Текст книги "Я не в твоей власти (СИ)"

Автор книги: Светлана Середа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Светлана Середа
Я не в твоей власти

Пролог

Солнечный диск издевательски застыл в одной точке – чуть ниже зенита. Воздух струился расплавленным оловом, и каждый шаг сквозь это зыбкое марево давался мучительно, словно идти и в самом деле приходилось через жидкий металл. От пыли и духоты першило в горле. Мысли текли вяло и безжизненно, как вода в сточной канаве.

«Полдень, – апатично подумал он, вытирая пот со лба рукавом не по сезону теплой куртки. – Почему здесь всегда полдень?»

Разумеется, полдень здесь был не всегда. До того, как выбраться на пыльный тракт, он долго шел по болотной тропе, на которой было в избытке и воды, и прохлады. Зябкие ночи исправно сменялись туманными серыми днями – вот только не приносили они ни отдыха, ни облегчения. Стоило замешкаться на одном месте, как мутная болотная жижа начинала подбираться к голенищам. Двое (или трое? он потерял счет времени) суток без сна вымотали до предела. Когда туман неожиданно рассеялся под ослепительным полуденным солнцем, а зыбкая топь превратилась в проселочную дорогу, покрытую золотистой пылью, сил не осталось даже на удивление. «Она издевается», – привычно подумал он, проваливаясь в глубокий, без сновидений, сон.

Дорога издевалась, бросая его из жары в холод, из засухи в слякоть, поливая дождем и посыпая снегом. Порой ему казалось, что он больше не в силах выносить эту изнуряющую жару, или дождь, или пронизывающий ледяной ветер, и что следующий шаг станет последним. А потом он делал этот шаг, и еще один, и еще… и только когда ноги в самом деле подкашивались, окружающий пейзаж менялся. В такие мгновения он мог бы быть почти счастлив, если бы не был так измучен.

Но в последнее время все шло как-то не так. Он уже дважды падал – и мгновенно отключался, зарывшись носом в пыльную придорожную траву, а когда приходил в себя, над ним снова безжалостно палило полуденное солнце, и желтая лента дороги убегала к горизонту.

«Бесконечный цикл» – эти слова всплыли из глубины подсознания, как эхо прошлой жизни. К сожалению, подсознание не позаботилось о том, чтобы расшифровать их смысл. Неопределенность угнетала сильнее, чем жара или холод. Он был уверен в выбранном направлении, но не имел ни малейшего представления о том, куда идет и когда этот путь закончится. А главное – он чувствовал себя чужим. Дорога не принимала его, и c каждым шагом он вынужден был снова и снова доказывать, что имеет право здесь находиться.

От усталости перед глазами плыли пятна, и странный столб на обочине он тоже поначалу принял за обман зрения. Но чем ближе подходил, тем больше убеждался в его реальности, и реальность эта была жутковатой: на столбе висел человек. Женщина. Повинуясь безотчетному порыву, он перешел на бег и вскоре добрался до омерзительного сооружения.

Руки девушки были привязаны к короткой перекладине над головой. Босые ноги стояли на земле, но уже не служили опорой: девушка была без сознания. Кисти болезненно посинели, на стертых запястьях засохли кровавые струпья – вероятно, она провела здесь не один час.

Он подергал веревки – примотано на совесть, пальцами не развяжешь. В карманах, разумеется, не нашлось ничего похожего на нож: в одном пусто, в другом и вовсе дыра. После недолгих поисков он подобрал с земли камень и принялся методично пилить веревку. Дело продвигалось медленно. Тяжелая кожаная куртка полетела в пыль почти в самом начале – она мешала поднять руки, да и спина под ней моментально взмокла от напряжения. Несколько раз приходилось прерываться, чтобы размять онемевшие пальцы. Наконец, жесткая пенька поддалась. Последние волокна он нетерпеливо разорвал руками – камень затупился окончательно, – подхватил обмякшее тело и аккуратно положил на траву.

Простое бежевое платье, до того висевшее мешком, обтянуло лежащую фигурку, четко обозначив небольшой, но уже отчетливо выпирающий круглый живот.

