Текст книги "Стервятница (СИ)"
Автор книги: Светлана Воинская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)
Глава 3
Выложенная плиткой тропинка вела от ограды к неприметному дому, но обычному лишь внешне. Жилище профессора истории Каттнера было полно сюрпризов. На пронзительный звук электрического звонка домоправительница тут же отворила. Национальность ее трудно было определить с первого взгляда. Молчаливо, подобно тени, она следовала за вами в прихожую. И вы забывали о ее присутствии, попадая в окружение странных статуй с мордами зверей, из тесного кольца которых хотелось быстрее вырваться.
Ступеньки деревянной лестницы тоскливо поскрипывали, а взгляд то и дело натыкался на серые фотографии в рамках: загорелый мужчина с седой бородкой и в пробковом шлеме появлялся на каждом снимке – на фоне пирамид, у громадных лап сфинкса, рядом с саркофагом. Семейные фотографии, если они и были, пылились, запертые в шкафу. Для впервые попадающего сюда все казалось чудом: старинные монеты и вазы, изъеденные ржавчиной украшения, папирусные свитки. Редкие обломки древнего мира… Фреда и Монику, поднимающихся в свои комнаты, коллекционирование «египетского барахла» не волновало. Для них предметы гордости археолога являлись повседневным атрибутом тщеславия их отца и скуки, скуки, вечной скуки.
Оказавшись у себя, Моника достала из шкафа купальный костюм и сунула его в хрустальный графин с водой. Отжав намокшую ткань, она небрежно оставила купальник на стуле для Клеопатры, как они с Фредом в шутку называли египтянку-домоправительницу, отличающуюся исключительным уродством. Подобные «вещ. доки» стали необходимым атрибутом их жизни. В дневнике Моника оставила запись: «17.09.13. Бассейн Патрика – чудо», как напоминание себе самой, отчет для любопытных взглядов.
В столовой ждали отец и мать. Оформленная под египетский склеп, со стилизованными письменами на стенах, изображением богов с головами шакалов и птиц, столовая вызывала насмешку у детей профессора Каттнера. Фред поморщился, заметив блюда на столе.
– Пора бы научить Клеопатру готовить что-нибудь из австрийской кухни. Я соскучился по «мясу по-кайзерски», – он обернулся к смуглой домоправительнице и с улыбкой объяснил чужестранке: – Это копченые поросячьи ребрышки. История блюда весьма занятна: новорожденного принца, который появился на свет недоношенным, положили в выпотрошенную грудную клетку только что забитой молодой свиньи. Когда свинья выполнила свою высокую миссию, ею угостили венцев – к их полному восторгу.
Отец осуждающе промолвил:
– Клеопатра не прикоснется к свинине, ведь она мусульманка.
– Придется обедать у Патрика, – весело бросила Моника, ковыряя вилкой в тарелке. Баранина с черносливом пришлась ей явно не по вкусу.
Отец не вспылил, как она ожидала, а безразличным тоном заметил:
– Патрик, говорят, вступил в аристократический клуб…
– Не знаю, как ему удалось! – одобрительно воскликнул Фред.
– Сын банкира, а стал своим человеком в кругу знати, такой расточительной.
– Перестань осуждать его, папа. Что тут плохого? – Фред подозрительно осматривал нарезанный лапшой корень сельдерея, оказавшийся на его вилке.
– Ваш Патрик пристрастился к карточной игре, проматывает деньги на скачках. Его отец, говорят, возмущен!
– Для возмущения нет повода, – возразила Моника. – С карточными долгами Патрик расплачивается сам.
– Интересно, откуда он берет деньги?
Сестра с братом обменялись долгим взглядом.
– Что за друзей вы себе выбираете?! – продолжил гневную тираду отец. – А этот, что обедал у нас… Энрико-итальянец… Ведь его мать – гадалка! Сам он примитив. Что может быть у вас общего?!
– Сейчас и до Германа доберется, – шепнула Моника Фреду.
