Текст книги "Дискрет (СИ)"
Автор книги: Светлана Тулина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)
6. Слепой и его фишка (цикл «Атавист»)
Вообще-то, я был против.
Но кто я такой? Всего лишь стюард. А капитан уперся рогом – хорошая примета и все такое. А по мне – так идиотизм кристально-вакуумный. Словно пальцы за спиной скрещивать «на удачу». Или на выигрыш в лотерее надеяться. Одному из миллиона случайно повезло – а все ахают. И карточки в автомат дружно пихают, идиоты.
Но капитана, упрется ежели, и кибер-погрузчиком не своротить. Ему же виднее, с мостика-то! Он же у нас начальство, и даже колледж закончил и все такое. Они после того случая с «Марией-Тересией» словно взбесились все, капитаны эти. Каждому теперь подавай в экипаж сверхчувственника-атависта. Это их так называть стали, политкорректно чтобы. А по мне, слепой – он и есть слепой, как ты его ни назови. Когда мы на базе, я стараюсь не заходить в их район. И вообще держаться подальше.
Нет, вы только не подумайте, что я расист! Ничего такого! Неуютно просто. Ты ведь все-все видишь, а они – нет. И не виноват ты в этом вроде, а все равно неловко. И, если уж совсем честно – страшновато. И жалко вроде, и помочь хочется – ну да, а потом как с той бабкой, что меня своим костылем огрела! И была, между прочим, совершенно права, политкоррщик из надзора мне потом все очень доходчиво растолковал. Они точно такие же люди, как и мы, и имеют полное право ковылять через дорогу самостоятельно. А жалость унижает и все такое. Надо просто делать вид, что не замечаешь.
Только почему-то все равно неловко.
Теперь вот еще пиво ему тащи…
Стучусь в закрытую дверь.
В этом ничего особенного – я всегда стучусь, из вежливости. А тут вдруг подумал, что впервые это – не только вежливость. Должен же я как-то заявить о своем присутствии, он же меня не видит. Особенно – через дверь.
Он сам выбрал эту каюту. Пустых полно, выбирай любую, не жалко! Эту мы называли каютой параноиков – в ней иллюминатор из настоящего пласта, непрозрачного для большинства излучений. Некоторым нравится – тем, которые на защите собственной задницы помешаны. А я не люблю. Конечно, полная безопасность и все такое, но зато сквозь пластовый люм почти ничего не видать. В коридоре даже просто через стены – и то лучше видно, там защита фиговая, многие жалуются. А по мне – так кульно. Я люблю смотреть на звезды. Они красивые. И все разные. Особенно мне радиопульсы нравятся – у них такие роскошные длинные выплески, ритмично изогнутые, изящные такие, а если система двойная – то вообще получается настоящее перекрестное кружево. Но через мутный пласт каютного люма всего этого, конечно же, не рассмотреть. Даже мне. Даже если упрусь я лбом в этот самый люм, как в него сейчас упирается наш слепой атавист, за ради хорошей приметы капитаном на борт принятый. Ничегошеньки я не увижу сквозь этот люм.
Хотя я – не слепой…
Он оборачивается. Улыбка у него хорошая. И лицо живое. Приятное такое лицо. Если в глаза не заглядывать…
Меня передергивает.
Ну да.
А чего ты ждал?
– Ваше пиво, – говорю, неловко ставя кружки на стол и старательно глядя мимо его лица.
– Пиво! – Он просиял, потер руки. – Пиво – это прекрасно! Холодненькое?
Я буквально зубами ловлю уже почти сорвавшееся с языка: «А вы что – сами не видите?»
Не видит он!
В том-то и дело, что не видит…
– Холодное, – прищуриваюсь, соразмеряя интенсивность довольно прохладного цвета с почти не выраженными тональными аффектурами и пытаясь перевести все это в понятные атависту термины. – Градусов 10–11. – И уточняю на всякий случай. – По Цельсию.