«Сволочи», – шепотом выругался он.

Поверхностный осмотр показал, что кроме многочисленных кровоподтеков, ссадин и синяков, видимых повреждений нет. Что делать дальше, было непонятно. Взять девушку с собой? Но куда? Он ведь и сам не знает, куда идет и что ждет его за следующим поворотом, – не самый надежный спутник для беременной женщины, да еще и в таком состоянии. Но оставлять ее здесь тоже нельзя.

Чтобы не чувствовать себя совсем уж беспомощным, он принялся бережно массировать заледеневшие пальцы, с облегчением наблюдая, как к ним возвращается краска. Когда он взялся за вторую руку, девушка едва слышно застонала.

– Пить…

– У меня нет, – виновато пробормотал он. От жажды и долгого молчания его голос звучал почти так же хрипло, как и ее. – Куда вас отнести? Я здесь ничего не знаю.

Девушка, казалось, не расслышала вопроса, и он вернулся к своему занятию. Но через пару минут растрескавшиеся губы снова шевельнулись:

– Пить… Ручей… в лесу.

– Здесь нет леса, кругом поля.

Она слабо взмахнула рукой:

– Там…

Он выпрямился, приставил ладони к глазам, заслоняясь от солнца, прищурился. Действительно, если как следует напрячь зрение, можно было разглядеть на горизонте узкую темно-зеленую полосу. Далеко… черт.

С Дороги сходить нельзя – это было первое и, наверное, единственное правило, которое он четко усвоил. Возврата не будет. Дорога мирится с его упрямством, но предательства не простит.

Девушка пошевелилась. Поморщилась – то ли от боли, то ли от досады на его медлительность.

– Там… ручей. Меня будут искать.

Неожиданно она приподняла опухшие веки – глаза оказались ярко голубыми, совсем не подходящими к ее темным волосам, – с мольбой посмотрела на него:

– Пожалуйста. Я не дойду сама.

Он еще раз кинул взгляд на лес, оценивая расстояние, потом подхватил девушку на руки. Обезвоженное тело было легким, как у ребенка – в нормальном состоянии ему бы не составило труда нести ее, но сейчас силы были на исходе.

– Держите меня за шею, – попросил он, – я боюсь вас уронить.

Но девушка уже снова потеряла сознание.

Он перехватил ее поудобнее и сделал шаг в траву.

Где-то далеко, на самой границе слышимости, раздался звук лопнувшей струны.

* * *

Первым, на что он обратил внимание, придя в себя, было потрескивание дров в костре. Этот уютный звук казался таким неожиданным после всех злоключений, которые неутомимо подсовывала Дорога, что в голове промелькнула шальная мысль: уж не для него ли предназначен этот костер? Впрочем, здравый смысл тут же возразил, что костер для аутодафе никак нельзя назвать «уютно потрескивающим».

Некоторое время он лежал неподвижно, прислушиваясь к ощущениям. Руки и ноги были свободны – что ж, это обнадеживающий знак. Ныла голова – тупо, монотонно, как будто мозгу было тесно в черепной коробке. Под лопатку впивалось что-то твердое и острое – то ли камень, то ли сучок. Саднило правое колено, хотя он совершенно не помнил, где и когда успел им приложиться. Последнее, что осталось в памяти: он все-таки донес девушку до ручья, положил на траву и сам рухнул рядом.

Осторожный взгляд сквозь приподнятые ресницы мало что прояснил, но, по крайней мере, дал некоторое представление о текущей ситуации: ночь, лес, костер, у костра – двое. Девочка лет двенадцати сосредоточенно помешивает в котелке ложкой на длинной деревянной ручке. Отблески пламени играют на светлых волосах, придавая им красноватый оттенок. Юноша напротив – уже не подросток, но еще не мужчина – очевидно, ее брат: тот же вздернутый нос, те же волосы, белые и невесомые, как тополиный пух, те же ясные глаза – разве что чуть менее серьезные. Небольшой ножик в руках у парнишки деловито снует вокруг деревянной фигурки, добавляя ей все новые и новые детали. Кто бы ни были эти двое, на врагов они не похожи.

