Текст книги "Подражание королю"

Автор книги: Светлана Климова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Мы со стоном рухнули, и в сладостных усилиях выбраться из-под тяжести ее пылающего тела я не услышал печального вздоха, прозвучавшего из-под моего ложа.

Свет мы не выключили, так что Люська могла воочию убедиться, насколько я желал оказаться в привычном для мужчины положении, когда он впервые пребывает с дамой в интимных обстоятельствах. Но она упрямо стремилась главенствовать, пока наконец мне не удалось немного развернуть мою русалку. Вышло, однако, не вполне удачно – упираясь длинными ногами в стену, теперь она лежала поперек меня, свесив голову вниз…

– Егор! – вдруг в ужасе закричала Люська. – Чья это борода торчит из-под дивана?

Глава 2

Программу нейтрализации похмелья я начал с того, что решил спуститься и выгулять пса. Ожидая лифта, я мстительно подумал: хорошо бы в нем оказался Павел Николаевич Романов. То-то была бы встреча! Но этого не случилось.

Степан был спокоен и поглядывал на меня уже как первый друг. Еще бы: всю ночь он продрых на моем диване в ногах, не давая мне пошевелиться. Мне снились кошмары, зато Люська, вытянув свои длинные ноги, безмятежно посапывала у стены. Скрючившись, как эмбрион, и каждую минуту опасаясь свалиться, я то и дело просыпался, пока наконец не рассвело.

Тогда я выполз на кухню, размял конечности и вымыл посуду, затем заварил чаю, выпил его с сигаретой и около семи тридцати позвал Степана пройтись.

На вахте ворковали голубок и горлица – Анна Петровна и ее супруг Борис Григорьевич, называемый ею БГ.

– Да это, кажется, – произнес он, – собачка из двадцать четвертой?

– Так точно, – ответил я. – Скотч-терьер принадлежит Сабине Георгиевне.

– Принадлежал, – горько поправил меня БГ. – Милая была женщина, интеллигентная во всех отношениях, Вам, Егор, вероятно, отдала пса ее дочь?

– Да, – кивнул я и шагнул к двери, пресекая дальнейшие расспросы.

– Понимаю, понимаю, – задумчиво проговорил БГ. – Очень благородно с вашей стороны.

– Им собака ни к чему, – прокомментировала Анна Петровна. – Они не из тех, кто усложняет себе жизнь.

– Почему ты так говоришь, детка? – встрепенулся Б Г.

– Разве я не вижу? – отрезала его жена. – Им и Сабина была ни к чему…

Я оставил сладкую парочку выяснять, почему Сабина Новак не пришлась ко двору собственному зятю, и вышел на улицу. Небо оказалось сплошь затянутым серой мутью, как в глухом ноябре. Мы со Степаном пробежались по установленному им маршруту, стараясь обходить кучи собачьих экскрементов, перемешанных с талым снегом и грязью. Я подивился вчерашнему своему везению – Степанова траектория представляла собой сплошное минное поле. Выход наш прошел без происшествий, и, довольные, мы возвратились домой.

Моя расторопная однокурсница уже приготовила нам завтрак, но сама есть не стала, лишь накачивалась кофе, потому что ее терзал тот же синдром.

– Как ты работать-то будешь? – посочувствовал я. – Кстати, кофе в этих случаях не помогает. Скорее наоборот.

– Ничего, – ответила она. – Стиви, мальчик, иди ко мне, пожалей бедную девушку.

Степан подошел и положил сырую башку на ее босую ногу в рваном шлепанце.

– Ты приедешь ко мне сегодня? – спросил я Люську.

– Не знаю, – ответила она, окинув меня туманным взором. – Я уже в форме. Мама будет волноваться.

– А вообще?

– Да надо бы, – сказала Люська. – Очень не люблю что-то делать наполовину.

– Приходи, – вдохновился я; – Да, кстати!

– Что?

– Скажи там – меня сегодня не будет. Я на задании. В ихнем бедламе никто проверять не станет.

– Хорошо.

