Текст книги "Танец для двоих"

Автор книги: Светлана Полякова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

«Теперь появился смысл…»

Он внезапно остановился. Нет, дело не в смысле. Смысл-то был раньше. Потому что была Сашка. Он жил для нее. Вот только иногда, глядя на белокурую головку дочери, он задумывался. Ему начинало казаться, что Сашка – это его оправдание. Или оправдание и есть смысл?

Он весь день улыбался как идиот. Даже в привычном мелькании рук, ног, тел он умудрялся находить новую гармонию.

– Что с тобой? – спросил Анатолий, и он не знал, что ответить. Первый раз за долгое время знакомства…

– А что со мной?

– Выглядишь так, словно там не Танька танцует, а фея…

– Танька похожа на фею, – заметил он. – Ее бы одеть в прозрачную тунику…

И тут же родилась эта картина – Таня в прозрачной тунике, вся в лесных цветах, которые – единственное ее украшение… Распущенные волосы. Летящие одежды…

Здесь это невозможно. Здесь нет места красоте…

Представив на секунду, что все происходит вот тут, он почувствовал себя так, словно невольно, мыслью, оскорбил красоту. Оскорбил Катю. Себя…

– Я все-таки уйду отсюда, – сказал он.

– Куда? – поперхнулся от удивления Анатолий. – Ты с катушек съехал? Тебе девку надо вырастить… Нашел другое место?

– Нет, – честно признался он. – Просто не могу больше. Косит… Понимаешь, Толик?..

– Давай я сделаю тебе коктейль. Ты слегка расслабишься и придешь в себя…

– Нет, ты послушай… Руки тоньше дождя. Фигурка прозрачная, летящая… А вокруг – красные похотливые рожи самцов… И для них нет ничего этого. Ни тонких рук, ни прозрачности, ни-че-го! Только тело. В нем – смысл… Как будто тело что-то значит без души… Или это их самооправдание? Я тут подумал, что вся наша жизнь – оправдание. И у них тоже. Только если душа есть у Тани, а у них нет? Кто она для них? Это мы с тобой знаем, что Таня талантлива, просто у нее не сложилось… А для них – простая стриптизерша… И ничего больше. И у нее есть душа? А у них, достигших суперского положения, денег этих хреновых, дома, «мерсы», фигни навалом… Только души – нет. А у стриптизерши-то она есть! У существа, павшего низко, на их взгляд…

– Ты не перечитал на ночь Достоевского? – спросил Анатолий.

– Кстати, я давно его не читал… Я последнее время детские книги читаю. Андерсена. Вот вчера читал Сашке про Русалочку и наткнулся там снова на рассуждения о душе… Она же не этого принца хотела, а душу бессмертную! Потому что даже глупенькая Русалочка знала – на хрен ей триста лет жизни, если душа умрет? И была готова умереть физически, лишь бы душа осталась бессмертной… И любую боль была готова перетерпеть за душу эту… А эти самцы за день сытой жизни, за тело свое, которому дай Бог семьдесят лет прожить, душу отправляют в помойное ведро…

– Друг, – жалостливо сказал Анатолий, – твоя харизма разбушевалась. Добром это не кончится… Почитай своей дочери «Незнайку». Чудесная книжка…

Саша рассмеялся.

– Я хочу понять, – сказал он. – Или найти… То есть я уже нашел, вот только не знаю, как удержать…

Он посмотрел на Анатолия, пытаясь найти в его взгляде хоть немного понимания, но тот смотрел слегка удивленно, ожидая продолжения, но минуя это понимание…

– Ты влюблен, – тихо, шепотом, разродился наконец-то Анатолий. – Кто она?

Он только улыбнулся. Может быть…

– Ох, – выдохнул Анатолий, – на тебя опять смотрят…

Саша это и сам чувствовал. Этот цепкий взгляд, направленный на него, требующий, чтобы обернулся…

Он обернулся, ругая себя за любопытство.

Сразу узнал ее – обладательницу этого взгляда и нахмурился.