Он приподнялся на локте. Острая боль стрельнула от виска к виску, но почти сразу затихла, сменившись прежним давящим ощущением, разлитым по всему черепу.

– Где девушка? – вопрос прозвучал резче, чем ему хотелось.

Девчонка метнула быстрый взгляд, чуть заметно улыбнулась, но не оторвалась от своего занятия. Парень отложил в сторону поделку, придвинулся поближе и с искренним участием спросил:

– Как ты себя чувствуешь?

– Где девушка? – повторил он.

Парень недоуменно хлопнул белесыми ресницами:

– Какая девушка?

– Темные волосы. Бежевое платье. Голубые глаза.

– Силь, – пояснила девчонка, продолжая орудовать ложкой в котелке.

– А! Так это ты нашел Сильвару? – обрадовался парень.

– Она не представилась, – хмуро буркнул он. – Что с ней?

– Да нормально все, не переживай. Хотя первые пару дней, конечно, совсем плохо было.

– Пару дней?!! – он рывком сел, не обращая внимания на боль, которая снова пронзила виски. – Сколько времени прошло?

– Что такое время? – парнишка философски пожал плечами. – Везде оно течет по-разному. Там, где Силь сейчас, прошла неделя. Кстати, если ты не в курсе, мы очень далеко от места, где вы с ней встретились. На другой границе сектора. Ты что, ничего не помнишь?

– Нет… – он растерянно помотал головой. – Я думал… Ладно, не важно. А с ребенком все в порядке?

– Ты еще успел и ребенка где-то спасти, герой? – добродушно хохотнул парень. – У тебя что, рейд добрых дел?

– С ее ребенком. Сильвары.

Юноша озадаченно посмотрел на него, потом повернулся к сестре, ища подсказки. Девочка подула на ложку, осторожно пригубила дымящийся отвар и невозмутимо пояснила:

– Силь беременна.

– Вот это новости! – парень возмущенно хлопнул себя по колену. – И почему об этом в курсе все, включая неизвестного героя, но только не я?

– Всему свое время, Рысь. Подержи, пожалуйста, – девочка всучила брату жестяную кружку, местами помятую и закопченную, и принялась аккуратно переливать в нее темную жидкость из котелка. – Через пару месяцев это станет заметно всем.

– А он… ай, горячо!.. он-то откуда знает?

Девчонка ответила не сразу. Отставила в сторону котелок, забрала наполненную до половины кружку, плеснула в нее воды из пузатой походной фляги – и только тогда сказала:

– Он видит иначе. Он же не Странник… Пей, – жестяное донышко легло к нему в ладони. – Не бойся, уже не горячо.

Металлический ободок кружки обжигал губы, язык немедленно защипало от горечи, но в голосе маленькой травницы сквозила такая уверенность, что ему даже в голову не пришло отказаться от лекарства.

– Что не Странник, это заметно, – хмыкнул Рысь, сочувственно наблюдая, как он, морщась, глотает терпкий отвар. – Знаешь, парень, я бы на твоем месте вообще на Дорогу не совался.

– Ты не на моем месте, – огрызнулся он.

– Да ладно, не ершись. Я же не со зла. Видел бы ты себя со стороны – в чем только душа держится. Хочешь, Эль покажет тебе дорогу домой? Она умеет. Хочешь?

– Нет.

– У него нет дома, – просто, как будто между делом, обронила Эль. – Я не смогу помочь.

«Нет дома…» Эти слова царапнули, как рыбья чешуйка – горло. Юная проводница была не права – или, по крайней мере, не совсем права. Но возражать он не стал. Незачем. Всему свое время.

Где-то неподалеку встревоженно заухала сова. С лица Рыся моментально слетело расслабленное добродушное выражение – черты лица как будто заострились, взгляд устремился внутрь. На мгновение почудилось, что на месте юноши сидит большой белый кот с кисточками на острых ушах, но стоило моргнуть – и морок исчез. Шум крыльев затих вдали.

– А ты и вправду рысь, – усмехнулся он. – Рысь-белобрысь.

– Точно, – с удовольствием согласился парнишка, ничуть не удивившись. – Так меня зовут друзья. И куда же ты идешь, такой… глазастый?

