Текст книги "Историческая этнология"

Автор книги: Светлана Лурье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 44 страниц)

Вопросы для размышления

1. С чего следует начинать изучение этнических констант?

2. В каких случаях мы можем применить метод исторических срезов (в данном случае, изучения нескольких последовательно сменявших друг друга этнических картин мира)?

3. Каким образом в рамках одного этноса сосуществуют разные картины мира и как они функционально дополняют друг друга?

4. Каким образом сосуществование в рамках одного этноса нескольких различных картин мира может способствовать его адаптации к культурнополитической среде?

5. Можно ли о турецком этносе сказать, что он имеет определенную культурную тему и если да, как эта тема способствует коммуникации различных внутриэтнических групп?

6. Как Вы считаете, состояние конфликта между различными внутриэтническими группами турецкого этноса является ли нормальным для него состоянием?

7. Как Вам показалось, турки интериоризируют или экстериоризируют конфликтность?

Принципы вариативности этнической картины мира

Перечисляя в главе 9 уровни этнической адаптации, мы упомянули и о механизме самоструктурирования этноса. В его основе лежит внутриэтническое распределение культуры, которое проявляет себя в том, что в каждый данный момент различные внутриэтнические группы имеют разные картины мира и, следовательно, разные типы традиционного сознания. Это связано с особенностями функционирования этноса – сложного организма, имеющего свою стратификацию, как социальную, так и культурную. Для успешного же выживания этноса вообще может быть необходимо, чтобы «правая рука не знала, что делает левая», а внутриэтнический конфликт, как мы уже говорили, может быть функционален и способствовать процветанию целого. Но для этого требуется особая ритмичность конфликта, которая и создает возможность специфической коммуникации между различными внутриэтническими группами, даже находящимися в состоянии вражды и разорвавшими между собой все видимые связи. Подробно проблему коммуникации между внутриэтническими группами в процессе функционального конфликта мы будем рассматривать в главе 16, когда проанализируем характер и типы протекания такого конфликта. А сейчас укажем только, что она совершается через «центральную зону» этнической культуры, поскольку бессознательный «образ себя» и «образ своих действий» во всех этих группах общий.

Наличие внутри этноса различных типов традиционного сознания является в первую очередь следствием того, что в каждый переломный момент истории этноса обычно имеется несколько вариантов кристаллизации этнической традиции, несколько вариантов трансфера, каждый из которых обладает достаточными для выживания этноса адаптивными возможностями. Процесс трансфера отражает общую направленность человеческой личности и является результатом выбора, не в том смысле, что люди могли бы самопроизвольно выбирать тот или иной объект трансфера, а в том, что его выбор направляется ценностной ориентацией членов этноса, а последняя может не быть единой для них всех.

Итак, внутриэтническое распределение культуры определяется, во-первых, адаптивными потребностями этноса как целого и необходимостью поддержания целостности "центральной зоны" этнической культуры и долговременности ее функционирования, а во-вторых, несходством ценностных ориентаций различных групп этноса (можно выразиться так: внутренними альтернативами этноса). Это два аспекта не следует рассматривать в отрыве друг от друга. Выбор ценностной системы, как мы уже говорили, не определяется этническими константами. Этнические константы только специфическим образом адаптируют ее, о чем мы уже упоминали и о чем еще будем говорить более подробно. Встречаются и такие случаи, подобные рассмотренному нами в сюжете 9, когда эта адаптация происходит с большим трудом. Однако для нас важно, что так или иначе эта адаптация все равно происходит. Но для того, чтобы этнические константы не подвергались при этом опасной трансформации, необходимо, чтобы те искажения реальности, которые происходят под их воздействием в рамках данной картины мира уравновешивались бы теми, которые происходят в рамках иной картины мира, существующей в той же этнической традиции, но присущей другой внутриэтнической группе. Адаптационно-деятельностные модели различных внутриэтнических групп находятся во взаимодействии, в процессе которого для каждой из этнических групп происходит коррекция объектов трансфера, а именно, снижение интенсивности “источника зла”, усиление “образа мы” и “образа покровителя”.