Она усмехнулась, вытянула свой длинный, украшенный дорогим перстнем палец и ткнула в него. Затем палец перевернулся – и красный длинный ноготь поманил его к себе. «Цып-цып, а ну иди сюда, цыпа мой…»

Он рассмеялся. Сам не знал, что на него нашло. Только его пальцы сами сложились в ответную фигуру, три в одном флаконе, – и пусть скажет спасибо, что не грубее, не локоть…

И этого хватило. Она покраснела, сжала тонкие губы, орлиный нос напрягся. Теперь она и в самом деле была похожа на хищную птицу, кружащую над землей в поисках добычи.

Цып-цып…

Глаза сузились. Она даже не дала себе труда спрятать сущность свою под маску. За-чем? «Вот такая у них душа, – подумал он. – Но ведь есть? Или то, что наполняет их внутри, уже не зовется этим словом? Как-то иначе? Это дуэль взглядов. Дуэль…»

И сам себе ответил, перевел ее скрытую угрозу в глазах: «Щенок, я объясню тебе без переводчиков…»

Катя поднялась по лестнице. Настроение было странным – все эти дни она жила на облаке, сидела там и наблюдала, как зажигаются звезды, отделенная от окружающего мира… И одновременно с радостью в ней иногда билось предчувствие скорой потери, потому что ничто не вечно под луной, а уж хорошее-то – тем более…

В почтовом ящике что-то было, Катя удивилась, потому что в него давно уже никто ничего не клал… Газет они не выписывали, писем не получали. Мама звонила по телефону… Как-то вымер эпистолярный жанр…

Она открыла ящик и достала вырезанную из дешевого журнала фотографию.

– Что за…

Она не могла понять, кто и зачем положил в ее почтовый ящик изображение улыбающихся Наташи Королевой и Тарзана. Дети, решила она. С какой, правда, радости они решили приобщить ее к «великой поп-культуре», вроде поздно… Может быть, это подарок Наде? Она тут же рассмеялась. Насколько она знала, ее дочь к попсе относилась еще хуже. Ей подавай «Рамштайн». Тупака этого… Кстати, и в самом деле – и то и другое здорово, она как-то послушала и убедилась – музыкальны… Ближе к полифонии, чем эта…

Опять взгляд уперся в фотографию, и снова недоумение, а еще она увидела надпись, в самом верху, написанную бисерным почерком, едва заметную…

«Как тебе этот „тарзанчик“ в постели-то, старая обезьяна?..»

И почему-то ей показалось, что это послание адресовано ей, именно ей, и во рту появилась гадкая такая горечь, захотелось сплюнуть…

Горечь была рядом с недоумением.

А еще ниже – другая надпись, крупнее: «Хочешь узнать побольше, приходи сегодня. В десять вечера». Далее следовал адрес. Катя посмотрела на часы. Невольный жест, она тут же отругала себя. Не ее это дело, право, отвечать на подметные письма…

«А если это касается Нади?

При чем тут Надя, – попыталась она снова урезонить саму себя, – с какой стати? Это вообще чертов бар-казино, где с десяти дурацкое пип-шоу… Я что, совсем одурела тащиться туда?»

«Как тебе этот „тарзанчик“?..»

Почему-то вспомнился Саша, и при чем тут Саша?

– Смешно, – пробормотала она.

Она открыла дверь в квартиру, долго стягивала сапоги, потом поставила кофе вариться, и он, несомненно, убежал. Она выругалась, потому что все еще думала о фотографии.

Нади не было дома, только записка, в которой та сообщала ей, что немного задержится у своей подруги.

Она посмотрела на часы – девять и снова связала эту анонимку с Надей. А если не у подруги?

Сам стиль послания ей показался «подростковым», и вспомнилась Настена… Могла. Запросто… Значит, все-таки с Надей…

Она не вытерла пролившийся кофе. Она даже глотка не успела сделать. Сердце колотилось, словно собиралось выскочить наружу и поскакать по лестнице колобком…

Вспомнилась Люда. Они же с Людой подружились, и как знать, не у…

«Стриптизерка. Шлюха…»

Это донесся голос соседки. Люда, да, это о Люде же, правда… Новой подруге Нади.

