Текст книги "Танец для двоих"

Автор книги: Светлана Полякова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

В жизнь?

Он даже не смог понять, когда эта игра закончилась. Они уже стояли, держась за руки, несмотря на то что музыка все еще звучала, и их губы были все ближе, ближе…

– Привет, – раздался Надин голос. – Чем это вы тут занимаетесь?

Она еще в коридоре удивилась, что дома так тихо – только свет везде горел, свидетельствуя о том, что в квартире кто-то есть.

– Мам! – позвала она, но никто не отозвался.

Потом она уловила музыку за закрытой дверью – и ее кольнуло неприятное чувство, что мать специально от нее закрылась. Там, за закрытой дверью, кто-то то ли засмеялся, то ли всхлипнул… Голос, несомненно, принадлежал Кате. «Ну вот, – подумала дочь. – Заперлась и плачет под звуки своего обожаемого блюза…»

Но потом она услышала второй голос – и теперь уже понимала: нет, она смеется…

Она не одна.

«Я же не ребенок, чтобы ревновать собственную мать к…»

Она замялась. Голос рассудка тут же замер, потому что Надя узнала этот голос. В ее душе немедленно родилась целая буря эмоций – и теперь она уже и сама не смогла бы дать себе верный ответ, кого и к кому она так отчаянно ревнует.

Приоткрыв дверь на несколько сантиметров – ровно щелочка, и что там ты надеешься разглядеть? – Надя увидела фигуру матери. Вернее, не фигуру даже. Абрис… Полурастворенный в темноте. Феерическая тонкая пластика… Почему-то в голову пришли невесть откуда строчки: «И руки, тоньше чем у дождя»… Надя не помнила, откуда это, и почти на сто процентов знала, что в оригинале строчки звучали не так, и даже с трудом могла сообразить, откуда она их знала. Но у ее матери сейчас руки были тоньше дождя, и это делало ее еще… Прекраснее? Кажется, просто залетевшая из далеких краев птица… Чья-то фантазия, на несколько мгновений ставшая зыбкой реальностью. Она так привыкла видеть только собственную мать, в старом пальто, вечно озабоченную, слегка рассеянную… «У нее было затруднено дыхание, – подумала Надя. – А сейчас оно освободилось… В танце. С ним».

Снова ей стало больно и темно, но она пересилила себя. Открыв дверь – а незачем от меня отъединяться, ибо мы – единое целое, – Надя замерла на пороге, наблюдая за двумя фигурами, и, заглушив в себе голос, говорящий ей: «Оставь, это танец для двоих», – не нашла ничего умнее, как спросить:

– Чем это вы тут занимаетесь?

Катя остановилась. Тут же снова превратилась в себя саму – или, наоборот, снова став кем-то еще, – мучительно покраснела. Саше показалось, что он и сам покраснел. Щелкнул выключатель.

От яркого света он невольно зажмурился и с досадой посмотрел на Надю.

Дурацкая фраза из дурацкой рекламы… Так же ответить? Глупо…

«Словно нас и впрямь поймали за чем-то», – подумал он.

– Мы? Танцуем, – улыбнулся он. – Кстати, привет…

– Привет, – кивнула девочка. – Не ожидала тебя тут увидеть…

– Мы случайно встретились, – почему-то начала оправдываться Катя.

«Она привыкла от всех зависеть, – подумал он. – Странное поведение для женщины, ставшей самостоятельной в семнадцать лет…»

– Мне кажется, если бы даже и не случайно… – сказал он, нежно улыбаясь. – Так вот, если бы даже мы встретились и намеренно, в этом ничего страшного нет… Взрослые люди.

Надя понимала, что ведет себя глупо, но последняя фраза показалась ей особенно обидной. Точно ей сейчас указали на место. Они взрослые. Они. Без нее…

К горлу подкатил комок обиды. «Я же взрослая, – попыталась убедить она себя. – Я их обоих люблю. Я взрослая…»

Но ей все равно казалось, что теперь они вдвоем, а она – одна… Она остается совершенно одна!