Поскольку этнические группы, взаимно усиливающие адаптивные свойства картин мира друг друга, могут иметь исключающие друг друга ценностные ориентации, то по внешней видимости они существуют изолированно одна от другой и игнорируют одна другую. Но перекрестные трансферы обеспечивают согласованность их деятельности. Такая согласованность реализуется через механизм функционального внутриэтнического конфликта.

Мы уже говорили, что функционирование этноса – это процесс постоянного изменения его культурной традиции, постоянной смены ее инвариантов, каждый из которых основывается на центральной зоне его культуры, но в каждом случае является отдельным феноменом. В сознании каждого члена этноса, каждой группы внутри этноса, культурная традиция преломляется особым, неповторимым образом, но вместе с тем никогда не представляет собой хаотичного набора разрозненных культурных представлений. Традиция, распределяется между членами этноса, и регулирует действия каждого из них в отдельности, и индивидов, и внутриэтнических групп.

Кроме единых этнических констант этнической культурной системе присуща так же долговременная культурная тема, традиционно являющаяся центральной в культуре данного народа. Культурная тема не может быть приравнена к ценностной ориентации поскольку, во-первых, для каждого нового поколения членов этноса она как бы предзадана, а во-вторых, в ходе истории народа может представать в различных, вплоть до взаимопротивоположных интерпретаций. Более правильно было бы рассматривать культурную тему как тип устойчивого трансфера, который отражает парадигму “условия деятельности” в сознании членов этноса. Культурная тема, будучи результатом устойчивого (что вовсе не означает – неразрушимого) трансфера, включается в картины мира различных внутриэтнических групп, а, следовательно, в различные ценностные системы.

Почему трансфер этнических констант, определяющих условия действия являются одним из наиболее прочных? Потому что этнические константы призваны так рационализировать в сознании человека реальность, чтобы в ней стали психологически возможна человеческая деятельность, а потому те парадигмы из числа этнических констант, которые непосредственно относятся к условиям действия имеют во всей структуре доминирующее значение.

Трансфер парадигмы “условия действия” может совершаться тремя основными способами: это может быть “образ покровителя”, может быть образ “сверхестественных способностей”, дополняющий “образ мы”, а может быть “образ среды”, в качестве которой объектом трансфера может становиться некая институция, в рамках которой происходит действие (это не очень частый, но возможный вариант). Этот трансфер парадигмы “условия действия”, будучи довольно устойчивым, хотя и оборачивается в различных картинах мира новыми гранями, является общим для различных внутриэтнических групп, создает базу для взаимодействия, которое внешне выражается как постоянно находящийся в динамике идеологический конфликт.

Итак, характер взаимодействия между различными внутриэтническими группами определяется следующими двумя факторами – во-первых адаптационной потребностью, а во-вторых, потребностью в выражении основных смыслов этнической культуры (ее культурной темы). И то, и другое требует от этнической организации постоянного динамизма. И то, и другое не может не приводить к постоянным внутриэтническим конфликтам, функциональным по своей сути. И то, и другое – а, особенно, этот единый процесс, представляющий собой выражение основной этнической культурной темы в меняющихся условиях существования этноса – выливается порой в целые мистерии, которые этнос проигрывает внутри себя. Таким образом и происходит взаимодействие различных внутриэтнических групп, могущих иметь разные ценностные ориентации, зачастую конфликтующие между собой, но действующих тем не менее синхронно, повинуясь ритмам функционального внутриэтнического конфликта. Акт за актом как бы разыгрывается драма, каждое действие которой кажется изолированным и не имеющим отношение к целостной структуре, но которые все вместе приводят к созданию новых общественных институций, дающих этносу в целом возможность конструктивной деятельности.

Можно посмотреть на внутриэтническое распределение культурны и с другого конца. Реализация адаптационно-деятельностных моделей, присущих той или иной этнической культуре, связано с “проигрыванием” на материале данной модели определенного, актуального для данной культуры в данное время содержания (культурной темы). Благодаря своей “драматизированной”, диалоговой структуре, адаптационно-деятельностная модель строится на взаимодействии различных внутриэтнических групп и, следовательно, различных вариаций этнической традиции.

