Текст книги "Новогодняя ночь"
Автор книги: Светлана Томских
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)
В бассейне
Алевтине в бассейне нравилось. Работала она в женской раздевалке. Через каждый час туда приходили новые женщины, мелькали разноцветными одеждами, высвобождая из них тела: загорелые и матово-белые, гибкие и неуклюжие, молодые и тронутые увяданием. Алевтина глядела на этих женщин, смущавшихся, прикрывающих себя полотенцами, и чувствовала себя здесь хозяйкой. Потом она нетерпеливо ждала конца сеанса, когда дружная толпа брызнет в раздевалку, с удовольствием вбирала в себя многоголосый радостный шум; путаясь в номерах, нажимала кнопки пульта, от которых отскакивали металлические дверцы ящиков с одеждой. Потом она включала сушилку, в которой стоял густой запах, насыщенный пряной влажностью.
Женщины смеялись, рассаживались на ступеньках, распускали мокрые и потому кажущиеся негустыми волосы, распускали животы, и от этой расслабленности веяло сладкой истомой. Алевтина незлобиво поторапливала их, и они, с купальниками, сжатыми в тугие комки, бежали к своим ящичкам, блестя крупными бисерными каплями пота на разрумяненных лицах и звучно шлепая босыми ногами по линолеуму.
Иногда Алевтина выходила к бассейну и, глядя в его лазурную, неестественного цвета воду, наблюдала, как мелькают вдали яркие резиновые шапочки, исчезая в глубине.
Но больше всего Алевтина любила смотреть на тренировки: здесь были уже все знакомые, они не бултыхались беспомощно в бассейне – движения их были точны и размерены. Особенно нравился ей Никита, красивый мальчик лет семнадцати; пожалуй, его красота могла показаться несколько слащавой, если бы не широкоплечая фигура, налитые бугры мышц. Когда он прыгал с вышки, его тело, словно в замедленной съемке, застывало в воздухе, нависая над всеми, и уже потом с силой врезалось в воду, так, что брызги фонтаном взлетали над ним. А через минуту его смеющаяся голова появлялась далеко от того места, куда он прыгал. Резко взмахивая руками, он плыл дальше, и казалось, что усталости у него будто и нет, и лишь когда он медленно выбирался на кафельную плитку, было заметно, что он устал.
Порой Алевтина пыталась мысленно отыскать для Никиты девушку, но все девушки, проходившие в раздевалке, казались недостойными его. Может быть, они были слишком реальны и никак не соединялись в ее воображении с романтическим образом Никиты. Его она видела только в бассейне, о другой его жизни не задумывалась, он существовал для нее только здесь – в этом царстве света, воды и радости, где даже сама обстановка обычных тренировок рассматривалась сквозь призму красоты и легкости бассейна. Ее восхищение Никитой было странным и несколько отвлеченным, словно восхищение неизвестным киноактером из зарубежного фильма. Он был слишком молод, чтобы она могла увидеть в нем мужчину, но достаточно взрослый, чтобы не относиться к нему, как к сыну, слишком загадочен, чтобы стать мимолетной мыслью, и из всего этого складывалось отношение Алевтины к нему: полувосторженное-полупечальное, когда трудно что-либо объяснить. Впрочем, мечтательность была вовсе не свойственна Алевтине, которая давно пережила возраст тяготения к идиллии, и она часто резко обрывала свои размышления о Никите, считая их чем-то запретным.
Жила Алевтина в полуторке, невзрачной и захолустной. Этого достаточно, чтобы понять значение для нее бассейна, в воздушной высоте которого ее безликое существование одинокой тридцатилетней женщины скрадывалось.
На каникулы из другого города к Алевтине приезжала племянница Таня (она училась в строительном техникуме) – смешливая девочка с короткой стрижкой. Приехала она и на этот раз, такая же бойкая и оптимистичная. Напоследок перед отъездом она напросилась к Алевтине в бассейн, Алевтина взяла ее отчего-то неохотно, и худая угловатая фигура Тани маячила возле нее целый день. Изредка она раздевалась и бежала окунуться в бассейн. Когда Алевтина засобиралась домой, Таня убежала искупаться в последний раз, долго почему-то не возвращалась, и Алевтина вышла поторопить ее. Племянница сидела на корточках у борта бассейна и задумчиво глядела вдаль. Алевтина близоруко сощурилась, чтобы разглядеть, кто привлек ее внимание.