– Мне кажется, надо бы попить чаю, – словно угадал ее настроение Саша. Он смотрел на нее, слегка наклонив голову, и в его взгляде явно прочитывалось сочувствие.

– Надо бы, – сказала Катя, несмело улыбаясь. – Поставить чайник?

Вопрос был чисто риторическим, и Катя это понимала. Просто вышла на кухню.

Он подошел к Наде.

– Твоя мать очень одинока, – мягко сказал он. – Понимаешь, она вся из комплексов состоит… Странное дело, все это исчезает, стоит только зазвучать музыке… Тогда она освобождается. От всего…

– И от меня…

– Понимаешь, ты взрослеешь… Ты завтра встретишь человека и уйдешь с ним… Это жизнь. А что станет с ней?

«Значит, ты решил меня заменить? А если я сейчас возьму да и сообщу тебе приятную новость? Что я уже встретила человека, с которым хочу уйти? И что этот человек – ты…»

Не сказала…

Только в глазах мелькнула слабая тень слез, остановившихся на половине дороги, замерших – замерзших…

– Кажется, мы собирались пить чай, – сказала Надя, улыбнувшись. – И давай пока оставим мои чувства… Я как-нибудь сама с ними разберусь… Ты же сам сказал, что я… взрослею…

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

«Что за напасть? Из миража, из ничего»…

В голове у Кати с самого утра звучат эти слова вместе с мелодией, в которой страх переплетается с восторгом, и сама Катина душа стала такой же – детской и взрослой, с вопросом: «Что я делаю, да и как я это делаю, и зачем я это делаю?..» И снова ответ: «Наплевать. Я просто это делаю…»

– Здесь играется allegro, – заметила она, словно очнувшись.

Оля подняла на нее глаза.

– Мне хочется largo, – тихо попросила она. – Послушайте, Екатерина Андреевна! Ведь все становится по-другому… Смысл меняется. Становится страшно…

«Из миража, из ничего, из сумасбродства моего…»

Катя могла бы, как нормальный педагог, сказать сейчас ей, что Моцарт знал лучше. Но, вспомнив Моцарта, она только улыбнулась. Сам Моцарт наверняка заинтересовался бы сейчас новой Олиной концепцией своей сонаты – вот в этом allegro и в самом деле… совсем по-другому все звучит. Только что кто-то смеялся – теперь плачет… И получается-то снова любовь. Робкое прикосновение губ к ладони. «Я хотел бы увидеть вас еще, Катя… Чтобы потанцевать… Чтобы этот блюз, сотню раз слышанный, знакомый до последнего вздоха саксофона, впустил нас в себя… Или сам бы вошел, став нашей частью…»

Ничего этого сказано вслух не было. Глазами – да. Но не… Она улыбнулась невольно, поймав себя на том, что так и хотелось ей подумать сейчас – не губами, устами…

– Вам нравится? – истолковала ее улыбку по-своему Оля. – Послушайте! Как будто сначала праздник, а потом воспоминание о грустном… Или предчувствие беды… Звучит так странно и печально…

– Мне нравится…

Эта музыка, игранная Катей бесчисленное количество раз, прилипшая к пальцам, и в самом деле стала другой. «Может быть, так и в жизни? Смени темп – и увидишь все по-другому. Замедленная съемка – и наш вчерашний танец обретет другое значение?»

«Мне не хочется об этом думать, – призналась она себе. – Я не хочу. Все и так было allegro… Не хочу».

«Вы прекрасны»… Тихое прикосновение губ, робкое, как будто им по четырнадцать лет, и вообще они не в раздолбанном, циничном двадцать первом веке, где царит ужасающее безвкусие, этакий Содом с Гоморрой и куча людей, из которых половина пытается завязать тесные отношения с дьяволом, а вторая – ищет Бога… Нет, они в другом. Начале двадцатого. В конце девятнадцатого… Когда еще царила повсюду тишина и не было ничего лучше любви… Нормальной. С поцелуем руки… И все на свете содомы и гоморры прятались в подполье…

И замедленное allegro сейчас – частичка того времени, и она частичка, и Оля, и…

«Что я о нем знаю?»

