Текст книги "Дискрет (СИ)"
Автор книги: Светлана Тулина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)
5. Колбаса
…9 сентября, 206 год после ЕР
Конец света начался как нельзя более некстати.
Понимаю, насколько нелепой выглядит эта фраза, особенно будучи занесенной в ежедневник, но она наиболее точно выражает мои ощущения – более неподходящего времени для вселенской катастрофы было бы трудно придумать. Только-только всё стало налаживаться после нескольких сотен лет оголтелого евгенического мракобесия, только-только объединенное человечество сделало первые робкие шаги в светлое завтра – все вместе, плечом к плечу, без звериного деления на альф и омег, вожаков и отверженных. Только-только позволил я себе внутренне возликовать о принятом таки вчера законе, первой ласточке будущей весны толерантности и равноправия. И тут Земля решила преподнести сюрприз. Природа воистину обладает странным чувством юмора.
Но стоит рассказать обо всём по порядку, тем более что именно для этого я решил упорядочить свои разрозненные заметки.
Вчера был эпохальный день – наконец-таки окончательно утвердили и приняли в последнем чтении закон об уголовной и административной ответственности за употребление оскорбительных терминов «маленький человек» и «маленькие люди». Вместо этих унижающих человеческое достоинство ругательств для обозначения мелких как социума официально закреплено архаичное и малоупотребимое ныне, но не несущее никакой отрицательной смысловой нагрузки слово «быдло». Так же решено использовать производные от этого термина «быдлован» и «быдлоюзер» – в отношении отдельных индивидуумов. В бытовой повседневной речи разрешено употреблять самоназвание «мелкие», но из официальных документов позорное словосочетание «маленький человек» изгнано – отныне и навсегда.
Наша партия добивалась этого знаменательного события более полувека, и ещё несколько лет назад у меня буквально опускались руки, когда кто-нибудь из коллег по конторе, в которой я имел неудовольствие работать, смотрел недоумевающее, пожимал плечами и говорил:
– Ну и что здесь такого? Они же действительно маленькие…
А некоторые осмеливались добавлять еще и «простые» – конечно, только если разговор происходил наедине, терять драгоценные баллы личностного рейтинга никому из них не хотелось, а за подобную непристойность в публичном месте вряд ли бы всё обошлось простым штрафом или общественными работами на пару недель.
Но мы продолжали свою борьбу – тогда казавшуюся безнадёжной.
В старинной классической музыке, электро-периодом которой одно время увлекалась моя жена Люсиль, был такой термин – «колбаса». Это означало постоянное повторение одной и той же темы, по кругу, с минимальными изменениями. В самые тяжёлые дни мне казалось, что вся наша жизнь – такая вот колбаса, старинная заезженная пластинка, снова и снова проворачивающаяся по одному и тому же кругу и заставляющая нас наступать на те же самые грабли.
Постоянное стремление разделить людей на сверх– и недо-человеков, не важно по какому признаку, но неизменно приписывая себя, конечно же, к первой категории. Постоянная борьба за власть – и коллективное попинание тех, кому в этой борьбе не повезло, пусть ныне и обряженные в цивилизованные одежды всеобщего избирательного права для всей цветовой гаммы генетических карт., но от этого не менее омерзительное. И лицемерие, повторяющееся из поколения в поколение. Сурово осудить методы дорвавшихся до власти евгенистов, но при этом продолжать пользоваться плодами их преступных деяний, оправдывая себя тем, что так уж исторически сложилось – это ли не верх цинизма? Иногда мне и самому казалось, что мы ничего не сумеем добиться, слишком уж все привыкли и не хотят никаких перемен, даже перемен к лучшему.
И вот – свершилось.
Такое знаметанельнейшее событие! И надо же, чтобы сегодня, словно в насмешку…
Но вернусь на день назад, чтобы записать в подробностях наиболее запомнившееся.
8 сентября 206 года после Евгенической Реформации.
Эта дата наверняка войдёт в историю как Великий День начала искоренения многовековой несправедливости – так думал я, окрылённый и пьяный почти без вина. Я удрал с официального торжества после первого же тоста – хотелось немедленно разделить свою радость с теми, кто заслужил её более всего.
Дома ждала жена, но она наверняка уже всё знает, из зала велась прямая трансляция. Люсиль не могла её не смотреть, ведь этот проект – наше с нею общее детище, шестой и самый любимый ребёнок, отнимавший порою куда больше времени, чем любой из пяти настоящих, и приносивший волнений не меньше, чем все они, вместе взятые. Люсиль наверняка всё уже знает, с нею мы отметим вечером, а сейчас мне следовало навестить и порадовать тех, кто вряд ли смотрел тиви.
И я отправился в Мемориал.
Когда-то эти районы называли «резервациями» или даже «спальными», но те времена, к счастью, давно миновали. Колючая проволока, в несколько рядов окружавшая когда-то участок города, ныне съедена ржавчиной дотла, и ужасные те слова тоже истрепались и вышли из употребления. Рыжие ошмётки уничтоженного временем ограждения иногда попадаются между стенами полуразрушенных домов, они меня даже радуют, эти уродливые фрагменты прошлого.
Они показывают, насколько мы изменились.
Сейчас ведь даже представить себе невозможно, чтобы какое-то пространство, будь то часть города, отдельное здание или просто клочок земли, было бы окружено колючей проволокой или забором. Однажды я попытался объяснить концепцию принудительного ограничения свободы своим детям, но не добился успеха. Они так ничего и не поняли, переспрашивая всё время:
– Но забор-то зачем? Ведь он же мешает! Ведь если забор, то как входить? И выходить как?
А потом Лайса, самая младшая, принялась смеяться и хлопать в ладошки – она решила, что папочка рассказал смешную сказку. И они все смеялись вместе с ней, и двойняшки, и старший, Тимоти – уже вполне себе такой солидный первоклассник. И я тоже смеялся, и утирал с глаз слёзы радости. Это ведь прекрасно, что дети больше не понимают такого, это даёт нам шанс, всем нам!
Забор из слов – он ведь ничуть не лучше забора из колючей проволоки. Зачастую – так даже и хуже. И потому то, что свершилось сегодня – воистину величайший повод для радости…
Я шёл по знакомой улочке между привычно обшарпанных стен полуразрушенных домов с картонками в оконных проёмах, аккуратно перешагивая кучки мусора и здороваясь со всеми встречными. И радовался каждый раз, когда со мною здоровались в ответ, или даже просто кивали. Ещё каких-то десять лет назад, когда я только начинал свою работу здесь, добиться ответного «првета» – или даже просто вежливого кивка! – от местного быдла считалось невиданным достижением. А сегодня со мною здоровается чуть ли не каждый пятый. И некоторые даже не в ответ, а сами. Сами! А ведь не все из них ходили в мою группу, раньше я не обращал внимания, а сегодня вдруг как громом среди ясного неба. Это ли не прогресс и не доказательство? Значит, и между собою они тоже могут общаться и обучать друг друга, значит, наши труды не пропадают даром!
Поистине, сегодня знаменательный день и мне есть чем гордиться.
Жену я застал в клубе.
Ну конечно же! Как я мог только подумать, что моя деятельная Люсиль в столь важный и радостный день усидит дома и будет терпеливо дожидаться мужа с работы, подобно средневековой домохозяйке! Я, очевидно, совсем потерял разум от радости, что мог такое подумать. Конечно же, ей пришла в голову та же самая мысль, что и мне – праздник будет неполным без участия в нём наших развивающихся друзей, даже мысленно я не хочу называть их подопечными, это оскорбительно.
Люсиль очень энергична, но не всегда правильно оценивает ситуацию. Вот и сейчас, сияя радостной улыбкой и широко размахивая руками, она уже включила большой экран во всю стену ауди-зала и отыскала новостной канал. И теперь пыталась втолковать что-то собравшемуся в зале быдлу – всё также радостно улыбаясь и широко размахивая руками, такая прекрасная в своём порыве, что у меня защемило в груди. Я хотел бы ещё немного полюбоваться ею от порога, но положение следовало спасать – кое-кто из быдлован уже начал проявлять первые признаки скуки и нетерпения, этого нельзя допустить, если не хочешь потерять аудиторию и закрепить негативный рефлекс, они ведь куда легче положительных закрепляются, иногда буквально с первого раза, природа, ничего не поделаешь…
Громко хлопнув в ладоши, я шагнул в зал. Резко взмахнул обеими руками вверх, через стороны. И замер, улыбаясь навстречу обернувшимся ко мне лицам.
Вот чему никак не научится Люсиль. Широкие резкие жесты чрезвычайно эффективны для привлечения внимания, кто спорит. Но ими, как и любым сильнодействующим средством, нельзя слишком увлекаться, иначе наступает привыкание, или того хуже – отторжение. Так природа устроила, и между обычным человеком и быдлованом разница не настолько уж и велика, что бы там ни утверждали евгенисты. Просто мозг обычного человека с раннего детства подвергается массовым атакам разнообразных раздражителей, по специально разработанным обучающим и формирующим методикам, а потому адаптируется со временем и может выдержать довольно массированную информационную атаку, прежде чем наступит перегрузка и отторжение. Быдловане же, несмотря на всю проделанную нами работу, всё равно остаются куда более близкими к природе, а потому быстро утомляются и теряют интерес.
В работе с ними главное – вовремя делать развлекательные паузы.
Вот как сейчас, например.
– Дядяденс! – кричит Вьюн, я узнаю его издалека по щербатой улыбке и торчащим во все стороны рыжим косичкам. – Сбачка! Дядяденс!
Меня уже окружили, радостно дёргали за одежду, выкрикивали приветствия высокими голосами. Вьюн пробился сквозь толпу, сияя жутенькой улыбкой, в которой с прошлой нашей встречи, похоже, зубов ещё поубавилось. Его рыжие бакенбарды тоже были заплетены в две тугие косички, воинственными ёршиками торчащие вдоль гладко выбритого подбородка. Он протянул мне маленький фонарик из стандартного гуманитарного набора и протараторил: – Првет, Дядяденс! Сбачка гавк! Кажи сбачку, а?!
И я зажёг фонарик и показал им «собачку» – на стене, тенью от ладони с оттопыренным мизинцем, при движении которого собачка «гавкала». Многочисленная аудитория была в полном восторге, Люсиль же смотрела осуждающе. Она не одобряла подобные «потакания низменным инстинктам», была куда более строгой учительницей и добивалась от своих быдлован просто таки потрясающих результатов. Достаточно упомянуть хотя бы о том, что в её группе была поголовная грамотность, и отдельные личности не бросали чтения даже после окончания учёбы, нам постоянно приходилось обновлять с такой же регулярностью растаскиваемую клубную библиотечку. Вот только новеньких с каждым циклом к Люсиль записывалось всё меньше и меньше…
Поиграв минут десять тенями на стене, я передал фонарик одному из учеников и попытался «сделать собачку» ладонью Вьюна. Мимоходом удивился её чистоте, но потом учуял запах фисташкового мыла и понял, что Люсиль не преминула первым делом прогнать всех через процедуру умывания, с гигиеной у неё строго.
Я аккуратно прижал большой палец Вьюна к ладони сбоку, чтобы крайняя фаланга торчала ушком, потом помог оттопырить мизинец, придерживая при этом вместе остальные пальцы. Нам редко удается заниматься с детьми, а у взрослых костенеют не только суставы, да и наследственность у быдла не особо хорошая. Вьюн ещё довольно способный, многие вообще не могут шевелить пальцами по отдельности, только всеми вместе.
Вьюн смущённо хихикал, смотрел на тень своей руки на стене (я уже почти не придерживал, чтобы не мешать), вздувал жилы на лбу, всё пытаясь отвести мизинец и «гавкнуть». Когда же, наконец, ему это удалось, уставился на собственную руку с недоумением и даже некоторым испугом, словно на месте привычной ладони и на самом деле оказалась собачья пасть…
Позже, когда мы с Люсиль возвращались домой по плохо освещённым улочкам – Вьюн вызвался проводить и важно шествовал впереди, такой трогательный в своём стремлении защитить нас от мнимых ночных опасностей, – Люсиль позволила своему неодобрению обрести словесную форму:
– Они же не дети, Дэнис!
Я успокаивающе приобнял её за узкие плечи – Люсиль до сих пор удалось каким-то чудом сохранить студенческую фигурку, и не скажешь, что родила и вынянчила пятерых.
– Все мы в чём-то дети, Лю…
Спорить мне не хотелось. Люсиль в ответ фыркнула, но промолчала, только покрепче прижалась ко мне. Наверное, в этот прекрасный вечер ей тоже не хотелось спорить. Тем более – в таком красивом и романтичном месте, как бывшее гетто…
Почти полвека назад муниципалитет принял решение о сохранении местных руин в качестве национального памятника, единственного в своём роде – тогда как раз развернулся строительный бум и подобные отвратительные наследия прошлого повсеместно шли под бульдозер. Нашему научному городку не повезло – или же наоборот, повезло просто неслыханно, если смотреть с моей точки зрения. Как бы там ни было, трущобы именно нашего городишки были признаны самым классическим и первозданным вариантом типичного гетто, достойным для сохранения. Ободранные стены с остатками обоев внутри и граффити снаружи тщательно покрыли мономолекулярным слоем вечного пластика и закрепили стасис-полем, препятствуя дальнейшему разрушению.
Разумеется, местных отсюда эвакуировали, предоставив им вполне комфортабельное жильё. Великолепные надувные домики, я сам жил в таком, пока был студентом, и первые два года уже с Люсиль, на берег выбрались только после рождения Тима. Наводные жилища очень удобны и самодостаточны, а к лёгкой качке быстро привыкаешь, многим она даже нравится. У нас всё-таки не море, а озеро, и больших волн не бывает.
Новая гроздь таких домиков и была создана специально с учётом стандартных привычек и потребностей быдла, но то ли психологи-разработчики в чём-то просчитались, то ли наши быдловане оказались какими-то нестандартными. Как бы там ни было, но домики им не понравились. Ещё до окончания консервации то одно, то другое семейство пыталось вернуться в привычное место обитания, не обращая внимания ни на какие уговоры или убеждения. Когда же особо опасные процедуры закончились и охрану убрали, свершился массовый обратный исход переселённых. Буквально в течение пары ночей памятные руины были заново обжиты прежними обитателями. Так и получилось, что к моменту торжественного открытия наш Мемориал оказался куда более реалистичным и достоверным, чем задумывалось его создателями.
Власти отнесли это обстоятельство к разряду положительных – ну вроде как одним ключом завернули сразу две гайки. И действительно, теперь уже трудно представить Мемориал без быдла и создаваемой им неповторимой культурной среды.
Вот и сейчас – руины красиво подсвечены неверным дрожащим пламенем разведённых у стен костров. Некоторые горят странно, разноцветным искристым огнём с длинными трескучими выплесками – от таких стараюсь держаться подальше. Наверняка в них жгут раздобытый где-то пластик, хотя о вреде подобного мы не устаём твердить постоянно, при каждом удобном и неудобном случае, лишь бы слушали. И в ежедневно раздаваемые гуманитарные стандарт-наборы топливные брикеты входят в достаточном количестве. Но живой огонь горючего пластика – тоже часть местной культуры. И не самая худшая её часть – по крайней мере, уже лет сорок на подобных ядовитых кострах больше не жарят еду, а раньше ведь такое практиковалось здесь повсеместно. Не удивительно, что они такие низенькие, так часто болеют и так мало живут…
Ничего, ничего, с этим мы тоже справимся когда-нибудь.
Главное – начало положено…
9 сентября 206 года после ЕР
Возвращаюсь в день сегодняшний, и возвращение это не приносит ничего, кроме горечи. Как я был счастлив вчера, какие надежды питал… Боюсь, если вчерашняя дата и войдёт в историю – то исключительно как последний день, когда человечество ещё не знало о своей участи.
Вчера у нас была впереди вечность. Сегодня эта вечность схлопнулась до жалких ста, ну, может быть – ста пятидесяти лет.
Данные об активизации ядра нашей планеты подтвердились, и последние зимы отнюдь не случайно были такими тёплыми. Дальше будет только хуже. По предварительным прогнозам не пройдёт и ста лет, как температура в наиболее глубоких океанских впадинах превысит точку кипения воды. Антарктида продержится ещё какое-то время, такое количество льда не растопить сразу даже всепланетарным чайником, но через двести лет вся вода нашей планеты перейдёт в парообразное состояние.
Люди, конечно же, вымрут намного раньше…
Я не всё понял в докладе того яйцеголового с Холма, слишком много научных терминов и малопонятных графиков, а я всё-таки специалист несколько в иной области. Но главное не понять было бы трудно.
Для предотвращения паники сегодняшнее заседание не транслировали в прямом эфире – редкий случай, мне бы сразу насторожиться или хотя бы проявить недоумение по поводу отсутствия надоедливых летающих камер, но я был слишком упоён вчерашним триумфом.
А всё-таки жаль, что заседание не транслировалось – поведение представителей управленческой структуры могло бы послужить достойным примером для подражания. Не думаю, что хотя бы кто из них был оповещён заранее и имел возможность подготовиться, но ошеломляющую новость мои коллеги встретили весьма достойно. Никакой паники или проявления бессмысленной агрессии, столь свойственной низшим формам при возникновении серьёзной опасности. Никаких лишних слов. Два безукоризненно обоснованных и корректно поданных самоотвода – это уже потом, после ответного доклада ведущего инженера, когда стали распределять места в «ковчегах». С самоотводами все присутствовавшие в зале согласились так же корректно и немногословно – да и о чём тут было спорить? Кто, как не сам человек, лучше всего способен соразмерить полезность своего персонального вклада в общее дело?
Поэтому к обсуждению проекта «Ковчег» перешли без задержек и проволочек.
Проект, задуманный как научно-исследовательский, неожиданно обрёл чрезвычайно весомое практическое значение. На сегодняшний день окончательно достроен был лишь один из четырёх заложенных кораблей. Далее я стал свидетелем отвратительнейшей сцены. Мой ответственный за космическое кораблестроение коллега повел себя неподобающе, сначала подав необоснованный самоотвод, а потом, когда общественный референдум после некоторого колебания отказался его принять, окончательно потерял лицо. Он рыдал как плохо воспитанный ребёнок и кричал, что никогда себе не простит и более не способен ничем руководить, если не предвидел подобного развития ситуации и не настоял на ускорении строительства. Медики из внутренней охраны скрутили и увели бедолагу, но впечатление у всех присутствующих осталось довольно скверное. Кое-кто даже позволил себе в полный голос обсуждать происшествие и ходить между рядами.
Я сохранял спокойствие, в силу профессиональной специфики, и лишь в лёгком оцепенении думал – хорошо, что нет прямой трансляции и всё это безобразие не видит Люсиль. Она ведь со многими из моих коллег знакома и даже дружит, вот с этим, например, русским со странным именем Саныч. Как она сможет его уважать, если увидит вот таким – стучащим по кафедре огромными кулаками, с налившимся дурной кровью лицом, выпученными глазами и растопыренным ртом? Я так и не понял, чего он хотел от меня, почему повысил голос? Почему вдруг убежал, махнув лопатообразной рукой, и начал кричать уже на кого-то другого.
Конечно, меня мучила совесть – надо было бы попытаться его успокоить, хотя бы поговорить, чисто по-человечески… Но я как никто в этом зале понимал всю безнадежность подобных действий сейчас – любой из моих слишком возбудившихся коллег воспримет меня сейчас исключительно негативно, и слушать не станет. Слова забудутся, негативное отношение останется навсегда. И пусть даже это «навсегда» сейчас выглядит довольно жалко, на наш век его хватит. И потому я просто сидел, наблюдая и радуясь отсутствию прямой трансляции.
Ко мне подошли уже после заседания, когда большинство разбежалось паковать чемоданы – с сегодняшнего вечера городок переходил на военное положение, избранным предлагалось переселиться в гостиницу рядом с доками и принести посильную помощь во внутреннем благоустройстве того из «ковчегов», что был уже завершён. До чего-то важного всю эту братию, конечно же, не допустили бы, но отделка жилых помещений вполне им по силам, и на истерики меньше времени будет. Правильный подход. Да и оборонять гостиницу в случае чего гораздо удобнее, чем весь городок.
Оборонять.
Какое мерзкое слово…
Подошёл тип в штатском, я его и раньше видел иногда на заседаниях, всё гадал, что за ведомство он представляет, слишком уж мундирно выглядел на нём даже самый цивильный пиджак. Он представился, я сказал, что очень приятно, и сразу же забыл его фамилию – беда у меня с именами. Так и буду теперь его называть – просто тип в штатском.
Он сказал, что мне присвоено звание старшего лейтенанта, и что в состав экипажа я включён на правах полноценного офицера, а не как остальные учёные. Потому что я лучший в своей области, и штатский мне доверяет. Я молчал, и тип добавил, что пассажирский талон распространяется на всю семью офицера. Хорошо быть лучшим в своей области – по основной профессии я ведь адаптационный психотренер, специализирующийся на катастрофах, развивающие игры с мелкими – это так, хобби.
– Можно глянуть весь список?
Штатский поморщился, но список достал – оговорившись, что это пока очень приблизительный и неточный вариант. Я просмотрел его мельком, чтобы лишний раз убедиться в том, о чём и без того уже догадался. Меня интересовала лишь одна графа, практически одинаковая у всех. И теперь настала моя очередь морщиться.
В списке были одни лишь представители генетической элиты. Сплошные синие карты. Ладно бы не было красных или чёрных – таких я бы и сам забраковал, но ни одной желтой или белой, даже зелёной! Виват, евгеника…
Я отложил список и поднял на штатского взгляд – очень надеюсь, что взгляд этот был достаточно тяжёл.
– У меня есть одно условие. И оно не обсуждается…
22 сентября 206 года
Моим обязательным условием было присутствие на ковчеге быдла – причём в количестве, достаточном для создания полноценного социума.
Конечно же, обсуждать пришлось, и ещё как!
Даже голос сорвал.
С десятого числа впервые выдались свободные полчаса – меня выставили из зала на том основании, что даже своим молчанием я влияю на коллег и не даю им высказываться откровенно. Спешу записать хоть что-то, пока в зале решается моя судьба.
Официальные СМИ пока еще молчат – прослушиваю краем уха новостную выжимку ежедневно, чтобы быть в курсе. Но какие-то слухи уже просочились, Саныч ходил в город и говорит, что в продуктовых магазинах не протолкнуться, метут всё подряд – верная примета наступления скверных времён. Какой-то чрезмерно активный, но не слишком умный энтузиаст пригнал экскаваторы и затеял рядом с кампусом рыть убежище. Смешно. Нынче не та катастрофа, которую можно пересидеть под землёй, и тот, кто зароется глубже прочих, просто умрёт немножечко раньше.
«Ковчеги» – единственный шанс.