– Ничего мальчик, – обернулась Таня и кивнула в сторону, где плыл Никита. Потом засмеялась, опять полезла в бассейн и часто взмахивая руками, начала загребать под себя воду. Алевтина неодобрительно посмотрела на ее подвижную напрягшуюся спину и ушла.
Вечером Таня сообщила как бы мимоходом:
– У нас сегодня гости будут.
Алевтина недоуменно задержала на ней взгляд:
– Кто это?
– Увидишь, – засмеялась она.
…Когда в комнату вошел высокий смущающийся парнишка, что-то неуловимо-знакомое мелькнуло в нем. Потом ахнула: Никита! В одежде он казался немного неуклюжим, движения его утратили раскованность. Никита неловко сгибал руку, облокотившись на стол. Ей показалось, что исчезли одухотворенность, внутренняя сила, которые заставляли обращать на себя внимание там – в бассейне. Он вяло сидел на стуле, согнув колесом спину, и молчал. Таня, обычно не суетящаяся, забегала из кухни в комнату с подносом. Алевтина не знала, о чем с ним говорить и молчала тоже.
– Я, кажется, где-то вас видел, – наконец сказал он, откашлявшись.
Голос у него был ломкий, как у подростка.
– Так я работаю в бассейне, в раздевалке, – обрадованно объяснила Алевтина.
– А-а, – равнодушно протянул Никита и подошел к книжному шкафу, засунув руки в карманы брюк. – Можно у вас взять что-нибудь почитать?
– А чего ж? – согласилась Алевтина, – возьмите.
– Мне что-нибудь про милицию или приключения, есть? Во, «Инспектор и ночь» – интересная?
– Наверное, интересная, не помню.
Никита засунул книгу за пазуху:
– Спасибо.
Сели пить чай. Таня все смеялась, щебетала деланно тонким голосом:
– Никит, а тебе в бассейне нравится?
– Мне на КМС надо сдать, – ответил он, пожав плечами.
– А это что такое? – не поняла Таня.
Никита медленно и солидно помешивал чаек:
– Кандидат в мастера спорта. Скоро решающие соревнования. На следующий год хочу в институт поступать, легче будет, спортсменов-то любят. А вообще бассейн люблю.
В его неловких скупых словах проглядывало какое-то безразличие ко всему, но Таня, не замечая этого, продолжала:
– Ты отлично смотришься в воде, знаешь, как полубог…
Никита улыбнулся, в его глазах на секунду мелькнуло оживление:
– Я там полубог. Тренер говорит, что я – молодец.
– Правильно говорит.
Чай был допит. Алевтина, обычно любившая поговорить, молчала, она чувствовала, как с каждой минутой уходит ее очарование бассейном, который олицетворял для нее Никита. «Впрочем, он, конечно, милый мальчик…»
Таня притащила магнитофон, включила его:
– Потанцуем.
Алевтина присоединилась вначале к ребятам, но с завистью поглядев, как легко они прыгают, ритмично выкидывая в сторону ноги, отошла, запыхавшись:
– Пойду, посуду помою.
Никто ее особенно не удерживал.
Вскоре в кухню вбежала разгоряченная племянница, шумно открыла холодильник:
– Где-то тут водка стояла, дай глотнуть.
Так же быстро Таня убежала.
Алевтина задумалась. Не то чтобы она была не рада Никите, по натуре общительная, она всегда с радостью встречала гостей, но сейчас к этому примешивалось какое-то горькое чувство, какая-то досада.
Она вытерла руки о фартук, снова направилась в комнату, но остановилась на полпути: свет там был выключен, из комнаты доносились мягкие лирические звуки музыки, и в объятии танца медленно двигались две тени. Алевтина вернулась в кухню, сосредоточенно открыла сумочку: надо было собраться на работу – проверила ключи, пропуск, деньги.
Через час дверь открылась, два голоса перенеслись ближе, можно было уже разобрать отдельные слова.
Алевтина вышла в коридор, Никита повернул к ней голову, натягивая спортивную курточку:
– До свидания, Алевтина.
Таня смеялась, висла у него на руке, потом ушла его проводить. Когда она вернулась, довольная, со сдвинутой набок челкой, Алевтина мельком взглянула на ее распухшие губы, но ничего не сказала.