Ни-че-го…

Даже кто он. Где работает. Что делает вечерами, оставшись один, усталый. Ничего не знает о нем Катя. Только две вещи. Он умеет говорить: «Вы прекрасны». И умеет танцевать так, что сжимается сердце, и кажется, ты и не танцуешь, а летишь на крыльях ветра.

«Но я-о-нем-ничего…

Самое время нанять частного детектива, – усмехнулась про себя Катя. – Чтобы все узнать…»

Прозвенел звонок. Урок закончился, хотя сейчас Катя не смогла бы с уверенностью сказать, что именно она была педагогом. Может быть, это маленькая девочка с обостренным внутренним слухом ее пыталась научить вслушиваться в музыку, в себя, в те скрытые пласты, которые становятся откровением, предупреждением?

– Вам понравилось?

– Да, – подумав, ответила Катя. – Как в жизни, ты абсолютно права. Только от этого грустно.

– Грусть тоже часть жизни, – сказал этот странный ребенок. – Никуда не деться… И если всмотреться в ее лицо, обнаружишь, что она прекрасна…

Катя вздрогнула и посмотрела на хрупкую удаляющуюся фигурку. Грусть, если в нее всмотреться, прекрасна…

«Вы прекрасны…»

«Он тоже обо мне ничего не знает», – подумала она.

– Катерина!

Катя остановилась.

Анна подошла к ней, улыбнулась, но взгляд был пытливым. Точно она на дне Катиных глаз пыталась увидеть истину.

– Открой старухе тайну, что с тобой?

– Это видно? – шепотом спросила Катя.

– Заметно, – развела руками Анна. – Где-то там, в самой глубине, прыгают осторожные солнечные зайчики…

– У меня сегодня свидание, – все еще шепотом, смущенно призналась Катя.

И повторила про себя, удивляясь тому, что слово, которое она раньше считала банальным, даже пошлым, пропитанным подростковой глупостью, сейчас ей таковым не кажется.

Свидание…

После предварительных уговоров Саша отвел Сашку-младшую к Ольге.

– Вроде бы ты сегодня не работаешь, – проговорила она, оглядывая его и отмечая, что братец выглядит по-другому. Не так, как обычно… Горечь в глазах, которая казалась Оле вечной, исчезла. Дело было не в том, что Саша, обычно предпочитающий черные джинсы и старую куртку, теперь был одет иначе. Нет, те же джинсы. Та же куртка… Только все это выглядит по-другому. Саша был пропитан надеждой и тихой радостью.

– И куда наш папа отправляется? – поинтересовалась она у девочки.

– У него свидание, – шепотом посплетничала девочка. – Как ты думаешь, он ей понравится?

– Нам с тобой он нравится, и ей…

– Мы-то другое дело, – сказала серьезно Сашка. – Мы его любим. А она?

– Может, отложите обсуждение на тот момент, когда моя нескладная фигура растает в проеме дверей? – не выдержал Саша.

– Тогда мы в это углубимся… А пока делимся впечатлениями…

– Ну конечно…

– Мы же женщины, – подмигнула Сашке Оля. – Тебя сегодня ждать, принц?

– Не знаю… Вдруг поздно…

– Вдруг до утра, – кивнула Оля, пряча улыбку в уголках глаз. – Ладно, принц… Только туфельку не забудьте ухватить во время танца…

– С чего ты взяла, что мы собираемся танцевать?

– Господи, – вздохнула Оля, – что еще с тобой делать-то? Ты дансер… Танцор. Говорила я маме, что незачем было мучить тебя в хореографическом училище… Детство вышло кошмарным, а теперь и жизнь не задалась…

– Я вообще-то так не считаю, – улыбнулся он. – Сегодня у меня нет таких мрачных предубеждений против жизни. – Он поцеловал ее в щеку, потом Сашку и попросил: – Девочки, пожелайте мне удачи…

– Желаем, – сказала Оля. – Особенно чтобы твоя принцесса не оказалась злой ведьмой. Или призраком…

– Спасибо, – серьезно ответил он и махнул рукой.