Говорят, заложили ещё пару десятков где-то на других доках – плюс те три, что в спешном порядке достраиваются у нас. Я не очень верю таким разговорам – не та техника, чтобы счёт шел на десятки. Если ошибусь – буду только рад.
Очень много нерешённых дел, а времени нет, совсем нет времени… что же они там так долго возятся, зря я, что ли, почти две недели не затыкался, даже голос сорвал, то с одним, то с другим, но, кажется, сумел убедить достаточное количество, мне не надо единогласного, мне чуть более половины вполне достаточно… Они же умные люди, должны понимать, в разнообразии наш единственный шанс на выживание, евгенисты были неправы в самой сути, деление на касты – тупиковая ветвь развития, ведущая к вырождению…
Времени не хватает катастрофически, за эти две недели ни разу не был дома, некогда, спал урывками прямо тут, на диванчике. Люсиль видел пару раз на планёрках – она в каком-то комитете и тоже должна присутствовать. Но подойти не удавалось, только обменяться улыбками издалека.
Земля горит под ногами…
Очень верное выражение, очень ёмкое. Понимаю, что физически жара ощущаться ещё не должно, земля ничуть не горячее, чем обычно, ну, может быть, на пару градусов, не более – но буквально ощущаю, как она прижигает пятки сквозь тонкие подошвы ботинок. Даже здесь, в прохладном коридоре у зала заседаний, где до неё шесть этажей и толстый слой асфальта…
Кажется, выходят.
Сворачиваюсь.
Надеюсь, вечером допишу поподробнее…
31 сентября 306 года
Вообще-то, уже три минуты назад сентябрь кончился, но я достал ежедневник и развернул клавиатуру более получаса назад, так что пусть будет всё-таки сентябрь, только тридцать первое, а не тридцатое.
Хороший день для подведения итогов.
Тем более, что есть чем похвастаться.
Я таки добился достаточного генетического разноцветия на борту нашего «ковчега». Четыре десятка зелёных и двадцать восемь жёлтых, пришлось остальным потесниться, а некоторым так и вообще сдать билет и дожидаться следующего рейса. Никогда не забуду их лиц…
Нет, они вели себя в высшей степени достойно – никто не унизился до личностных просьб или выражения персонализированного негатива в мой адрес или адрес кого-либо из Совета. Большая часть их вообще вызвалась добровольцами – сразу, как только Совет согласился с моими условиями и стало ясно, что планы придётся пересмотреть. Но всё равно – ужасно неприятно было видеть их улыбки и прощальные кивки, и даже осознание собственной правоты не спасало. Это так отвратительно – портить кому-то жизнь и доставлять лишние хлопоты, пусть даже и во имя великой цели…
Зато теперь с нами будет Саныч, а он не только вполне приятный сосед, но ещё и руки имеет золотые, вечно если какая поломка в лаборатории – прямым ходом к нему бегут. Никогда бы не подумал, что у него жёлтая карта, такой здоровяк, а вот поди ж ты… Понятно, чего он тогда так разволновался.
И, конечно, быдло.
Правда, исключительно белокарточные, но тут я и сам не возражал – равноправие равноправием, но у нас просто физически не будет возможности развернуть на борту полноценный стационар по поддержанию жизни в хрониках. Тяжёлые случаи наверняка появятся и в процессе полёта, но я осмотрел наш медблок и понял, для чего часть криокамер оставлена пустыми. Самые тяжёлые случае куда проще будет заморозить и долечивать уже после того, как сумеем развернуть полноценный госпиталь.
Я говорю «наше», «наш»… привык за неделю. Восьмой день ночую в своей будущей каюте. Вдали от Люсиль и детей. Так лучше. Завтра (вернее, уже сегодня) вряд ли будет время что-либо записать, послезавтра намечен старт, потому постараюсь коротко.
