Текст книги "Историческая этнология"

Автор книги: Светлана Лурье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 44 страниц)

Теперь монастырь переставал являться идеалом общества, как было в древней Руси, когда оно привлекало к себе одухотворенные элементы. Высшие слои общества увлеклись идеями, принесенными с Запада, среди простонародья распространились всевозможные секты. Монашество же, обескровленное и обездоленное в большинстве являло собой картину распада.” [692]692
  И.М. Концевич. Оптина пустынь и ее время. Holy Trinity Monastery, Jordanville, N.Y.: типография преп. Иова Почаевского, 1970, с. 44 – 45.


[Закрыть]

В 1764 году был издан указ о штатах монастырей, и из России было вынужденно удалиться большое число монахов, принадлежавших к исихатской, истинно православной традиции.

Так, в какой-то мере было приостановлено воспроизводство личностного сознания в среде крестьян – духовных детей этих монахов. Между тем гарантией существования традиционного общества является наличие внутри него достаточного количества носителей личностного сознания, доминанты которого сопряжены с установками данного традиционного. Они и поддерживают доброкачественность и целостность структуры традиционного сознания, поддерживают традиционное сознание изнутри.

В течении всего XIX века религиозность в крестьянской среде падает быстрыми темпами. Проанализировав исповедальные ведомости, историк Б. Г. Литвак, замечает, что «процент не бывших у исповеди „по нерадению“ в 1842 году составил 8,2 % среди мужчин и около 7,0 % среди женщин. Через пять лет, в 1852 году, 9,1 % и 8,05 %». [693]693
  Литвак Б. Г. Крестьянское движение в России в 1773-1904 годах. М.: Наука, 1989, с. 206.


[Закрыть] Но массовый отказ от исповеди наблюдается немного позднее. В 1869 году в своем очередном отчете священник села Дмитровское Звенигородского уезда Московской губернии Иоанн Цветков сообщал: «Из числа 1085 человек мужского и женского пола прихожан находится только по исповедальной записи исповедовавшихся и святых Христовых Таин приобщившихся 214 человек, не бывших у исповеди остается 871 человек» [694]694
  Цит. по: Литвак Б. Г. Крестьянское движение в России, с. 206.


[Закрыть] , причем записных раскольников он числил только 45 мужчин и 72 женщины.

По свидетельству этнографов, нравственное состояние русских крестьян в начале XIX века было много выше их нравственного состояния в конце XIX века. Весь XIX век гораздо более языческий, чем век XVII и XVIII . Тех, кто в действительности мог выполнять в обществе функцию советчиков, становилось все меньше и меньше. Исчезает «народная интеллигенция», по выражению Глеба Успенского.

Эти события подготовили внутренние предпосылки для распада русской крестьянской общины. Именно они и сыграли роковую роль в период коллективизации. К этому времени крестьянская община уже не имела ресурсов для внутреннего сопротивления.

Коллективизация. Процесс коллективизации русских крестьян – явление очень странное. Все сходится на том, что коллективизация была насильственной. Это верно в том смысле, что крестьяне не сами на свою голову решили объединиться в колхозы, и делали они это без особой радости. Идея была чужая и осуществлялась она чужими руками. Но каков объективно был потенциал этого насилия и какова была мера сопротивления ему?

Потенциал был невелик. Часто говорят о том, что к концу 20-х годов деревня была расколота на различные имущественные слои, которые ненавидели друг друга, а большевистская власть поддерживала беднейшее крестьянство и притесняла зажиточное – на этой конфронтации оно и смогло сыграть в годы коллективизации. Разумеется, различные слои деревни всегда находятся в определенном несогласии друг с другом. Но в конце 20-х годов конфронтация не была сколько-нибудь замечательной. Во всяком случае, «к разочарованию партии, более бедные крестьяне отнюдь не всегда относились с подобающей классовой ненавистью к более богатым. Крестьянские делегаты Пятого съезда говорили, что провал государственных кредитных обществ подорвал коммунистические возможности отношения к массам, тогда как кулак и подкулачник, помогая односельчанам кредитом, затрагивает у тех самые чувствительные струны в душах». [695]695
  Конквест Р. Жатва скорби. London: Overseas Publication Interchange Ltd, 1988, с. 160.


[Закрыть]

Что касается опоры большевиков на бедноту, то даже в «партийной литературе отмечалось, что активисты из бедных крестьян, которые иногда вступали в партию, не оставались надолго лояльными по отношению к режиму и с легкостью переходили на враждебные позиции». [696]696
  Конквест Р. Жатва скорби, с. 162.