Отец словно прочёл ее мысли:
– Единственный, кто мне по душе в вашей компании, так это Герман. Он собирается продолжить дело отца, стать лекарем?
– Насколько я знаю, нет. Разве только ему светит будущее патологоанатома.
Моника и Фред расхохотались. Мама решилась сменить тему, спросив, чем дети занимались сегодня. Но отец тут же забрал инициативу:
– Надеюсь, не обучением Моники вождению автомобиля?
– Папа, что ты! После того, как я на машине Патрика врезалась в дерево, он не доверит мне свой «юник», – успокоила его дочь.
– Как вы вообще додумались?! А ты, – накинулся он на Монику, – скоро брюки натянешь?!
Фрау Каттнер неожиданно встала на защиту:
– Ты же знаешь, дорогой, моя подруга баронесса фон Пфайфер тоже в молодости была настоящим сорванцом. И ничего…
Моника сжала губы. Опять эта незабвенная фрау Пфайфер! Лучшая подруга мамы. Любое упоминание о ней раздражало Монику не на шутку. Не забавно ли, что ее при рождении нарекли Моникой – именем маминой подруги? Что ее отправили в тот же самый пансионат для девочек, где в свое время училась та? И теперь мать мечтала выдать ее замуж только за барона, следуя примеру судьбы госпожи Пфайфер. Моника не была просто дочерью, она служила своеобразным орудием мести, прямым доказательством, что фрау Каттнер ничем не хуже баронессы фон Пфайфер. Моника горько усмехнулась. Судьба фрау Пфайфер казалась ей незавидной: пьяница – муж, придурковатый сын, о существовании которого родители предпочитали молчать.
Когда профессор Каттнер пригласил сына в библиотеку, Моника приготовилась описывать достоинства бассейна.
Библиотека представляла собой маленький музей. Множество книг, рукописей оставались незамеченными посетителем, увлеченным обилием экспонатов под стеклом. В глубине комнаты находилось ложе – выгнутая рама с натянутой на нее циновкой из полосок кожи, поверх которой клали матрац. Ножки кровати, выполненные в виде волчьих лап, были продолжением череды стульев, опирающихся на копыта, шкафов, стоящих на лапах львов и так далее. Причуды отца, желающего жить в обстановке фараона.
Фред в молчании опустился в кресло, возвращаясь в привычное состояние внутреннего одиночества. Он мог часами молчать, находя это естественным. Отец же с трудом выносил подобное равнодушие к своей персоне. В кругу знакомых, среди студентов университета, а тем более в собственной семье он желал быть центром вселенной, любым способом добиваясь внимания к высказываемым им идеям, к мучившим его проблемам, к глубоким рассуждениям. Теперь его коробил отсутствующий вид Фреда, погруженного в мир своих мыслей.
– Уже неделя, как я вернулся из экспедиции, а ты с сестрой все время пропадаете где-то! – отец взял с полки трубку из морской пенки, приобретшую каштановый цвет, и предложил Фреду бриар [1]1
Бриары считаются лучшими трубками из корневого капа (нароста на корне) вереска из-за прочности, богатой текстуры и особого вкуса древесины при курении.
[Закрыть]. Но жест великодушия отца не вызвал восторга или благодарности. Сын щелкнул портсигаром. – Я привез из Каира то, о чем ты просил.
Выражение отчуждения с лица сына исчезло. Бережно приняв из рук профессора книгу, Фред быстро пролистал страницы, вглядываясь в строчки, рисунки. Проверял подлинность. Отец пристально наблюдал за ним, прочищая трубочный канал ершиком и убирая из чашки остатки золы. Что за странный интерес питает Фред к Египетской книге Мертвых? В его комнате на письменном столе покоятся экземпляр Тибетской книги Мертвых и зачитанный до дыр Данте.
Когда табак занялся, Каттнер набрал побольше дыма в легкие, чтобы успокоиться.