Поколебавшись, он махнул рукой:

– Туда.

– Тебе нужно в Темные Миры? – с изменившимся лицом уточнил Рысь. Даже невозмутимая Эль бросила исполненный сочувствия взгляд.

– Темные Миры… – он покатал слова на языке, но внутри ничего не откликнулось. – Я не знаю. Не уверен. Я не помню имен.

– А что ты вообще помнишь?

– Дракона.

– Ты видел живого дракона?!. – изумился Рысь. – Впрочем, от такого странного парня, как ты, всего можно ожидать. Но, знаешь, я не думаю, чтобы наследники дома Га'Эрта свободно разгуливали по территории Темных Домов. Слушай, – он с жаром схватил собеседника за запястье, – не иди туда. Если ты не в курсе, Дорога закольцована. Ты можешь пойти в противоположную сторону, и все равно попадешь туда, куда тебе надо. Пусть это займет больше времени – зато жив останешься. Темные не терпят чужаков. Они и друг друга-то не терпят… Туда даже Странники без крайней нужды не суются. Есть масса куда более приятных способов самоубийства.

– Я не собираюсь умирать.

– Не слушай Рысенка, – вдруг подала голос Эль. – Иди, куда зовет Дорога. А Темные… С ними тебе, конечно, не справиться, но драться не обязательно, правда? Вот, возьми.

Девочка стянула через голову тонкий белый шнурок. Качнулся в воздухе металлический диск, отбрасывая оранжевые блики. Теплые тонкие пальцы коснулись его шеи, надевая медальон.

– Спасибо, – он наклонился к костру, с любопытством разглядывая неожиданный подарок. Похоже на монету: на одной стороне выгравирован незнакомый символ, на другой – восьмиконечная звезда, чем-то напоминающая розу ветров. В неровном свете костра звезда казалась почти живой. – Что это?

– Для кого как, – загадочная улыбка скользнула по губам Эль. – Для тебя – защитный амулет. Он поможет избежать чужого внимания. Если, конечно, ты не станешь сам нарываться на неприятности.

– Элька! Не морочь парню голову! – возмутился брат. – Он же тебе поверит.

– Вот и хорошо, – серьезно кивнула девочка. – Но пусть лучше верит себе. Это надежнее. – Она забрала опустевшую кружку. – А теперь – спи. Тебе нужно отдохнуть перед дорогой.

Он послушно лег на землю (вернее – только сейчас обратил внимание – на чью-то куртку), чувствуя, что его и в самом деле клонит в сон. То ли маленькая травница обладала даром убеждения, то ли (как снова подсказал здравый смысл) в выпитом отваре содержалось снотворное.

– Эй, герой, как тебя звать-то хоть? – неожиданно спохватился парень. – А то ведь Ворон непременно спросит: «Рысь, что ты сделал для человека, который спас жизнь матери моего ребенка?»

Он неохотно приподнял отяжелевшие веки:

– И что?

– А я, – с готовностью продолжил Рысь, – ему отвечу: «Я, Ворон, дал ему ценный совет, но этот человек оказался упрям, как демон, и не послушал меня. Зато я узнал, как его зовут, чтобы ты мог дать его имя своему сыну».

Имя… Странно, но до сих пор он не задавался этим вопросом – вероятно, потому, что всегда находились вопросы более насущные. Однако сейчас ответ всплыл сам собой.

– Ну так что? – нетерпеливо потребовал парнишка. – Как Ворон назовет сына?

– Дана. – Он невольно улыбнулся, глядя, как белесые брови растерянно выстроились домиком. – Это будет девочка.

Глава 1

До найденного Джанисом телепорта мы добрались почти без приключений: Долина, удовлетворившись одной жертвой, дала выжившим передышку. Зингар встретил нас равнодушно: вампирам не было дела до погибшего полуэльфа, и даже вернувшийся живым Джанис удостоился лишь сдержанного кивка от отца.