Мы пожелали Степану не скучать и вместе покинули мою берлогу. Я посадил Люси в троллейбус, а сам отправился на рынок – купить Сабине каких-нибудь фруктов, а скотч-терьеру мяса, надеясь в обед забросить его домой, а заодно разведать обстановку в двадцать четвертой.

В больницу я попал гораздо раньше полудня, но мне удалось беспрепятственно проникнуть на второй этаж. Сабина была на процедурах, а меня затребовал к себе ее лечащий врач. Его подозрительность не рассеялась даже после того, как он окинул взором мой белый халат, больничные тапочки и выражавшую сугубую преданность физиономию.

– Вы в каких отношениях с Новак? – сразу перешел он к делу.

– В очень хороших, – вежливо ответил я.

– Кто вы ей? – Врач попытался отыскать в моем лице семейное сходство с Сабиной и, по-видимому, отыскал, так как голос его утратил дознавательную интонацию.

– Сосед, – разочаровал я его.

– У нее есть родственники?

– Да, но они… уехали. Сабина Георгиевна временно живет одна.

– Ладно, – вздохнул он. – Если так, мы еще подержим ее дня три-четыре.

Не нравится мне кардиограмма вашей Новак. В остальном все в норме, включая ногу. Когда возвращается ее родня?

– Через неделю. – За последние сутки врать я научился виртуозно.

– Отлично, – сказал доктор, – вот тогда и на выписку. Я назначу ей коротенький курс лечения, дней на пять. Если картина не изменится – переведем в кардиологию.

– Спасибо, – кивнул я. – Лекарства нужны?

– У нас все есть, – сухо сказал врач. – Если можно, обеспечьте ей питание – молочное, фрукты, соки.

– Хорошо.

– Все, – сказал доктор. – И прошу вас, напомните больной Новак, что ей предписан постельный режим. Она, может, и симпатичная женщина, но слишком уж резвая.

Больная Новак восседала на кровати и вдохновенно повествовала завороженным слушателям о том, как совершила круиз по Средиземноморью. Я вошел в момент описания экскурсии по Ватикану. Сабина умолкла и окинула меня недовольным взглядом.

– Впервые у меня нашлись слушатели, а вы, дорогой, на корню губите мой бенефис, – желчно заметила она. – Я ожидала вас вечером, Егор.

– Ничего, – сказал я, – у вас будет достаточно времени, чтобы развлечь аудиторию. Я побывал у вашего доктора.

– А, у этого привереды. – Сабина поправила подушки. – Тогда позвольте, я прилягу. Что же он сообщил вам? Вы были у моих?

– Давайте по порядку. – Я присел напротив, раздумывая, как бы поделикатнее сообщить Сабине Георгиевне, что она уже скончалась. – Доктор решил оставить вас тут еще на недельку, так как нашел у вас аритмию…

– Глупости! – воскликнула Сабина. – Она у меня всю жизнь.

– Не перебивайте меня. Ему виднее. За Степаном я пригляжу, он отлично у меня прижился; единственное – я прихвачу поводок и ошейник. Книги я вам принесу. Еду также. Повторяю, мы отлично ладим со Стивеном.

Она терпеливо слушала, однако глаза ее, внимательно следившие за выражением моего лица, постепенно утрачивали иронический блеск. Сейчас она была похожа скорее на ясновидящую.

– Так будет лучше, Сабиночка, – проникновенно ворковал я, касаясь ее руки и тайком пробуя нащупать пульс. – Я, со своей стороны…

– Что там случилось? – вдруг спросила Сабина, вырывая руку. —Чего вы пляшете вокруг меня, Егор? Вы заходили к Евгении?

– Нет. – Я разозлился до озноба. – У меня нет желания объяснять вашей дочери, что с вами случилось. И не я затеял всю эту авантюру. «Егор, не говорите никому, где я… мне страшно…» – передразнил я Сабину. – Вы сами поставили меня в такое идиотское положение.

– Поняла. Так сразу бы и сказали. Извините, я вела себя эгоистично. Я сейчас же позвоню и объяснюсь с ними.