– По Цельсию – это хорошо! – Он берет одну из кружек, отхлебывает, слизывая густую темно-серую пену. Пена чуть теплее самого пива и поэтому слегка серебрится. Двигается он уверенно. Я вообще мог бы забыть о его слепоте, если бы не эти жуткие белесые глаза…
– А ты почему не пьешь? Бери! Я специально две заказал, для компании, не люблю один.
Я внутренне сжимаюсь – кружки эти литра на полтора каждая. Не уверен, что потяну столько. Но все равно решительно беру одну и делаю глоток. Нам вместе скучать на этой грузовой жестянке еще месяца три, надо как-то налаживать отношения. А пиво – удачный повод.
– Люблю темное пиво, – говорит он довольно. – Оно нажористей.
Атависты странные. И сленг у них странный. Сначала я даже не понимаю, что он имел в виду, но, скрипнув мозгами, все же выстраиваю ассоциативно-логическую цепочку: с понижением температуры жидкости вроде как сгущаются, так? Так. Ну, до определенной границы, конечно, но не о том сейчас речь. А чем холоднее – тем темнее, тоже вроде как логично. Фух! Нет бы просто сказать, по-человечески! Какой извращенец любит теплое пиво? Ну кроме этих, зеленохолмовских, с их традиционным горячим элем, не о них сейчас речь, н все равно – это же надо такую пакость выдумать?!
– У вас все ОК? – спрашиваю, пытаясь завязать разговор.
Он обрадовано улыбается, кивает быстро.
– Да-да, капитан был очень любезен… тут хорошо. Тихо так. И народа мало.
Это он в точку.
Насчет народа.
Нас на борту всего трое, если его самого не считать. Я, капитан и Эджен, он за груз отвечает. И не сказать, чтобы мы особо перерабатывали. После изобретения дешевых и безопасных бортовых коммов, которые следят абсолютно за всем гораздо лучше живых людей, народу в космосе поубавилось. На больших пассажирских команда, конечно, поболее нашей, но только за счет стюардов, всяких там горничных и прочей обслуги. А офицер и там только один – капитан. Он же пилот. Он же бортмеханик. Он же представитель компании. У него все равно работы практически никакой. Несколько раз за весь полет вставить в приемник автопилота стержень с нужной программой, да на обедах наиболее важным пассажирам поулыбаться – вот и вся служба. Если, конечно, не случится чего-нибудь совсем уж из ряда вон.
Как с «МариТе», например…
– А тебе нравятся звезды? – спрашивает он вдруг. Я в это время рассматриваю пену в своей кружке. Она очень красивая, вся такая ломкая, насквозь пронизанная постоянно меняющимися структурными напряжениями. Очень похоже на корону быстрого пульсара в период активности, только в негативе. Ну, короче, отвлекся я, и потому брякнул, не подумав:
– Да, конечно. Они красивые. На них кульно смотреть…
Черт. Ну вот, опять!
Утыкаюсь носом в кружку, делая вид, что пью. Да что со мной сегодня такое?! Он подумает, что я специально. Что я из этих, на которых политкоррщик намекал. Вот же!.. только пометки в личном деле мне и не хватало. Надо, наверное, брякнуть теперь что-нибудь совсем уж идиотское – пусть лучше думает, что я полный кретин, клинический, чего с кретина взять…
Осторожно скашиваю глаза. Странно, но он, похоже, совсем не обиделся. Сидит вполоборота, улыбается, повернувшись лицом в сторону люма, словно действительно может там что-то разглядеть. Впрочем, слепой-то он, конечно, слепой, но сверхчувственниками их ведь не зря прозвали. По каюте перемещается вполне свободно, за мебель и стены не задевает и кружкой мимо рта, что характерно, ни разу пока еще не промахнулся. Да и тот парень, на «МариТе», он ведь тоже как-то справлялся со своими обязанностями. Он стюардом там был, тогда-то еще их талисманами никто не считал.
Вообще-то ходили слухи, что это диверсия была. Но я полагаю – вранье. Газетчики придумали. Им простая халатность неинтересна, им сенсации подавай. А тут – такая лакомая авария! Круизный лайнер высшей категории, не нам чета, с кучей всяких жутко важных шишек на борту. Тур экстра класса по диким местам, вдали от цивилизации и все такое. Экстрим-Экстра называется, некоторые любят. Они тогда как раз над Тау Цеты были, на кольца любовались, когда автопилот заглючило.