Внутриэтнические группы в каждом случае имеют свою особую роль в этой “драме”. Эта роль, через которую для каждого члена этноса осуществляется его связи с общеэтнической традицией, и обеспечивает упругость этнического сознания.

Опыт историко-этнологического анализа

Рассмотрим это на примере функционирования Российского государства.

Методологический комментарий к сюжету

Тема российской общины и российской государственности ставилась многими исследователями. Ее рассмотрение обычно приводило историков к выводу о фатальном противоречии этих двух центральных для русской жизни нескольких веков общественных институций Если исходить из традиционного анализа исторического материала, то трудно прийти к каким-либо иным выводам. Только интуиция исследователя не дает смириться с идеей, что эти две формы организации русского общества не имели под собой общего знаменателя.

Этнологический подход дает возможность посмотреть на проблему под совершенно иным углом зрения. Мы рассмотрим крестьянство и чиновничество в качестве двух внутриэтнических групп, имеющих различные ценностные ориентации, но находящиеся в постоянном взаимодействии друг с другом.

Когда мы описывали адаптационно-деятельностную модель, связанную с освоением русскими новых земель, то показали, что уже в ней самой имеются элементы диалога. Напомним эту модель: бегство народа от государства – возвращение беглых под государственную юрисдикцию – государственная упорядоченная колонизация новопреобретенных земель. Таким образом действия крестьян требуют ответного адаптивного действия государственных властей (чиновничества). Эти ответные действия оказываются возможными и своевременными, если в сознании этих двух внутриэтнических групп имеются общие этнические константы (ведь именно на их основании и встраивается адаптационно-деятельностная модель). Кроме того, должна быть и общая культурная тема, которая в сознании этих двух групп преломляется различным образом. Такой темой безусловно является идея “государственности”. Все отношения на базе этой культурной темы приобретают более или менее выраженный диалоговый, “драматизированный” оттенок. При этом “государственность” в ее специфическом преломлении, о котором мы будем говорить в сюжете 10, оказывается парадигмой “условия действия”.

Итак, в качестве основных методологических предпосылок исследования мы допустим следующие:

Русский этнос, как и всякий другой, состоит из нескольких внутриэтнических групп.

Взаимодействие этих групп зиждется на нескольких основных для этноса адаптационно-деятельностных моделях, которые предполагают “драматизированную”, функционально-конфликтную форму отношений.

Имеется некоторая общая культурная тема, которая “обыгрывается” в ходе внутриэтнических отношений и которая может рассматриваться в качестве условия действия.

Из подобных предпосылок мы будем исходить и при анализе других исторических ситуаций, они будут основополагающими и для всех последующих сюжетов.

В результате рассматриваемый нами исторический материал обернется новыми неожиданными гранями. Действительно, на первых ступенях между исследования мы будем убеждаться в том, что степень оппозиции между исследуемыми нами формами институций и стоящими за ними внутриэтническими группами, оказывается даже большей, чем это кажется на поверхностный взгляд. Однако становится заметна и “драматизированность” отношений между ними. А более пристальный анализ этой драматизированности – диалоговых отношений между внутриэтническими группами (о характере такого рода “диалога” мы будем говорить позднее, в главе 16, когда речь пойдет о теории функционального внутриэтнического конфликта) приведет нас к тому, что мы обнаружим определенные, не очевидные сразу, стыковки между интересующими нас институциями, и способ функционирования российского государства предстанет в неожиданном виде. Сама российская государственность предстанет в качестве определенного “поля действия” или “условия действия” (то есть, как атрибут, связанный с этническими константами), практически не являясь “целью действия” (то есть атрибутом, связанным с ценностной системой).

А это, в свою очередь, приведет нас к анализу на новом уровне одной из тем, изложенных нами ранее – модели русской крестьянской колонизации. Теперь, отталкиваясь от уже изученного нами материала, мы можем показать, как культурно-ценностные доминанты определенным образом распределяются между внутриэтническими группами, складываются в ходе “диалоговых” внутриэтнических отношений (которые далее мы будем называть функциональным внутриэтническим конфликтом) в такую конфигурацию распределения культурных моделей, которая сама превращается в мощное средство стимуляции колонизационных процессов. И это при том, что в картине мира русских крестьян абсолютно отсутствует идея расширения российской государственной территории в качестве цели деятельности.