Как мальчишка, с тревогой подумала Оля. Пусть она в самом деле окажется… Кем? Да кем угодно! Только бы человеком. Просто хорошим человеком, способным его понять…

– Хватит, Господи, ему страдать, – сказала она едва слышно, глядя на большой образ в углу комнаты. – Настрадался уже…

Он стоял у фонтана, уже умолкнувшего, мертвого, заснувшего в преддверии зимы, и всматривался в обступившую его темноту. Зима вообще всегда казалась ему призрачным временем года. Фигуры людей, выплывающие из темноты, – чем не призраки? И сам себе он казался зыбким, нереальным. Что уж говорить о ней… Слабая улыбка коснулась его губ. Странное сочетание она несла в себе, подумал он. Словно одна ее часть – реальность, осязаемость, плоть, а другая… Сплошные фантазии, грезы, немного приправленные остротой готических сказок. Принцесса, да и в самом деле принцесса, заточенная в замке фэнтезийным призраком… «И руки, тоньше дождя…» Бледность, словно и не живой человек перед тобой – ожившая картина средневекового живописца, чаще прячущегося под именем Неизвестный… Она и сама – плоть от плоти загадочной неизвестности и одновременно реальна. Осязаема. Даже в этой своей призрачной странности…

«Я знаю про нее только то, что ничего не знаю», – перефразировал он нахально известный постулат.

И тут же увидел ее. Она бежала, как подросток, боясь опоздать и в то же время страшась своей решимости разрушить привычный уклад жизни и чьи-то цепкие представления о том, какой ее жизнь быть должна. Она была легка и стремительна, как бабочка, летящая на огонь. А кто этот огонь?

Он.

Прозрение это было жестоким, и он в первый раз остановился, задумавшись, ужаснувшись этой нехитрой истине…

Он. Он огонь, и именно он может подпалить эти нежные трепещущие крылья.

Ему захотелось раствориться в темноте, как эти люди-тени вокруг, стать одной из призрачных теней, уйти, оставив ее, надеясь, что боль будет сиюминутной и преходящей.

Но она уже стояла перед ним, робко улыбаясь, глядя ему в глаза.

– Я… сильно опоздала?

– Нет…

Отступать было поздно. Она стояла перед ним и смотрела с робкой надеждой и вопросом: «Вы ведь ничего плохого мне не сделаете? Нет?»

Маленькая девочка тридцати пяти лет…

«Все зависит от меня, – напомнил он себе. – Раньше ее боль была только в ее руках. Теперь она в моих… И пусть это звучит самонадеянно, но теперь все зависит только от меня…»

* * *

Она остановила машину.

– Ах ты…

Ругательство само слетело с ее губ, хотя она уже давно отучила себя материться. Всю свою жизнь она боролась с комплексом. Этим жутким комплексом, имя которому было…

Ну да, чуть не сорвалось с губ «быдло». Заменила более мягким. А что изменилось-то? Вспомнилась сразу их соседка – старорежимный останок, черт знает как сохранившийся пережиток прошлого. «Быдло останется быдлом, как его ни одевай…» И какое, блин, ни дай быдлу образование, а все одно… Чехов давил по капле раба, а она пыталась выдавить быдло. Когда поняла, что ничего не получается и из ее нутра все равно выползает это самое быдло – «поймите, голубушка, нельзя рассуждать о Чосере с таким лицом… Вы о нем говорите как о племенном быке», – с филологическим образованием было покончено. И она стала экономистом. Там все было в порядке… Слова «дебет», «кредит», «аудит» были странными, ласкающими слух, и произносить их можно было как угодно.

Кстати, и профессия-то оказалась более выгодной, земной, нужной… «Для меня, – усмехнулась она. – Для быдла то есть…»

Что ее так задел этот мальчишка? Снять вот такого же, даже лучше, она могла себе позволить одним движением пальца, но этот-то…

Нахальный танцор. Постановщик, мать твою…

Она прекрасно понимала, что вот в том и фишка – не снимается…

Теперь она с ним встретилась, случайно увидела его стоящим у чертова фонтана с вытянутой, ожидающей шеей, и уже собиралась вылезти из машины, чтобы попытаться еще раз доказать себе и ему, что у нее есть власть…

Нет.