Позже выяснили, что сам комм ни при чем был, просто стержень попался бракованный. Один случай на десять миллионов, так компания утверждала – ну, вот экстримщикам тем как раз и повезло.
Хотел бы я посмотреть, как все эти шишки со своих креслиц и шезлонгов повылетали, когда начало их швырять из стороны в сторону да крутить с перепадами от невесомости до чуть ли не десяти ж! То-то, наверное, зрелище было.
Когда капитан догадался стержень вынуть, они все, конечно же, в рубку ломанулись – жаловаться. Они-то думали, что все самое страшное уже позади, и теперь пора претензии предъявлять да с адвокатами связываться по поводу вчинения исков.
А вот облом!
Потому что в рубке стоял очень бледный капитан и держал в руке два аварийных стержня. И ничего еще и не думало кончаться.
Аварийные стержни почти в два раза длиннее обычных, их легко отличить – обычные-то как раз валялись по всему полу. Шкафчик-держатель во время аварии оторвало от переборки и расколотило, вот они и высыпались. И перемешались – теперь никто бы не смог сказать навскидку, какой из них на посадку, а какой на взлет. Но это – не страшно, всегда по кодам проверить можно. Сунул в приемник, посмотрел код раскрытия, вынул обратно и уложил в нужную ячейку. Возня, конечно, но вполне осуществимо.
Аварийные стержни – дело другое.
Аварийная программа включается моментально, как только стержень попадает в приемное устройство. И уже не может быть выключена – до самого своего завершения.
Их было два, стержня этих.
Их всегда два. На юбом корабле. Один – срочное возвращение на базу. Второй – экстренная посадка на ближайшую кислородную планету. Стандартный набор. Их даже крепят всегда стандартно, не в общем держателе, а прямо на корпусе приемника, сверху. Справа – возврат, слева – посадка. Всегда – именно так. На всех кораблях – от эсминца до самой распоследней шлюпки. Чтобы в любой самой что ни на есть аварийной ситуации, даже при самой крайней спешке, в бреду или вообще на ощупь никто не смог бы перепутать. У них даже внешние капсулы промаркированы чуть ли не диаметрально противоположными цветами – возврат светится в инфра-режиме, посадка – в ультра.
Но сейчас эти их промаркированные капсулы жалко помаргивающими осколками хрустели под ногами – сами-то стержни представляют собой жутко прочный кристалл, им подобное обращение нипочем, а вот капсулы на прямое попадание тяжелого шкафчика явно рассчитаны не были. Лайнер круизный – как корзина тухлых яиц, попробуй не то что уронить, тряхнуть чуть посильнее – вони не оберешься. Вот и не беспокоился никто особо о повышенной ударопрочности.
Два одинаковых стержня.
Понимаете, да?
До базы, с которой «МариТе» стартовала, было не меньше двух недель, да и то – если на форсаже. А ближайшая кислородная планета – вот она. Под самым боком. И два стержня. Один – посадка, пусть даже и не очень мягкая, на вполне себе кислородной, хотя и не слишком цивилизованной Четвертой Никсона и ожидание спасателей. Второй – медленная смерть на разваливающемся и теряющем кислород корабле во время безнадежной попытки добраться до базы.
Два абсолютно одинаковых стержня.
Вот тогда-то и вышел вперед слепой стюард, взятый на борт только потому, что по закону профсоюзной политкорректности в экипаже, насчитывающем более десяти человек, обязательно должен быть хотя бы один атавист.
Он сказал, что стержни разные. Что он отлично видит эту разницу и знает, который из них – тот самый…
Позже стержни будут исследованы с применением всего, чего только яйцеголовые додумаются к ним применить. И обнаружится, что различие между ними действительно есть. После изготовления их покрывают мономолекулярной пленкой разного состава. Немножко, но разного. Для возвращения – один состав, для посадки на ближайшую пригодную планету – другой. Традиция такая, сейчас уже никто не помнит, зачем это делалось раньше, но придерживаются. Традиции на флоте живучи. Разница настолько мизерная, что на глаз ничего не определишь даже при спектральном анализе, только глубинное сканирование показать может.