– Ты знаешь, утренний телефонный звонок встревожил меня. Католический священник хотел поговорить с тобой. Он рассказал мне про газетное объявление. Фред, объясни мне это, – отец ткнул пальцем в газету:
«Тысяча шиллингов ждут наследников того,
кто согласится умереть перед фотоаппаратом».
Фред, в мыслях о подаренной книге отрешившийся от всего земного, встрепенулся.
– Здесь наш номер телефона и твое имя. Перед тем, как расспрашивать тебя, я навел справки в университете о твоих исследованиях. Никто ничего не слышал, а тем более не финансировал тебя.
– Я провожу эксперимент без поддержки университета.
– То есть ты признаешься?!
– Я делаю фотоснимки в момент наступления смерти. Объектив фотокамеры должен уловить изменения. В будущем надеюсь купить оборудование и снять весь процесс на кинопленку.
– Какой цинизм, боже! И это мой сын! Теперь я понимаю возмущение священника: ты вмешиваешься в юрисдикцию бога. Ты противопоставляешь себя Всевышнему! Поверить не могу! Неужели кто-то согласился участвовать в твоих ужасных экспериментах?
– На сегодняшний день двое. У меня уже есть несколько фотоснимков.
– Как же ты их уговорил на такое?
– Я не уговаривал их. Это бедные люди, их гибель предрешена врачами. Перед наступлением неизбежного приглашали меня: я просто присутствовал и ждал. Тысяча шиллингов – неплохое обеспечение для их семьи в первое время. Я ценю их благородство: в первую очередь они думают о судьбе родных.
– Подумали бы лучше о своей душе! Но тысяча на каждого… Своими сумасбродными идеями ты разоришь меня!
– Позволь. Без твоего разрешения я не посмел бы снять со счета столько наличных. – Фред с сожалением вспомнил о Монике. Она всегда выручала его в подобных ситуациях, когда от него требовалась бесстыдная ложь. Ее голос гипнотизировал, заставлял отбросить все подозрения, усыплял любую бдительность. – Существует один старикан, его интересуют результаты моих исследований. Все расходы он взял на себя.
– Вот как? И кто же он?
– Его имя тебе ничего не скажет. Ганс…Тецнер…
– Какой цинизм, какой цинизм! – причитал отец, обхватив голову руками. – И ты так легко говоришь об этом!
– Не больший цинизм, чем вскрывать могилы и выставлять трупы на обозрение публики в музеях! – Фред погасил окурок о донышко пепельницы и вышел из библиотеки. Прочь, прочь из дома! Это не их мир, это мир их отца. Они бежали из него, пытаясь найти что-то свое.
– Мама, мы к моей портнихе! – зазвенел серебряным колокольчиком голос Моники, под ее легкими ступнями чуть слышно скрипнули ступеньки, через миг она вбежала в прихожую и, схватив Фреда за руку, потащила на улицу.
Услышав грохот захлопнувшейся за детьми двери, профессор Каттнер почувствовал острую тоску. Это сердца Моники и Фреда захлопнулись для него, он терял их. В памяти возник короткий эпизод, которому когда-то он не придал значения.
Грохот выстрела… «Наповал!» – кричит он еще задорно-молодым голосом. И Фред, его мальчик, ему не больше десяти лет, склоняется над умирающей ланью и пристально смотрит в ее огромные от боли глаза, заволакиваемые дымкой смерти. Его взор словно хочет проникнуть туда, за пределы… Увидеть тот мрак, познать тот свет…
Глава 4
Моника вжалась в кресло. Автомобиль, управляемый Фредом, мчался по улицам, пугая влекущих экипажи лошадей. Девушка зажмурила глаза: все уносилось мимо них с огромной скоростью. Невозможно различить ни лиц, ни названия на вывесках. Город вокруг расплылся, превращаясь в неразличимую массу. Фред будто гнался на свидание, свидание со смертью…
У витрины салона мод желтый «пежо» резко затормозил. Моника, еще не очнувшись от испуга, вышла на тротуар. Мир остановился и, не спеша, продолжил свою жизнь. Фред кликнул продавца газет и купил свежий номер для Патрика, которого интересовала исключительно колонка, обведенная черной жирной полосой – извещения о кончине. Выбрав «клиента» посолиднее, Патрик отправлял родственникам свою визитку с предложением услуг и гарантией минимальных затрат.