Таня плюхнулась на табуретку, дунула снизу на челку:
– Он прелесть, правда, Алевтина? У меня, конечно, были мальчики получше, но этот тоже ничего.
На следующий день Таня уехала в свой город.
С этих пор Алевтина не выходила больше к бассейну, она сидела не двигаясь в раздевалке – ее стали раздражать бесконечно меняющиеся лица, улыбающиеся, распаренные; стали раздражать жалобы на отсутствие горячей воды – она пускает, что ли, воду?
Ее больше не угнетали выходные дни, наоборот, она ждала их с нетерпением. Теперь она не торопилась на работу, шла туда неохотно, и, глядя в одну точку, не то думала о чем-то, не то вспоминала, а скорее всего просто свыкалась с необходимостью отсиживать положенное время.
Но как-то Алевтине все же пришлось выйти к бассейну – ее попросили позвать тренера. Сердце ее сжалось от неведомой боли, словно ощутило какую-то потерю. Подсознательно она ждала изменений в этом зале в унисон своим переживаниям, но все оставалось по-прежнему, и от этого ей было еще горше.
Был здесь и Никита, но теперь Алевтина видела в нем не красоту и силу, а ту его неловкость, когда Таня висела у него на руке.
Никита, увидев Алевтину, подплыл к ней. Его влажное лицо сияло приветливостью, с подбородка сбегали крупные капли воды.
– Здравствуйте, я книгу вам принес, – закричал он, заглушая шум бассейна.
– Ну и как, понравилась? – безразлично поинтересовалась Алевтина.
– Можно читать. Я передам ее после тренировки.
– Да возьмите ее себе, ради бога, – сказала Алевтина, отвернулась и зашагала прочь.
Никита удивленно поглядел ей вслед, затем разбежался и, сложив руки лодочкой, по-мальчишески ухнув, прыгнул в воду…
В Карпатах
Вспоминать Слава не любил. Может, оттого, что жизнь так сложилась, и передумывать, перекручивать все на новый лад было тяжело, а может, по особенности характера – должны же люди чем-то отличаться друг от друга, об этом все время пишут в разных книгах.
Сейчас он сидел на тахте, поджав под себя ноги, и, сам того не замечая, покачивался взад-вперед. Наслаждение – сидеть просто так, не тупо уставясь в стенку, а наоборот – неожиданно остро воспринимать те будничные вещи, на которые обычно и внимания не обращаешь: как беспомощно и лениво проползает по потолку жужжащая муха, как гулко и замедленно звучат за окном голоса соседей, которые и узнать-то трудно, как неподвижен и расплывчат невзначай опрокинутый флакон одеколона. А стоило закрыть глаза – и можно было даже почувствовать течение времени (кто придумал, что это невозможно?) – оно перекатывалось из одного отрезка в другой, пульсировало мягко и волнующе в висках, обволакивало тело теплыми, покатыми волнами – время пробиралось к будущему, изменяя все вокруг.
На ум приходили какие-то красивые и сложные слова, которые в привычных разговорах редко услышишь, хоть и знаешь, что они есть, такие например: предугадать, непременно, белокаменный, неприкосновенный. Они возникали не в связи с какими-то мыслями, а сами по себе, их хотелось подогнать друг к другу, но это не получалось, едва соединившись, они разлетались. Но их так хотелось произнести снова: неприкосновенный, белокаменный, непременно, предугадать…
В дверь постучались. Это была высокая девушка, полусердито-полунасмешливо смотревшая на него, она застыла на пороге комнаты, Слава сразу узнал ее: она была гидом у туристической группы из Кургана.
В тот день первый автобус приехал рано. Экскурсионные группы появлялись обычно после двенадцати, одна дорога от Львова до Карпат – 200 км, а туристы выезжали после завтрака, но наиболее предприимчивые, как эти, договаривались с рестораном и подъезжали сюда пораньше.
Слава вышел из домика, где пил чай, и сказал бодро:
– Здравствуйте.
Туристы ответили нестройно, они неторопливо вылезали из автобуса, поеживаясь от холода и позевывая.
– Вы мою группу поведете? – спросила у него девушка.
Он ее раньше не видел, видимо, это была новенькая, а скорее всего, просто студентка из университета: летом они подрабатывали в «Спутнике».
– Одну вашу группу я не поведу, – лениво сообщил Слава, – будем другой дожидаться.