Мнения ученых разделились. Одни считали, что сверхчувственник вполне мог что-то там такое и ощутить. Вторые же утверждали, что для этого ему нужен был сканер размером с дом…
– Да ты поэт! – говорит сидящий напротив меня атавист, склонив голову к плечу и улыбаясь, – А кем хочешь стать, когда вырастешь?
С трудом удерживаюсь от резкости. Не люблю, когда дразнят. Мой возраст – не его дело! Я тут изо всех сил стараюсь быть вежливым, а он… Ну, раз он так, тогда и я скажу!
– А я знаю вашу страшную тайну!
Он поднимает бровь, чем злит меня еще больше.
– Глен никакой не супер! Вот! И нет никакого сверхчуйки! Вероятность была один к одному, просто повезло – вот и все! Зря его нацгероем сделали!
Вообще-то, это не мои слова. И я так вовсе не думаю. Просто разозлился очень.
Слепой больше не улыбается и выглядит немного растерянным. Мне становится стыдно.
– Вы не бойтесь, – спешу я его успокоить. – Я никому не скажу. И не думайте, что осуждаю. Наоборот! Я ведь понимаю, как там все было. Воздух утекает, реактор греется, а тут еще пассажиры… Капитан хотел предложить им самим выбрать. Принцип демократии и все такое. А во время паники этого нельзя! Ни в коем случае! Напуганная толпа не любит, когда ее просят выбирать. Она предпочитает следовать за лидером, который всегда прав. Они бы там разнесли все в кварки и сами погибли. А Глен – он же на психолога учился, я читал. Он сразу все понял. Им нужен был лидер и все такое. Капитан растерялся, а значит, лидером быть перестал. Лидер, он ведь всегда уверен и всегда прав. Вот Глен и стал на пару секунд таким лидером, приняв решение за них. 50 на 50 – неплохие шансы. Он рискнул – и выиграл. Я прав?
Он вздыхает. Трет глаза. Выглядит при этом неожиданно усталым.
– Ты не прав.
Теперь, похоже, растерянным выгляжу уже я.
– Почему?
– Понимаешь, эти стержни… Они действительно разные. Но я не знаю, как тебе объяснить.
– Потому что мне нет пятнадцати? – начинаю приподниматься, готовый уйти. Потому что холодное бешенство не зря называют холодным, от него темнеет в глазах, я вот-вот сорвусь и наговорю еще чего-нибудь лишнего, а нам еще столько времени вместе жить.
– Сядь, – говорит он устало, и снова трет глаза. – Будь тебе пятьдесят, я бы точно так же не знал, как объяснить. Потому что ты не видишь звезды. Смотришь, но не видишь… С другой стороны – ты хотя бы смотришь. Сейчас мало кто смотрит, большинство предпочитает сразу анализировать…
Он пожимает плечами.
– Ладно, попытаюсь… Вот, смотри! – Он достает из коробки с лото два кубика, кидает их на стол. – Они похожи, правда? И в то же время они разные. Видишь?
Медленно опускаюсь на место. Ярость уходит, уступая место уже привычной неловкости. Чтобы не смотреть на него, смотрю на кубики. Трогаю их пальцем.
Обычные кубики. Причем совершенно одинаковые.
– Они одинаковые. Облегченный полимер-диэлектрик, слабая поглощающая способность. Внутри хорошо просматривается металлический шарик… – присматриваюсь, добавляю уже менее уверенно – Похоже на низкооктановую сталь, но видно плохо. Нет, я верю, наверное, разница есть, но без приборов…
Он качает головой.
– Они разные. Этот синий. А этот – красный. Понимаешь?
Первое чувство – удивление. Я ведь знаю, что такое красный. Антарес красный, я его видел на школьной экскурсии. Да мало ли! И что такое синий, я тоже знаю, хотя с этим сложнее. Синий – цвет интенсивный. Даже от легких оттенков его начинают сильно болеть глаза и все такое. А уж смотреть на ослепительно синюю сверхновую, что недавно появилась в нашем рукаве – себе дороже! Можно вообще всю сетчатку пожечь – напрочь, до десятого слоя.