[Закрыть]

Кроме того, опора на бедняка осуществлялась только в самый первый послереволюционный период и затем только в самом конце 20-х годов. В интервале между этими временными точками поощрялось среднее крестьянство и даже «вышесреднее», то есть те, кто впоследствии безоговорочно пошел под раскулачивание: «старательные» [термин той эпохи – С.Л.] крестьяне ставятся другим в пример. В литературе той поры указывалось, что «при выборе в селькоме нужно чрезвычайно осторожно относиться к понятию „кулак“ и отнюдь не подводить под это понятие хозяйственного, крепкого, работящего крестьянина, сплошь и рядом и живущего-то состоятельнее других только благодаря своему трудолюбию и внимательному ведению своего хозяйства. Одной революционности и преданности советской власти, которой безусловно у деревенской бедноты более, чем у зажиточных крестьян, для членов сельсоветов недостаточно – главное тут практическое знание дела, для которого человек избран» [697]697
  Митрофанов А. Самодеятельность советского крестьянства в великой компании. Екатеринбург: Государственное изд-во, 1921, с. 3.


[Закрыть] .

Власть большевиков в деревне была далеко не всеохватывающей. Число коммунистов было невелико. Так, в Волоколамском уезде на март 1925 года «имелось 14 сельячеек – в каждой волости по одной... Имелось 291 членов и кандидатов; в среднем на одну ячейку 21 член, и на одно селение – полтора коммуниста; из этого числа более половины приходилось на волостной центр, остальные коммунисты разбросаны большей частью поодиночке (реже по 2-3 человек) по отдельным селениям. Достаточно сказать, что в 75 % селений вовсе нет членов партии». [698]698
  Стопанин А.М. Очерки новой деревни и партработы в ней. По материалам Волокамского уезда. М.: Московский рабочий, 1926, с. 49.


[Закрыть] И это вблизи Москвы. Даже «в середине 1929 года в сельской местности насчитывалось 23458 партячеек, объединявших 339179 членов и кандидатов партии» . [699]699
  Силин В. К. Ведущая роль рабочего класса в коллективизации сельского хозяйства. Ярославль: Верхневолжское книжное изд-во, 1973, с. 60.


[Закрыть] И это на весь Советский Союз. На три сельсовета числилась одна ячейка, но часто и те были фиктивными, поскольку многие «партийные работники на селе являлись мелкими хозяйчиками-собственниками». [700]700
  Силин В. К. Ведущая роль рабочего класса, с. 60.


[Закрыть] Они не годились в организаторы поголовной коллективизации. «В некоторых случаях были распущены целые райкомы». [701]701
  Конквест Р. Жатва скорби, с. 163.


[Закрыть]

Комсомольские ячейки также не представляли собой прочной опоры власти. Так, в одну из сельских ячеек было принято 38 человек, из которых «часть ушла в Красную Армию, часть учится, часть выбыла из-за браков в церкви, неподчинения союзной дисциплине. Часть была убита бандитами, один-два сами ушли в бандиты, двое торгуют табаком». [702]702
  Яковлев Н. Наша деревня в новом и старом. М. – Л.: Государственное изд-во, 1925, с. 125.


[Закрыть] [ Для огромного количества бывших красноармейцев, приходивших из армии убежденными атеистами, комсомольская юность заканчивалась тем, что невесту не просватывали за них без церковного оформления брака, да вскоре «атеист» и сам обвыкался в своей привычной среде и не пытался выделиться. [703]703
  Яковлев Н. Наша деревня в новом и старом, с. 63.


[Закрыть]

Эффективность засылки городских эмиссаров в деревню также представляется проблематичной. Двадцитипятитысячники (да если их было и много больше) – что они могли сделать в необъятной России? В пунктах, касающихся шефства города над деревней, мы встречаем массу приписок. Так, в одном официальном отчете сообщалось, что в Ельне (РСФСР) крайком принял в августе решение о мобилизации 50 коммунистов на работу в село. Мобилизовано было всего 20, и лишь четверо отправились в деревню... В октябре было отдано распоряжение о мобилизации 15 комсомольцев. Направились в деревню всего четверо, причем двое были выгнаны за пьянку и некомпетентность". [704]704
  Зараев М. По следам Смоленского архива. М.: Советский писатель, 1990, с. 254.