– Что ж, мы ждать должны?
– А я при чем? По одной группе не водим.
Эти привычные стычки с гидами давно уже не портили ему настроение, словно вошли в его служебные обязанности. Вскоре подъехал следующий автобус.
Слава взял рупор и, оглядев согнанную к домику толпу, сказал:
– Здравствуйте. Меня зовут Вячеслав Александрович. Я ваш экскурсовод, поведу вас на скалы Довбуша.
– А не заблудимся? – крикнул кто-то.
– Не заблудимся, – привычно успокоил он, – если разбегаться не будете…
Все табором двинулись за ним, плотно облепив его со всех сторон. Слава не любил такие группы, где сталкивались люди разных возрастов. Первая группа была как раз такая, разношерстная – обязательно разбредутся в разные стороны, разыскивай их потом. Вторая – молодые учителя с Урала.
– Слава, – крикнули ему вослед, – сумку забери!
Он вернулся за сумкой, где лежал фотоаппарат, и, недовольно ворча, что «возвращаться – плохая примета», подумал, что забывает его третий день подряд, то ли склероз начинается, то ли просто не высыпается.
– Внимание, – сказал Слава в рупор и подул в него, – сейчас самый тяжелый подъем, триста метров, ну а там еще три километра…
Туристы поднимались тяжело, особенно из первой группы, более старшей по возрасту. Он шутил, что все дышат, как паровозы, но и сам шел не так уж легко, хотя это приходилось проделывать по нескольку раз в день и должен был привыкнуть. Ему недавно исполнилось тридцать девять, и внешне он был еще вполне в форме: не тонкий по-юношески, но подвижный, в плотных, резко очерченных бугорках мышц. Слава старался не замечать усталости, говорил без умолку, мимоходом срывая с кустов дикой малины незрелые ягоды, но дыхание перехватывало, и он, стараясь дышать глубже и спокойней, озабоченно кривил непослушные губы.
Наконец тяжелые метры были преодолены, и он, оглянувшись на далеко растянувшихся туристов, с удовлетворением замер в ожидании. Сколько бы раз он ни поднимался в горы, сердце его всегда счастливо замирало перед этой холодноватой суровой голубизной Карпат. С ними нужно было оставаться наедине, и он научился отключаться от всего, даже когда стоял вот так – в окружении очередной группы. Слова его взлетали над толпой четко и уверенно, но он не слышал самого себя, машинально повторяя привычный набор фраз: тут рядом граница, и нужно быть осторожными, не отходить далеко друг от друга. Еще он пугал туристов змеями, спрашивал, знают ли они, что нужно делать, если змея все-таки укусит. Туристы с радостью проявляли свою осведомленность, и он, с полуусмешкой выслушивал, как надо высасывать яд из ранки, согласно кивал головой.
Потом они остановились около колодца, долго черпали студеную воду, и ведро грохотало, булькало внутри колодца – все вдруг разом почувствовали, что хотят пить, и, прижимаясь губами к холодному алюминиевому краю ведра, наклоняли его к себе, обливаясь и со смехом отпрыгивая от неосторожно выплеснутой воды.
Слава, смотревший со стороны на эту веселую возню, подбадривал их:
– Эта вода замечательная, здесь много минеральных веществ. Есть даже поверье, что если выпить все ведро, то помолодеешь на тридцать лет. Так что, товарищи женщины, имейте в виду.
Женщины смеялись недоверчиво, но, в свою очередь, старались отпить из ведра побольше.
Когда все напились, они зашагали дальше. Девочки-учителя окружили Славу:
– Вячеслав Александрович, а эта порода дерева как называется?
Он отвечал, не запоминая лиц.
– Вячеслав Александрович, а где вы живете?
– Вячеслав Александрович, а дети у вас есть?
Эти молодые учителя сами походили на школьников: то спорили о чем-то, то рассказывали что-то, и затем мгновенно взрывались многоголосым заразительным хохотом. Слава смеялся вместе с ними, не вслушиваясь в их шутки, а просто включаясь в общее настроение, и не замечал тех заинтересованных, многочисленных взглядов, которыми то одна, то другая одаривала его.
– Девочки, – спросил он, – а что это у вас мужиков-то так мало?
– Зато какие! – смеялись те. – Они у нас физкультурники.
Их ребята, действительно, были один к одному: высокие, здоровые, с одинаково непроницаемыми лицами.