Надо ли говорить, что лежащие передо мной кубики не были ни красными, ни синими? Да что там! Они вообще не излучали. Просто атавист, похоже, опять перешел на свой малопонятный сленг.
– Хочешь, покажу тебе фишку? Пометь один из них чем-нибудь. А потом поменяй местами так, чтобы я не видел пометки. А я все равно угадаю…
И он действительно угадал.
Двадцать семь раз подряд.
А потом пиво кончилось.
И я внезапно вспоминаю, что мне надо еще отнести обед Эджену – он не отходит от груза, и потому обеды ему ношу я, мне не трудно.
Я заторопился.
– Аварийные стержни с самого начала красили в разные цвета, понимаешь? – сказал атавист, когда я был уже на пороге. – Синий и красный. Синий – посадка, красный – возвращение. Это началось еще до Всеобщей Генетической Модификации и было как-то связано с первыми кораблями, еще на самой первой Земле. Правое и левое, синий и красный код, что-то в этом роде…
Странный все-таки они народ, эти атависты. И сленг у них странный. Код бывает спектральный, структурный, генетический или сингулярный. Ну, иногда еще Давинчи, но он вообще спорный. А чтобы синий или красный?.. Глупо.
Иду по коридору. Меня слегка покачивает от выпитого пива. Корабль проходит недалеко от нейтронной звезды, ее тяжелый спектр утомителен, от любого движущегося предмета расходятся радужные сферические следы, словно круги по воде от брошенного камня. Красиво, но слишком уж давит. Я другие звезды люблю, которые помоложе. Они – как растрепанные на полгалактики волосы безбашенной девчонки, что всю ночь с тобой куролесила, и планеты путаются в этих волосах, как блескучие яркие шарики на пружинках. А незащищенный коридор словно затягивает золотой паутиной, и ты идешь прямо сквозь эту паутину, и она облепляет тебя щекотным пузырящимся загаром…
А этот атавист еще говорит, что я не вижу звезды?! Я – и не вижу?! Да я столько их видел!!! И еще увижу. Они ведь красивые. Я люблю на них смотреть.
Смешной он.
Только вот эта его фишка, с кубиками…
Я ведь во все глаза смотрел. Даже усиление на полную мощность врубил, хотя до пятнадцати и запрещено, но кто тут заметит…
Но так и не понял – как он проделал этот свой фокус?..
7. Рашный HELP, или Неполиткоректный детектив (цикл «Атавист»)
Говорят, девчонки умнеют раньше. Типа мол у нас гормональный бум и всё такое, а у них в этом плане тишь да гладь, вот мозги раньше и включаются. Эджен вон утверждает, что у них просто тормозит с этим делом, и гормоны уже потоммочой в башку бьют, в старости. Где-то после тридцати. Может, и прав он, не знаю. Училки вон – так все крезанутые напрочь. Да только по-моему возраст тут не роляет. Все женщины – дуры как есть, с рождения и до старости. А каждая вторая – дура ещё и с претензиями. Вот и Катарина эта в свои неполные двенадцать полной дурой была. Даром что дочка профессора. Даже «HELP» – и тот правильно набрать не сумела.
Ну что бы ей стоило, дуре, вместо призыва о помощи выложить имя, просто имя, и всем бы сразу всё стало ясно, и я был бы совсем не причём, и не надо было бы мне стоять перед закрытой дверью этого трижды факанного атависта, чтоб его кривым обломком пониже спины припечатало! Там же столько буковок валялось – не то что на имя, на целый телефонный справочник хватило бы. Так нет же – помощи ей, дуре.
А мне теперь кто поможет?..
Она симпатичная была, хотя и сопля совсем, двенадцать местных это по стандарту и десяти не наберется. Не должны с такими симпатичными соплюшками происходить такие жуткие вещи. Неправильно это.