[Закрыть]

Некоторые авторы, анализируя эти факты, приходят к выводу, что коллективизация была проведена местными уголовниками и полууголовными элементами. Удивительный вывод! И что самое поразительное, правдоподобный. Но, что еще удивительнее, этих подонков заранее-то никто не готовил, иначе были бы о том хотя бы какие-то упоминания в предколлективизационной литературе. Нет же, описывая моральные качества активистов на селе, их оценивали с общепринятой точки зрения, никакой сволочизм им в заслугу не ставился. За умение вникнуть в крестьянские проблемы (дров для школы нарубить, мост починить) их обычно хвалили.

Получается, что Россия добровольно покорилась всякой сволочи, и даже особенно ее и не завозили ни от куда. Покорилась местной сволочи, которая зачастую до того и в коммунистах-то не ходила.

Почему? Аргумент, что крестьянское восстание непременно было бы потоплено в крови, не представляется абсолютно убедительным. Ведь известны случаи, когда армейские командиры, направленные на подавление восстания, вместо того, чтобы открыть огонь по восставшим, вступали с ними в переговоры. [705]705
  Конквест Р. Жатва скорби, с. 235.


[Закрыть]

Если бы восстание охватило хотя бы несколько областей России, то большой вопрос, смогло бы правительство справиться с ним, при том что в армии в этом случае очень вероятны были бы факты массового неповиновения. Возможно, вспыхнула бы гражданская война. А она у всех была еще на памяти. Однако власти скорее всего просто отступились бы от своих планов, как то произошло в 1921 году именно в результате крестьянских массовых восстаний. И продармия (то есть фактически незамаскированное военное насилие над деревней) правительству тогда не помогла.

Объяснить отсутствие сопротивления кажется столь невероятно трудным, что легче убедить себя, что оно было. Оно действительно было, и в широких масштабах – на Украине, на Северном Кавказе (казаки), в Закавказье, в Сибири (где к тому времени еще не стихли залпы гражданской войны). Но Великороссия вся молчала. Было сопротивление отдельных людей, но статистически оно незначимо. Массовые формы подавления применялись на Украине (жуткий голод 1932-1933 годов – так карали непокорных, ломали всякое моральное сопротивление). Россию же, главным образом, уговаривали, то строго, то с лаской в голосе.

Что происходило в это время в русской деревне? Она вся кажется, находилась в состоянии помешательства. «Вопросы устава, организация колхозов и т. д. обсуждались и каждый раз ставились по-иному. Во многих селениях, где все село в целом приняло устав артели, происходит дальнейшее обсуждение этого устава. Причем устав принимается несколько раз. Сначала принимается с оговорками (или безоговорочно), а на другой день колхозники приходят к выводу, что эти пункты неприемлемы... Один и тот же крестьянин выступает и за, и против по одному и тому же вопросу». [706]706
  Уласевич Л. Прения по докладу //Основные вопросы коллективизации. Дискуссия в Комакадемии. М.: издание Комакадемии, 1930, с. 21.


[Закрыть] В деревне происходит какое-то беспорядочное роение. «Деревня заседает, деревня дискутирует, деревня обсуждает. Политические вопросы обсуждают всюду: на мельнице, на базаре, в сельсовете, в школе и на бесконечных собраниях и сходах». [707]707
  Уласевич Л. Прения по докладу, с. 18.


[Закрыть] «Народ ошалел, ничего не делает, слоняется по улице». [708]708
  Из дневника Ф. Д. Покровского // Документы свидетельствуют. Под ред. В. П. Данилова и Н. П. Нивницкого. М.: изд-во политической литературы, 1989, с. 308.


[Закрыть]

Свидетельства о жизни деревни того времени очень-очень противоречивы. И, кажется, за правду можно принять любые факты. Был и террор: «официальные данные всего за 9 месяцев 1929 года дают огромную цифру: 1002 террористических акта, из которых 384 убийств, и это только по центральным губерниям». [709]709
  Конквест Р. Жатва скорби, с. 160.


[Закрыть] Был массовый забой скота. Так, было потеряно 42,6 % всего имеющегося в стране поголовья скота. [710]710
  Конквест Р. Жатва скорби, с. 240.


[Закрыть] Однако достоверными кажутся и свидетельства такого рода: «Надо сказать, и меня это поразило, что в деревне сплошь и рядом говорят: „Мы построили социализм“ и „мы плохие строители социализма“ и т. д.». [711]711
  Уласевич Л. Прения по докладу, с. 20.


