Текст книги "Стервятница (СИ)"
Автор книги: Светлана Воинская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)
Глава 2
Из-за опасности налета истребителей окна домов были затемнены, фонари погашены, мрачную таинственность города подчеркивали скрытые шторами огоньки свечей.
– О, наслышаны, наслышаны о вас! – приветствовала его Тома.
Феликс скривил рот. Не следовало приходить сюда.
– О чем же вы наслышаны? – почти огрызнулся он.
– Как же! А ваше изучение френологии, трудов Ломброзо? Это очень интересно. Иначе я не принимала бы вас у себя.
Феликс присмотрелся к Томе, она не лгала. Неужели впервые он приятно проведет вечер? Он сел в уголке, ему подали чай, без сахара. Стал слушать интеллектуальный вздор. Среди гостей был один из первых русских футуристов, что раньше всех выкинул из своего жилища кровать и повесил гамак. Когда-то его стихи были столь оригинальны, что вызывали бешенство прессы, но теперь его эпатаж, игра лорнетом никого не могли раздразнить.
– В «Привале комедиантов» все величественнее, но нет уюта «Бродячей собаки», особый дух испарился. Холодный электрический свет… Мертвенно бледные лица. Все пытаются веселиться и натужно улыбаются.
Тома достала стопку листов и стала читать. Вместе с Евгением она собиралась печатать новый литературный журнал. По-видимому, то были пробы пера, присланные для журнала из глубинок России, потому как каждая строчка вызывала взрыв общего смеха.
Следовало выполнить поручение Фреда, разузнать о Монике. Но Феликсу ничего не хотелось: ни расспрашивать Тому о Лондоне, ни о том нашумевшем деле с жемчужиной. «Неужели вы были знакомы со знаменитой Стервятницей? Прожили две недели под одной крышей Бартон-холла? А Конан-Дойл? Думаю, между ними произошло что-то вроде соревнования, игра „преступник-сыщик“. Это несомненно, что Стервятница подарила ему жемчужину». Нет, лучше просто молчать. Если Моника не появится, так и доложит Фреду: не появилась.
Из забытья его вывел знакомый голос. В прихожей появились новые гости, точнее гостья. Шорох платья, шепот. Тома выбежала встречать. Подруги проигнорировали гостиную, уединившись в будуаре хозяйки. Он встал. Подходя к двери, услышал:
– Тот самый пилот? Что хотел перенести тебя через Ла-Манш?
– Да, мы встретились в госпитале, где лечили Валерию. Он был ранен, но теперь, я думаю, здоров. Я отправила ему сообщение.
– Вопрос в том, не напрасна ли твоя надежда.
– Он знает, если я соглашаюсь воспользоваться этой штукой, значит, случилось что-то серьезное. Если же его не будет, я найду другой способ.
– Оставь Валерию здесь, у меня. Ей станет хуже, если ты будешь таскать ее с собой.
Феликс отошел к гостям. Дверь открылась.
Ее лицо пленяло. Неуловимая игра света и тени властвовала над невыразительными чертами, глаза таили силу, сжатые губы сковывали мрачную волю. Казалось, с собой она принесла бурю, неудержимую, разрушительную, потому как воздух вокруг завибрировал так ощутимо, что какая-то художница попросила открыть окно, ей стало дурно. Его недавняя знакомая заметила это и восприняла, как должное.
– Попробую развеять тебя, – поэтесса зажгла сигарету, затянулась и предложила подруге.
– Я больше не курю, – ответила та.
– Когда же вы бросили? – усмехнулся Евгений.
– Несколько часов назад, – она села в кресло, и ей принесли чай с вазочкой варенья. Видимо, гостья в этом доме была на особом положении.
– Господин дю Шандер! – обратилась к нему Тома. – Надеюсь, вы расскажете нам о френологии. Кажется, бугры на голове могут поведать о человеке все?
Феликс был в ударе. Никогда его рассказ о науке не был столь остроумен и оригинален. Для примера он приводил какие-то занимательные случаи из своей жизни и предстал фигурой поистине выдающейся. Он знал, что ничем помочь ей не сможет. Так что он хотел, чего добивался? Она не выглядела страдающей. Или это он стремился, чтобы его утешили, потому как испытывал странную муку?
Со всех сторон сыпались вопросы, но он ждал лишь ее вердикта.
– Интересно, – произнесла она тихо, – могли бы вы ощупать череп одного из присутствующих? В качества доказательства ваших доводов?
– Есть желающие? – бойко спросил он.
– Есть, – ответила молодая женщина. – Мне нравится слушать о себе.
Волосы Моники скользили меж его пальцев, и мурашки удовольствия пробегали по ее шее. В детстве мама перебирала ее волосы, играя, заплетала их. Моника зажмурилась. Словно иголочки тока покалывали ее кожу, когда отпущенная на свободу прядь лениво опускалась на плечи.
– Так какой же ваш диагноз? Преступная ли я натура? – она поймала напряженный взгляд Томы.
Евгений насмешливо наблюдал за френологом. Феликс все еще стоял за ее спиной, и Моника была лишена возможности видеть его лицо.
– В вашем характере, в душе сплелось много противоречий. Вы нежны и, между тем, равнодушны. Вы любите людей, проявляете к ним страстный интерес и отпугиваете цинизмом. Вы умны, изобретательны. Но вам не знаком стыд, вы рыцарь собственных законов нравственности и чести. А насчет склонности к нарушению общественного порядка… Вы ходите по грани между светом и тенью. Я думаю, вы решились бы на преступление, если бы это сообразовывалось с вашей внутренней моралью.
Внимание присутствующих теперь переключилось на нее. Они ждали… Лжи, высокомерного возмущения, досады. Тома ревновала, Женя был весел.
– Вы говорите со мной так, словно заранее знаете, что ваши речи не оскорбят меня. Вы настолько изучили меня? Столь доверять себе достаточно смело.
– Еще одного я не сказал. Еще одно противоречие вашей натуры. Вы скрытны, таинственны, молчаливы и вместе с тем безрассудно откровенны.
Она встала.
– А хватит ли у меня ума, сил, чтобы совершить преступление, господин предсказатель?
– Позвольте проводить вас.
Тома с ним даже не попрощалась. Видимо, была сильно им недовольна.
У двери ее дома он задержал руку молодой женщины в своей, на шаг приблизился. Поцелуй был медлительным, уверенным. Без жадности, без робости, без наивного стремления произвести впечатление. Ее прохладные ладони нырнули под его рубашку, и Феликс открыл дверь.
Розовая дымка утра медленно проникала сквозь драпировку штор. Открытое окно привлекло армию комаров, они прилипли к вуали, спускающейся с высокого балдахина на постель.
Феликс повернулся. Ее внимательные глаза рассматривали его.
– Что ты ешь на завтрак?
– Обычно я питаюсь исключительно лягушатиной, но ради тебя готов на яичницу.
– Ты не спешишь, это хорошо, – парадоксальностью вывода она напомнила ему Фреда. Тем более, что оказалась права. – Успеем после завтрака кое-куда съездить, не возражаешь?
Его несколько покоробило, что в автомобиль они сели вместе с девочкой. Будто семья, пронеслось в его голове.
– Куда мы едем?
– Варшавский экспресс отходит через сорок минут. Ты проводишь нас.
– Ты уезжаешь?
– Феликс, ты знаешь мои обстоятельства. Ты был у врача. В Вене я достану лекарство.
– Вена? Австрия от России отделена полосой фронта! Война. Похоже, гибель парохода тебя ничему не научила! Ты хочешь умереть?
– Умереть?.. Смерть со мной неразделима, Феликс. Мы с ней вечные подруги, – у вокзала она легко спрыгнула на асфальт, взяла на руки дочь. Шофер вытащил из багажника один единственный чемодан, компактный и легкий, с широким ремнем через плечо.
Доказывать что-либо было бесполезно, как спорить с флегматичным Фредом. Фред? Почему он опять вспомнил Фреда? Он отбросил мысли, на них просто не было времени. Паровоз уже пыхтел, застилая задраенные окна состава дымом. Моника подсадила девочку в вагон, обернулась.
– Я слышала, железные дороги в России строят на займы у Франции. Николай II должен снимать шляпу при звуках Марсельезы, – усмехнулась она, хотела развеять возникшую скованность комплиментом.
– Перестань, – он взял ее руку.
– Феликс, я очень рада, что мы встретились.
Когда вагоны один за другим пронеслись перед взором Феликса, он все еще стоял на перроне. Так не должно быть, стучало в его голове, что-то утекало из его рук, он что-то терял. Возможно, то было мимолетное ощущение беспредельной полноты, одухотворенной силы, опьянившей рассудок. Их разлучала смерть.
Фред обнаружил его под утро в прокуренном кабаке у вокзала. Карманы Феликса были давно обчищены – ни денег, ни серебряного портсигара, ни часов.
– Что ты собираешься делать? – спросил Фред. – На твоем «дионе» [14]14
«Де Дион-Бутон» – французский автомобиль.
[Закрыть]я могу догнать поезд.
– Не стоит. Я не мальчишка, чтобы из-за одной ночи лететь за тридевять земель.
– Я был у Томы и все выяснил. Если хочешь узнать, спроси.
Только теперь Феликс заметил, что Фред бледен.
– Хорошо. Рассказывай, – медленно проговорил он.
– Она договорилась о переправке в Австрию самолетом.
– Да, они говорили о каком-то пилоте. Тот мог не прилететь, и тогда…
– Я жду твоего решения. Едем мы или нет?
– Едем.
Фред тяжело вздохнул. У Феликса возникла мысль, что если бы его ответ был другим, Фред кинулся бы в погоню сам.
– Мы потеряли много времени. Собирайся.
Они едва успели достать билеты на поезд. Состав имел лишь один пассажирский вагон, позади тянулись платформы с орудиями. Казалось, он двигается невыносимо медленно. Через двое суток достигли Родно. За городом они нашли импровизированный аэродром с десятком воздушных кораблей. Гул и рокот взлетающих машин, парящие в небе белые зонтики парашютов… Механик с перепачканными руками с трудом понял французскую речь.
– Француз? А… Вчера уже, – он рукой изобразил взмывающий в небо самолет, руками же обрисовал контур женского тела и под конец опустил ладонь на вершок от земли. – И дитё. Сумасшедшие вы люди, французы.
– Ну, что мы предпримем? – спросил Фред.
– А ты что-то хочешь предложить? – крикнул дю Шандер. – Ведь это безумие!
– В Вене ей будет угрожать опасность.
– Какая осведомленность! – он затравленно огляделся. – Так это была она, да? Она?
– Да.
Феликс закрыл глаза и устало спросил:
– Почему ты позволил ей уехать?
– Я не верил ей. Дочь! Болезнь! Мне казалось это немыслимым. Я думал, это уловка, обман. Знаешь, женщина часто вызывает любовь только тем, что исчезает после ночи страсти. Недосягаема, она становится мужчине дороже. Я и подумать не мог…
– Так к доктору… она пришла ради меня? – Феликс хмыкнул. – Твоя ловушка сработала?
– А доктор Парсонс? Какова приманка! Догадайся, кто дал статью? Ведь никакого Парсонса в Петербурге нет. Откуда она узнала, что я здесь?
– Как вы похожи! – Феликс все еще не мог придти в себя.
– Так ты летишь?
– Не ради нее, ради тебя, – поспешил уточнить он.
Целый день они потратили на то, чтобы добиться от авиатора согласия взять их на борт. В Париже Феликс наблюдал испытания самолетов братьев Райт и конструктора Фербера, был знаком со знаменитым Брелио [15]15
Блерио – французский конструктор и летчик Луи Блерио получил мировую известность, впервые перелетев из Франции в Англию через Ла-Манш 25 июля 1909 г. на своем самолете «Блерио-XI».
[Закрыть]и теперь критически осматривал самолет за самолетом. Здесь имелись французские «фарман» и «ньюпор», сделанные на заводе «Дукс». Феликс с сожалением прошел мимо. Кабина умещала лишь двоих, а ни он, ни Фред не были обучены управлению. Он смотрел на «моран», рекордсмена по высоте полета. Запакованный в ящик, он собирался двумя механиками за одиннадцать минут. К сожалению, «моран» не имел вооружения, а Феликс не хотел повторить судьбу Нестерова, вынужденного таранить вражеский самолет колесами. [16]16
Нестеров П. – военный летчик, основоположник высшего пилотажа – первым в мире выполнил «мертвую петлю». Погиб в 1914 г.
[Закрыть]Наконец, они подошли к русскому «Муромцу».
– Не бойтесь, на корабле есть «Максим». Малыш не раз продырявил «Фоккера» фрицев. – Пилот указал на стрелковую кабину в концевой части фюзеляжа.
– Парашюты?
– Такие изыски дороговато обойдутся.
– Не важно. Я заплачу.
Летчик пожал плечами. Кроме пилота и пассажиров на борту разместились три члена экипажа. Под ногами Фреда и Феликса оказалась подвижная кассета для сбрасывания осколочных бомб. Вскоре двигатели загудели, «Муромец» проехал по полю, набирая скорость, и взмыл в облака. Фред, нацепив рюкзак с парашютом, крикнул Феликсу в ухо:
– Надеюсь, ты не гадал ей и ничего не предсказывал?
Феликс мрачно промолчал, вспомнив демонстрацию познаний во френологии.
Глава 3
Вена встретила ее пасмурная и невзрачная, чужая, ветхая. На время войны люди забыли о городе. Ночью у Валерии начался приступ. Не смыкая глаз, Моника сидела у ее постели, обнимая скорчившуюся фигурку. Все тело малышки содрогалось от болезненного кашля, ее вырвало. Кашель, ужасный, непрекращающийся, сменялся полузабытьем. Утром появился врач, он мельком взглянул на испачканное кровью постельное белье и подсел к впавшему в обреченное оцепенение ребенку. Безразличие Валерии казалось Монике хуже жалоб и слез.
Доктор пробыл в комнате только несколько минут, а Моника все время чувствовала его странный взгляд. Это заставило ее присмотреться к нему. Она села в кресло, и не таясь, стала разглядывать почтенного целителя. Узнала. Доктор Борн. Отец Германа.
– Как поживаете, герр Борн?
Он вздрогнул, но не поднял глаз, собирая свой сундучок.
– Все хорошо, спасибо, все хорошо, – и поспешил уйти.
Проводив его, Моника вернулась в кресло, забралась вместе с ногами, кутаясь в шаль. Маленькое гнездышко. Ей хотелось уснуть, как путнику в стужу, когда гибельный холод умеряет ток крови.
Валерия медленно засыпала. Снова хватать ее, бежать, прятаться? В чемодане лежит пистолет. На сборы минимум полчаса. Следовало предложить врачу денег за молчание, за два часа молчания, за сутки молчания. Валерия… Исхудалая, бледная, слабенькая… Смерть так крепко держит свою жертву. Словно смеется над Моникой, над ее жалкими попытками добыть рецепт жизни, достать живую воду. Вот и сейчас не насмешка ли, что ее посетил именно отец Германа?
Сколько прошло времени? Час? Пора… Пришло время принимать гостей. В ответ на ее мысли по квартире разнеслась трель звонка. Моника медленно встала. Каждый шаг навстречу «заклятому другу» отдавался в ее голове гулким эхом. Дверь показалась ей очень тяжелой, но она без скрипа отворилась.
