого опыта. Память сенсорная, эмоциональная, образная, словесно-логическая. Долгосрочная и кратковременная. Наследственная. Память привычки, память духа».

– Да. Память духа.

«Выходит, память духа – это какое-то иное пространство, откуда ты чудесно материализовалась, чтобы побеседовать со мною?»

– Неважно, как это называется. То, что ты сумел разглядеть меня в тумане – свидетельство деятельной силы твоей памяти.

«Скажешь, в этом роднике и впрямь вода Мнемозины?» – мысленно выдавил я с усмешкой.

– Родник. Горы. Горелый лес. Особое место.

На моих глазах Саша медленно растворилась в тумане-облаке, подхваченном и унесенном в глубь леса порывом вновь прилетевшего откуда-то ветра.

Голову будто обручем стянуло. Ломило виски, во рту пересохло. Опираясь о сук, я встал, сделал шаг и вскрикнул от боли в ступне.

Три дня провалялся я в постели с температурой под сорок. В палату то и дело заглядывали Настя с Валентиной, приносили мед, лимоны, укладывали грелку в ногах.

Я горячечно размышлял о встрече в лесу. Было ли это на самом деле или пригрезилось? Если это бред, то и бабушка, материализованная Настиным взглядом, тоже плод моей горячки. Но ведь я заболел позже, а до этого читал Настин дневник…

– Мы ходили за Горелый лес вдвоем? – исподтишка поинтересовался я у девочки.

Она как-то странно взглянула на меня и ответила:

– Мы были втроем.

– А Валентина ездила домой? – пошел я на хитрость.

– Ездила, – кивнула Настя и добавила: – А потом и я поехала,

– Ничего не понимаю. Выходит, и ты, и твоя бабушка, которую ты так чудесно оживила, приснились мне? – пробормотал я.

– Почему же? Я и впрямь показывала свою акварель. – Настя быстро отвернулась, но я успел уловить легкую улыбку на ее губах.

– Речь о той, из воздуха… – настойчиво напомнил я. – Ну а дневник имморталистки тоже причудился?

– Нет, я упоминала о нем, когда вы косвенно обозвали меня считающей лошадью.

Я облегченно вздохнул – хорошо, что не знает о моем любопытстве… И сказал напрямик:

– Но ведь это же было на самом деле: трое всадников, ты сидишь на валуне, из воздуха появляется бабушка…

Она загадочно промолчала, поправила сбитое у меня в ногах одеяло и вышла, а передо мной в подробностях выплыло туманное утро, из которого так невероятно появилась Саша Осокина, чтобы напомнить о себе и о всех, кого я потерял.

Через неделю срок путевки кончился, и я уехал домой.

* * *

Ветер набирал силу. В доме было тихо, лишь из детской доносилось бормотанье сына, пересидевшего у телевизора. Надо бы запретить ему вечерние бдения.

Я перелистал страницу маминого альбома и вложил туда свой поминальный список. Пусть лежит – все равно до лета еще далеко.

1985 г.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю