Текст книги "Повесть о Ратиборе, или Зачарованная княжна-2"

Автор книги: Светлана Фортунская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Глава двадцать первая, в которой Ратибор рассказывает

Изумрудный Город – это не Канзас, а Канзас – не Изумрудный Город.

Страшила Мудрый

Оттрапезничав (интересно, почему это мы говорим «отобедать» и «отужинать», но говорить «отзавтракать» как-то не принято? Наверное, потому что завтрак – трапеза быстрая, почти что на бегу), отказавшись от чарки, но выпив три стакана чаю, Ратибор сказал «спасибочки», облизал ложку, засунул ее обратно, за голенище, слегка отодвинулся от стола, и сказал:

– По протоколу меня сейчас надо бы в баньке попарить, да спать уложить…

(– Ты гля! Он еще не выспался! – прокомментировал Жаб.)

– …а только после расспрашивать. Ну, не будем буквоедами. Спрашивайте!

– Слова ты такие знаешь… Современные, – с подозрением сказал Ворон. – Мне казалось, что Тридевятое Царство, Тридесятое Государство ближе к старине, к сказочному облику Древней Руси. «Там русский дух, там Русью пахнет»…

– Так ведь прогресс! – пояснил Ратибор. – Не век же лаптем щи хлебать, чему-нибудь помаленьку учимся. Язы́кам заграничным, к примеру, латыньскому, грецкому… Астрологике, то бишь науке о движениях звезд и тел небесных. Хиромантике – научному предсказанию судеб и событий. Арихметике, она же наука счисления, сиречь калькуляции. Антропософии, или же учению о мышлении человеков и прочих разумных тварей…

– Это же надо! – сказал Крыс, вылезая из-под стола, – антропософы и в Тридевятое Царство дорожку протоптали!

– Конечно, все это очень интересно, – промурлыкал я, – но ты лучше вот что скажи: как ты обратно превратился? А то меня тут обвинили, что я всех и навсегда заколдовал – нет, ты не подумай, я не специально, это так случайно вышло! – а ты так легко расколдовался!

– Да! – заорал Жаб, выскакивая из миски на подоконник, а оттуда на стол, и представая перед Ратибором во всей своей клетчатой и разноцветной красе. – И меня расколдуй! Или расскажи Коту, как это делается!

– Ах, и меня, а главное, мужа моего! – пробасила Лёня, протягивая Ратибору Чайника.

– И маму! – добавил Чайник и звякнул крышкой.

Ратибор при виде Жаба позеленел – то ли от испуга, то ли от отвращения, и даже руку поднял (а я приготовился отражать магическую атаку), но, как видно, вспомнил, чем это закончилось вчера, и вовремя остановился. Магионный заряд, готовый уже слететь с его пальцев, стек крупными медленными каплями на пол и остался там такой симпатичной лужицей, понемножку испаряясь.

Зато когда Лёня выступила со своим Чайником, Ратибор побелел и отодвинулся от нее как можно дальше.

– Ты, паря… Лёня Батькович… Ты не шути так!

– О! – восхитился Крыс.

– Да не парень я! – со слезами в голосе возопила Лёня. – Ты думаешь, только ты вчера Коту под неумелую лапу попал? И я, и муж мой, и Жаб!

– И моя мама! – просвистел Чайник.

– Силен ты Кот, однако! – помотал головой Ратибор. – Сразу четверых заворожить!

– Пятерых! – булькнул Чайник. – Опять про мою маму забыли!

– Ты, Борис, нам зубы не заговаривай! – квакнул Жаб. – Ты давай, расколдовывай!

– Отставить! – с совершенно сержантскими интонациями каркнул Ворон и переступил с лапы на лапу. – Вопросы теоретического характера мы будем обсуждать потом, частным порядком. И не в присутствии профанов…

– Это кто профаны? – взбеленился Жаб, начиная раздуваться и топорщить перья. – Это я – «профаны!»?

– Ты, ты, – ехидно пискнул Крыс. – И ты, и я, и все остальные, кроме Кота. Мы ведь в магии ничего не смыслим… А кот – полупрофан, недоучка потому что…

– Ладно, пусть я профан! – не сдавался Жаб, – зато я – жертва этой самой магии, чтоб ей!.. Так что, действуй, Боря!

– Да все равно мне не смочь, – пожал щуплыми плечиками Ратибор, – это только Кот в силах. Как автор. Ну, или какой-нибудь магистр.

– А ты не магистр? – спросил Ворон.

– Не, куда мне! Я всего только ученик, магеныш. Выучусь – стану магом. А дорасти ли мне до магистра – это мы потом увидим. Доживем если.

– И как же вы, ученик, к нам попали? – спросил вдруг молчавший до сих пор Паук. – Путь вам пришлось преодолеть, как я понимаю, непростой. И неблизкий. И вы решились…

Ратибор с опаской покосился на Паука и его аккуратно сложенные перед головогрудью передние ноги с когтями. А если говорить по науке, хелицеры с полуклешнями.