– Я знал, что ты вернешься, Моника. – Патрик вошел в квартиру с огромным букетом роз.
– Патрик! – она ругала себя за то, что обрадовалась. Предатель! Когда-то он и пальцем не пошевелил, чтобы спасти Фреда и Ромео. Но неужели она ждала от него этого? Допускала мысль, что такое возможно? Нет, относительно Патрика у Моники никогда не было иллюзий.
Два года не прибавили Патрику ни грамма, ни морщинки. Пиджак также висел на тощих плечах, на костлявых руках червяками вздулись вены. Хвастливые губы приоткрылись, сейчас с них сорвется поток новостей о том, как ему прекрасно живется на свете.
– Собирайся! Ты переезжаешь. Ко мне. Чем скорее ты соберешься, тем проще, – он прошел в комнату и наблюдал, как она кидает в чемодан вещи. – Старик Борн удружил мне – после визита к тебе зашел проведать моего отца. А, ты ведь не знаешь… Отец парализован. Когда нас всех арестовали, у него случился удар. Он просто потерял дар речи! Когда научился говорить, первой своей фразой просто услал меня в Париж – учиться.
«Зачем Патрик вернулся?» – промелькнуло у Моники в голове. Он захлопнул чемодан и щелкнул замками. Когда Моника подняла Валерию, та еле слышно застонала. Укутанную в одеяло, она понесла ее в автомобиль. Черный «хорх» тронулся с места.
– Здесь все просто изменилось. Ты знаешь, Герман служит в полиции.
– Догадываюсь. В Праге он разыскивал меня.
– Да, у него на тебя зуб. Он просто не любит умных женщин. А ты ведь умна, как дельфин.
Скромные лучи пронизывали небо, улицы оживились. Но Вена была уже не той, какую она помнила. Война оставила здесь свой плесневелый след. Пустые дома, заколоченные лавки, очереди к молочнику, неубранные тротуары. Казалось, даже позолота дворцов потускнела.
– Потому ты везешь меня к себе?
– Просто пока ты у меня, ты в безопасности. Послушай… Ты помнишь того итальянца – Монти? Герман теперь может просто соревноваться с ним. Они поделили Вену пополам. Здесь всюду его шпионы.
Автомобиль выехал на ту самую улицу. Вдали возвышалась серая башня-маяк, сторож нищеты. Вот и дом. Ветер играл занавесками, другими – новой модной расцветки, ограду перекрасили. Другая, темного дерева дверь вела в чужой мир.
– Они переехали, – известил Патрик. – Кстати, Герман не живет у отца.
Из-за поворота показался особнячок семьи банкира.
– Я так и не видела бассейна.
Они вышли. Дальше, среди череды домов-близнецов терялось жилище герра Борна. Патрик позвонил. Знакомый холл, лестница, картины. В семействе банкира мало что изменилось. Только одно… В доме появился лифт, необходимая вещь для человека на коляске.
– Патрик, твой отец позволит тебе?..
– Отец? Старый маразматик! Он мне просто надоел! Конечно, ты будешь стоить мне некоторых неприятностей. Каждый день он грозится подписать чек, по которому все средства банка переводятся в фонд пожертвований армии. Раз в неделю у нас обедает какой-нибудь из военачальников, что докладывает ему, будто императору, о ситуации на фронте. Они просто всерьез уверены, что когда-нибудь отец осуществит свое намерение. Но я-то знаю, что это блеф. Блеф, чтобы держать нас в узде. Этот чек, уже заполненный, лежит на его столе. Нашей мумии стоит просто поставить отпечаток пальца, вывести подпись он не может… И через несколько часов у доблестной армии появится еще несколько пушек.
Вечером Патрик вошел к ней.