[Закрыть]

Причем, как это ни кажется парадоксальным, и то, и другое могло существовать одновременно. Чаще всего крестьяне всем «миром» покорно записывались в колхоз – без радости и ликования, с чувством опустошенности. Можно даже заметить такую тенденцию, что сопротивление возникало как ответная мера на прямое насилие со стороны властей. Если же такого прямого насилия (с рукоприкладством) со стороны властей не было, если крестьян уговаривали «по-хорошему», они «по-хорошему» и сдавались.

Новый колхозный порядок сплошь и рядом сравнивали со вторым крепостным правом. «Коллективизация воспринимается на селе болезненно. Многие крестьяне думают, что получится как бы новое крепостное право». [712]712
  Бахтин В. «Ни одного анекдота. Ну и правительство!»// Смена. – 1992. – 4 октября, с. 307.


[Закрыть] Слово «крепостной» вошло в обиход. "Аббревиатуру ВКП (Всесоюзная коммунистическая партия) крестьянство расшифровало на свой лад: «второе крепостное право». [713]713
  Конквест Р. Жатва скорби, с. 131.


[Закрыть] Свои настроения крестьяне высказывали довольно открыто. По деревням пели частушки типа: «Дорогой товарищ Сталин, / без штанов ты нас оставил» или «Сталин едет на корове, / у коровы один рог, / ты куда, товарищ Сталин, / раскулачивать народ». Собиратель фольклора Вл. Бахтин утверждает, что эти частушки были широко распространены и крестьяне пели их во весь голос. "Крестьян, конечно, тоже и сажали, и раскулачивали. Но все же не в каждой деревне находился секретный сотрудник. Такие частушки распевали: «Самолет летит, /под ним проталина, /убили Кирова,/ убьют и Сталина». [714]714
  Бахтин В. «Ни одного анекдота. Ну и правительство!», с. 3.


[Закрыть]

Все это показывает, что мощная система контроля над крестьянством, которую хотело создать правительство через политотделы МТС, через кружки безбожников, через отправку на село коммунистических работников, была не слишком эффективна. Деревня сдалась сама, и сдалась почти без сопротивления, сама признала свое поражение. Сдалась, не видя в будущем никаких перспектив, сдалась тем, в ком видела своих врагов. «Местных партийных работников величали помещиками». [715]715
  Конквест Р. Жатва скорби, с. 231.


[Закрыть]

Далее наступила полная апатия. Из отчета ОГПУ за 1932 год: "В колхозе «Сталин» Марковеловского сельсовета Красноярского района, в который вошло 40 крестьянских дворов, царит полный развал. Часть членов правления систематически устраивают пьяные кутежи. Председатель, в прошлом середняк, почти постоянно пьян и совсем не ведет колхозное дело... Около 20 гектаров овса скошено, но не убрано, и урожай почти полностью сгнил на корню. Озимую пшеницу сжали вовремя, но оставили на полях, и она сгнила. Почти весь лен тоже лежит на полях и гниет, а льняное семя почти все испортилось. [716]716
  Цит. по: Конквест Р. Жатва скорби, с. 259.


[Закрыть] То, что произошло и апатией назвать трудно. «До коллективизации атеистами в деревнях были мужчины среднего возраста, участники гражданской войны, осуществлявшие Декрет о земле... Но массовый отход от религии женщин-крестьянок начался позднее – уже при колхозном строе». [717]717
  Анохина А. А. Шмелева П. Н. Колхозы и быт колхозников. М.: Наука, 1975, с. 261.


[Закрыть]

Это был уже очевидный психологический слом.

Многочисленные описания коллективизации, авторы которых ставят своей целью найти причину произошедшего, обычно предлагают версии, противоречащие фактам. Они исходят из представления о том, как любые нормальные люди должны были вести себя в таких условиях (даже без учета того, что русский крестьянин вообще был горазд бунтовать). Точно так же различные версии политических процессов с добровольными покаяниями все казались неубедительными, кроме той, которую дал Артур Кестлер, почувствовав правду своим художественным чутьем: за событиями стояла особая психологическая подоплека, которая и определяла поведения людей. Коллективизацию также можно понять, только если исследователь даст себе труд разобраться в ее психологической подоплеке. То, что происходило в период коллективизации, определялось чем-то другим, произошедшим гораздо раньше, и если мы ответим на вопрос о том, чем были для крестьян годы коллективизации, мы, может быть, увидим и причину покорной сдачи себя в плен врагам. Срыв наверняка произошел раньше, но только с опозданием дал о себе знать.