Надя…

Катя натянула сапоги, надела пальто и побежала на автобус быстрее, быстрее…

Сама не понимая, к чему ей так торопиться и куда она боится не успеть…

Она видела, как та выскользнула из подъезда. Нанять частного детектива – дело не трудное… Если есть деньги. «Я занимаюсь благотворительностью», – подумала она, выбивая из пачки сигарету. Попалась розовая. До этого была бирюзовая… Мысли сбивались, перескакивая с места на место… То она думала о сигаретах, даже забыла, как называются… «Собрание. Вот-вот, милая, ты отправилась сейчас в благо-о-ородное собрание… Твой прынц не успеет переодеться к твоему визиту… Не важно, что он не бывает на сцене. Хватит с тебя и того, что ты его там увидишь. Наверняка поинтересуешься, часто ли он тут бывает… „Часто, – ответят тебе, – моя маленькая овечка, часто… Он тут работает, вы не знали? Ставит танец… Вон видите… Это его девочка. Тут все его девочки…“»

А если не спросит?

Она испугалась этой мысли. Даже выпрямилась, захлопала ресницами, и ей захотелось подъехать сейчас туда, чтобы, если не спросит, сказать ей… Нет, это уже не красивая игра…

«Спросит, – успокоила она себя. – Раз туда помчалась по моей наводке, а помчалась именно туда, то спросит непременно…»

Она докурила сигарету, выкинула ее, проследив траекторию полета этого маленького огонька, гаснущего на ветру, поежилась, потому что ветер и в самом деле был холодным, поглубже запахнулась в шубу и усмехнулась, вспомнив о маленькой фигурке, исчезнувшей в ночном холоде и темноте, по ее желанию, ее…

– Так тебе и надо, гнусная сука! – прошептала она, сама не зная толком, кому она адресует эти слова – ей или себе. – Так тебе и надо…

Затея была рискованной, кто же спорит? Но Саше больше всего хотелось воплотить свой фантастический замысел в жизнь. Впервые за все время он работал с девочками так, будто это – творчество…

Забывая о том, кто это будет смотреть. Впрочем, нет, не стоит лицемерить… Они прекрасно помнили, кто это будет смотреть, и впервые танец становился попыткой высказаться, выплюнуть в лицо все, что ты думаешь, попытаться сотворить чудо…

Сцена была темной, только слабый луч света метался туда-сюда, пытаясь обнаружить хрупкую фигурку. Темное платье с высоким воротником. Тихий женский голос, поющий колыбельную. И вдруг – красная вспышка, яркая, до боли в глазах… Первые аккорды «Кармины Бураны». На сцене появилась Люда – рядом с хрупкой Таней Люда, с ее рыжими волосами, необузданной страстью в движениях, казалась бурей, и эта буря невольно подхватывала Таню, увлекала за собой вместе с музыкой – вслед за музыкой…

То, что происходило на сцене, было попыткой рассказать обо всем. О страсти, которую превращают в порок. О любви, которой нет места… О людях, которые пытаются найти выход и не могут, потому что им нельзя быть самими собой, просто – нельзя, ведь тем, у кого нет собственного лица, это невыгодно… О творчестве, наконец, в котором тебе не дают возможности быть собой – кто-то всегда знает лучше.

Когда музыка кончилась, обессиленная ураганом, Люда упала, сложившись, как раненая птица, свернувшись в клубок, только волосы закрыли все ее обнаженное тело…

А Таня осталась стоять. Платья с глухим воротом на ней уже не было, но ее тонкая, хрупкая фигурка сейчас казалась более целомудренной, чем была в одежде. Он бы сказал – вызывающе целомудренной. Не сломавшаяся… Гордо поднятая голова, распахнутые руки. «Смотрите, вы ведь хотели это увидеть…» В ее взгляде, направленном в зал, сверкала боль и дерзость.

Они это поймут?

В зале повисла тишина, и на какой-то миг Саше показалось, что они поняли. Они раздавлены. Они даже не смогут аплодировать, потому что им только что рассказали про их нутро, про их червивое, сгнившее нутро, с лохмотьями души, если и это осталось…

Саша подался вперед, пытаясь на расстоянии взглядом согреть девочек, согласившихся на такую рискованную авантюру.

«А если нас выгонят?» – спросила тогда Люда. И Таня рассмеялась: «Может быть, оно и к лучшему… Уйдем на вольные хлеба, все втроем…»

Когда свет зажегся, зал разразился аплодисментами. Теперь, когда он видел их лица, он, к удивлению своему, обнаружил, что они в восторге…

«Они в восторге».