Вообще-то я криминальные новости не люблю, тогда случайно нарвался. Словно предчувствовал. Да нет, конечно, ничего я не предчувствовал! Просто у репортёрши была кульная грудь. В смысле, обе. Груди, в смысле. А уж ложбинка между ними – вообще туши квазар! Какая там ложбинка – целое ущелье. Большой каньон. Да ещё оператор, чтоб ему, брал ракурс чуть сверху и наезд делал – стремительным падением прямо в глубины этого духзахватывающего каньона. Так, что крупногабритные достоинстварепортёрши оказывались у зрителя чуть ли не за ушами. Меня каждый раз пробирало аж до печёнок. Я и не слышал поначалу, о чём она там трепалась. Да и не цепляло меня, если честно.
Пока они панораму не дали.
Впрочем, то, что осталось от профессора и его жены, особого впечатления на меня тоже не произвело. Во-первых, там не слишком много осталось. А во-вторых, они же взрослые. А со взрослыми всякое может случиться. Это в порядке вещей.
Катарина – дело другое. К тому же она симпатичная была.
Даже с отрезанными ушами и выколотыми глазами.
Конечно, нам показали реконструкт, ведь ни её, ни её брата спасатели так и не обнаружили. Вот и дали в эфир детальную имитацию наиболее вероятной линии развития – сигнал с её чилд-браслетки мигал ярко-жёлтым, а значит, повреждения средней тяжести с возможной потерей сознания, но пока ещё ничего фатального. Реконструкт – это вам не игровая страшилка с поддельными монстрами. Это почти реаль. А в реале не должно такого случаться с маленькими и симпатичными, пусть даже и дурами.
Вот тогда-то я и начал слушать.
Их обнаружил местный шериф. В этом не было ничего странного – он оказался другом профа ещё с колледжа, оба работали в местном универе и виделись практически каждый день. Ругались по-чёрному, могли сцепиться из-за любого пустяка – у покойника при жизни характер, похоже, был тот ещё и темперамент бешеный. По словам соседей, он и с домашними ругался и мирился так, что весь район в курсе был.
Накануне убийства профессор вёл себя как обычно – то есть днём вдоволь наорал на безответных студентов и вусмерть разосрался с теми коллегами, кто спрятаться не успел. Вечером же пил пиво в местном кабачке с шерифом и самозабвенно скубался с ним же. Как следует наоравшись друг на друга, они разошлись. Ночной дежурный видел из окна сторожки, как профессор свернул к своему дому, а минут через десять услышал доносящиеся оттуда крики. Немного послушал, а потом отвлёкся и потому впоследствии больше уже ничего полезного сообщить не мог.
Судя по всему, дома профессор сначала поругался с горничной – опрокинутая у порога корзинка для белья и валяющийся тут же разбитый пульт кухонного универса это подтверждают. Потом поскандалил с сыном – кримпы установили, что в дверях гостиной профессор топтался не менее пятнадцати минут. Затем настал черед жены – обрывки счёта из косметического салона были обнаружены уже на столе в центре комнаты. Судя по осколкам вазы у стены, то ли счётом дело не ограничилось, то ли жена в долгу не осталась.
Катарина до возвращения отца домой сидела на диване тут же, за маленьким угловым столиком, складывая на нём мозаику из слов. Судя по всему, с нею поругаться профессор так и не успел – иначе столик оказался бы опрокинут, и на полу валялись бы все фишки, а не те жалкие восемь штук, которые в итоге были там обнаружены. Если учесть темперамент профессора, это даёт достаточно чёткий временной интервал – раз с дочерью проф поругаться так и не успел, значит, прогрессоры появились в доме меньше чем через час после его возвращения.
Репортёрша не сомневалась, что это были именно прогрессоры. Шериф оказался куда более осторожен и называл их просто «преступники». Оно и понятно – лицо официальное и всё такое. Ему категоричным быть нельзя по должности. Но вряд ли даже он сомневается. Считалось, что последние из них были уничтожены десять лет назад, вместе с базой. И вот – снова…
Всех, находящихся в доме, парализовали почти мгновенно, они всегда так делали. Человек остаётся в полном сознании и даже может шевелиться и разговаривать шёпотом – а вот убежать или громко крикнуть уже не может. Впрочем, даже если жертвы и смогли бы кричать – крики из этого дома не удивили бы никого.