...Мы уже говорили, что сами по себе дореволюционные события (и Кровавое воскресенье, и революция 1905 года, и столыпинское наступление на общину) могли бы остаться для русской истории не более, чем эпизодами. Даже моменты, касающиеся явного флирта крестьян с революционерами, могли бы отойти в глубь времен и забыться. Большинство крестьянской массы они не затронули вовсе. Эсеры играли на «мирской» альтернативе русского крестьянства. Но на этой же альтернативе играли и до эсеров, в конце концов участие в сумасшедших разинском и пугачевском бунтах были событиями из той же серии. Тогда и уровень провокационности в поведении народа был не ниже. И на лошадях в церкви заезжали, и по иконам стреляли. Но сумасшествие как-то спадало, система вновь возвращалась на круги своя. Бунт давал возможность сбросить напряжение, за ним следовала определенная социальная апатия, усталость. Новое же поколение продолжало жить как и прежде, жизнь входила в свое русло. Может быть, времена государственной опеки были для общин в каком-то отношении худшими временами. В период отсутствия противостояния общинные связи как-то размякали, община начинала мало-помалу деградировать.

В конце Х I Х века деревня переживала период нестабильности. Это и неудивительно. События накатывались как лавина: голод, социальные потрясения, японская война, непонятная народу, все увеличивающийся поток революционной пропаганды, быстрый рост капитализма и связанных с ним отношений, наконец. И не мудрено, что люди отчасти теряли ориентацию в мире. Это можно назвать смутой, можно – кризисом самоидентификации. Такие кризисы опасны тем, что в момент, когда люди сами не в состоянии определить, дать название явлениям, происходящим вокруг них, когда они не могут маркировать опасность и вписать ее в структуру бытия, как она присутствует в их традиционном сознании, они, не терпя неопределенности, становятся восприимчивыми к тем названиям, которые даются извне. Обычно носители личностного сознания, сопряженного с традиционным, в периоды смуты эти «названия» напоминают. Но напоминать уже было некому. Божьих угодников в народе было уже немного. Чужие названия усваивались, разрушая структуры традиционного сознания. Появилась возможность подмены традиционных установок иными, внешне схожими с ними. Все более и более акцентируются «мирские» парадигмы в сознании крестьян, «мирская» альтернатива со всем комплексом связанных с ней понятий... за исключением одного нюанса. Община перестала быть приходом. Христианские ценности отступили на задний план.

Возрождалось все: трудовое право крестьянской общины, ее самоуправление, ее внутренняя структура связей, но при этом община теряла свой смысл. Что бы ни случалось раньше в русской истории, народ всегда продолжал чувствовать себя хранителем истинного благочестия, и все, что он совершал (ошибался он или нет, но субъективно всегда было так), он совершал не только и не столько ради своего биологического выживания, а для сохранения Православия. Теперь же «мирская» альтернатива превратилась в самоцель.

Община стала лишаться своего смысла.

А внешне, казалось, наступил ее расцвет. Сбылась вековая мечта: «черный передел», всероссийское поравнение. Революционеры вроде бы выполнили то, что обещали: дали землю тем, кто ее обрабатывал. В той программе, что шла от социалистов-революционеров было все от «мирской» альтернативы, и все было ухвачено довольно точно, – только Православию в ней не было места.

Точнее, церкви продолжали существовать. От начала НЭПа и до коллективизации случаи насильственного закрытия церквей исчислялись единицами. Идеолог безбожия Ем. Ярославский писал, что «совершенно напрасно некоторые представляют себе, что вопросы религии – есть самые главные вопросы, – они являются второстепенными и даже третьестепенными во всей нашей борьбе». [718]718
  Цит. по: Федоров Е. Антирелигиозная пропаганда в деревне. М.: Знание, 1925, с. 8.


[Закрыть] И действительно, антирелигиозная пропаганда в деревне ведется довольно вяло: так «в Волоколамском уезде в марте 1928 года имелись отделения общества „Безбожник“ при 5 сельских ячейках. Занятия сколько-нибудь регулярно ведутся только в двух кружках (34 слушателя). Ввиду отсутствия руководителей работа развивается слабо; литературы очень мало, мало распространяется и журнал „Безбожник“. Диспуты единичны». [719]719
  Стопанин А.М. Очерки новой деревни и партработы в ней, с. 63.