– Нет! – завопил я.

– Почему? – изумилась Сабина. – Мне это не трудно, они привыкли к моим чудачествам. Знаете, Егор, я даже немного по ним соскучилась…

– Не нужно звонить, – твердо сказал я и добавил:

– Не волнуйтесь, с ними все в порядке.

Я понимал, что Сабина не из тех натур, которым серьезные вещи сообщают эзоповым языком, но тем не менее, набравши воздуху, буркнул:

– Как вы себя чувствуете?

– Нормально. А почему вас это так волнует, Егор? – подозрительно спросила она.

– Я рад, что вы в добром здравии, Сабина Георгиевна… Однако не далее как вчера утром вас похоронили…

– Кто? – Она сузила глаза. – Каким это образом?

– Ваша семья.

– И где же, собственно, мой прах, так сказать, предали земле?

– В крематории.

– Так я и знала, – презрительно прокомментировала Сабина. – У них ума не хватило на что-нибудь другое. А ведь я им говорила… Впрочем, получив урну, можно отвезти ее на католическое кладбище в Браславе…

– Сабина! – застонал я.

Мы в упор посмотрели друг на друга.

– Что там происходит, черт возьми?

– Я не знаю.

– Так узнайте!

– Как? – воскликнул я шепотом. – Все соседи об этом только и толкуют.

Плетневы в трауре.

– Неужели это правда? – До нее наконец-то начал доходить смысл моего сообщения.

– Правда, – вздохнул я.

– Вот так история! – Меня привела в восхищение ее сардоническая ухмылка. – Я так боялась, что мне отрежут голову, а меня взяли и самым банальным образом сожгли. У вас найдется сигарета?

Мне невыносимо хотелось курить, но я опасался, что, если дам Сабине сигарету, это не пойдет на пользу ее аритмии. Она тут же прочла мои мысли.

– Спустимся в больничный двор. Там небольшой садик, – шепнула она. – На первом этаже мне выдадут на время прогулки куртку и кроссовки. Так все здесь делают. Возьмете Степанов ошейник, а я дам вам денег…

Сабина прихватила свой костыль, и я, сунув пакет с бананами, апельсинами и лимоном в тумбочку, повел ее по лестнице вниз. Там, в комнате, примыкающей к раздевалке, мы получили под расписку ее одежду. Сбрую Степана я спрятал в свою сумку.

В садике мы нашли свободную скамью и присели. Небо еще больше затянуло, было сыро, но, слава Богу, безветренно. Сабина тут же схватилась за сигарету.

– Может, вам нельзя? – робко предположил я, на что она резонно ответила:

– Теперь мне все можно! С минуту мы молча курили.

– Эх, – мстительно произнесла Сабина, – если бы я знала, что мне предстоит так бесславно умереть, я бы такой фейерверк устроила напоследок!..

– Вы думаете, это Павлушина идея? – перебил я Сабину.

– А чья же еще? Павел Николаевич всегда предпочитал выдавать желаемое за действительное. Я, конечно же, мешала его грандиозным планам… Кого же все-таки он кремировал вместо меня? Скажите, Егор, у нас в городе легко купить труп?

– В принципе, сейчас такое время, что все возможно… Но ведь мы запросто можем вывести вашего зятя на чистую воду. Прямо сейчас.

– Представляю его физиономию, когда я появлюсь на пороге, – усмехнулась она. – Нет, дорогой мой, этого никак не следует делать. Женечка сойдет с ума.

Как бы она, дурочка, ни была рабски привязана к своему мужу, ей, вероятно, было больно хоронить мать. Надеюсь, это так и было. Давайте лучше спокойно посмотрим, что он предпримет дальше. У меня есть еще несколько дней.

Она неожиданно легко поднялась, сбросила куртку, вывернула ее и на подкладке ногтем поддела какую-то нитку. Я не удивился, увидев в руках Сабины плотную пачку долларов.

– Лагерная школа, – сказала она. – Возьмите эти деньги и спрячьте у себя. Так как вы не сможете проникнуть в мою комнату, купите мне из них пару футболок, теплые носки, комнатные тапочки, полдюжины носовых платков и новый спортивный костюм пятидесятого размера. Все принесете вечером. Обменяйте сорок долларов на рубли и оставьте мне. Далее. Принесите книг. Возьмите деньги на еду… Да, и купите бутылочку вина, не сухого. Какой-нибудь там мадеры.

Копченую курицу и сыру. Торт «Делис».

– Зачем? – изумился я.

– У меня возникла мысль сегодня вечером вместе с моими однопалатницами устроить поминки. Отличный обычай.

– И кого же вы собираетесь поминать? – ехидно осведомился я.

– Делайте что ведено, – произнесла Сабина, застегивая куртку. – И вот что: купите Степану мяса. По утрам он привык получать хоть немного свежей говядины.

– Уже сделано.

– Прекрасно! – воскликнула Сабина. – А теперь идите. Да, Ежи!

– Что?

– Вы знаете, дорогой, убийца всегда унижает свою потенциальную жертву.

– Догадываюсь.

– Когда появляется примитивный ужас перед насилием, исчезает другой таинственный страх – перед самим бытием… Ладно, проводите меня. – Сабина зябко повела плечами под своей курткой и, грустно усмехнувшись, взяла меня под руку. – Всегда ненавидела это беспомощное бессилие в себе, – проговорила она. – И кого, спрашивается, я так боялась?

Мы возвратились в корпус, а уже через десять минут я несся по городу, скупая подряд все по Сабининому списку. Добравшись домой, я соорудил себе бутерброд, снова заварил крепкого чаю, и мы со Степаном перекусили, прежде чем выйти погулять.

Я заметил, что настроение у пса заметно упало. Пришлось объяснить ему ситуацию и заверить, что он непременно получит обратно свою хозяйку через несколько дней.

На улице сеялся дождь, и мне пришлось снова мыть страдальца. Затем для поднятия настроения я предложил ему кусок «Делиса», от которого Степан высокомерно отказался и ушел под кресло в комнату.

Я позвонил в прокуратуру и фальшивым голосом попросил позвать к телефону Людмилу Цимбалюк.

– Ну как?

– Работы много, – пожаловалась она. – О тебе и не вспоминали, приехал из Москвы какой-то генерал.

– Неужто поймали?

– Куда им… Бедная девочка, я видела снимки и набирала заключение судмедэксперта. Он ее даже пальцем не тронул. Просто отделил голову и поставил на видное место.

– Люся! Приходи ко мне, только попозже. Степан тоскует. Я оставлю ключ на вахте.

– Нет, Егорушка. Меня отвезут домой.

– Жаль, – вздохнул я. – Тогда пока, детка.

– Привет Степану, – сказала моя однокурсница и повесила трубку.

Я решил вздремнуть под дождик. Затем в третий раз вывести пса и уж тогда отправиться к Сабине. Все, чего я хотел, – дождаться, чтобы больные угомонились и Сабина не затевала намеченный сабантуй. Потому что, помимо нас двоих, о том, что учудил ее зять, никто знать не должен.

Спал я будто оглушенный кувалдой, но проснулся от собственного вопля.

Мне снилось, что я держу Степана за задние лапы и раскручиваю, а затем отпускаю и пес летит в открытое окно, планируя, будто растрепанная метла. На морде его написан самый настоящий ужас.

Я вскочил как ужаленный, озираясь в панике. Степан спал на моем кресле, свернувшись клубком. Нос его выпевал нечто меланхолическое. На мой вопль он даже ухом не повел.

Я сунулся к нему, чтобы заключить в объятия, но пес недовольно зарычал.

Тогда я перенес его на диван – при этом скотч тут же перевернулся на спину, задрав конечности, – и отправился на кухню. Пока варилась овсянка, я уложил сумку и влил в себя стакан молока.