– Да все матинка моя… Княгиня то есть, Бронислава Еремеевна. Она у нас крутенька…

«Матинка» Ратибора, строгая и властная княгиня Бронислава Еремеевна, оказывается, требовала от сына, во-первых, бросить магию, которой он обучался у заезжего магистра Чужанина Чужаниновича. Поскольку, по ее мнению, волшба и колдовство не есть мужчинское дело.

Во-вторых, строгая и властная княгиня понуждала сына заняться делом «мужчинским», то есть обучаться ратной науке.

А в-третьих, немедленно жениться на одной из трех девиц: на Тамошней царевне Варваре Премудрой, или на заморской королевне Мелектрисе Разумной, или же на княжне соседнего княжества Зеленградского, Ярославе Полкановне, по прозвищу Всезнающа. Ни на одной из эих девиц Ратибор жениться не желал, потому как был тайно помолвлен с другою девицею.

И пока матинка размышляла и раздумывала, на какой из трех барышень остановить свой княжеский выбор (а раздумывала она долго, год без месяца), Ратибор потихоньку отправился на поиски сгинувшей в незапамятные времена сестрицы Лады.

Унесенной Темною Силою (а именно Баб-Ягою – Костяной ногою) в неведомые земли.

А что сестрица жива, про то матинка ведала.

А в дорогу Ратибору тятенькою дан был меч-складенец, мамушкою – сапоги скороходные, а Чужанином Чужаниновичем – самобраный салфет.

И вот Ратибор, поклонившись тятеньке и получив отеческое благословение, облобызался с обливающейся слезами мамушкой, и с добрым напутствием наставника Чужанина Чужаниновича, пустился в путь – тайком и ночью, чтобы матинка не прознала…

– Погоди! – остановил Ратибора в этом месте я, – ты же с нею только что расцеловался!..

Ратибор посмотрел на меня с удивлением:

– С кем?

– Ну, с матинкой, с мамушкой – с мамой своей!

– В старой, дореволюционной России словом «мама» называли няньку, – встрял Рыб. – Если вы помните пьесу «Недоросль», принадлежащую перу Фонвизина, Дениса Ивановича, великого русского сатирика…

– Рыб, лекцию о русской литературе ты прочтешь в другой раз, – сварливо оборвал его Ворон, который, как всякий шоумен, не терпит конкуренции. – Для заинтересованных лиц. То есть лиц и морд. Если таковые окажутся. Продолжай, юноша!

Итак, Ратибор пустился в путь ночью, а чтобы матинка путь его не прознала, в волшебном блюдечке своем не усмотрела, он это матинкино блюдечко волшебное тайком взял, но обязательно отдаст, как вернется. А пока что изредка на тятеньку с матинкой в то блюдечко глядел, чтобы тоска-кручина не съедала. И шел Ратибор лесами дремучими, и болотами вонючими, и песками зыбучими… А после дол широких добрался до гор высоких. А как через горы высокие перевалил, тятеньку с матинкой блюдечко больше не показывало, а показывало сестрицу Ладушку спящею. А там и яблочки закончились, потому как, изголодавшись, Ратибор их употребил в пищу, и блюдечко уже ничего не могло показать…

– Что-то непонятное молвишь, – теперь уже перебил Ратибора Домовушка. – У тебя, касатик, салфетинка самобраная была, давеча сказывал, али потерялась?

– Да нет, – со вздохом отвечал Ратибор, – Не потерялась она. А только еду какую-то нерусскую все подсовывает, неправильную…

– Но как ты, юноша, нашел дорогу к нам? Сколько лет, точнее, десятилетий, мы с Бабушкой, и с Ладой, а теперь и с Котом потратили на поиски хотя бы намека…

– А! – сказал Ратибор, усмехнувшись, – это Ярослава Всезнающа, несуженая моя, мне клубочек в дорогу дала, волшебный, заговоренный… Она ведь, Ярослава Полкановна, она мне друг верный, но есть у ней и друг милый, потому она идти за меня не хочет. Вот и помогла мне по дружбе, по товариществу Ладу найти, заговорила клубочек путеводный. Матинка же отчего меня к волшбам не допускает, жениться понукает? Стара, баит, слаба в силах, пора снохе, баит, в помощь мне, а там мы с батюшкой и стол княжеский вам передадим, вы править будете, да нашу старость покоить. А то, баит, пока Забава подрастет, мы и вовсе одряхлеем…

– Следовательно, у князя Велемира еще одна дочь имеется? – спросил Ворон, буравя Ратибора взглядом. – То есть соперница Лады в наследовании.