– Моника, я еще не сказал тебе… Твое лицо… Ты выглядишь просто сказочно! – он протянул ей плоский круглый футляр. Она равнодушно открыла его. На бархатном дне покоилось колье из желтых бриллиантов. Патрик, как всегда, разбрасывался деньгами. – Позволь мне…
Он намеренно коснулся ее шеи. Ему казалось, что это должно быть эротичным, должно быть… Получился неуклюжий мазок холодных пальцев. Его пальцы совсем не хотели дотронуться до нее. Патрик желал ее не телом – мозгом, своим вечно все подсчитывающим умом. И она – всего лишь добро, коим надо завладеть. Следует только делать вид, что он уже обладает ею… Моника обернулась и обняла его. В гостиную они спустились, держась за руки.
– У нас гости, – сообщил он. – Угадай, кого я встретил у Германа?
Ну, конечно. Герман… Как же не похвастаться новым приобретением?!
В гостиной она увидела Ромео. Он отрастил рыжеватую бороду. На столике перед ним стояла рюмка и бутылка коньяка, Ромео медленно раскуривал сигару. В кресле напротив расположился Герман, бледный и напряженный.
– Боже, неужели мы снова в сборе! Просто как в прежние времена.
– Фреда не хватает, – улыбнулась Моника и осторожно села рядом с Германом. Она почувствовала, как тот подобрался, и попросила служанку принести чешского пива. Когда-то они пили его на крыше. Услышав ее заказ, Ромео насмешливо поморщился и осушил очередную рюмку.
Патрик не выпускал ее пальцев, то и дело дотрагивался до ее волос, и Моника отвечала ему долгим взглядом. Ромео задумчиво смотрел на них, в его усмешке проскользнуло что-то похожее на жалость.
– Расскажи о Париже, Патрик, – попросила она.
– Там столько обанкротившихся, «мертвых» предприятий! Такой труп можно продать по кускам…
– Моника, захотелось в Париж? Тебя снова потянуло путешествовать? – ядовито спросил Герман. – Прага, Лондон…
– Россия.
– Так эти бриллианты оттуда? Твои запросы помельчали. Глаз Анубиса, это я понимаю!
Моника переключила внимание на Ромео. Тот подошел к телефону и назвал номер – звонил какой-то девушке.
– Почему ты не куришь? – донесся голос Германа. – В свое время ты дымила, как паровоз. Как твои пальцы не пожелтели!
Она не прореагировала. Разговор Ромео занимал ее. Его неуловимые интонации, вопросы… Копия, совершенная копия бесед с нею! Эта бесконечная, откровенная болтовня, которой она когда-то так дорожила, была всего лишь манерой, его манерой… Прием применим к каждой, незачем стремиться к разнообразию.
– Я принесу пластинки, – Моника поднялась наверх, чувствуя на спине три пары глаз. В темноте коридора скрипнуло колесо. Она обернулась. Старик в кресле-каталке манил ее рукой. Она подошла, коляска въехала в кабинет. Видимо, он был устроен таким образом, чтобы слышать, что происходит в гостиной, потому как среди эха голосов она различила хвастливые нотки Патрика.
– Просто, если ты устроишь это, я отдам ее тебе. Мне нужны эти документы.
Ромео стал хохотать. Он плохо понимал происходящее. Жаль, Патрик не устроил аукцион. Хотя Ромео не дал бы ни гроша, не в его характере – раскошеливаться.
– Почему ты думаешь, что я не получу ее иным путем?
– Ты не пойдешь против меня. Герман, ты ведь умный человек. Как дельфин. Ты знаешь, я продам тебя с потрохами Вегетарианцу.
– Валентино? Что за бред вы несете? – для Ромео друзья говорили на другом языке.
Моника обернулась к старику:
– Благодарю.
Он, полуживой глупец, что-то искал на ее лице. Боль, отчаяние, страх, удивление? Моника не могла тратить на это время, в ее распоряжении осталась неделя.