– Айдате к нам, – сказали девчонки ему, – будете у нас в школе преподавать.
Слава шел легко, матерчатые туфли упруго пружинили по неровной дороге. Девчонки внимательно разглядывали его парусиновые брюки, джинсовую курточку и осмотром оставались, кажется, довольны. Его правильное лицо с тяжеловатыми, без излишней тонкости, чертами, казалось мужественным. Слава нравился женщинам, но это его не волновало. Любовь, не связанную семьей, он считал пустой затеей. К чему эти ахи, вздохи, когда на свете столько всего красивого, чем, действительно, можно восхищаться, вот Карпаты, например. Жена готовила обеды, штопала носки, следила за сыном – за это ее любить было можно. А просто так, ради спортивного интереса встречаться с другой – потеря времени.
Они шли по давно протоптанным тропинкам, и девчонки, уставшие уже, примолкшие, старались разглядеть впереди скалы Довбуша.
– Вижу, вижу! – закричал кто-то.
– Есть легенда, – заученно сказал он, – что змея держит эту скалу, и если она отползет, то скала рухнет.
Тонкое извилистое дерево, почти без листвы, действительно, смахивало на змею, изгибалось уродливым корявым стволом. Если смотреть снизу, кажется, что скала медленно клонится к тебе.
Слава на миг зажмурился и резко открыл глаза: она угрожающе надвигалась на него бурой громадиной, высотой с пятиэтажный дом.
Здесь разбился его сын, пятнадцати лет, но на скале не было таблички с именем сына, их ставят только альпинистам, а не тем, кто по дурости полезет туда.
Слава проглотил комок, застрявший в горле, и торопливо пошел дальше:
– Ну, а вот – скалы Довбуша – цель нашего короткого путешествия. Здесь легендарный народный герой Украины 18 века Довбуш скрывался от преследователей, а еще раньше здесь жили монахи-староверы. Они вручную, без всякой техники, выдолбили все эти ниши и ступеньки наверх. А вон там – на верхушке скалы – голова льва, видите? – если к ней прикоснуться правой рукой, то вас всю жизнь будет любить муж, а если левой…
Усталые экскурсанты валились на траву, с любопытством поглядывая на Славу.
– Товарищи, особенно не рассаживайтесь, сейчас наверх поднимемся.
Потом он, преодолевая неудобство, каждый раз возникающее при этих словах, сказал:
– Ну, а теперь, кто желает сфотографироваться… – и доставал из сумки маленькую потрепанную «Смену», стараясь не замечать чуть презрительных взглядов тех, кто сам фотографировал, – аппарат был из самых простейших, можно сказать – школьный, для начинающих, – даже на объективе против выдержки – рисунки дождя, солнца, тучки. У него был и другой фотоаппарат – «Зенит» – большой, солидный, в красивом коричневом футляре, но Слава редко брал его с собой, на «Смене» без особых ухищрений получались довольно приличные снимки.
Слава верил, что все на свете имеет свои следствия, у доброго дела – их меньше, но за дурное дело – воздается все в полном объеме.
Были ли его фотографии делом дурным, он не знал.
Экскурсанты радовались, что побывали в Карпатах и что-то останется на память: вот они стоят смеющиеся на фоне затянутых светлой дымкой гор, а внизу надпись – Карпаты, год такой-то. Разве не приятно вложить этот снимок в семейный альбом, а потом рассказывать за чаем, как здорово было стоять наверху и как скользили подошвы по гладкому, выровненному временем камню, но было не страшно, а весело, потом – спускались по крутым ступенькам, выдолбленным сотни лет назад трудолюбивыми монахами-староверами…
Да и брал он за снимки недорого – пятьдесят копеек за штуку.
Но какие бы благополучные причины он ни выдумывал для оправдания, просиживая ночами над увеличителем при красном свете фонаря, Слава мучился этой мыслью, и когда разбился сын, воспринял это, как наказание за свои фотографии.
Без этих денег им с женой пришлось бы туго. Он и так долго не хотел фотографировать, другие экскурсоводы даже смеялись над его нерешительностью. Да и группы, которые он водил на скалы, выказывали разочарование, что их никто не сфотографирует, особенно, когда видели, как других туристов обхаживают с фотоаппаратами менее щепетильные экскурсоводы.