Он еще раз повторил про себя эту фразу и еще раз…

Браво!

Как в концертном зале, подумал он.

– Мы хотим впервые представить вам того человека, который придумывает эти танцы, – вкрадчивый голос со сцены заставил его напрячься.

Он невольно сделал движение назад, в тень, прячась от взгляда хозяина, направленного на него.

– Саша, не стесняйся! Сколько можно?.. Выйди к девочкам. Ведь и в самом деле – шедевр получился…

Сначала Катя не поняла, где она находится. Она все еще искала глазами Надю, но тут на нее обрушилась темнота, а потом музыка…

То, что она видела теперь на сцене, показалось ей странным, и отчего-то эта девушка в глухом черном платье показалась ей похожей на нее, Катю… То, что она танцевала под любимого Орфа, Кате и нравилось, и не нравилось… Когда рыжая танцовщица… Катя не сразу узнала Люду, а когда узнала, снова вспомнила про Надю, но как ее тут найдешь, в такой темноте?

Когда Люда начала снимать с девушки одежду, у Кати забилось сердце, точно все это происходило с ней и с Надей тоже, и липкие пальцы чьей-то похоти теперь стали почти осязаемы, как иногда случалось с Катей. Ее воображение иногда оказывало ей вот такую медвежью услугу.

Странный танец завораживал и отталкивал, Кате хотелось уйти, отвернуться, не видеть происходящего на сцене, но она не могла оторвать глаз, потому что это было про нее… Это не девушка на сцене падала низко-низко, в пропасть, откуда нет возврата. Это Катя.

Когда в зале зажегся свет, она зажмурилась – свет ударил по глазам – или по душе?

Открыв их, она сразу увидела его – возле стойки бара – и сначала немного удивилась, подумав про себя: что это – такое жуткое место, что он здесь делает? Но потом она вспомнила про Люду и попыталась его оправдать для себя.

Когда его вызвали на сцену, она замерла, пытаясь слиться со стеной, к которой прислонилась невольно, чтобы не упасть, а он стоял, растерянно улыбался и даже поклонился… Постановщик танцев. Хорошо, что не танцор…

– До чего красив, – услышала она рядом с собой и невольно обернулась на голос.

Дама, сидевшая за соседним столиком рядом с Катей, источала материальное благополучие. От нее на километры пахло сытостью, довольством и высокой самооценкой. Тем, чего никогда не хватало Кате. Она даже позавидовала ей…

Та, с кем она разговаривала, была плохо различима в полумраке, но Катя видела ее руку, унизанную перстнями.

– Почему он больше не танцует? – вздохнула сокрушенно дама. – Помнишь его? Супермальчик…

– За постановку больше платят, а у него дочь, – сказала вторая.

– И почему он не найдет себе нормальную богатую бабу?..

«Перестань подслушивать, – приказала себе Катя, не сводя глаз со сцены. – В конце концов, тебя все это не касается…»

В это время он и посмотрел в зал. Прямо на нее. И невольно подался назад, пытаясь спрятаться. Его губы шевельнулись, а глаза раскрылись широко, ей показалось, что он испугался…

Губы ее сами раздвинулись в злой улыбке. Она одними губами прошептала: «Тарзан», – но он будто услышал ее. Покраснел и бросился к ней.

Она развернулась и пошла прочь.

«Золушка, – усмехнулась она про себя. – Золушка, удирающая с этого нуворишского бала… Смотри не потеряй свой хорошо растоптанный сапог тридцать восьмого размера. Как же все пошло-то, Господи…»

Он выбежал на улицу, не замечая холода.

– Катя!

Вокруг шли прохожие, уже замерзшие от начавшейся зимы. В магазине напротив украшали елку в витрине…

– Катя…

Ее не было. Она растаяла в окружающем холоде и мраке. Растаяла. Исчезла…

Он достал сигарету. Руки не слушались его от холода. Рукам было наплевать, что внутри у него пожар, они подчинялись законам природы… Они были частью тела, а не души…

Он выбросил сигарету и вернулся в теплое помещение.