Гуляли мы сносно, но возвратились домой совершенно мокрые, потому что дождь лил не переставая. Я досуха вытер Степана старым банным полотенцем, поставил ему миску и переоделся сам. Когда я уходил, он уже валялся на брюхе, вытянув задние лапы, как тюленьи ласты, – излюбленная поза такс и скотч-терьеров. Книги для Сабины я, конечно, оставил дома…

Больница меня встретила безмолвием. Непогода скосила всех подчистую, включая старичка инвалида в гардеробной. Он спал на клеенчатой кушетке в углу, рядом стояла его палка. Я накинул халат прямо на мокрую куртку и побежал к Сабине, надеясь, что сестры и санитарки все-таки не вышвырнут меня вон в первые же пять минут.

Ничего подобного не случилось. Коридор был пуст, на посту сестер одиноко горела настольная лампа, лишь из дальней ординаторской доносился приглушенный звук телевизора, который на ночь переносили туда из холла. Палата Сабины была темна. Я остановился у двери, раздумывая, как бы мне извлечь ее оттуда, не потревожив больных, как кто-то тронул меня за плечо.

– Спасибо, что пришли, Егор, – прошептала Сабина мне в ухо. – Я поняла, что вы в пути, когда позвонила.

– Степан взял трубку? – спросил я, опуская тяжелую сумку на линолеум.

– Да. Пришлось ему, лентяю, потрясти боками.

– Овсянка творит чудеса, – заметил я.

– Что бы я без вас делала, – вздохнула Сабина.

– Есть хотите? – тут же спросил я.

Она была голодна, и я предложил ей поужинать прямо на подоконнике в холле, где имелся закуток, именовавшийся здесь «аппендикс». Там мы были бы практически невидимы. Сабина рассталась с костылем, так что добрались мы туда бесшумно, как тренированная группа захвата.

Я снял куртку и повесил на спинку кресла – сушиться, снова натянул халат, установил два стула в укрытии и, пригладив волосы, оказался готов к ужину. Сабина тем временем колдовала над сервировкой: разложила хлеб, разорвала курицу, почистила апельсин. Я открыл вино перочинным ножом, снял обертку с шоколадки и не поленился нарезать сыр. Мы сели лицом к окну – при этом подоконник, где стояла еда, оказался выше наших голов, – бутылку мадеры поставили на пол, а торт я предусмотрительно спрятал в холодильнике. Сабина уже обгладывала крылышко, закусывая бананом.

– Сначала о делах, – сказал я. Она кивнула. – Вот вам деньги на мелкие расходы. Еды у вас больше чем достаточно; завтра я не смогу прийти, но завтра же к вам придут из прокуратуры и вы, Сабина Георгиевна, дадите показания. О своем знакомстве с покойной Еленой Ивановной и о ее друге. Как его звали-то?

– Лерочка. Фамилию она при мне не называла.

– Это тонкая, но ниточка… Документы у вас при себе? Понадобятся паспортные данные свидетеля.

– Я все помню наизусть. Советская школа.

– Отлично, – проговорил я, наклоняясь к бутылке. – Вы не передумаете?

– Это совершенно необходимо?

– Сабина! – шепотом воскликнул я. – Мы не знаем, что у него на уме.

Погибли четыре женщины, последняя – вчерашняя девчонка. Нужно хвататься за любой шанс.

– Дорогой мой, – пробормотала она виновато. – Я сделаю все, как вы скажете, и ничего не утаю от следствия. Но мне было бы легче, если бы вы также присутствовали при допросе…

– Сабина! Меня как минимум выгонят из института. И это не допрос, а дача свидетельских показаний – и только… Выпьете вина? – сменил я тему. – Правда, у нас нет стаканов.

– Глоток, – сказала Сабина. – Может, буду спать, не думая ни о чем.

Моих не видели?

– Нет, – ответил я. – Все тихо. Ну, с Богом. – Я протянул ей бутылку, носовым платком обтерев горлышко. – За ваше здоровье!