К идеи идеологическо-ценностного обоснования действительности мы вернемся после того как изложем сюжет 10 и сюжет 11. Мы детально рассмотрим эту тему в следующей главе – в сюжете 12 – “Британская империя”.

Сюжет 10. Русская община и российская государственность

Русские создали огромное мощное государство – империю, которая просуществовала долее всех других империй. До самых последних десятилетий она продолжала расширять свои пределы. В течение веков русский народ выдерживал то громадное напряжение (в том числе психологическое), которого требует поддержание такого гигантского государственного здания. Фактически вся жизнь российско-подданных была устроена так, что каждый без исключения на своем месте служил интересам государственного целого: по своей ли воле, помимо ли нее... Сферы жизни, непосредственно связанные с государственными или военными функциями, всегда были сильно развиты, порой даже гипертрофированы, а прочие – запущены.

Государственный подход определял сам взгляд на человека. Да и сами русские никогда не мыслили себя вне государства, будь они истыми государственниками или анархистами. Семейственное начало в России было развито относительно слабо, оно затмевалось началом общинным. Государственная же парадигма присутствовала в сознании всегда очень четко, хотя описать ее качества представляется делом непростым. Так, в отношении к государству русских крестьян второй половины Х l Х – начала ХХ веков (период времени, за который мы имеем больше всего достоверных материалов о крестьянстве) поражают очевидно противоречащие друг другу факты. Крестьяне старались избегать любых встреч с представителями государственной власти, как огня боялись попасть в суд хотя бы в качестве свидетелей, государственным учреждениям не доверяли, в их легитимности сомневались, а при появлении представителя власти в деревне прятались по избам.

Но эти же крестьяне, те самые, о которых крупный знаток русской деревни Глеб Успенский писал, что их не может интересовать ничего, не имеющее прямого отношения к сельскохозяйственному труду, в своей массе очень неплохо разбирались во внешней политике государства. В периоды войн народ, согласно воспоминаниям современников, внимательно следил за ходом боевых действий, и чтение газет занимало значительную долю деревенского досуга. Объяснение крестьянами политических целей и задач России, действий ее и других государств, если снять некоторые мифологические наслоения, весьма разумны и близки к реальному положению дел. Народные толки на темы внешнеполитических отношений поражают четким инстинктивным схватыванием существа дела, не столько осознанием государства и государственным мышлением, сколько ощущением государственности и смысла государственной политики. Народ, с одной стороны, чуть не демонстративно стремился избежать государственных повинностей и упорно не соглашался смотреть на них как на нечто для себя обязательное, а с другой стороны, многие свои действия сам расценивал как служение государству (например, колонизацию новых районов).

Русские крестьяне были связаны со своим государством великим множеством тонких нервных нитей, но эта связь никогда не была отношением гражданства и законности в обычном смысле. Эта связь была очень личной, конкретной, и посредническая роль каких-либо гражданских институтов народом не признавалась. Любой крестьянин в конечном счете считал себя самого вправе решать, что государству нужно от него, а что нет, и никакие государственные учреждения переубедить его были не в состоянии. Свобода, с которой крестьяне обсуждали политические и социальные темы, поражала современников. [480]480
  Энгельгардт А. Н. Из деревни. Двенадцать писем. 1872-1887. М.: Мысль, 1987, с. 297.


[Закрыть] У народа было очень отчетливое ощущение некоего должного государства – и в этом психологическая подоплека и русского этатизма и русского анархизма, причина постоянной конфликтности русского государственного сознания, его глубинной противоречивости, с одной стороны, и его упругости, интенсивности, прочности – с другой. Каким образом сформировалось русское государственное сознание, в чем его содержание? Чтобы ответить на эти вопросы, необходимо понять ряд явлений, ключевых для русской жизни, их взаимосвязь, и прежде всего связь общины и государства.