– Встретимся на крыше! – Мотор снова взревел, и Фред отправился в «контору».
Моника, кинув взгляд на выставленные в витрине манекены в элегантных туалетах, вошла внутрь с круглой коробкой в руках. Вышедшая навстречу девушка проводила ее к фрау Марте, в помещения, не предназначенные для взглядов обычного посетителя.
– Ах, Моника, дружок! – хозяйка с улыбкой встретила ее и закрыла дверь перед самым носом любопытной продавщицы.
– У меня появилось кое-что, достойное вашего внимания, – Моника вынула из коробки щегольский костюм, белый жилет, красный с черным шелковый галстук, лакированные туфли.
– Недурно, недурно.
Фрау Марта, образец пуританства и консервативности в создаваемых ею нарядах, любительница с осуждением отозваться о новых веяниях моды – отказе от корсетов, более коротких подолах, стрижках, открывающих шею, умиляла Монику. Обладательница столь строгих принципов, тем не менее, находила достаточно моральным общаться с такой, как она. Фрау Марта прекрасно знала, откуда берутся столь великолепные вещи, что приносила Моника. С рассеянной улыбкой слушая сетования фрау Марты по поводу юбок для танго с разрезом, в котором видны ноги, девушка наблюдала, как цепкий взгляд портнихи оценивал ровность швов, отсутствие зацепок и дефектов ткани.
Шелест банкнот поднял настроение. Это ее доля, заработок за один день. Иногда столько не получалось и за полмесяца. Они непременно отметят такое событие на крыше – надо бы заказать вино и устрицы. С пустой коробкой Моника вышла на улицу. Безоблачный вечер обволакивал Вену. Скоро зажгутся фонари, и позолота дворцов замерцает призрачным сиянием. Шелестели листья, покорные теплому дуновению ветра. Рычали автомобили, цокали копыта лошадей, скрипели повозки. Жизнь вокруг требовала внимания, одиночество отступало.
Что-то заставило ее обернуться. Пожилая женщина на ее глазах прислонилась к витрине, и Моника еле успела подхватить ее, прежде чем та лишилась чувств. Девушка не могла удержать тяжелое тело, оно плавно заскользило по стене вниз и осталось в сидячем положении, свесив голову на бок. Их тут же обступили прохожие: одни беспомощно, другие безучастно смотрели на лицо, в котором не осталось ни кровинки.
– Умерла? – с интересом вопрошали третьи.
Со всех сторон сыпались советы, что предпринять, но никто из праздных зевак не шелохнулся. Для них происходящее оставалось только любопытным зрелищем.
Моника юркнула обратно в салон, наткнувшись у порога на ту же девицу:
– Фройляйн, воды, быстрее! Там человеку плохо, – Моника кинулась вслед продавщице, помогая ей найти кувшин, и выскочила к толпе.
Дама уже приходила в себя, что-то шепча под нос. Моника протянула ей воду.
– Моя сестра! Моя несчастная сестра! Ее платье, боже!
– Да что с вашей сестрой? Обокрали ее, что ли? Вы о себе подумайте! К врачу бы сходили!
Обескуражено женщина воззрилась на втолковывающего ей что-то прохожего:
– Да, вы правы, вы правы. Ее действительно обокрали! Мою сестру обокрали.
– Так обратитесь в полицию.
– Непременно, обязательно, – повторяла женщина, словно не вникая в смысл собственных слов. – Бедная, бедная… Как же могло такое случиться?
Что-то шевельнулось в памяти. Моника как будто встречала эту даму однажды. Но воспоминание тут же погасло. Женщина же ее не помнила, это очевидно.