После того как она отпила свой птичий глоток, а я вслед за ней, мы молча и сосредоточенно зажевали. Мадера была очень приличного качества и подействовала на меня умиротворяюще. Впервые за последние дни я расслабился, с нежностью поглядывая на сухой горбоносый профиль моей собутыльницы – сидя в неподвижной задумчивости, она повернула голову к окну, слегка приподняв подбородок, будто что-то пыталась высмотреть в черноте ночи.

Я потянулся к бутылке с вопросом «Еще?», и Сабина, вздрогнув, привстала к подоконнику за апельсином.

– Что-то вы увяли, мой друг, – улыбнулась она. – Не стоит. Жизнь – совершенно восхитительная штука. Я это всегда чувствовала, даже тогда, когда в сорок седьмом отправилась в Ленинград искать родню матери, нашла тетушку и после долгих мытарств по инстанциям мы наконец-то установили, что моя мама погибла в лагере. Сколько сил было во мне и сколько ярости! А какая неодолимая тяга жить! И любопытство… Мы с теткой Мусей жили в коммуналке, она была отличная портниха, принципиальная старая дева, здоровье ее подорвали война и блокада, а во мне такое бродило… Да Бог с ним – чужие воспоминания лишь засоряют мозги, это обломки, из которых ничего нельзя сложить, мой дорогой…

– И все-таки – что было дальше? – Сабина мне ужасно нравилась, и теперь я понял почему – она не пыталась делать легенду из своего прошлого.

– Дальше, по моей болтливой глупости, нас с Мусой взяли и отправили на пять лет подальше от Питера. Тетка по дороге умерла на моих руках, а я от злости на самое себя выжила, в пятьдесят пятом поселилась здесь и даже выучилась на инженера-химика.

– А как там было?

– Зачем вам, Ежи? Неужели весь этот мрак может быть интересным? Об этом столько понаписано – и правды, и вранья. Давайте я вам лучше расскажу, как у, меня появилась Женечка. Для женщины рождение ребенка, наверное, важнее пережитых бедствий.

Я деликатно согласился, хотя история появления на свет Евгении Александровны, обменявшей Сабину на Павла Николаевича Романова, в данный момент меня совершенно не занимала.

Сабина тут же угадала мои мысли.

– Природа – штука посильнее всяческих «Фаустов», – проговорила она и попросила вина. – Женя не виновата, что получилась такая. Она росла под моим могучим прессом и, едва обнаружила брешь, тут же и выскользнула – и никакие мои доводы не помогли. В своем Павле Николаевиче она увидела обещание долгожданной свободы и прилипла к нему, словно устрица к камню. В чем-то она повторила меня, с той лишь разницей, что я свою жизнь лепила по собственным меркам, а она, – по общепринятым. Мы с Женей, даже в мелочах не пересекались. Такой вот банальный сюжет…

– А кто был ее отец? – осторожно спросил я. – Может быть, все дело в его характере?

– Все дело в моей натуре, – усмехнулась Сабина. – Мне было тридцать четыре, и я представления не имела, что такое мужчина. Они все меня побаивались – и не потому, что я была физически сильна, просто во мне начисто отсутствовали женские финтифлюшки: косметика, перманент, бусы, брошки… Я много работала, жила сначала в проходной комнате с чокнутыми соседями – такая, знаете, разновидность паранойи, замешенная на любопытстве и злобе. Они никак не могли понять, почему к еще молодой и здоровой женщине никто не ходит, и все шпионили за мной, для них это было как кино. А я тогда еще боялась доносов и прятала переписку с братом, живущим в Америке. К тому же работала на полувоенном предприятии… такая была конспирация, вспомнить – просто смех!

Я приложился к бутылке и почувствовал, что созрел для того, чтобы закурить. Мы с Сабиной обнаглели настолько, что, убрав остатки нашей трапезы в холодильник, открыли окно и уселись на подоконник. Я накрыл ее плечи своей полусырой курткой, застегнув верхнюю кнопку, а сам выглянул в коридор.

Повсюду стояла кладбищенская тишина. Дождь кончился, из окна пахло мокрыми деревьями, мы сидели, с удовольствием покуривая мои «Ротманс», и Сабина шепотом повествовала:

– Я как-то бежала поздно вечером через городской парк со второй смены.