– Саша, ты гений…

– Здорово, Сашка! Ты превзошел сам себя…

– Сашенька, голубчик, дай я тебя поцелую…

Он улыбался, кивал, раздавал улыбки направо и налево, потому что ни одна из них не была искренней и ничего не стоила.

Дошел до служебного входа и только там, упав в кресло, закурил и понял, что сейчас произошло.

– Сашка? Что с тобой? Что-то случилось?

Люда опустилась рядом с ним, глядя ему в глаза.

– Сашка, что… Господи, на тебе лица нет! К тебе старая корова какая-то клеилась, да? Да положи с прибором… Саш, голубчик, не смотри так…

– Все в порядке, – выдавил он из себя жалкое подобие улыбки. – Просто я ее только что потерял.

– Кого?

– Катю…

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

– Выключи, – попросила Катя.

Надя пожала плечами. Попсятину она и сама не любила. Она щелкнула пультиком. По «Культуре» передавали «Травиату».

– Это подойдет?

– Нет, – отрезала Катя, найдя сходное между судьбой мальчика-стриптизера, про которого распевала Хлебникова, и бедной Виолеттой. – Лучше поставь свой «Рамштайн»…

– Нет, мать, ты, конечно, продвинутая тетка, но наряжать под «Рамштайн» елку мрачно…

– Так ведь и Новый год – мрачный праздник, – усмехнулась Катя. – Стали старше. Приблизились к смерти… И вообще – что он нам несет, чертов Новый год?

– Ты не мать, ты Жан-Поль Сартр какой-то… Экзистенция твоя меня пугает…

Надя ловко приспособила блестящий шар – она купила его сегодня и отчаянно им гордилась. Красивым, слишком красивым… Остальные игрушки померкли рядом с этим волшебным великолепием.

– Поехали на Рождество в Москву, – сказала Катя.

– Нет, его лучше снять и повесить на дверь, – решила Надя и начала снимать свой шар. Предложение поехать в Москву застало ее как раз в тот момент, когда она его снимала. Рука дрогнула, и шар упал.

– Черт! – огорчилась Надя. – С какой стати?..

– Рождество надо встречать в кругу любимых людей, – сказала Катя. – Близких. Родных…

– Это же мы с тобой и есть, – заметила Надя, убирая остатки блестящего великолепия. – Шар жалко… Но может, это к лучшему… Он не сочетался с нашими скромными старыми шариками…

– Источал яркость и великолепие, – грустно согласилась Катя. – Как у людей…

– Ма, ты меня просто пугаешь… Теперь ты перекрываешь даже Сартра! Ты еще запой басом, как Ник Кейв! Все хреново, и мы скоро помрем!

Она выпрямилась с мусорным совком, на котором блестели осколки.

– Не представляю, как с такой мрачной особой я буду встречать Рождество, – фыркнула она.

– Я тебе и предлагаю – поехали в Москву.

– Неохота, – честно призналась Надя. – Хотя бы дай мне подумать… – «В принципе я уже купила Сашке плюшевого мишку, а Саше – компакт с полным набором ллойд-вебберовских опер… Можно все передать через Люду. Но мне так хотелось их всех увидеть», – подумала она, созерцая осколки в пыли. Но и мать ей было жаль… Во-первых, та уже сто лет не была на исторической родине. Да и Рождество в Москве было совсем не плохой идеей… – Завтра я скажу тебе решение, – нашла она выход. – Как раз в новогоднюю ночь…

– Ага, – улыбнулась Катя. Последнее время она и улыбалась-то саркастично. Мрачно…

– Может, ты и права. Давай поедем, – сказала Надя. – А то ты совсем скиснешь… Вообще я заметила, у всех настроение загробное. Точно это последний год. Апокалипсис начнется прямо с первого января… Я с вами истончаюсь…

– Чего ты делаешь? – подняла удивленно брови Катя.

– Истончаюсь, – повторила Надя угрюмо. – Когда вокруг тебя ходят с мрачными рожами и только неполноценные идиоты хранят на устах тупые и радостные улыбки, нормальный человек едет крышей и истончается…

– Ну и смесь! – фыркнула Катя. – Возвышенный штиль со сленгом рождает забавную смесь…

– Зато точно передает мое состояние. Ладно, завтра я тащусь за билетами… Или послезавтра?