Пока Женя разговаривал с вождем, я чувствовала на себе неотрывный взгляд Аланы, светлый и пронзительный, как серебряный стилет. Впрочем, там, в Зингаре, я не придала ему значения – он догнал меня позже, уже в Вельмаре. Каждую ночь этот взгляд врезался в мои сны, как найрунг под ребра, и крик разносился по пустынным коридорам дворца, пугая ночную стражу. Друзья искренне сочувствовали мне, полагая, что я переживаю во сне смерть Вереска. На самом деле я почти не вспоминала о полуэльфе.

Кажется, я тогда вообще ни о чем не думала. Отвечала на конкретно поставленные вопросы, вяло ковырялась в тарелке, когда напоминания о еде становились чересчур назойливыми, иногда механически перелистывала книжные страницы. Но чаще всего я лежала на кровати, бездумно разглядывая круглый светло-серебряный, словно выточенный из кусочка льда, наконечник карниза. Если смотреть на него не отрываясь, то все окружающее – карниз, шторы, лепнина на потолке, витиеватый узор на обоях – постепенно тускнело и почти вытеснялось из поля зрения. Мир, сжавшийся до размеров ледяного шарика, казался стабильным и безопасным.

В свое время, на волне интереса к психологии, мне довелось прочитать немало специальной литературы, и теперь я понимала, что мое состояние не просто «ненормально» – оно с каждым днем становится все хуже, и самостоятельно с этим не справиться. Но я отчетливо понимала и то, что даже великий Архимагистр водной элементали не способен излечить депрессию мановением руки. А это значит, что, вздумай я попросить помощи, придется выбраться из холодного, но безопасного мирка. У меня не было ни энергии, ни желания для такого подвига. А главное – не было цели, во имя которой стоило его совершать.

Однажды Женька ввалился ко мне в комнату и радостно объявил, что мы немедленно отправляемся к Косте Литовцеву, потому что, дескать, Костя надоел уже вопросами обо мне и грозится взять штурмом дворец.

Я покорно спустила ноги с кровати:

– Идем. Что ж ты раньше не сказал.

У Кости задержались допоздна: пили чай, о чем-то болтали. Кажется, я даже пару раз смеялась над чьими-то шутками. Под вечер заглянула Нимроэль. Бесцеремонно осмотрела меня со всех сторон, нашла, что я выгляжу превосходно, только очень бледная и грустная. И, разумеется, для исцеления от того и другого порекомендовала заняться любовью – она искренне верила, что если это чудодейственное лекарство помогает ей от всех душевных недугов, то и для других оно будет столь же эффективно. Раньше меня подобная наивность забавляла (или бесила – в зависимости от настроения), сейчас я лишь равнодушно пожала плечами:

– Ты преувеличиваешь терапевтическое значение секса.

Женька воспринял эту фразу, как образчик моего былого чувства юмора, и принялся с энтузиазмом развивать тему, вогнав в краску впечатлительную Нику. Нимроэль не участвовала в веселье: она долго смотрела на меня с печальной полуулыбкой, потом негромко сказала:

– Не жди его, Юля. Кристоф умер.

– Неужели? – вяло удивилась я. – Кто бы мог подумать.

К горлу подступила тошнота – как тогда, на поляне. Я механически поднялась с дивана, пересекла гостиную. Напряженное молчание в спину остановило меня на первой ступеньке. Я замерла на несколько секунд, пытаясь понять, что делаю не так, потом спохватилась:

– Голова кружится. Пойду полежу.

В гостевой спальне было темно. Сон не шел, и я – за отсутствием привычного шарика от карниза – бездумно прислушивалась к звукам снизу. Мелодичного голоска Нимроэль не было слышно – видимо, она заходила только для того, чтобы посмотреть на меня. Ника хохотала и оживленно рассказывала что-то – порой так громко, что я могла бы разобрать отдельные слова, если бы захотела. Женя против обыкновения говорил тихо, но даже не вслушиваясь в смысл, по одним лишь интонациям – уверенно-ласковым, покровительственным – было понятно, как ему нравится эта смешная девочка с медными волосами. Ну и хорошо. Чем больше они заняты друг другом, тем меньше будут донимать меня ненужным сочувствием. Костя в основном молчал, лишь изредка вставляя отрывистые фразы.