В поселке жили богато. Двухэтажные хаты были скорее двухэтажными особняками, и комнаты сдавали приезжающим по курсовкам в местный санаторий. Их хата по сравнению с другими была небольшая, аккуратная, вся расписанная цветами, а стены выложены зеркальной мозаикой. Другие сдавали этаж целиком. Слава по настоянию жены тоже попробовал сдать одну комнату, их жильцы даже ход имели свой. Но потом не выдержал, сказал жене, что чувствует себя в своем доме гостем, и в крайнем случае, если уж непременно нужен какой-нибудь побочный доход, примется за фотографии…
Впервые оказавшись здесь на экскурсии, он был ошарашен этим синим простором, упоительным спокойствием и мощью гор. У подножия Карпат Слава перекинулся шуткой с высокой яркой женщиной, торговавшей полусырыми шашлыками, да так и остался здесь, поселившись у этой пышной продавщицы… К тому времени его отношения с первой женой Мариной зашли в тупик. У них намечался развод.
Говорили здесь на чудовищной смеси венгерского, польского и чешского языков, и он поначалу не мог разобраться в этой речи, но потом привык.
Отношения с Мариной у них не стали враждебными, они переписывались и изредка посылали друг другу поздравления с праздниками. Сын Иван приезжал к нему на каникулы, приезжал охотно. Он быстро сошелся с местной ребятней, любимым их развлечением были вылазки в горы.
«Знал бы, что разобьется, никогда бы в горы не отпустил», – думал Слава, обхватив ладонью голову. Если бы знал… Да уж конечно, «знал бы, где упадешь, соломку бы подложил». Но вот не знал, и упал его мальчик не на соломку, а на острые, голые камни, не смягчившие падения. Как мог рассудительный не по годам Иван по примеру городских удальцов, наезжающих сюда по воскресеньям, полезть на эту скалу, где и выступов-то почти не было, – это вам не скалы Довбуша, измененные упорными человеческими руками, здесь заботливо выдолбленных ступенек нет. Его вина, его вина, отцовская… Не потому, что отпустил… Нет, не в этом его вина…
Когда он погиб, Слава не сразу сообщил Марине, она не успела даже на похороны. Не укоров боялся, а чего-то другого, неуловимого – словно горе ее умножит не страдания его, нет, а вину перед Иваном, перед недожитыми его годами, от которых осталась пара фотокарточек с красивым улыбчивым лицом да недолгая память друзей.
– Не прощу, Славка, что с сыном проститься не дал, – сказала опоздавшая, вся разом почерневшая Марина.
Все ожидали, что будет он следить за Юркой, младшим сыном, пуще глаза, и что уйдет от гор, которые так неожиданно и коварно подвели его. Но не Карпаты он считал виновными, а себя, их же продолжал любить с острой горечью. К Юрке тоже интереса не повысил, словно знал, чувствовал, что ничего с младшим не случится – расплата произошла.
Он даже фотографией продолжал заниматься, не из необходимости, а от какой-то странной тягучей инерции.
…– Девочки, напишите адрес, куда вам снимки выслать.
Девочки-учительницы стали громко спорить, чей адрес дать, наконец остановились на каком-то компромиссном решении и стали что-то писать на бумажке. Слава с безразличным видом спрятал фотоаппарат в сумку, туда же, не глядя, засунул бумажку с адресом.
– А гид-то ваш где? – вдруг спросил он.
– У ней нога болит, она связки растянула, – охотно ответили девочки.
– А-а, – протянул он, – ну ладно, я с вами прощаюсь.
Молодые учителя с сожалением взглянули на Славу, безразлично махнувшего им рукой.
– До свидания! – кричали они. – Приезжайте к нам в Курган!
Слава машинально кивнул в ответ.
Фотографии этой группы не получились. Такое бывало с ним редко, но иногда все же случалось. Первый раз это произошло, когда маленький Юрик из любопытства открыл бачок с проявляющейся пленкой. Слава, конечно, отругал и отшлепал сынишку, но нельзя было ничего поправить, и он хотел отослать собранные деньги обратно, да так и не собрался, пока это не забылось. Так потом и пошло. Иногда, когда снимки не получались, он возвращал деньги по указанным адресам, но почему-то в таких случаях это вызывало недовольство.