– Послезавтра, – решила Катя. – Народу будет меньше… Все перепьются, и никто не захочет ехать в Москву… Кроме нас с тобой.

Надя подумала, что она-то никуда не хочет, ей и дома хорошо, но промолчала.

Знать бы, что произошло с ее матерью и с Сашей тоже… Но они не хотят говорить на эту тему, и Люда тоже молчит… Заговор молчания вокруг Нади.

Она выкинула остатки шара в мусорное ведро и сказала маленькое подобие надгробной речи: «Все течет, изменяется… Ты стал бы старым, а так умер молодым и красивым… Я буду помнить о тебе».

Вернувшись в комнату, она застала Катю у окна. Она стояла и делала вид, что смотрит в темноту, но на самом-то деле снова плакала…

Надя вздохнула и, стараясь остаться незамеченной, выскользнула на кухню. Снова… Сначала Надя делала робкие попытки влезть не в свое дело, утешить ее, ободрить, но все ее усилия терпели неизменное фиаско.

– Что ж, может быть, что-то изменит поездка в Москву, – пробормотала девочка. – Но завтра я попробую выяснить у Люды, что же произошло в тот день… Может быть, все-таки расколется…

Люда. Саша. Маленькая Сашка… Таня. «Надя, я прошу тебя прекратить всяческие отношения с этими людьми»…

Она тогда промолчала, и Катя ошибочно приняла молчание за знак согласия. Или она догадывалась, что Надя не сможет оборвать нити, связующие ее с новыми друзьями? И Саша… Она все еще пыталась соврать себе, что это просто симпатия, дружба, но… «Первая любовь чаще всего такой и бывает, – грустно подумала она. – Безответной… Ах, ма, как ты не права… И как мне хочется узнать, почему ты на него злишься…»

Она поставила на плиту чайник, хотя ей совсем не хотелось чая. Просто привычное движение возвращало ее в те дни, когда все было просто, ясно и неприятности казались большими, а оказывались мелкими…

Может быть, и теперь можно все уладить?

Время летело незаметно, он и сам не заметил, как декабрь пролетел… Остался последний день, и тогда декабрь уведет не только год, но и Катю… Да, именно так ему казалось… Мистическое ощущение близкой потери его не оставляло. Он весь месяц звонил ей, и она вешала трубку, услышав его голос. Он пытался встретить ее на улице, чтобы объяснить ей все, но она делала вид, что они незнакомы. В конце концов чувство непонятной вины уступило место раздражению. С какой стати, черт ее возьми? Она считает его пустым, развратным существом, танцором…

И почему Тарзан? Он же не орет и не прыгает по лианам… Так получилось, что нигде его не брали на работу, а деньги были нужны… В конце концов, кто сказал, что те, кто продает душу, поступают правильнее, чем те, кто продает тело? Груду мускулов…

Но он снова невольно коснулся мысленно ее щеки и ощутил эту бледность, мягкость, ощутил физически…

«Вы прекрасны…»

Он и теперь сказал бы ей эти слова. И теперь… Может быть, это и есть причина не умолкающей ни на секунду боли?

«Женщина в зрительном зале вносила дрожь…»

Он выключил радио. Последнее время ему казалось, что вся музыка посвящена им.

«Ты меня ждешь», – выдохнул певец.

«Счастливый, – усмехнулся он в наступившей тишине. – Рад за тебя, приятель. Меня эта женщина, вносящая дрожь, не ждет. Она меня ненавидит теперь…»

– С наступающим Новым годом, – сказала Оля, на минуту остановившись у дверей.

– Тебя тоже, лапочка, – улыбнулась ей Катя.

Они вышли из класса. Урок был последним.

У окна стоял мужчина. Полноватый, с редеющим затылком… И все-таки он был ей знаком. Эта привычка потирать руки… И пальцы длинные, как у музыканта.

– Папа! – крикнула Оля, бросаясь к нему со всех ног. – Катерина Андреевна, познакомьтесь, это же мой папа!