Это был исход зимы, тяжелой, промозглой, часы показывали около одиннадцати, но мне было почему-то хорошо: конец рабочей недели, я – свободная личность, всеобщее обалдение от хрущевских перемен, в общем – лирика. Что-то новое витало в воздухе. И вижу: сидит на скамье нечто скрюченное, я даже подумала, что несчастный алкаш замерзает или уже замерз…

– И тут же бросились к нему?

– Естественно! – Сабина вынула у меня из рук бутылку. – Рефлекс всех битых… Мужчина был скорее жив, чем мертв, но в таком отчаянном положении, что я, не раздумывая, позвала его к себе. Кстати, он был абсолютно трезв и до обморока голоден… Он проглотил все, что я поставила на стол, и мгновенно уснул у меня на кушетке. Спал он и тогда, когда днем я уходила на работу. Была суббота – это я очень хорошо запомнила. потому что в воскресенье вечером он уже уезжал, в мой выходной.

– А соседи?

– Угорели от любопытства. Возвращаюсь с работы часов в восемь, открываю дверь своим ключом, а соседка якобы подметает пол в коридоре, чего за ней не водилось. «У вас в комнате какой-то мужчина стонет и мечется». Я бегом к себе, вспомнив, что заперла своего гостя, распахиваю дверь, а он, бедолага, несется по коридору прямиком в туалет. И представьте себе, каков инстинкт – безошибочно нашел… Соседка крутится тут же, глаза перепуганные, но такие жадные, будто человек выбежал в чем мать родила… Самое смешное, я помню все эти мелочи, а лица его почти не помню. Ни как был одет, ни цвета волос… Это, впрочем, уже не имеет никакого значения… Он возвратился, и я захлопнула дверь, дважды повернув ключ изнутри.

Мы оказались приблизительно одного возраста и даже роста, а звали его Александр Матвеевич Гвоздев, он приехал в город из Новосибирска в командировку, и за день до нашей встречи его обокрали до нитки. Он так пал духом, что в гостинице, где за ним числился номер, не ночевал, бродил по городу, пока не застрял в парке. Такой характер. Он даже не мог заставить себя позвонить жене и сообщить, что живой. Ну, я его опять кормила, мы разговаривали – кстати, он оказался интересным собеседником… Очевидно, Егор, – она вздохнула, – к этому времени я созрела для любви!

Мое воображение тут же дорисовало остальное: долговязого, сутулого Александра, вероятно, в очках и с залысинами, наконец-то переставшего дрожать от нервного потрясения, с пухлыми губами и неизбывным испугом в глазах, и рослую сухопарую Сабину, с ее гордой шляхетской осанкой и нежным славянским сердцем. Ее девически чистую комнату, где за шкафом в тайнике под обоями она прятала письма отца и брата, ее высокую кровать с периной и никелированными. шарами на спинках…

– О, Ежи, – донесся до меня голос Сабины, – я" честно говоря, так перепугалась, когда он меня обнял и зарыдал, что не знала, куда девать руки.

Александр оказался неожиданно сильным… К утру мы выкурили все мои папиросы, и я сказала ему, что выйду в ларек. Когда я возвратилась, он спал, и мне ничего не оставалось, как отправиться на общую кухню готовить обед. Там к этому времени уже собралась вся публика… Через два часа я была на вокзале – покупала ему билет в Новосибирск на вечерний поезд. Потом мы пообедали и съездили в гостиницу, где он оплатил счет и получил обратно свой паспорт. Позже он долго составлял объяснительную в НИИ, куда был направлен в командировку, я ее отредактировала, он переписал и взял с меня слово, что я снесу ее в понедельник директору… Мы немного посидели на вокзале, и он уехал, пообещав мне выслать деньги по адресу, который записал на салфетке… Единственное, чем похожа на него Женечка, – так это привычкой спать на животе и, волнуясь, безостановочно мигать.

– Он вам не написал?

