Текст книги "Дискрет (СИ)"
Автор книги: Светлана Тулина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)
14. Представление должно продолжаться (цикл «Эра Мориарти»)
– ТЫ ЧТО НАТВОРИЛ, УРОД…
Свистящий шёпот шапитшталмейстера Дикса прокатился по цирковым закоулкам с грохотом и неотвратимостью горной лавины – и больно ударил изнутри в череп Арсения Краснознаменского. Арсений сморгнул горячие слёзы и привалился спиной к опорной штанге, ноги не держали. Слава Революции, что на этот раз гнев мастера обращён не на него, а значит, вчерашний припадок закончился благополучно, он никого не покалечил и не зашиб до смерти, как бывало уже, когда припадки оказывались не очень благополучными или поблизости не подворачивалось никого рукастого да сноровистого, кто бы мог сразу скрутить, не давая разбуяниться. Вчера такой рукастый, очевидно, рядом был. То-то синяки и ребра ноют.
Вот и хорошо.
А боль – она скоро пройдёт, и слабость тоже, это ничего, ежели боль и слабость. Это даже и хорошо. Вот только бы ещё мастер Дикс не ругался так, пусть даже и не на Арсения… Страшный голос у шапитшталмейстера, нечеловеческий. Ввинчивается в уши штопором, буравит виски, давит слезы из глаз. Страшна тень мастера Дикса – огромная, черная, мечется по стенам, словно живая, нависает, грозит, а мастер-то неподвижно стоит, вот и пойми… И сам мастер Иоганн Дикс тоже страшен – возвышается посреди бокового прохода, держит на вытянутой руке обмякшего Мима. Не кричит даже, шипит только, он никогда не кричит. Лучше бы кричал.
Выбеленное лицо Мима совершенно бесстрастно. Он висит, будто сломанная тряпичная кукла, с неестественно вывернутой головой, совершенно безучастный к происходящему. Словно это вовсе не его только что трясли, подняв за шкирку, как нашкодившего котенка. Словно шипятстрашным голосом вовсе не на него.
– Отпусти мальчика, Иоганн.
Старуха-гадалка появляется ниоткуда, словно соткавшись из рваных теней, залипших по углам, и кутаясь в них, как в ажурную черную шаль. Или это на самом деле шаль? После припадка сложно доверять зрению. После припадка сложно чему-либо доверять.
– Мальчик не виноват. Его вчера сиамцы гулять утащили. А ты же знаешь, как именно они любят гулять…
Мастер Дикс поворачивает железную маску в сторону старухи. Молчит. Потом разжимает пальцы, звякнув кольцами на фалангах. Мим падает безвольной тряпкой, но приземляется ловко, как кошка, на четыре точки. Поднимается одним движением. Но мастер Дикс уже уходит, бросив старухе через плечо свистящим шепотом:
– ПОЗОВИ НАШИХ.
Старуха растворяется в закулисных тенях так же незаметно, как и появилась. Вот только что была – и больше нет ее. Мим смотрит вслед мастеру Диксу и словно бы становится выше ростом. Делает пару шагов – тяжелых, неуверенных, так мог бы ходить только что оживший гранитный памятник. Арсению кажется, что он слышит жалобный скрип прогибающихся досок настила, как только что под шагами самого мастера Дикса. Мим, он такой, ему лишь бы было, с кого передрать что интересное.
Рядом кто-то несколько раз подряд ухает, неприятно и утробно. Звуки напоминают злорадное хихиканье – но таким глухим замедленным басом хихикать мог бы разве что осьминог на очень большой глубине.
Арсений с трудом поворачивает тяжелую голову и видит Человека-спрута. Тот взгромоздил свою бесформенную тушу на сундук с реквизитом, раскорячившись и свесив нижние щупальца. Серебристый котелок подрагивает в такт движениям лысой макушки, единственный глаз презрительно щурится. Арсения Человек-спрут не любит и обычно с ним не разговаривает, но сейчас ему, похоже, больно уж хочется хоть с кем-нибудь поделиться неприятной новостью.
– Хана вашему балагану! – говорит Человек-спрут и снова ухает, утробно и довольно. – И никакой больше воды! Понял, шиза недотравленная?
Человек-спрут не цирковой, просто прибившийся уродец. И больше цирка ненавидит, пожалуй, только детей, для развлечения которых вынужден каждый день просиживать по несколько часов в стеклянной бочке.