Из соседнего класса доносились неуверенные звуки «Сицилианы» Баха. Человек обернулся. Губы шевельнулись, повторяя ее имя, а в глазах смешался страх, удивление и дохленькая радость…

– Здравствуйте, – сказала она тихо и попыталась вспомнить его отчество, с удивлением обнаружив, что и имя-то не очень помнится…

Как будто отец Нади растворился во времени, обратился в пыль, в ничто…

Отец Нади. Отец Оли. Растолстевший, лысеющий… С затравленным взглядом… Когда-то его глаза горели. Когда-то, когда-то…

«Нет, Новый год все-таки не следует отмечать, мама права, – подумала Катя. – Стоило мне решиться один раз его отметить, как от сюрпризов стало некуда бежать…»

Отец Нади. Отец Оли. Тот самый, благодаря которому девочка так талантлива…

Что ж, хоть какая-то польза от генотипа… Красивая Надька и умненькая Оля. Две сестры…

– Как поживаешь, Катенька? – поинтересовался он.

Руками он обнимал Олю, и Катя смотрела на эти руки, зачарованная, думая при этом, что вот этими же руками он когда-то оттолкнул ее Надю. И свою Надю… Или только ее?

– Хорошо поживаю, – выдавила она улыбку. – Очень хорошо… Надя выросла. А я выхожу замуж…

– Замуж? – удивился он. – Кто он?

Она и сама не знала, что на нее нашло. Желание подразнить этого обывателя с трусливыми глазами?

– Стриптизер, – рассмеялась она. – Очень красивый… И к Наде привязан, как к родной дочери. Она его тоже любит… Прости, я спешу. Меня ждут…

И быстро, не оборачиваясь, отчаянно ругая себя за эту несусветную глупость и появившиеся в уголках глаз слезы обиды, пошла прочь, в обратную сторону. Там, в пустом классе, уронив руки и голову на клавиши, она расплакалась. Не обращая внимания на гулкий полифонический звук, вырвавшийся из груди рояля, как вздох, как сочувствие, как невозможность помочь ей, такой одинокой, такой безалаберной, такой не приспособленной к этой жизни и такой глупенькой…

В двенадцать часов они выпили шампанское, и Надя подумала, что мрачнее праздничка в ее жизни не было…

Мать продолжала находиться в состоянии преувеличенного веселья, от которого по коже драл мороз. Звонок Саше ничего не дал – он тоже пребывал в прострации-фрустрации и вообще заявил, что они с Сашкой досидят до двенадцати, а потом лягут спать. Похоже, они с Катей тоже так поступят. Только вряд ли заснут. Одна будет тихо плакать в подушку, а вторая… вторая будет думать, чем бы ей помочь и как все исправить…

А потом они сядут в поезд и обрушатся на бабушку, которая наверняка почувствует все сразу и тоже будет метаться, не понимая, как помочь своей взрослой дочери…

– Получается кошмар, – пробормотала Надя.

– Что?

– Ничего, – улыбнулась Надя. – Просто надоело каждый год слушать одного и того же Путина…

– Не слушай, – пожала плечами Катя.

– Тогда мы должны выключить телепузер. И перестанем изображать из себя добропорядочных обывателей…

– Может, мы и есть…

– Мама!

– Все. Я замолчала. «Хуг», – сказал индейский вождь…

– Что с тобой происходит?

– Все в порядке. Просто переходный возраст… Я плавно перетекаю в старость…

– Ага. По-моему, все проще. Ты влюблена, а любовь никогда не бывает без грусти…

И тут, после этих высказанных слов, которые вопреки истине не были ложью, Надя поняла причину странного поведения и Саши, и Кати.

Ну да. Все просто…

Их подавленность тесно связана. Друг с другом… С любовью, да?

Она даже рассмеялась от облегчения – забыв про собственные чувства…

– С Новым годом, мамочка, – подмигнула она ей. – Желаю тебе получить то, что тебе хочется получить…

И про себя поправила – кого… «Кого тебе хочется получить… Верь мне, мамочка, я приложу к этому делу максимум усилий!»

Она поднялась, плеснула себе в бокал еще вина.

– Что это с тобой? – возмутилась Катя. – Ты…

– Погоди, – остановила ее Надя. – Мы должны с тобой поговорить…

– Сейчас?