Скорее всего, нападавших было не больше троих – и не только потому, что твари эти зачистки всегда проводили именно тройками. Просто профа и его жену накрыло сразу, горничная схватилась за метёлку для пыли, а Катарина успела вскочить, уронив восемь фишек. Их сняли вторым залпом. Сын профа вообще добежал до лестницы на второй этаж и даже за перила схватился. Судя по тому, что его отключили на третьей ступеньке, времени у него было куда больше, чем у прочих. Узнаваемый стиль – двое стреляют, синхронно и не делая промахов, один наблюдает.
А потом они начали убивать. Методично, с долгими лекциями.
Они не торопились – через полтора часа после начала зачистки кто-то из жертв пытался по домашнему комму связаться с шерифом. Номер шерифа был забит в быстрый набор, достаточно просто нажать одну кнопку, это вполне можно было сделать незаметно, ведь смогла же Катарина подвесить целых четыре фишки к магнитному донышку столика так, что никто не обратил внимания.
Шериф увидит пропущенный звонок только утром – перед сном он отключил у комма звуковое оповещение. А без звука сигнал он принять не мог – он же тоже был атавистом. Как и все они там. Поскольку это была планета из белого списка…
Я вообще, если знать хотите, против был. Ну, когда кэп решил, что водой заправляться мы будем именно на этой самой факанной Новожмеринке, три шальные кометы ей под ось вращения! Мне уже одно название её – и то сразу поперек сопла встало, тогда я ещё ничего другого, кроме названия, о ней и не знал вовсе. Просто не понравилось – и всё тут. Называйте это предчувствием, если хотите. И я уже даже пасть раззявил было, чтобы мнение это своё озвучить, но в атлас глянул – он как раз у кэпа на полке стоял, включённый даже, чего не глянуть-то? Ну, вот я и глянул.
И захлопнул пасть, так ничего и не сказав.
Потому что пометочку эту углядел. Беленькую.
И вот чего мне сейчас как раз таки только и не хватало для полного счастья и четвёртой галочки в личное дело – так это громко вякнуть что-нибудь негативное про планету из белого списка.
Так что я заткнулся и пошёл варить кофе. Наш кэп не любит кофе из автомата, говорит, вкус не тот. Он прав, вкус действительно другой получается, когда варишь сам. По мне так автоматный куда вкуснее, с кислинкой и без противной горечи. Но кто сидит в рубке – тот всех и танцует. А я что, я ничего, кофе вот варю. Я уже неплохо умею это делать, там вся хитрость в нужной жёсткости воды и скорости программирования потоков. Голова занята, руки тоже, нет лишних мыслей и лишних жестов – и прекрасно. Я сварил кофе капитану – только капитану. Одному. И пусть кто попробует усмотреть в этом что неполиткорректное! Я ведь и Эджену не сварил, и себе, кстати, тоже. Так что никакой это не дискрим, а просто субординация, ну, можно за излишний прогиб посчитать, но за это галками не награждают.
А тут ещё кримформашка эта… думал отвлечься, а вышло только хуже.
Короче, когда я кэпу кофе отнёс, то уже всё для себя продумал. И решил, что буду самым умным. На фиг мне не сдалась эта Новожмеринка с её разборками. Буду держаться подальше – и все дела. Не хватало мне ещё оказаться впутанным в историю с прогрессорами, то-то политкору радости будет!
Нет уж.
Если я вообще не выйду с корабля – то и не смогу никому из местных нанести случайную моральную травму, правда ведь?
Нет, не то чтобы в моих привычках сразу же по спуску на какую новую планету взять и крупно нагадить на шляпу первого же встреченного аборигена, но… мало ли что они тут за обиду почитают? А мне рисковать нельзя, у меня уже три галочки за полгода. Ещё одна – и звездец, о полётах можно забыть, не умеющий себя вести член экипажа не нужен ни одному капитану.
Буду умнее.