Внезапно разговор стих и почти сразу скрипнули ступени. Я досадливо поморщилась: сейчас придут будить. И точно, через минуту дверь приоткрылась, и Женькин голос осторожно позвал:

– Юль, ты спишь?

Я промолчала. Была слабая надежда, что это вынудит его убраться, но она не оправдалась. Женька бесцеремонно протопал по комнате, остановился рядом с кроватью. Костя поспешил за ним:

– Не буди. Пусть поспит.

– Что скажешь вообще? Как она, на твой взгляд? – тихо спросил Женя.

– Ужасно, – с прямолинейностью врача ответил Костя. – Она все сильнее замыкается в себе.

– Но почему? – Женька был искренне удивлен и расстроен. – Ну, то есть я догадывался, что Вереск ей нравится, но чтоб настолько…

Я резко села на кровати.

– Белль Канто, скажи честно, сколько человек ты убил?

– Я? – опешил Женя. – Ну, если считать здесь, в Эртане… немало, в общем. А что?

– И сколько из них были твоими друзьями?

Он открыл рот – и снова закрыл, так и не найдя подходящих слов.

– Еще вопросы есть? – ровным тоном поинтересовалась я. – Нет? Тогда не могли бы вы обсудить мою личную жизнь в другом месте? Спать хочется.

Не дожидаясь ответа, я снова легла и отвернулась лицом к стене.

– Жень, ты иди, – вполголоса попросил Костя. – Я скоро.

Белль Канто молча вышел. Костя присел на кровать рядом со мной, положил руку на плечо. Почему-то вспомнилось, что так делал папа, когда приходил пожелать спокойной ночи – только он еще поправлял одеяло.

– Юль, поживи у меня.

– Даже не надейся. Чтобы ты торчал тут сутками, как Женька? Ему можно, он и так больной на всю голову, а у тебя жена и двое детей.

– Я не собираюсь надоедать тебе нравоучительными разговорами. Я просто хочу быть рядом.

– Ну почему вы все не можете оставить меня в покое, а? – против воли в моем голосе проскользнуло раздражение. – Со мной все в порядке, понимаешь? В порядке. Если бы я хотела покончить с жизнью, я бы это уже давно сделала. Найрунг-то у меня никто не отбирал. Это было бы символично, ты не находишь?

– Так нельзя, Юлька. Ты уходишь. Ты рядом – и тебя здесь нет, – теплая Костина ладонь нащупала в темноте мои пальцы. Я не выдернула руку, но и не ответила на прикосновение. – Мне очень страшно за тебя, малыш.

Костя был единственным из всех моих мужчин, в чьих устах это обращение звучало естественным – может быть, потому, что он не трепал его понапрасну. Но сейчас в душе ничего не дрогнуло.

Глаза были такими сухими, что делалось больно. Я опустила веки.

– Спать хочется.

* * *

– Господин Милославский?

Прошло несколько секунд прежде, чем президент Корпорации поднял взгляд на посетителя. Фиолетовые тени на осунувшемся лице проступили еще резче, даже по сравнению со вчерашним днем. Мало кто узнал бы в этом серолицем человеке с желтыми от кофеина зубами блистательного Германа Милославского, чья обаятельная и уверенная улыбка не сходила с глянцевых обложек бизнес-журналов.

– Гречихин, – устало обронил Милославский. – Есть новости?

– Новостей много, но приятных среди них, к сожалению, нет. Во-первых, нам удалось выяснить, что Василиса Старцева покинула пределы России и сейчас, вероятнее всего, пребывает на территории Евросоюза. Ее сопровождал мужчина. – Гречихин заметил тень надежды в глазах шефа и поспешил уточнить. – Это не он. Мы продолжаем поиски.

– Хорошо, – президент ничем не выдал своего разочарования. – Что там со Старосельцевым? Он еще не пришел в себя?

– Это вторая неприятная новость. Старосельцев скончался, не приходя в сознание.

Милославский до хруста сжал челюсти, но ничего не сказал. В самом деле, что тут можно сказать? Сотрудники, виновные в превышении служебных полномочий, уже наказаны, медики сделали все возможное, чтобы спасти ценного свидетеля (а по совместительству – и главного подозреваемого), но с самого начала было понятно, что Старосельцев («Тварь продажная!») – не жилец.