– Да. В конце концов, веселье у нас получается довольно идиотское… Проще сказать, это не веселье, а вселенский плач…

– И ты решила превратить его в радостный смех? – поинтересовалась Катя, тоже наливая в бокал вина. Она так и не решила, как ей себя вести с разбуянившейся дочерью. Поэтому списала собственную родительскую несостоятельность на праздник. Праздник… Надя права. Это не праздник, это тризна… По ушедшему году. По Саше, который тоже ушел, оставив от себя только слова: «Вы прекрасны…» Только несколько мгновений танца, странного момента счастья, мига…

– Ма, – сказала Надя, наконец решившись. От вина ее щеки покраснели, а глаза стали немного пьяными. – Ты всегда уверена в своей правоте?

– Нет, – подумав, сказала Катя. – Я так понимаю, мы будем говорить обо мне?

– О тебе тоже…

Надя поднялась и налила в бокал вина. Катя хотела возмутиться, но отчего-то промолчала. Надя сейчас выглядела по-другому, взрослая, собранная.

– Когда я наделала глупостей, ма, никто не помог нам. Только он. Как ты не понимаешь, что именно тогда этот человек смог доказать нам, что вполне может служить нам защитой?

– Надя…

– Подожди… Я знаю, что ты сейчас скажешь. Но ведь и он одинок, ма. Почему ты думаешь, что ему так хорошо веселить этих дамочек и мужиков? Он даже к этим кривляньям относится творчески, и кто же виноват в том, что у нас такая теперь стихия? Чем хуже, тем лучше… Может, он с большей радостью бы занимался совсем другим, но нет у него такой возможности! Дело же не в том, что за лужа помоев окружает человека, а в том, каким человеком он остается, несмотря ни на что!

Ей вдруг показалось, что мать ее не понимает. Катя сидела, низко опустив голову, и ее глаз не было видно. «Все равно, – подумала девочка. – Может, я говорю косноязычно и она не может меня понять сейчас… Поймет потом».

– Он хороший человек, мама. И мужественный. И Сашку свою сильно любит… И… тебя тоже любит. Поверь мне.

– Ты-то откуда это можешь знать? – совсем тихо спросила Катя.

– Я чувствую это… У меня еще чувства-то не огрубели, – заявила Надя, радуясь тому, что Катя ее все-таки поняла.

Она замолчала. Катя тоже молчала, продолжая смотреть в окно. Ей казалось, что это не снег там кружится, а ангелы… Много ангелов. И они зовут ее куда-то, зовут…

– Пошли, – хрипло сказала она, отрываясь от окна.

– Куда?

– Сама знаешь…

Она оделась так быстро, что Надя не успела за ней. Она догнала ее уже во дворе. Было темно, пусто, и только белые хлопья кружились по двору, иногда и в самом деле становясь похожими на призрачные белые фигуры с огромными крыльями…

Сашка почти засыпала. Он взял ее на руки, радуясь этой тяжести – с каждым годом она становилась все тяжелее, она росла…

– Ангелы…

– Конечно, ангелы, – согласился он.

– Ангелы при…

– Спи, солнышко. Ангелы придут, стоит только тебе заснуть. И приведут новый год… Принесут подарки…

– Они приведут, – сонно пробормотала девочка.

Он рассмеялся.

– Повторюшка, – ласково прошептал он, опуская ее на кровать. Укрыл одеялом и поцеловал в светлую макушку.

Потом он вернулся в свое одиночество, к которому уже почти привык, и плеснул в бокал шампанское.

– С Новым годом, – поздравил он собственное отражение в зеркале. – Удачи, парень… – Потом подумал немного и, посмотрев в потолок, подмигнул: – Ангелы! Вас тоже с Новым годом… Я-то вас не видел, но Сашка видит… Вы ей нравитесь, значит, мне тоже… Удачи вам.

В этот момент в дверь позвонили.

Он встал и пошел открывать…

Слова замерли на губах.

На пороге стояла Надя. А рядом с ней…

– Катя, – выдохнул он.

Надя рассмеялась, прошла в комнату. А Катя молчала, глядя ему в глаза, мучительно покрасневшая, неуверенная, робкая…

– Прости меня, – тихо сказала она.

– За что? – удивился он.

– Не знаю… За то, что я была глупой… Злой. Тупой…

– Все это неправда, – тихо засмеялся он, беря ее руки в свои. – Ты прекрасна…