К нему подошла женщина в старом пальто, такие она видела только в детстве, когда папа еще не продвинулся в этом богом забытом поселке городского типа, где от города – только жалкие трехэтажки, панельные, грязные, пахнущие навозом и крупным рогатым скотом…

Ох, этот чертов запах! Она поливала себя дорогим парфюмом только с одной целью – чтобы он выветрился, этот запах, измучивший ее, чтобы выветрился…

Эта тварь, которая стояла теперь с ним рядом, несмотря на дурацкое пальто, никогда им не пахла. Никогда… Даже так вот одетая – лохушка чертова, – она обладала тем самым, чего никогда не было у владелицы манто из оцелота, «лендкрузера», загородного особняка и так далее…

«У вас нет чувства стиля, дорогая…»

Верно. А вот у этой есть. Врожденный.

Что-то они говорили, улыбаясь, он взял ее ладони в свои и теперь дул на них, пытаясь согреть.

«Ну да… Романтика выпирает… Просто Тарзан, блин, с Наташей Королевой…»

И тут же дернулась, как от тока. Нет. Это если б ей повезло, все так бы выглядело. Потому что она сама и есть Наташа эта, а вот это существо никакого отношения к этому не имеет. Выше. Выше, намного выше. Тоньше, черт ее возьми… И он рядом с ней – откуда-то всплыло: «Позвольте мне узнать, вы – ангел Сан-Франциско? Позвольте мне посметь…»

Она и сама не могла понять, почему в ее глазах появились злые слезы обиды и вообще почему она до сих пор не уехала отсюда, а как последняя мазохистка, наблюдала за трогательной сценой, чувствуя себя так, словно от нее снова пахнет и ей по-прежнему устало и презрительно указывают место…

Они уходили, взявшись за руки, а она все смотрела им вслед, бормоча проклятия и угрозы, едва слышно…

Когда они ушли и наваждение кончилось, она достала сигарету, откинулась на спинку сиденья и пробормотала:

– Посмотрим… Мы еще посмотрим. Кто у нас…

Не договорив, достала крошечный мобильник, набрала номер.

Через три часа она узнает о своей сопернице все. «Может быть, на чей-то взгляд я и быдло, – подумала она, закончив разговор, – но у меня есть то, чего нет у вас, мои хорошие… Власть».

Удивительно, но от этой мысли впервые не стало легче.

Что-то пели на английском. Тихо. Катя и не вслушивалась – музыка была впервые только фоном. Она говорила сама и слушала его, потому что очень хотела понять, что там скрыто, за этими глазами…

Ей было легко с ним разговаривать.

Он внимательно ее слушал, слегка наклонив голову вправо, тоже пытаясь постичь, что у нее спрятано там, внутри.

– Правда, банальная история?

– Нет, – покачал он головой. – Просто странно, почему мы не встретились… Наше училище рядом с консерваторией…

– Наверное, не надо было…

– Всему свое время, – грустно усмехнулся он. – Но почему ты не осталась в Москве?

– Я не поступила бы, – пожала она плечами. – Не такой уж огромный талант… А тут была тетя. Тетя работала в «консерве» и всех знала… Потом тетя умерла, оставив мне квартиру. Да и работу я здесь нашла быстрее… И потом – я же надеялась, что он хотя бы заинтересуется ребенком. Но нет. Ему это было… Знаешь, если уж человек решил, что он гений, это не исправить.

Он рассмеялся.

– Нет, в самом деле… Он, может, и на самом деле был не без этой Божьей искры, но…

– Ты о нем что-нибудь знаешь?

– Ничего. Никогда не видела с тех пор… Только имя на афишах, но мне не хочется идти на концерт. Наверняка он старый. Лысый. Скрюченный… Нет уж, пусть остается таким вот розовощеким, кудрявеньким, молодым…

– А Надя? Она-то ходит?