Толпа рассеивалась. Объект их внимания не оправдал ожиданий, вернувшись к жизни. Моника смотрела вслед удаляющейся тучной фигуре. Дама, пошатываясь, медленно исчезала за спинами прохожих. Потеряв ее из виду, Моника тут же забыла о беспокоившей ее загадке, вернула кувшин и поспешила к назначенному месту.
Под ногами шуршали первые опавшие листья, запах осени властвовал в сени деревьев. Их кружевная тень покрывала дорогу, меняя свои очертания при каждом порыве ветерка. Ее остановила короткая вспышка перед глазами, возникнувший в памяти образ: эту женщину она видела в «конторе». Моника пыталась распутать цепочку дальше, но капризная память ее не пускала.
Трамвай довез до конца улицы, дальше тянулись бедные кварталы. Словно маяк другого мира, здесь высился высокий дом с множеством каморок вместо квартир. Дом Ромео, он называл свое жилище не иначе как «конура». Моника пронеслась по ступенькам мимо его двери. Все выше и выше. Третий этаж… Четвертый… Пятый… Запыхавшаяся, она очутилась на крыше.
Отсюда она видела все вокруг: постепенно стихающую суету улиц, синеющее небо с тусклыми точками Млечного пути. Моника уселась на ободранный диван с кое-где торчавшими из обивки пружинами. Самодельный тент защищал старую рухлядь от дождя. Их детское прибежище… Это место вызывало столько воспоминаний! Вставив в мундштук сигарету, она отдалась им, словно течению бурной реки.
Они любили, чтобы она им пела… Ромео подыгрывал на гитаре, переливы струн увлекали своей тоской или страстью. Луна, огромная, спускалась к ним на крышу. На ее ярко-лимонном фоне непроницаемо черными тенями она танцевала вместе с Германом под заунывное пение Патрика и Фреда. Им было весело вместе. Кончались их вечера, конечно, ссорой Ромео и Германа, которые начинали размахивать кулаками, именуя это боксом.
Сигарета кончилась. Моника неожиданно вспомнила, кого провожала дама, упавшая в обморок на ее глазах. Она оставила в «конторе» очень красиво одетую женщину. Девушка помнила прелестный воздушный наряд покойной.
Но где же они? Уже поздно. Становится холодно. О вине и устрицах теперь не может быть и речи. Родителей обеспокоит позднее возвращение. Подойдя к краю крыши, Моника выглянула и тут же отпрянула. Внизу, у дверей стояли полицейские. Но что ее так напугало? Она не могла себе этого объяснить. Странное чувство закопошилось в области живота. Страх.
Моника опять медленно двинулась к краю. Голова у нее кружилась. Стало жутко холодно, кончики пальцев мелко подрагивали. В чем дело? Взгляд снова упал на полицейских, на их шлемы, погоны, на крышу черного автомобиля. Головы зевак: волосатые, плешивые, шляпы, кепки…
– За что же вы, свиньи, перевернули все вверх дном? Мой сын, что с ним? – взывал надломленный голос, такой знакомый голос.
Моника искала глазами обладательницу низкого контральто, но деревья, их ветки, буйная листва были помехой. Она села в изнеможении на корточки, вцепившись пальцами в чугунные прутья, окаймлявшие крышу. Словно примостившаяся на краю птица, не отрывала она взгляда от земли.
Полицейские сели в автомобиль и под возмущенный гомон толпы покатили по направлению к центру. И только тогда из-под сени деревьев показалась седовласая голова сеньоры Леоне, матери Ромео.
Моника отшатнулась. «Моя сестра, моя сестра!» – надрывался в ее ушах голос женщины, встреченной у салона мод. Так кричала она тогда, в маленьком торжественном зале конторы, заливаясь слезами. «Моя сестра, моя бедная сестра!» – повторяла она сегодня, два часа назад.