Общину можно рассматривать как основной тип русской социальности. Синонимом слова «община» является слово «мир», и понятие «мир» было центральным в сознании русских крестьян. Крестьянин осознавал себя членом русского общества не как индивид, а как член конкретной общины, конкретного «мира». «Мир» – это автономная самодостаточная целостность. С правовой точки зрения он был административной единицей, с церковно-канонической – приходом; с точки зрения имущественного права, «мир», поскольку он распоряжался землей, являлся поземельной общиной. [481]481
  Юшков С. В. Очерки из истории приходской жизни на Севере России в XV-XVII вв. СПб.: тип-фия М.А. Александрова, 1913, с. 10.


[Закрыть]

Община не является специфически русским явлением, как полагали многие писатели Х l Х века. Поземельные общины, по типу похожие на русскую, существовали во многих регионах Ближнего и Среднего Востока как у христианских, так и мусульманских народов. Причем у некоторых христианских народов община была «миром» практически в том же смысле слова, что и у русских. Отличительной чертой русской общины являлось ее центральное место в самоидентификации подавляющего числа членов русского общества, и, следовательно, та значительная роль, которую община играла в общественной жизни в целом.

Община являлась очень гибким организмом, способным менять свои внешние формы и приспосабливаться к различным условиям. Но во всех случаях внутренняя сущность общины оставалась неизменной – она была самоуправляющимся «миром».

Русская крестьянская община только в позднейшие времена приняла вид, которые многие исследователи принимали за застывшую древнюю форму, – вид поземельной деревенской общины. До Х VII века крестьяне обычно селились дворами-хуторами. Иногда два-три двора, редко больше, располагались рядом. Слово «деревня» относилось к экономии данного двора. Многолюдных сел не существовало. Общиной, «миром», была волость, которая объединяла такое количество дворов, что существовала возможность нормального самоуправления, нормального функционирования «мира». Несмотря на столь значительные отличия древнерусской общины от позднейшей, существенный характер той и другой оставался один и тот же. Она всегда стремилась быть автономной самодостаточной целостностью.

В любом новом месте, любом новом крае, где происходила русская крестьянская колонизация, очень быстро образуется крестьянская община. Причем на каждом новом месте поселения русских община проходит заново весь путь своего развития, и в различных регионах государства одновременно существовали общины разных типов.

Общины-волости были широко распространены в Сибири еще в начале ХХ века и преобразовывались в общины-деревни лишь с ростом населения и в связи с процессом трансформации захватной формы землепользования в уравнительную, вследствие нарождающегося дефицита земли. Процесс этот, подробно описанный известными исследователями русской крестьянской общины А. Кауфманом и Р. Качоровским [482]482
  См.: Кауфман А. Крестьянская община в Сибири. СПб.: тип-фия П. П. Сойкина, 1897. Кауфман А. Русская община. М.: тов-во И. Д. Сытина, 1908. Кауфман А. К вопросу о происхождении русской земельной общины. М.: типолитография И. Н. Кушневев и К, 1907. Качоровский Р. К. Русская община. М.: Трудовой союз, 1905


[Закрыть] , делился на несколько стадий и сопровождался быстрым и психологически относительно легким изменением прав крестьян на пользование землей, происходившем во всех местностях по примерно одинаковому алгоритму. Если при многоземелье заимка безусловно находилась во владении того, кто первый ее захватил, не важно использовал он ее или нет, и община всегда вставала на его сторону, когда кто-либо покушался даже на земли, не обрабатываемые им в данный момент, то при сокращении земельных ресурсов община начинала передавать неиспользуемые земли другим своим членам. Затем, если земельный дефицит усиливался, община урезала участки наиболее обеспеченных землей крестьян в пользу малоземельных, а впоследствии переходила и к регулярным земельным переделами. Если крестьяне, даже целой общиной, выселялись на новое место, где существовал избыток земли, форма землепользования вновь становилось захватной. Так, крестьяне центральной полосы России, оказываясь в малонаселенных районах Сибири, вместо привычных им общин-деревень образовывали общины-волости и селились на заимках. Но коль скоро в данный район направлялись новые потоки переселенцев, и начала ощущаться ограниченность земельных ресурсов, в течение нескольких лет происходил переход к уравнительному землепользованию.