[Закрыть] Свидетельства о религиозном состоянии деревни того времени почти все абсолютно единогласны. «Сохраняется форма, быт, привычка. По привычке ходят, когда есть во что одеться, в церкви, а если нет, то и не ходят... Вместо ходивших до революции 600 – 700, ходят 150 – 200. И все же от наплевательского отношения к попу и нахождения в церковь до неверия в Бога – дистанция подлинно огромного размера... Настоящие безбожники – безбожники убежденные – редки. Их наперечет знают крестьяне: один в Тикине, двое в Знаменке». [720]720
  Голубых Н. Очерки глухой деревни. М. – Л.: Государственное изд-во, 1926, с. 117.


[Закрыть] Но наблюдатель-коммунист заблуждается. Дистанция не огромного размера, она минимальна. Православие вне Церкви невозможно, и постепенное разрушение местного сельского церковного прихода неизбежно вело к безбожию в крестьянской среде.

Если проанализировать все многочисленные методички по «безбожной» работе в деревне, их рекомендации сводятся к одному очень простому совету: «Прежде всего антирелигиозная работа в деревне это агропропаганда, борьба за улучшение крестьянского хозяйства... Антирелигиозник пропагандирует сельскохозяйственные знания, оказывает соответствующую поддержку участковому агроному, рассказывая о новых приемах в земледелии, о значении мелиорации в наших условиях и т. д. Затем идет объяснение тех явлений природы, от которых зависит хозяйство крестьянина – откуда происходит гром, гроза, град». [721]721
  Федоров Е. Антирелигиозная пропаганда в деревне, с. 4.


[Закрыть] Это кажется невероятным, но такая пропаганда действовала.

Русские крестьяне получили землю от безбожного правительства и были довольны. Отношение к советской власти на глазах улучшалось. В 1925 году наблюдатели в деревне отмечали: «Какие крестьяне в прошлом, еще в 1924, году мне в глаза ругали и проклинали Советскую власть, к моему удивлению, нынешний год благодарят... Товарищ Н. из Петроградского района пишет: „Надо отметить большое изменение в среде крестьян и перемену мнения о деятельности и положении страны и власти по сравнению с 1922 годом, когда мне лично приходилось работать в деревне“». [722]722
  Ленинградские рабочие в деревне // Итоги летних рабочих отпусков в 1929. Под ред. Н. Маторих. Л.: Прибой, 1925, с. 11 – 12.


[Закрыть]

Интерес к государственной жизни в этот период у народа очень велик (впрочем, он традиционен для русского крестьянства). «Крестьянин редко видит газету. Но зато, как только он получает газету, так от первого до последнего слова прочитывает ее. Если не усваивает всего прочитанного, то еще раз прочтет и прочитанную газету знает как „Отче наш“. Содержание газеты, самые мельчайшие факты, отмеченные ею, – по вечерам и в праздничные дни передаются одним другому. Содержание газеты узнают десятки, сотни крестьян от устной передачи. Крестьян более всего интересует наше между-народное положение. Этот отдел их занимает больше остальных. На втором месте нужно поставить декреты и различные распоряжения». [723]723
  Колесников Б. Деревня. Куда она идет? Харьков: Пролетарий, 1925, с. 44.


[Закрыть] Крестьяне «проявляют огромный интерес к общественно-политической жизни... Очень живо обсуждается вопрос об англо-советских отношениях». [724]724
  Кретов Ф. Деревня после революции. М.: Московский рабочий, 1925, с. 26.


[Закрыть]

Противостояние же государству (то есть «этатистской» альтернативе) не исчезает вполне (как не исчезало никогда), а выражается, в частности, в противостоянии «мирского» схода и сельсовета, как формы, навязанной государством. С точки зрения властей, «община в ряде существенных отношений прямо противостояла задачам социальных преобразовыаний». [725]725
  Силин В. К. Ведущая роль рабочего класса в коллективизации сельского хозяйства, с. 143 – 144.


[Закрыть] Поэтому существование общин как бы игнорировалось государством – но это было так и на протяжении целых столетий. В свою очередь, крестьяне, насколько могли, игнорировали сельсовет. Сплошь и рядом «сельсовет как таковой не работал... Зато земельное общество (читай: вся деревня) почти каждое воскресенье обсуждает свои дела. Это, в своем роде, вече, разбирает не только свои земельные дела, но и вообще все дела своего общества, и решение вече является обязательным для всех граждан деревни... При выборах же работников сельсовета не считаются с тем, может ли данное лицо хорошо и честно выполнять свою работу... Выбирают как раз того, на кого больше сердятся, кто причинил какое-либо зло избирателю. При выборах таких органов мстят». [726]726
  Голубых Н. Очерки глухой деревни, с. 12.