Моника закрыла глаза, погружаясь, погружаясь в глубины памяти. Искала связующие эти обрывки нити, и запутывалась, запутывалась… Где же ответ? Все дальше, дальше – в подсознание. Ей казалось, что она падает в обморок от напряженного поиска в этих дебрях. Резко вскочив, девушка бросилась к лестнице. Преодолев на одном дыхании несколько лестничных пролетов, она оказалась перед дверью каморки Ромео.
– Сеньора Леоне, откройте! – прошептала она. – Это Моника.
Ворвавшись внутрь, девушка замерла на пороге. То, что она увидела, олицетворяло кавардак ее жизни отныне. Развороченная мебель, распахнутые дверцы старомодного комода. Пол, застланный спортивными журналами Ромео и разбросанной одеждой.
– Их всех арестовали, Моника! – кинулась ей на шею мать Ромео. – Ах, Энрико, непутевый, непутевый. Он так хотел вырваться из нашей нищеты. Так ненавидел все это, – она обвела комнату потухшим взором.
Пожелтевшие рваные обои, обшарпанная мебель. Здесь не было даже электричества, пользовались свечами.
Вспышка. Моника прислонилась к двери. Манекен в витрине завораживал взгляд. Перламутровое платье, будто сотканное из паутины, переливалось на солнце. Эту красоту надевали лишь раз, ну и что? Обладанием такого чуда может насладиться любой. Семьсот шиллингов – цена.
– Я знаю, кто виновен в несчастиях моего сына! – голос вырвал ее из тумана мыслей, образов, застилающих взор. Сеньора Леоне грозила кулаками невидимому врагу. – Энрико упомянул о нем лишь раз, но я запомнила. Этот негодяй, римский выродок, я знала его мать, она была прачкой в порту! Здесь же он король, сеньор. Ах, святая Лючия! Энрико попросил у него взаймы, чтобы начать собственное дело здесь, в Вене. Энрико, я так гордилась им, когда он мне сказал, что он и его друг Патрик открыли вегетарианский ресторан…
– Вегетарианский ресторан?
Каждый из них обманывал родителей по-своему. Значит, денег Ромео дал Валентино Монти. Тот вместе с Патриком выкупил у обанкротившихся владельцев крематорий. И сегодня утром Монти своеобразно потребовал долг, желая сбыть тело убитого брата.
Но не Вегетарианец виновен в аресте.
– Эти полицейские свиньи забрали все мои сбережения! – сквозь туман мыслей прорвались причитания матери Ромео.
Моника машинально вынула вырученные за костюм деньги и протянула их несчастной женщине.
– Погадайте мне на прощанье, сеньора, – прошептала она глухо, во рту пересохло.
Красочные карты, подобранные с пола, замелькали перед глазами: старшие и младшие арканы Таро, пентакли, кубки, мечи, скипетры… Моника, пытаясь сосредоточиться, выбрала из разложенной веером колоды три карты. Три окна, сквозь них она увидит свою судьбу.
Туман зеленых сумерек прорезала молния, она ослепила ее. Моника падала вниз с возведенной на краю пропасти башни, ее оглушали обреченные вопли людей, исчезающих в темноте. Среди искаженных ужасом лиц она узнавала черты друзей. Моника перевернула следующую карту. В нее впились красные глаза. Зрачки, выглядывающие из сгустков крови. На нее смотрел Дьявол. В его взгляде был голод. Она поспешила открыть третью. Вокруг стелилась бескрайняя, выжженная пустыня. Она стояла на чуть заметной тропе, ее сандалии были стоптаны, ступни стерты, покрыты ранами от острых камней. Серая роба шершаво касалась кожи, капюшон прятал лицо. В ее руке что-то тяжелое. Она подняла предмет к глазам. Лампа, ее дрожащий огонек согревал, словно единственное сокровище.
Моника закрыла карту. Что это за огонек, которым она будет так дорожить? Что будет освещать ей нелегкий путь?
– Вам надо бежать, – качала головой гадалка.
– Наоборот. Я встречусь с ним, – тихо проговорила девушка.
– С кем? – ужаснулась сеньора Леоне.
– С Дьяволом.