В основе мировоззрения крестьян лежало понятие о том, что земля, Божье достояние, должна использоваться по-божески, поэтому в случае обилия земли это означало, что каждый мог взять себе столько, сколько мог обработать, а в случае малоземелья – ее справедливое перераспределение. Таким образом, русская община являлась гибким организмом, приспособленным к самым различным условиям жизнедеятельности и сохранявшим в неизменности свои основные установки.

Трансформация общины как хозяйственного механизма постоянно шла в сторону ее укрепления вплоть до ХХ века, одновременно развивался и совершенствовался и сам принцип уравнительности. (Здесь надо заметить, что уравнению подлежали только крестьянские земельные наделы. Скот, орудия труда, выращенный урожай, любые другие продукты труда находились в полной собственности крестьянской семьи, а в некоторых случаях даже конкретных ее членов и порой наблюдатели поражались степенью индивидуализма, допускавшейся крестьянскими обычаями. [483]483
  Энгельгардт А. Н. Письма из деревни. Двенадцать писем. 1872-1887. М.: Мысль, 1987.


[Закрыть] ) Происходил, например, переход от подворного поравнения к подушенному или «по нужде». Конкретные уравнительные механизмы в различных местностях разнились между собой, так что «смело можно сказать, что невозможно придумать такого принципа периодического уравнительного распределения земли, который не был бы уже в целом ряде изменений применяем... Формы менее уравнительные заменяются более уравнительными, уравнительно-передельный механизм совершенствуется. Подворное поровнение встречается лишь как пережиток или, наоборот, как форма, так сказать, вырождения (вследствие малоземелья)». [484]484
  . Качоровский Р. К. Русская община. М.: Трудовой союз, 1905, с. 264 – 265.


[Закрыть]

Вплоть до ХХ века переход крестьян от общинной формы землепользования к подворной был большой редкостью. Более того, исследователи отмечали, что даже в тех случаях, когда этот переход формально совершался, крестьяне зачастую о нем забывали и отрицали сам его факт. [485]485
  Швецов С. П. Крестьянская община. Схема ее возникновения и развития. СПб.: типолитография Д. А. Алексеева, 1906, с. 17.


[Закрыть] Даже после распространения права частной собственности на землю на крестьян, последние, хотя и покупали земельные участки, но не верили, что земля действительно становится их собственностью, полагая, что купленные ими участки поступят в общий передел. Часто так и происходило. Община выкупала у крестьянина землю и включала ее в свой общий земельный фонд.

Таким образом, мы видим, что община была гибким механизмом, вовсе не застывшим, а напротив, постоянно развивающимся. Однако, повторим, одна черта общины в любых обстоятельствах оставалась неизменной – она была автономным самоуправляющимся «миром».

В древности «мир» занимал место государства, но и с ростом централизации «мир» в глазах народа оставался самодовлеющим целым и пользовался высшим авторитетом. Вплоть до последнего времени «мир» обладал определенными атрибутами государственности: самоуправление по установленному порядку, суд по «обычному праву», карательные функции (вплоть до ссылки по приговору схода), сохранение норм общественного быта и морали, целый ряд административных и культурных функций. «Мир» просили о заступничестве, к «миру» обращались с челобитной. «Мир» собирал подати (налоги) и выплачивал их государственным властям как дань. Во всех внешних контактах (с государством или с другими аналогичными «мирами») он выступал как единое целое и защищал каждого из своих членов от посягательств извне. Доходило до того, что еще в начале Х l Х века, в период Отечественной войны 1812 года, «мир» принимал на себя и оборонные функции. Организовывались деревенские отряды самообороны, которые защищали от врага только землю, находящуюся в пользовании их общины.

Структура русского общества еще в Х V веке, а на Севере вплоть до Х VII века, представляла собой федерацию «миров» на основе общих экономических и военно-стратегических интересов при полной автономии каждого конкретного «мира». «Мир» в этот период не был структурой, присущей только лишь крестьянству. В него входили члены различных сословий, проживающие на данной территории. «Миром» был и город, и улица, и городской «конец» (район города). «Миры» каждого конкретного региона объединялись в земство, а земство уже входило в состав Московского государства. Эта модель очень долго воспринималась как нормативная, вне зависимости от того, насколько она воплощалась практически. Само государство, с этой точки зрения, понималось как система, объединяющая многочисленные «миры», то есть, по словам исследователя северо-русской общины М. Богословский, оно было «миром» в более широком объеме, отличающимся от своих образующих элементов скорее количественно, чем качественно. Мир как бы часть федеративного целого в миниатюре, обладающего теми же свойствами, что и целое". [486]486
  Богословский М. Земское самоуправление на русском Севере в XVII веке. М.: Синодальная тип-фия, 1903, с. 192.