[Закрыть]

Со стороны общины противодействие правительству до эпохи коллективизации этим ограничивалось. Крестьянство до поры до времени не ощущало, что власть ведет против него систематическую войну. По мнению же советской власти, «крестьяне представляют собой людей, которые... хозяйничают на себя и своими излишками хлеба могут обратить в рабство рабочих, в силу разрухи промышленности не имеющих возможности дать им эквивалент за хлеб. Поэтому наше отношение к этим мелкобуржуазным собственникам, число которых миллионы, есть отношение войны. Это мы заявляем прямо, и это лежит в основе диктатуры пролетариата», – эти слова принадлежат главе советской власти Ленину. Многочисленное крестьянство, главная основа хозяйственной жизни страны, было объявлено на положении внутреннего врага, очутилось «вне закона»". [727]727
  Шилков А. Крестьянство и Советская власть // Крестьянская Россия. Сб. статей. Т. I, Прага: изд-во «Крестьянская Россия», 1922


[Закрыть]

Война шла поэтапно. Тогдашний идеолог партии Ю. Ларин делит ее на ряд периодов, исходя из стратегических задач. На первом этапе до весны 1918 года власть вынуждена еще считаться с интересами крестьянства. Крестьянское давление приводит к изданию декретов о социализации земли, и, таким образом, земля переходит в общественную собственность. Это и есть период «черного передела». В конце весны – начале лета 1918 года большевики переходят в наступление. Их главная цель состоит в том, чтобы «политически расслоить выступавшую до тех пор плотной стеной крестьянскую массу». [728]728
  Ларин Ю. Советская деревня. М.: Экономическая жизнь, 1925, с. 5.


[Закрыть] Создаются комбеды. «Пролетариат городов опирается на полупролетарскую бедноту деревни для насильственного разрушения хозяйственной мощи деревенских верхов и для принудительного отчуждения хлебных „излишков“». [729]729
  Ларин Ю. Советская деревня, с. 5 – 6.


[Закрыть] Народ отвечает мощным восстанием, которое бушует в течение лета – осени 1918 года, особенно в Поволжье.

Власть отступает, упраздняются комбеды и объявляется курс на примирение с середняком, начинается НЭП. Власти опираются уже не только на середняка, но и на «вышесреднего» крестьянина. В 1924 году партия вновь решает идти в атаку. Однако практически наступление начинается лишь с конца 20-х, но тогда коммунисты вступают уже в свой «последний и решительный бой». А крестьянство (великорусское) почти и не сопротивляется (украинское и казацкое восстает). Великорусское крестьянство смотрит на государство в каком-то недоумении и словно бы шалеет. Такой поворот дела для него, очевидно, явился полной неожиданностью.

Итак, в России произошел «черный передел», и инициатива его, как-будто бы, исходила от государства. Во всяком случае, крестьянам представляется это именно так. Это большевики знают, что передача земли крестьянам была для них вынужденной мерой, уступкой против воли, и что их установки по отношению к крестьянству изначально были враждебны. Крестьяне же те действия, которые власти совершали под их же крестьянским давлением, принимают за собственное произволение властей. Крестьянское действие оказывается экстериоризированным. Таким образом, не просто происходит всероссийское поравнение, воплощается, кажется, сам крестьянский идеальный образ России. Инициатива передела исходит от государственной власти, следовательно, Россия принимает черты большой общины, большого «мира».

Перед этим фактом все распри первых лет революции меркнут. Да и с кого спрос, кто что делал в те годы? Это было безумное время – «воля». Все перемешалось, нет ни первых, ни виноватых. Это период смуты. «Деревня, огнем и мечом встречавшая большевиков, когда они приходили грабить ее, часто отправлялась вместе с ними грабить другую деревню». [730]730
  Иванович С. Деревня в социальной революции // Крестьянская Россия. Т. II – III. Прага: изд-во «Крестьянская Россия», 1923, с. 41.


[Закрыть] Но смутное время кончается. Кажется, система должна войти в свои рамки. И государственная власть, вроде бы, этому способствует. Политика в деревне в эти годы достаточно переменчива, но в целом мужика почти не обижают. Вроде бы, возвращается в свои рамки и община. Насколько могла вернуться в них, насколько помнила их. А помнит она о земле, о труде, о самоуправлении. И потому в двадцатые годы работает «истово, страстно, от зари до зари, так, как не работала никогда». [731]731
  Зараев М. По следам Смоленского архива. М.: Советский писатель, 1990, с. 15.