– Если мне позволено будет высказать свое мнение, – осторожно заметил Гречихин, – вряд ли это было похищение с целью выкупа.

– Сам знаю, – отмахнулся Милославский. – Если бы дело было в выкупе или шантаже, я бы уже давно получил список требований. Но похитители молчат. Значит, либо у них были какие-то другие цели, либо… – президент задумчиво потер подбородок и продолжил после длительной паузы. – Либо это было не похищение. Хотя в такие совпадения верится с трудом. Черт, если бы не вырубились камеры слежения, у нас хотя бы была картинка их встречи со Старосельцевым!

Последняя фраза, сказанная в сердцах, явно ни к кому конкретно не относилась, но начальнику СБ сделалось неуютно. Как ни крути, а все это – и вышедшие из строя камеры, и «паршивая овца» в охране, и эти хреновы «снайперы», которые не придумали ничего лучшего, кроме как ухлопать Старосельцева, – его, Гречихина, профессиональный прокол. И то, что шеф после подобной катастрофы обошелся всего лишь выговором и штрафом (а не придушил провинившегося сотрудника собственноручно, не выбросил из окна и не плюнул сверху на остывший труп) – скорее настораживает, чем утешает. То ли господину президенту нынче просто не до разборок с подчиненными, то ли… готовится мстить по-крупному. Господи, а ведь он еще не знает главного!

Снова толкнулась настойчивая мысль: бежать. Бежать прямо сейчас, пока Милославский пребывает в неведении. Гречихин машинально бросил взгляд на шефа: меж бровей пролегла резкая складка, сжатые в линию губы кажутся почти белыми на потемневшем лице, тонкие пальцы (странно представить, но, говорят, в молодости Милославский почти профессионально играл на пианино) нервно постукивают по столу карандашом, оставляя на светлой столешнице уродливые серые точки. Страх и жалость плохо уживаются друг с другом, но глава СБ одновременно опасался шефа и искренне сочувствовал ему. Вот только не было уверенности, что в случае чего он сможет рассчитывать на ответное сочувствие.

Гречихин вздохнул, усилием воли заставляя тело расслабиться: только сейчас заметил, что судорожно, до боли в пальцах, сжимает папку с отчетами. В любом случае готовиться к побегу нужно было гораздо раньше, и в первую очередь отправить Татьяну с детьми в безопасное место. Сейчас уже поздно. Бегство будет однозначно расценено как признание собственной вины – президент даже не станет копать глубже.

– Господин Милославский, – негромко, но решительно произнес Гречихин. – Есть еще одна новость. Мне удалось узнать, кто был заказчиком того неудавшегося убийства.

– Наконец-то! – грифель с сухим треском обломался, и Милославский раздраженно отбросил карандаш. – Кто это?

– Это… – Гречихин сглотнул комок в горле. – Я.

В кабинете повисла недоуменная тишина, нарушаемая лишь мерной дробью капель по стеклу. Середина сентября выдалась на редкость дождливой – ни малейшего намека на бабье лето.

– Я вас не понимаю, Леонид, – неестественно ровным тоном произнес Милославский.

– Я заказал это убийство, – глухо повторил Гречихин. – Так утверждает посредник, один из врачей медицинской бригады, обслуживавшей спецпалату. По его словам, я открыл счет на его имя и перевел значительную сумму денег, пообещав заплатить еще столько же, когда заказ будет выполнен. Я проверил: деньги действительно поступили с одного из моих счетов.

– Кто-то мог вас подставить?

– Нет. То есть… мог, конечно, но дело не в этом.

Он замялся. Решение было принято, но облечь его в слова оказалось нелегко, и Гречихин был благодарен шефу за то, что тот, хоть и окаменел лицом, не торопит с рассказом.