– Нет. Я почему-то все время нахожусь под впечатлением нашего последнего с ним разговора. «Нет ничего важнее музыки…» И мне обидно. Потому что для меня-то Надя оказалась важнее. Может быть, я просто не такая гениальная, возвышенная? Или я не могла себе этого позволить? Потому что это был мой удел – сопли, разбитые коленки, испачканные чернилами пальцы. А его – сплошное парение в горних высотах…

– Иногда-то он спускался, – хмыкнул Саша. – Чтобы оставить после себя более реальный след, чем химерические звуки.

Она рассмеялась.

– Но хватит о нем… Ты ничего не рассказываешь о себе. О своей дочери. Жене.

– У меня нет жены, – развел он руками. – Я отец-одиночка… И мне еще больше не хочется ворошить прошлое, чем тебе…

– Она… умерла?

– Нет, – пожал он плечами.

– Она такой плохой человек?

– Бог ей судья…

Он ушел в себя, только грусть оставил Кате и боль, но дальше говорить не захотел.

– Ты… – Она осеклась, не закончив фразу. Ей сейчас более всего хотелось бы узнать его историю, но это недостойное любопытство, сказала она себе.

Если человек хочет, он рассказывает об этом сам. Без принуждения…

Вокруг плавал табачный дым, и запахи чужих духов, перемешавшись, заставляли Катину голову кружиться. Как бы сказала Надя? Надя бы сказала: «Крышу срывает». Катя усмехнулась – и в самом деле как в старой песенке: «Куда ты плывешь, крыша моя…»

Все было странным и терпким – эта встреча и это кафе с дурными запахами, слишком активными и навязчивыми. Словно и не с Катей все происходило.

Певица на сцене громко завопила в микрофон: «Я поняла, что я люблю, я поняла…»

Это не было похоже на музыку. Но…

Катя покраснела невольно, украдкой бросив на Сашу взгляд.

Чуть прикрытые ресницами глаза. Испытующий взгляд ей навстречу. Полуулыбка на губах… «А ты поняла?»

«Я поняла, что я люблю, я поняла… Бог ты мой, это же кошмарный текст, это пошло – неужели это все меня касается?»

Катя знала, что это не музыка. Это правда…

Крыша окончательно уплыла в неведомые города и страны, на остров Бальнео или вообще решила побродить среди истуканов на Пасхи…

Такие ощущения Катя никогда не испытывала, даже в юности своей глупой… Словно кто-то еще живет в груди, и там бабочка трепещет, на огонь прилетевшая… А еще почему-то думаешь, что вот бы так всю жизнь просидеть друг с другом, глядя в глаза прямо – и не опуская глаз никогда, зная: он все поймет в тебе и примет.

– Наваждение, – прошептала Катя.

– Что? – Он посмотрел на нее с вопросом.

– Так, ничего… Я сказала самой себе…

– Понял, – рассмеялся он. – Попытка зацепиться за остатки здравого смысла…

– Безуспешная, – развела руками Катя.

И в самом деле – он ее понимал…

– А зачем он нужен, этот здравый смысл? Много счастья от него?

– Не знаю… Мне трудно судить о нездравом смысле… Я лишь однажды пошла на поводу у своих желаний, и в результате получилась Надя. Она ведь хорошо получилась, правда?

– Замечательно…

– Еще неизвестно, какой бы она вышла при здравом размышлении…

Она рассмеялась.

– Господи, – вырвалось у нее, – мы сидим с тобой и несем чушь.

– Прекрасную, – кивнул он.

– Какая разница… Мы как дети.

– Это хорошо, разве нет? Помолодеть лет на двадцать… Забыть про все.

Она хотела сказать, что так нельзя, долго нельзя, но, встретив его взгляд, так отчаянно смутилась, что хотела отвернуться – и не могла… В душе что-то плакало, и смеялось, и много колокольчиков…

– Моя дочь верит в ангелов, – серьезно сказал он, глядя ей в глаза.

– Она… Я тоже, – прошептала она, ощущая себя так странно, как будто она и в самом деле стала рядом с этим человеком ребенком…

Его рука теперь оказалась на ее ладони – только сейчас она поняла, что ее ладонь была раскрытой, точно она просила что-то, бедная нищенка, у этого человека…

Любви?