– И никакой воды! – гудит Человек-спрут и снова разражается злорадным уханьем. – Никакой мокрой, мерзкой, холодной воды… Никогда больше!
– В ЧЕМ ДЕЛО. ПОЧЕМУ НЕ РАБОТАЕМ.
Арсений вздрагивает. Шапитшталмейстер стоит в противоположном конце коридора. Но тихий голос его рвет Арсению барабанные перепонки и уже изнутри головы буравит висок. Человек-спрут раздавлен. Сползает с сундука, пытается возразить:
– Но ведь представления сегодня не будет!
– ПРЕДСТАВЛЕНИЕ БУДЕТ.
Человек-спрут уползает, подволакивая задние щупальца и бормоча что-то о людской тупости, мешающей поверить в данную в ощущениях реальность. Ну, например, в то, что для цирка все кончено. Или в сухопутного спрута. Мастер Дикс возвращается в кабинет, задергивает полог. Арсений видит, как туда же просачиваются цирковые – только основной состав, ни одного случайного или новенького. Последней заходит старуха-гадалка.
Арсений заставляет себя оторваться от спасительной штанги и преодолеть весь кажущийся бесконечным коридор между двух чуть подрагивающих матерчатых стен. Он – охранник, и сейчас его место там. У полотняных дверей кабинета. Это только разные уроды могут не понимать, что представление должно продолжаться, несмотря ни на что.
Человек-спрут сидит в бочке, поджав щупальца, и думает о раскаленном красном песке. Красный песок, сиреневое небо, жаркое марево над горизонтом. И никаких детей. И никакой воды.
Нигде. До самого горизонта.
Что может быть прекраснее?
Арсений стоит у входа в кабинет, в узком коридоре между стенкой шатра и внутренними отгородками. Закрытый полог отделяет его от собравшихся внутри, но ткань легко пропускает звуки. Ветер бьется во внешнюю стену, натянутая кожа вздрагивает, вздувается буграми и снова провисает. Шапито, огромный спящий зверь, ворочается во сне, передергивает шкурой, отгоняя назойливых двуногих насекомых. Зверь знает, что скоро все равно придется проснуться, поскольку представление должно продолжаться, несмотря ни на что, но пока, как может, растягивает последние минуты покоя.
Арсений стоит в узком проходе и чувствует, как холодные струйки пота текут у него по спине. Не от жары, и даже не от привычной слабости. Просто то, о чем говорят за опущенным пологом, непредставимо. Чудовищно. Немыслимо. Похоже, Человек-спрут прав и цирку действительно конец.
Сегодня ночью Мим поставил на кон в какой-то глупой карточной игре Шатер.
И проиграл.
Он вчера долго общался с сиамскими близнецами, а ведь всем известно, какие они азартные. А он слишком хороший Мим, не просто способный отобразить что угодно, а буквально вживающийся в отображаемое. Вот и вжился…
И проиграл-то не абы кому, а то ли каким-то важным бандитам, то ли представителям местной власти, впрочем, кто их тут различить способен? И сейчас цирковые пытаются что-то придумать. Они ведь не могут просто уйти. Арсений – мог бы, он не цирковой. Как и другие, недавно прибившиеся и еще не успевшие срастись с цирком намертво. Или не захотевшие, как этот вот недавний урод со щупальцами. Вот уж кого гибель цирка точно не коснется, такие везде выплывают. А Арсений не уйдет. Пусть даже он и не цирковой. Он охранник, и этим все сказано.
Арсению даже думать не хочется, что произойдет, если выход не будет найден до момента пробуждения огромного зверя, которому вряд ли понравится, что какой-то там Мим проиграл его шкуру. От таких мыслей в груди начинает жечь, словно под ребра набросали углей, и кашель рвет горло когтистой лапой изнутри…
В паре шагов от Арсения в кожаной стене возникает щель, пропуская жиденькую волну мутно-серого дневного света и Губбермана. Щель тут же смыкается, Губберман щурится и моргает, привыкая к закулисному полумраку. Обнаружив Арсения, самодовольно щерится и проворно семенит в его сторону. Арсений непроизвольно вжимается в кожаную стену – ему не нравится гибкий прощелыга, словно бы начисто лишенный костей и совести. В его присутствии Арсению всегда хочется отодвинуться, а потом – вымыть руки.
На счастье, Губберман просто направляется в кабинет шапитшталмейстера. Мазнув Арсения липким взглядом, откидывает полог и проскальзывает внутрь. Его голос звучит приглушенно и тоже как-то липко:
– Я поговорил кое с кем… они не хотят неприятностей. Ребята, конечно, упертые, но неглупые, а я постарался, чтобы дошло… Я был чертовски убедителен! Им не нужны лишние проблемы. А когда начали догадываться, с чем столкнулись…
– КОРОЧЕ.
– Они согласны взять деньгами. Вы бы знали, чего мне это стоило!
– СКОЛЬКО.
– Десять миллионов. И учтите, я торговался, как зверь!
– ВСЕГО-ТО.
– Золотом…
За пологом – тишина. Словно нет там больше живых людей, которым необходимо дышать.
Арсений давится кашлем.
Такое с ним часто бывает после припадков, особенно, перенервничать если. Иногда удается перетерпеть, загнав рвущее грудь клокотание поглубже, часто-часто сглатывая и дыша тоже часто и мелко, как дышат собаки. Но сейчас кашель берет верх, дерет нутро когтями до крови, заставляет выхаркивать ошметки легких. Спотыкаясь и поминутно хватаясь рукой за ненадежную стенку шатра, Арсений ковыляет в дальний угол, где его хрипы и надрывные кхеканья никому не будут мешать. Слабость делает ноги ватными и непослушными, лицо мокрое то ли от пота то ли от слез. «Черный газ» – жуткая дрянь, Арсению еще повезло тогда, военврач так и сказал – «В рубашке ты родился, паря».
– Говорю вам, марсианец! Вылитый, только без клюва! Все, как у товарища Уэллсса описано, и кровь наверняка ночами сосет, человеческую!
– Ох ты ж господи, страсти-то какие… и как его из клетки-то выпускают?! ведь страхолюдство, не приведи господь, а ну как он еще и голодный?..
Человек-спрут медленно и величаво ползет мимо, делая вид, что не слышит. Если бы мог, он бы скривил ротовое отверстие презрительной ухмылкой. Номимические мышцы у него отсутствуют с рождения, тут даже гениальный пластический хирург со смешной фамилией Моро оказался бессильным.
Сидение в бочке на сегодня закончено, можно какое-то время насладиться сухостью и теплом, готовясь к вечернему представлению. Которое состоится, не смотря ни на что.
Снаружи цирк живет обычной жизнью – толпятся зеваки у зверинца уродов, не занятых в представлении, наиболее законопослушные и состоятельные граждане уже выстроились очередью перед кассой, носятся голоногие мальчишки, предлагая помочь и пытаясь пролезть на представление бесплатно. Человека-спрута они сторонятся – тоже, наверное, читали разное. Презрительно ухая, Человек-спрут ныряет под полог шатра.
За кулисами тоже царит вроде бы обычная ежевечерняя суета, но в ней уже явственно чувствуются посторонние тревожные нотки. Мим танцует в углу – то ли репетирует, то ли просто так, для удовольствия. Его движения слишком резки и изломаны, он часто замирает в какой-нибудь позе на минуту, а то и две. Рядом старуха гадает на картах, то и дело смешивая получившиеся расклады и хмурясь.
Молоденькая гимнастка сидит на свернутом в рулон манежном ковре, спрашивает растерянно, ни к кому не обращаясь:
– И куда же мы теперь?
Она при цирке недавно, и не понимает еще, что никакого «теперь» просто не будет. Шатер не потерпит. Человек-спрут ухает, прочищая горло, и отвечает:
– Черная пустота прекрасна.
Гимнастка моргает растерянно, перестает плакать. Переспрашивает:
– Что же в ней такого прекрасного?
Человек-спрут долго смотрит на нее, словно раздумывая, стоит ли вообще тратить свое время на такую непонятливую. Но все же поясняет:
– В ней нет детей. Она совершенно пуста, понимаешь?..
– У тебя есть бинт?
Арсений только что оттер скамейку от брызг крови и теперь сидит, собираясь с силами для возвращения на свой пост. Ему плохо, слабость накатывает волнами, а тут еще лезут всякие в душу немытыми щупальцами.
– Зачем тебе?
В любых вопросах медицинского характера Арсений подозревает подвох и потому неприветлив, намеков на собственную слабость он не переваривает. Человек-спрут моргает единственным глазом, вздергивает подбородок. На его коротенькой шее дергается кадык. Хотя какой кадык может быть у спрута?
– Нужно, – говорит он, наконец. – Порезался.
– Спроси у гадалки, у нее вроде было что-то.
Человек-спрут уползает, напевая про «ни копейки денег нет, разменяйте десять миллионов». Очень хочется его убить, но все силы забрал вчерашний припадок, и Арсений только тихо плачет от бессильной ненависти. А потом собирает остаток воли в кулак и ползет на пост. Скоро начало первого акта. Шкура шатра подергивается – ей неприятны прикосновения.
– ОТКУДА ЭТО У ТЕБЯ?
В руках у мастера Дикса – маленький черный шарик и мятый конверт из оберточной бумаги. Арсений смотрит на конверт с таким недоумением, словно это вовсе не сам он только что передал его шапитшталмейстеру. Морщит лоб.
– Просили передать.
Шарик был в конверте, это понятно, у того даже бока сохранили характерно округлую измятость. Но откуда взялся сам конверт? Арсений морщится, пытаясь вспомнить, но воспоминания предательски ускользают, остается лишь ощущение шероховатой бумаги в пальцах и убеждение, что передать – очень важно.
– КТО.
Вспомнить никак не удается, припоминается только тонкая рука, мягкая и какая-то бескостная. Передернувшись от отвращения, Арсений выдает наудачу:
– Посыльный.
– Отпусти мальчика, Иоганн. Он устал. Да и разве так уж важно – кто? Дай взглянуть…
Старуха-гадалка возникает, словно бы из ниоткуда, тянет сухонькую лапку к камешку, осторожно трогает кончиками пальцев, чуть поворачивает. В голосе ее благоговение.
– Настоящая? Впрочем, о чем это я… конечно же, настоящая, это же чувствуется, невозможно подделать… Не думала, что еще раз доведется…
Но что это? – спрашивает Арсений, разглядывая черный шарик на затянутой в черную кожу огромной ладони мистера Дикса.
– СПАСЕНИЕ.
Мистер Дикс сжимает ладонь в кулак, звякнув металлическими кольцами и скрыв шарик от любопытных глаз. Быстро уходит. Гадалка смотрит ему вслед, улыбаясь мечтательно и странно молодея лицом от этой улыбки. Поясняет.
– Черный марсианский жемчуг. Величайшая драгоценность в мире, куда там бриллиантам и изумрудам. Говорят, достать их можно только из живого марсианина и только с его согласия, иначе теряется вся магия и остается лишь красивая побрякушка…
– Враки! – утробно хихикает незаметно подкравшийся Человек-спрут. – Просто камни обнаружили после нашествия вот и приписывают невесть что. Люди глупы и верят во всякую чушь.
– Сколько это может стоить?
– Не могу сказать точно, но человек, передавший ее, просто неслыханно щедр… – гадалка качает головой. – Полгода назад на аукционе в Сотби такая жемчужина была продана за…сейчас прикину… в переводе на золото это будет почти четыре миллиона.
– Маловато.
Арсений разочарованно вздыхает. Шевельнувшаяся было в груди надежда на благополучный исход не хочет умирать, поддерживаемая молодым блеском в глазах старухи. Гадалка беззвучно смеется, Человек-спрут вторит ей презрительным уханьем.
– Так-то в Сотби! Там этих марсианцев, говорят, как собак… а над территорией Российской Республики цилиндры не падали. Ну, если верить официальным источникам. Так что тут такая диковина будет стоить поболее десяти миллионов. Ты хоть посыльного-то разглядел?
Арсений с сожалением качает головой. Человек-спрут ухает удовлетворенно, говорит, как припечатывает:
– Есть же придурки на свете!
И уползает, странно переваливаясь с боку-на бок, словно пошатываясь. Голос у него хриплый, будто простуженный, и горло шарфом замотано.
Арсений хмурится, пытаясь понять – могут ли спруты простужаться? Во всяком случае, Человек-спрут раньше никогда не носил шарфов.
Вот же странный урод, однако!
15. Молоток
– Что, опять он?! Сколько можно! Нет, ни за что, даже и не просите!
Сэр Чарльз, судья межгалактической категории, нервно накрутил на палец локон напудренного парика, каковую вольность позволял себе лишь при крайней степени волнения.
– Что-то не так, ваша честь? – равнодушно поинтересовалась секретарша, удивленно приподняв верхние ложноножки. – Можно сказать, постоянный клиент…
Пожалуй, для искреннего удивления её голос звучал слишком равнодушно, а ложноножки приподняты недостаточно высоко и повернуты не под тем углом. Но трудно было бы ожидать иного – над взаимоотношениями Его Чести и ожидающего на скамье подсудимых клиента давно уже втихаря потешались все, мало-мальски знакомые с сутью дела.
Вернее, дел…
Похоже, упоминание о постоянстве оказалось для судьи последней каплей.
– Вот именно! Постоянный!!! – возопил судья не хуже меркурианского псевдо-слизня, по ошибке глотнувшего крутого солевого раствора.
Сорвав с головы парик, сэр Чарльз бросил его на пол и принялся сосредоточено топтать. Ровно через минуту, удовлетворённо осмотрев превращённую в грязную тряпку деталь судейского облачения и затребовав новый парик из хранилища, он продолжил уже почти спокойно:
– Подсудимый оказывается у меня уже пятьдесят четвёртый раз, причём многие его проступки даже преступлениями фактически не являются. Пререкания с роботом-регулировщиком, сквернословие в общественном месте, домогательства по отношению к парковой скульптуре… Каждый раз я стараюсь назначить ему максимальное наказание, но его выпускают досрочно за примерное поведение, и он снова оказывается на скамье подсудимых. И снова за какую-нибудь ерунду. Что на этот раз? Плюнул мимо урны? Пустил лишнюю струйку в фонтан?
– Один раз он всё же совершил нечто серьёзное, – напомнил прокурор, пряча усмешку под приспущенным хохолком и расправляя чёрные бархатистые крылья. – Помните, попытка подкупа, чтобы судьей по его делу назначили именно вас. Вам тогда удалось добиться целых трёх лет.
– Да, это был самый счастливый год в моей жизни! Но только год, а не три, этого паскудника амнистировали! А потом снова было мелкое хулиганство в торговом центре. Я нашёл столько отягчающих обстоятельств, но все присяжные хором заявили протест и настояли на формулировке «невиновен и заслуживает снисхождения». Он их поблагодарил, раскланялся, и пошёл приставать к статуе. Я даже мантию снять не успел, как его притащили обратно! И вот опять… да он просто издевается над правосудием! Я не буду его судить.
Усевшись в кресло, сэр Чарльз принялся демонстративно разглядывать журнал «Шаловливые плавники», фигурировавший на вчерашнем процессе в качестве вещественного доказательства, но отведённый из-за представлены х защитой доказательств отсутствия у подсудимого центурийского квазиклубня склонности к ихтиофилии.
– Ваша честь, прошу меня простить, но без вас – никак, – вкрадчиво заметил помощник, переливаясь всеми цветами спектра. – Вы единственный аккредитованный судья в этом секторе, надежда и опора законности. Сегодня мы отменим судебное заседание, а завтра рухнет вся система…
Судья отбросил журнал, фыркнул, смиряясь. Спросил, морщась, словно раскусил протухший лимон:
– Так что там на этот раз?
– Попытка украсть одноразовую зажигалку.
Сэр Чарльз, только что понуро взиравший на голограмму готовящейся к нересту ихтипиды, резко вскинул голову. В его мозгу словно щёлкнули выключателем, в глазах зажглись нехорошие огоньки.
– Зажигалку, говорите? Это многое объясняет…
Нахлобучив на лысую голову только что доставленный новый парик и схватив со стола судейский молоточек, сэр Чарльз, судья межгалактической категории и единственный представитель человечества в системе Пегаса, решительным шагом направился в зал судебных заседаний. Он наконец-то понял всё и больше не намерен был медлить…
* * *
Подсудимый, заранее препровождённый на деревянную кафедру, выглядел так, будто ему только что назначила свидание мисс Вселенная. Вцепившись в низенькую деревянную решётку четырьмя парами передних ножек, он нетерпеливо поводил усиками из стороны в сторону. Крохотные рудиментарные крылышки чуть заметно трепетали. Хитиновый покров сиял, будто подсудимый полировал его не менее суток. Бантик, которым он украсил жало, заставили снять как предмет, нарушающий судебную процедуру, но инкрустированный на верхнепередней части головогруди портрет сэра Чарльза в судейской шапочке оставили, поскольку удалить его можно было только хирургическим путём.
Адвокат и судебный психолог, сидящие рядом на соседней скамье, обменивались короткими мыслеформами, пользуясь задержкой для светской беседы.
– Как полагаете, коллега, удастся хоть на этот раз обойтись малой кровью?
– Безнадёжно, коллега, сэру Чарльзу опять вожжа попала под мантию. Даже отсюда ощущаю, как он лютует. Ещё один парик уничтожил. Помощник опасается, что судья на этот раз будет требовать высшую меру.
– А он имеет право? Правонарушение-то мелочь, на пару недель исправ-работ, и то с натяжкой…
– Имеет. Если сумеет доказать неуважение к суду.
– А что наш клиент?
– Доволен, словно выиграл миллион.
– Загляните в его голову, коллега, если вас не затруднит. Я совершенно не представляю, на чём строить защиту при таких обстоятельствах!
– Уже. Да только это ничего не даёт. У него очень качественный блок, никак не могу пробиться. Или эта защитная блокировка поставлена умелым мозгоправом, или же наш клиент действительно так желает попасть в постель к Его чести, что ни о чём другом не в состоянии и думать. Только воспевания на все лады судейских прелестей. И различные красочные предположения относительно его постельных принадлежностей. Очень, знаете ли, яркие картинки…
– Хм. Его честь в курсе?
– Увы, – мыслеформа пожатия плечами сопровождается ментальным вздохом, выражающим предельное огорчение. – Сэр Чарльз из новаторов, не придерживающихся старой доброй толерантности. Он категорический противник межвидового обмена физиологическими жидкостями. Потому и бесится так, усматривая в достаточно невинном желании подзащитного изощрённое оскорбление как себя лично, так и всей судебной системы в целом. И если сумеет убедить в этом присяжных…
– Встать! Суд идёт!
* * *
Джек-поджигатель!
Неуловимый серийный убийца, обливающий свои жертвы горючей жидкостью и сжигающий несчастных заживо.
Джек-поджигатель, от одного имени которого вот уже второе десятилетие трепетала половина галактики. Приговоренный к смертной казни на двадцати трёх планетах. И ещё на ста шестидесяти – к пожизненному заключению, но лишь потому, что смертная казнь на них была отменена, как мера чересчур радикальная и неподобающая просвещенным носителям разума. Приговорённый, конечно же, заочно, поскольку не то что поймать, но даже и увидеть его до сих пор не удавалось никому. Кроме жертв.
Джек-поджигатель, о котором до сих пор не было известно ничего – ни внешности, ни места рождения, ни даже видовой принадлежности.
Где проще всего спрятать дерево? Конечно же, в лесу.
Где проще всего скрыться преступнику? Среди других преступников, конечно же. И особенно, если попадется злобный и несговорчивый судья, который за самую малость впаяет по максимуму, и можно будет спокойненько пересидеть облаву…
Сэр Чарльз терпеть не мог, когда его пытались использовать. А тем более, когда такие попытки оказывались удачными.
Он вошёл в зал, грозно хмурясь и метая молнии из-под насупленных бровей. Решительным шагом преодолел расстояние до представителей защиты, зыркнул на сомлевшего психолога и взмахнул судейским молоточком…
Удар был страшен.
Подсудимый скончался на месте, раздавленный в самом буквальном смысле этого слова. Остро запахло дорогим коньяком.
Судья, ещё раз мрачно глянув на психолога, решительным шагом покинул зал заседаний, так и не выпустив из рук карающего молоточка.
– Ужас какой… – адвокат смотрел вслед судье, нервно подрагивая скрученным в спираль хоботком. – Чтобы вот так, самолично… и даже без возможности подать апелляцию… ведь моему подзащитному не так уж и много надо-то было… всего-то миллилитров сто пятьдесят – двести, не более. Какие все-таки они жадные, эти люди… а ещё мантию надел!
– Не тронь судью, – хмуро возразил психолог, содрогаясь всем тельцем от подсмотренного в лысой голове под напудренным париком. – Наш судья – молоток! Строг, но справедлив! Он ничего не делает без причины!
Судебному психологу очень хотелось жить.
Конечно, он был вовсе не из постельных клопов, а из семейства травоядных вонючек, и потому не питал никаких особых чувств к единственному в системе Пегаса представителю племени гомо сапиенс-сапиенс. Но ведь виды-то родственные. Кто его знает, этого сэра Чарльза…
Вдруг он совсем не разбирается в инсектологии?