– Начать, наверное, стоит с того, что месяца полтора назад у меня внезапно начались проблемы со здоровьем: периодические приступы головокружения и удушья, ночные кошмары, лунатизм. Вернее, тогда я не думал, что это лунатизм: я смутно вспоминал, что куда-то ходил и что-то делал, но воспринимал это не более чем беспокойные сны. На всякий случай я прошел медицинское обследование. Врачи не нашли никаких отклонений – сказали, что это обычное переутомление, порекомендовали отдохнуть. Помните, я просил у вас отпуск по состоянию здоровья?

– Я дал вам пару дней, – кивнул Милославский. – Больше не позволяла ситуация.

– Я их провел в своем загородном доме. После этого приступы не повторялись, и я решил, что это действительно было переутомление. Только недавно, пройдя по собственному следу до самого конца, я понял, что те странные сны были реальностью. Вот подробный отчет об организации покушения, – Гречихин протянул шефу черную кожаную папку без надписей. – К сожалению, он основывается только на показаниях свидетелей, сам я до сих пор ничего не помню. Заявление об уходе лежит там же. Учитывая обстоятельства, я согласен понести любое наказание. Только… – Гречихин запнулся. – Герман Сергеевич, пообещайте, что это не затронет мою семью.

– Гречихин, я смотрю, вы действительно повредились рассудком, – лицо Милославского перекосила гримаса не то брезгливости, не то досады – На кой черт мне сдалась ваша семья?

Он открыл папку с докладами, извлек из нее заявление об уходе – единственный рукописный документ в стопке – и аккуратно разорвал пополам.

– Извините, но сейчас я не могу принять ваше заявление. Лучше всего, конечно, было бы отправить вас отдохнуть на месяцок-другой. В нашем загородном доме. Но мне просто некем вас заменить – Гриша еще не готов. Так что возвращайтесь к своим обязанностям. Если снова заметите за собой подозрительные симптомы: ночные кошмары, провалы в памяти, внутренние голоса – немедленно дайте мне знать. Да, и вот еще что… – президент поколебался. – Выдайте аналогичную инструкцию своим людям.

– Вы полагаете, кто-то пытается воздействовать на нас извне? – осмелился уточнить глава СБ. Сейчас он был готов ухватиться за любое, даже самое фантастическое оправдание.

– Я ничего не полагаю, – отрезал Милославский. – У меня слишком мало информации. Все, идите, работайте, Гречихин. Мне надо подумать.

После того, как начальник службы безопасности покинул кабинет, президент Милославский долго сидел, сжав виски ладоням. Со стороны могло показаться, что он действительно погружен в раздумья, однако в застывшем взгляде не отражалось ни одной мысли.

– Семь лет я мучился осознанием собственной вины, – внезапно заговорил Милославский, не поднимая головы. – Семь лет я был убежден, что во всем виноват только я – и мои проклятые гены. Все эти годы я жил в постоянном страхе утратить рассудок, выискивал у себя малейшие признаки психического расстройства. – Он выпрямился и обвел кабинет взглядом, который действительно можно было принять за взгляд безумца. – Тебе легко было убедить меня в этом, не так ли? Ведь я и до этого панически боялся повторить судьбу своего отца. Предрасположенность к шизофрении передается по наследству… но она не передается от начальника к подчиненному! – последнюю фразу Милославский почти выкрикнул и – как бы в подтверждение своих слов – швырнул через стол папку с отчетами Гречихина. Папка спланировала на середину кабинета и с глухим стуком ударилась об пол, веером рассыпав содержимое. – В совпадения я не верю. Ты пытаешься управлять моим подчиненным, значит, я уже не в твоей власти, а?

Он сделал паузу, словно ожидая, что таинственный враг поддержит беседу. Но в кабинете было тихо, только дождь неутомимо барабанил по стеклу да мерно шуршал кондиционер.

– Чего ты хочешь? – тоскливо спросил Милославский в пространство. – Если тебе нужен камень – приди и возьми его. И оставь нас в покое!

Пространство молчало.

Президент тяжело выбрался из-за стола, подошел к ростовому зеркалу у входа. Встал с краю, чтобы собственное отражение не заслоняло обзор, и пристально оглядел помещение. В том, зазеркальном, кабинете, как и следовало ожидать, не было никого, кроме изможденного мужчины в слегка помятом сером костюме.