– Разумеется, нет. – Сабина неожиданно легко спрыгнула с подоконника и поежилась. – А я и не ждала, – беспечно проговорила она. – Мне было достаточно и того, что жизнь моя так круто повернулась… Брат давно звал меня. Уехать мне было почти невозможно, но как только я поняла, что беременна, сразу уволилась, сняла комнату в другом районе, устроилась дворником и принялась хлопотать,..

Как меня выпустили, до сих пор ума не приложу, хотя тут сыграло роль не только то, что по инстанциям я ходила с выпиравшим животом, но и то, что мой химкомбинат, оказывается, все-таки не относился к режимным объектам… Женя родилась уже в Америке, но это совершенно другая история.

– А родственники у вас там остались?

– Да. Петр жив. Но он давно уже настоящий янки, женат на американке, у него большой дом, дети, внуки. Конюшня, питомник, машины и всякая прочая требуха…

– Почему вы вернулись, Сабина?

– А Бог его знает. Мне все равно, где жить. Я самодостаточна… Там мало говорили по-русски, только в доме немного по-польски, книг русских не было вообще. Я усердно трудилась, путешествовала и воспитывала Женю; она же так быстро врастала в тамошнюю жизнь, что у меня возникло сомнение – тот ли это ребенок, которого я родила? Все дело в том, Егор, что прошлое меня все-таки не отпускало, и я вознамерилась продлить его в своей дочери. Это, конечно, глупость. Очередной мой бзик и чистой воды эгоизм. Через восемь лет мы оттуда сорвались, и толстая, неуклюжая Женечка так и не прижилась на советской почве… Года три сверстники насмехались над ее произношением, над ее внешностью и над ее инфантильностью. А я терзала девочку любовью к родине…

Теперь-то я понимаю, что сломала Женю и давно уже для нее чужая.

Сабина вздохнула и бросила куртку мне на руки.

– Ну что же, – сказала она. – Умерла так умерла. Проводите меня в опочивальню, Егор. Что-то я впала в меланхолию. Спать, видно, пора.

Я отдал ей пакет с вещами, сунул халат и бутылку в опустевшую сумку, отнес стулья на место и довел Сабину до дверей палаты. Мы простились, и я побрел вниз.

Входная дверь оказалась закрыта. Мне пришлось растолкать сонного инвалида и долго втолковывать ему, что я задержался у постели тяжелого больного. Только после того, как я сунул ему в крючковатую лапу какую-то мелочь, он, кряхтя, заковылял к двери.

– Сидел был уже до утра, – сказал старик. – Все одно доктора спят…

Я вышел в ночь. Она была беззвучна и беззвездна, но шлепать пешком до самого дома мне совсем не улыбалось, и я побрел по переулку, чтобы выбраться к площади, где еще можно было поймать такси.

Жутко хотелось поговорить хоть с кем-нибудь, но мне не повезло – водитель, который довез меня до дому, оказался молчуном; БГ, сидевший на вахте, был с головой поглощен бесчинствами котов, завывавших в кустах у подъезда; Анна Петровна поднялась вздремнуть.

Да и Люська, похоже, меня бросила.

Ничего не оставалось, как подняться домой и лечь спать.

Открывая тамбур, я услышал глухое ворчание из-за двери собственной квартиры и несказанно обрадовался. Вот она, живая душа, которая поможет мне избавиться от внезапно вцепившегося в меня чувства одиночества и беспомощности.

Сразу после того, как за Сабиной закрылась дверь палаты.

Когда я включил свет в прихожей, скотч сидел в углу, глядя на меня так, что мне сразу стало не по себе. Он меня видел насквозь, со всеми потрохами.

Я сбросил куртку и наклонился снять ботинки. Степан, важно раскачиваясь, подошел ко мне, обнюхал мои колени и издал странный горловой звук, похожий на всхлип.

– Что? – спросил я. – Сообразил? Вместо ответа он боднул мою щиколотку, а я схватил его за ухо и смущенно проговорил:

– Имей совесть, парень. Ты что, не видишь – человек прямо с поминок.