Итак, молодые учителя остались без фотографий, запечатлевших их на верхушке Довбуша. Слава уже и думать забыл об этой группе, но на этот раз перед ним предстала гид обиженной группы.
– Здрасьте, – почему-то обрадовался ей Слава, – а вас почему-то больше не видно?
– А я теперь учусь. Я же только на каникулах работала. Мне моя группа из Кургана написала, что вы фотографии не послали, просили узнать. Вот я и приехала…
– Мне, к сожалению, нечего послать. Пленка плохая получилась. Давайте, я вам деньги отдам, а вы передадите.
– Что я с ними делать буду? – отмахнулась девушка. – Если хотите, пошлите на адрес «Спутника»…
Они помолчали.
– Ну ладно, – неуверенно сказала она, – мне пора.
– Вы, наверное, с экскурсией приехали на автобусе?
– Да.
– Так куда ж вы пойдете? Экскурсия-то не закончилась. Ну хорошо, я вас провожу.
Они вышли на улицу. Прямо перед ними голубели Карпаты, взлетая крутыми вершинами к небу, и тут же спадая от него тяжелыми нечеткими складками.
– Я хочу еще раз в Карпаты сходить, – сказала девушка.
– Как вас зовут? – спросил Слава.
– Алена, – ответила она и продолжала, – я так скучаю по Карпатам. Может, пройдемся до скал Довбуша?
Поднимаясь на крутой склон, он взял Алену за ладошку и, чувствуя небольшую тяжесть невольно сопротивлявшегося тела, тянул ее наверх, на этот раз, к собственному удивлению, не испытывая усталости.
Они проделали обычный экскурсионный маршрут, но Славе все казалось другим: и дорога, усыпанная мелкими камешками, была не такой извилистой и ухабистой, и деревья расступались с загадочным шепотом.
– Какое странное ощущение, – сказала Алена, – словно все изменилось. Правильно говорят – лес много народа не любит. Лес любит одиноких.
Дорога прервалась строгим, потемневшим от времени квадратом колодца. Слава отлично помнил этот поворот, но сейчас он возник перед ним совершенно неожиданно. Слава поднял ведро и сбросил вниз – оно прогрохотало с мерным ускорением и блеснуло рыбной чешуйкой в воде. Слава потянул его обратно:
– Алена, будете пить?
– Чтоб на тридцать лет помолодеть? – улыбнулась она.
Он смутился: конечно, Алена, как гид, должна была хорошо знать эту излюбленную присказку экскурсоводов.
– Вам незачем, а мне на десяток лет не помешает.
Он прикоснулся горячими губами к ведру, обжегся его холодом, пил и пил, отчего-то боясь оторваться от воды.
– Теперь будете жить долго-долго, – сказала Алена.
Они пошли дальше, не говоря больше ни слова, и остановились только у скалы с деревом-змеей.
– Говорят, здесь много людей разбивается. Надо же, смельчаки какие, на скалу лезть, зацепиться-то не за что, – протянула Алена.
Слава взглянул наверх – громадина скалы тянулась к небу. Он прикоснулся ладонью к шершавому теплому камню, и ощущение покоя почти пронзило его. И опять время засигналило вокруг едва заметными огоньками, лишь скала стояла, вечная, не поддающаяся ничьему влиянию, словно вобрав в себя постоянство.
«Предугадать, непременно, белокаменный, неприкосновенный», – забубнил опять его внутренний голос, но, окрепнув, вдруг превратился в эхо. Слава встал на едва заметный выступ, потом еще на один – земля была где-то рядом, он почти не оторвался от нее.
– Слава, куда вы?
Звук голоса только подстегнул его, он забирался все выше и выше, и когда оглянулся – его закружило от предчувствия полета. Фигура Алены стала совсем маленькой. Слава попытался отыскать «змею», но ему это никак не удавалось, и только потом он понял, что она исчезла, превратилась в обыкновенное дерево, голое и жалкое. Он занес ногу еще выше, целенаправленно отыскивая подобие новой ступеньки.
Он вспомнил глубокий колодец, его завораживающую вязкую глубину – сейчас он был в ней – и вот он уже поднимается к небу – туда, скорей, где солнце, верхушки деревьев, дорога. Оттолкнуться от скалы было совсем не трудно – она не мешала полету. Голубое небо, голубая земля слились, вытесняя пространство между собой, словно ладони в безумном хлопке.
В этот миг он почувствовал счастье.