Вообще не высунусь! Конечно, даже белосписочники в космодромную обслугу скорее всего набирают всё-таки модификантов, но у бережёного карма чище и корма целее. Если я правильно разглядел кодировку, то модификация тут у одного из сотни-двух. Совершенно отсталая планета. Нет¸ так даже думать неполиткорректно, надо иначе – планета, избравшая альтернативный путь развития. А то ляпнешь ещё не вовремя…
Лучше не рисковать.
И я не буду говорить, что я думаю о людях, отказавшихся от исправления врождённых дефектов у своих детей. Даже думать не буду! Хотят оставаться слепыми и глухими калеками – имеют право. И я – заметьте! – это их право уважаю. Настолько, что даже готов отказать себе в удовольствии прогулки, лишь бы случайно не доставить своей персоной им какого неудовольствия.
Ха!
Так вот я тогда решил, и собою доволен был – ну просто жуть. Вот, мол, умный какой. Ловко придумал. Не выйду – и ни на какие неприятности не нарвусь…
Да только они сами к нам пришли. Неприятности эти.
Вдвоём.
И у одного из них руки были по локоть в крови…
Конечно, они были атавистами. Оба. И поначалу показались мне совершенно одинаковыми. Это потом я заметил, что один высокий и толстый, а другой чернявый такой и с антикварной бляхой на пузе. И что у одного из них руки… но лучше я всё по порядку.
Вообще-то мне нечего было делать в тамбуре, раз уж так хитро всё решил. Но я всё равно там торчал. Потому что хотел узнать, пойдёт ли Эджен в бар. И если пойдёт – то не согласится ли притащить пару-другую лишних бутылок и для, скажем так, других членов экипажа, ежели ему этак ненавязчиво и между делом об этом намекнуть… в отсутствии капитана, конечно же. А капитана там точно не будет, у него ночной режим, я проверил.
Да только обломался я – Эджен вообще не вышел.
Так что потоптался я в тамбуре, делая вид, что просто так прогуливаюсь и переборки подпираю, поглазел на плотно сомкнутые створки шлюза, пнул с досады подвернувшегося под ноги киберуборщика и совсем уж было собрался возвращаться к себе в каюту, когда по внешнему динамику пришёл запрос на вход.
Причём по коду «Экстрим-3»!
Пока я челюсть от груди отклеивал и с натугой соображал, кто же по табелю из нас с Эдженом является старшим офицером в отсутствии капитана – экстрим-коды, это вам не шутка! Что там было в третьем-то параграфе? Что-то про форсмажор и принятие ответственности… вот же зараза, учил же вроде!.. Так вот, пока я соображалку напрягал и сомневался, имею ли право пальцем в кнопку ткнуть, надобность в этом отпала – динамик ожил. Я ведь и забыл, что код «экстрим» пробивает любой режим напрямую, спишь ты или там на толчке сидишь – ему ультрафиолетово.
Обычно капитан, разбуженный не вовремя, покруче любого слабительного насчёт дать всем… ну, того-этого и всё такое. Но в этот раз код сразу просёк. Не стал орать, буркнул только, что принял и гостей впускает личным допуском, только шлюз у нас старый, и потому давление выравнивать будет минут десять, и что он очень извиняется за эту задержку.
Это он врал, конечно. Всё у нас нормально со шлюзом, да и какое выравнивание давления, смех один! Атмосфера у них стандартная, плюс-минус ерунда, я это даже через три переборки вижу. А десять минут кэпу понадобились, чтобы успеть глаза продрать и ссыпаться со своей третьей палубы сюда, в тамбур, и гостей встретить при полном параде. Интересно, хватит ли ему на «при параде»? Мне бы, например, на только добежать и хватило, лифт-то у нас давно уже отключён по причине экономии.
Но кэп – молоток, он появился в тамбуре через девять минут с мелочью. Неторопливым таким шагом, словно и не бежал всю дорогу. В парадном мундире, свежевыбритый, бодростью пышет на полгалактики. Посмотрел на меня этак задумчиво и говорит.
– А принеси-ка ты нам, братец, кофе. В кают-компанию, – и со значением так, будто я не понимаю. – На всех.