[Закрыть] Россия оказывалась в восприятии народа большой общиной.

Так же под «миром» в более широком объеме понимался и «русский народ». «Таким образом, над местными мирами стоит, с одной стороны, мир всей земли, русская земля, а с другой мир в смысле народа. Например, в этом втором смысле употребляет слово „мир“ патриарх Гермоген в своей грамоте по поводу сведения Василия Шуйского с престола». [487]487
  Островская М. Древнерусский северный мир. Архангельск: губернск. тип-фия, 1912, с. 5.


[Закрыть]

Вот с этой точки и начинаются противоречия в русском государственном сознании. Реальное государство Российское никогда таким «миром» не было. И если в какой-то начальный период его внешние проявления были таковы, что русский народ мог воображать его себе в качестве «мира» посредством определенной коррекции восприятия, свойственной традиционному сознанию, то с ростом централизации и установлением крепостного права, с петровскими ревизиями, которые прикрепляли крестьян не только к земле, но и к помещикам, получившим право бесконтрольного вмешательства во внутреннюю жизнь «мира», вплоть до запрещения крестьянских сходов, положение крестьянской общины в русском государстве стало двусмысленным. И отношение народа к властям порой напоминало отношение к оккупантам. Даже к концу Х l Х века, когда прежние функции «мира», казалось бы, начали возвращаться к нему, когда снова признавалась его определенная автономия, его юридические нормы («обычное право») изучались и вводились в официальную судебную практику, – все эти нововведения не вызывали доверия крестьян. Народ продолжал чувствовать себя в глухой конфронтации с государством, упрямо не выполняя не нравящиеся ему постановления властей, избегая по возможности всяких встреч с представителями государства, и всегда готовый – дай только повод – перейти к открытому противостоянию, как это бывало в эпохи крестьянских войн, когда народ шел на Москву, чтобы «тряхнуть» своей древней столицей.

Государство же, в свою очередь, смотрело на народ главным образом как на источник пополнения казны и формирования армии. Отношение к общине было чисто утилитарное. Общинная солидарность была обращена в круговую поруку, удобную для сбора налога. Даже в тот период, когда проводилась официальная политика на поддержку общины (конец XIX века), правительственные распоряжения допускали полное отрицание прав общины. Так, по закону 1893 года земским начальникам предоставлялось право отменять все приговоры о земельных пределах, которые они сочтут нерациональными. Такая политика властей заставляла некоторых экономистов предполагать, что она может свестись к замене общинного землевладения общественно-государственным [488]488
  Качоровский К. Р. Русская община: возможно ли, желательно ли ее сохранение и развитие. М.: Трудовой союз, 1890, с. 69.


[Закрыть] , то есть к подавлению общины государством.

Крестьянская революция 1905 года впервые заставила власти задуматься о сущности общины, и со стороны государства начинается целенаправленная атака на общинный строй. Эту позицию занимает большинство русских государственников. Уже в 1906 году по инициативе графа Витте, до того бывшего сторонником общины, издается указ об облегчении отдельным домохозяевам процедуры выхода из общины. Затем следует столыпинская аграрная реформа, которая изначально была направлена на разрушение общины не только как хозяйственного, но и как психологического организма. Сопротивление крестьян реформе было яростным и иррациональным, что особенно бросается в глаза ввиду сверхактивного участия в нем женщин. В свидетельствах полиции мы то и дело встречаем подобные замечания: "Толпа баб с кольями... За бабами следовали подростки... ", "Толпа баб с палками, сапами, косами... ", "... Собралась толпа крестьян, преимущественно женщин... ", "Бабы, вооруженные вилами, сапами... ".