[Закрыть] Работает до надрыва.

Но вот смысла своего община уже не помнила. Она перестает быть приходом. Православие в русской деревне падает почти без нажима. Как пишет свидетель в 1925 году, «очень интересовало меня, что молодежь в церковь не ходит, против церкви устраивают танцы; некоторые старухи ругаются, а молодежь, деревень двенадцать, производят танцы. Год тому назад этого не было». [732]732
  Ленинградские рабочие в деревне, с. 13.


[Закрыть] Да и сами старики порой «участвуют в таких инсценировках, которые продергивают попов и богов». [733]733
  Ленинградские рабочие в деревне, с. 14.


[Закрыть] Долгое время большевики боятся оказывать прямой нажим на церковь, опасаясь этим возродить религиозность. Напрасные страхи! Крестьянство, приняв за чистую монету всероссийское поравнение, инициатива которого якобы исходила от государства, может быть, впервые за целые века не смотрит уже на государственную власть как на нечто себе враждебное. Две веками противостоящие в русском народе альтернативы словно бы начали сливаться. Раз государство принимало форму общины (осуществляло передел земли), то и община начинает понемножку доверять государственной власти как таковой. Безбожие начинает укореняться в деревне именно как государственная религия. Крестьянство пробует принять то, что предлагает государство.

Таким образом, нарушается функциональный внутриэтнический конфликт, что, с одной стороны, только усиливает в народе состояние смуты, а с другой – мешает увидеть действия врага до того самого момента, когда становится уже слишком поздно. Крестьяне не замечают враждебности властей по отношению к себе, сознательной враждебности, которой раньше, сколько бы ни была сильна конфронтация между «миром» и государством, еще никогда не было.

Таким образом, состояние смуты в 20-е годы вместо того чтобы ослабевать после гражданской войны, продолжает усиливаться, хотя это до поры до времени не бросалось в глаза. Общинное сознание, лишившись сакральной санкции, становится каким-то фрагментарным сознанием. Оно сохраняет какие-то старые парадигмы «мирской» альтернативы, но не целостную ее структуру. Все в большей степени принимаются чужие названия. Советчиками крестьян порой становятся откровенные безбожники. Ведь они «все советские законы знают». И власти делают сознательную ставку на то, чтобы обеспечить крестьян такими советчиками. «Одним из видов массовой работы [избы-читальни] является справочная работа, – пишется в брошюре-методичке. – Она должна стать на первом месте. Крестьянин, получая всяческие советы из избы-читальни, приучается видеть в ней нужную, близкую ему организацию: нужно получить крестьянину справку, где купить сельскохозяйственную машину, сколько она стоит, нужно получить кредит – он идет в избу-читальню. Дежурный при справочном столе должен писать крестьянину письма в различные советские учреждения и письма к родне, если это понадобится... При этом во всей работе надо исходить из повседневных интересов крестьян. Надо читать то, что близко интересам крестьянства, например, начинать с вопросов сельского хозяйства, налогового и т. д., а затем постепенно от более близкого переходить к вопросам политики». [734]734
  Виленская Н. Изба-читальня – опорный пункт полит-просветительной работы // О чем нужно рассказывать в деревне. Самара: Сеятель правды, 1925, с. 107.


[Закрыть] Таким образом, крестьянам, находившимся в состоянии смуты, давалось «новое» объяснение, «новое» название связям между явлениями.

Может быть, в наибольшей степени ожесточенность борьбы «этатистской» альтернативы с «мирской» показывает тот факт, что первая не получала от этой борьбы, вопреки общераспространенному мнению, никаких существенных материальных выгод. «Часто полагали, что коллективизация как изъятие хлеба и других продуктов у крестьянства была источником, необходимым для проведения индустриализации... Однако недавние исследования... показывают, что против всякого ожидания, в 1928-1929 годах имело место определенное, хотя, возможно, и небольшое, вливание средств из индустриального сектора в аграрный, а не наоборот. Даже беспощадное вытягивание всех соков из колхозников оказалось недостаточным для уравновешивания ущерба и неэффективности, принесенных самой коллективизацией». [735]735
  Конквест Р. Жатва скорби, с. 156 – 157.


[Закрыть]