Стыдно признаться, но кое-кто из моих коллег повел себя не слишком достойно. Подозреваю, что они сами не очень-то понимали, что делают и каким низменным инстинктам дают волю, когда поддались на провокацию типа в штатском – а в том, что это была именно его провокация, я не сомневаюсь, слишком топорно сработано. Как раз в духе.
Меня пытались поймать на слабо, так это, кажется, называлось у примитивных народов. Провели грязный приём. Не подозревая, что грязь не липнет к таким чистым душам, как Люсиль, и, смею надеяться, я сам.
Мне было предложено выбирать между быдлом и семьёй – на том основании, что система жизнеобеспечения рассчитана на определённое количество человек, и лишних мощностей взять просто неоткуда. Каюсь, в своём стремлении воспринимать быдлован как точно таких же людей, просто выглядящих и говорящих немного иначе, я зашёл слишком далеко и совершенно не подумал о том, что разработанные для стандартных человеческих особей криокамеры и гибернационные коконы совершенно не подходят для мелких. Даже по размеру, а ведь есть ещё и различия в физиологии. И поэтому семьям офицеров предложено провести часть полёта в криокамерах – пока не будут достроены и подключены дополнительные фильтры. Офицеры выразили своё согласие – при условии, если исключений не будет.
Люсиль от криокамеры отказалась, и я её понимал – это ведь означало расставание с детьми, до двенадцатилетнего возраста человека опасно подвергать гибернации, а до восьми лет – так и попросту невозможно. Разница физиологии, как и с мелкими, вот ведь забавное совпадение…
Нам не дали поговорить, просто объяснили ситуацию и потребовали от меня немедленного ответа. Тип в штатском ухмылялся мерзко – моя любовь к Люсиль наверняка была зафиксирована и подшита в его секретном досье, и потому он считал разыгранную карту беспроигрышной.
А я смотрел на Люсиль, маленькую и гордую Люсиль, как она осунулась за последние недели, словно вишнёвое деревце под ледяными порывами зимнего ветра… Лицо бледное, глаза лихорадочно горят, губы плотно сжаты. Ты боишься, маленькая? Ты ведь тоже знаешь, как сильно я тебя люблю, но ты знаешь и цену наших надежд, и потому ты боишься… Не бойся, я никогда тебя не предам.
Я ободряюще улыбнулся своей жене через зал и вынул из кармашка световое перо.
– Вы правы, – сказал я, ставя подпись на контракте и протягивая его оторопевшему типу в штатском. – Исключения подрывают дисциплину.
После этого я обернулся к Люсиль, но глаз её больше не увидел, только затылок – она протискивалась к выходу.
Подумав, что она хотела поговорить со мною без свидетелей, я тоже постарался выйти сразу, как только смог. Только вот получилось это не слишком быстро, сначала пришлось утрясать множество деталей. Когда же я выбрался в коридор, Люсиль там уже не было. На проходной сказали, что она покинула гостиницу довольно давно. Коммуникатор не отвечал. Она всегда его выключала, когда обижалась.
Это было больно и несправедливо, я ведь всё сделал правильно. Так, как мы хотели. Мне тоже нелегко дался выбор, я хотел поговорить об этом и взаимно утешиться, на что же тут обижаться? Тем более – сейчас, когда у меня совершенно нет времени играть в эти глупые женские игры. Столько дел ещё надо утрясти, столько проблем решить…
Конечно же, я не поехал за ней.
А она меня так и не простила.
Хотя я и не виноват – ни в чём, совершенно! Не могла же она всерьёз думать, что я откажусь от идеалов всей нашей жизни только чтобы не расставаться с семьёй? Или могла?..
Женщины иногда ведут себя так странно…
Не произошло ничего страшного, они улетят вторым «ковчегом», и года не пройдёт, я узнавал, они первые в приоритетном списке. Ей должны были об этом сообщить, так чего же она обижается? Даже не попрощалась… Коммуникатор по-прежнему выключен, полчаса пытался дозвониться, не хотелось завершать земную часть записок на такой вот нотке. Но, видно, ничего не поделаешь…