– Да кака така соперница? Одно название! Забава Велемировна, сестрица моя, мала еще и ростом, и возрастом, к наукам не способная, к ратному делу непригодная, да и правительница из нее выйдет негодящая. Имя-то у ней какое? Забава родителям на старости годов, потому так и прозвана. Вот и пошел я старшую сестрицу искать, а если и она на престол не согласится, или негодящей окажется, то тут и не знаю, что нам с моею Аленой Чужаниновной делать – то ли судьбе покоряться, то ли в омут кидаться…

– То ли в петлю лезть, – подсказал Жаб. – Тоже выдумал! Да женись на этой, как ее?… Ярославне, фиктивно, понарошку. И правь себе княжеством! А с Аленкой своей так живи, а Ярославна со своим дружком пусть так живет. Чтоб никому не обидно было.

– Это мою голубку сизую, звездочку мою ясную, ромашку мою чистую, Алену Чужаниновну, в полюбовницы? – Ратибор раскраснелся, разнервничался, глазки засверкали, бровки насупились…

– Ша, успокойся, не нервничай, – мурлыкнул я. Еще только разгневанный маг, и недоучка к тому же, как и я, на нашу голову не сваливался! Это, по-моему, много хуже разгневанного богатыря! – И на Жаба внимания не обращай. Это шуточки у него такие. Плоские. Никто тебя ни на ком жениться не заставляет. И Лада наша вполне в правительницы годится…

– Это еще Бабушка надвое сказала, – обиженно пробормотал Жаб.

– Ну уж нет, неправда твоя! – возмутился Домовушка. – Бабушка завсегда в Ладушке нашей будущую княгиню видела, и не раз, и не два, и не тридцать три раза о том молвила!

– Да, – подтвердил Ворон. – Ладе была дана широкая подготовка не только в магических науках, но и по вопросам менеджмента как на макро, так и на микроуровне, так что мнение Бабушки по этому поводу было однозначным.

– Это вы Баб-Ягу Бабушкой называете? – поинтересовался Ратибор.

Перо отказывает мне…

То есть, извините, клавиатура расплавилась бы, если бы я только намекнул на весь тот шум, гам и ор, какой поднялся при словах Ратибора.

Каркал Ворон, лаял Пес, возмущенно квакал Жаб, сердито кричал Домовушка, и даже Рыб в своем аквариуме пускал гневные пузыри.

Мы, те, кто не знал Бабушку – я и Петух, Лёня и Крыс – молчали и глядели на все это. С некоторым недоумением. Во всяком случае я и (как ни прискорбно в этом признаваться – опять наши мнения совпали!) Крыс. Петух дремал, сунув голову под крыло, Петуха такой ерундой не проймешь. Лёня, мне кажется, думала о чем-то о своем, о женском, задумчиво глядя поверх наших голов, и задумчиво же поглаживая Чайника по блестящему бочку́, украшенному условной ромашкой.

Шуму положил конец Паук, как всегда несколькими словами:

– Как я понимаю, Ратибор, то, что известно вам, несколько отличается от того, что известно нам. Может быть, вы нас просветите?

Ратибор, который слегка обалдел от такого бурного взрыва страстей, и даже немножко отодвинулся от стола, по которому прыгал разъяренный Ворон, кивнул:

– Ну звиняйте, ежели кого обижу, однако же мне рассказывали так: матинку мою, когда она носила сестрицу Ладу, заворожила Баб-Яга. Она, вишь, матинке моей двоюродная тетка и тоже хотела княгиней быть, за тятеньку замуж идти, а он, вишь, матинку выбрал. Однако же, заворожив, притворилась, что тут не причем, и напросилась матинку мою лелеять, да сестрицу новорожденную баюкать. А сама запродавшись Темной силе была. И однажды, когда все мамки-няньки спали, и матинка тоже задремала, выкрала сестрицу-младенца вместе с колыбелью и с наследным преминистерским яйцом. С тобою, как я понимаю, Ворон Воронович. И след свой затуманила, а страже глаза отвела. И с тех пор ни о ней, Баб-Яге, ни о сестрице моей, Ладе Велемировне, ни слуху, ни духу. Только матинка своим сердцем материнским чуяла, что жива сестрица моя. А даже и тятенька ей не верил.

– А почему ты Бабушку называешь Бабой Ягой? – с подозрением спросил Ворон. – Какие у тебя для этого основания?

– Да не Бабой Ягой вовсе, а Баб-Ягой, имя ее такое. Она той, знаменитой Бабе Яге, что Василису Премудрую в затворе держала, правнукой приходится. У Бабы Яги три дочки было, одна за Соловья пошла, другая за Горына, третья, красавица Перепетуя, за заезжего королевича Елисея. Вот от Перепетуи мы и происходим, матинка наша то есть. По отцовой линии. А по материнской линии – от самой Василисы Премудрой.

– Погоди, запутался! – закричал я. Родственные связи Ратибора, а, значит, и Лады, ускользали от моего понимания. – Как это по материнской линии – от Василисы, если ты только что сказал, что от Перепетуи мама твоя род ведет?

– Да не мама, а мать, и не от Перепетуи, а от Василисы. Матинки моей матушка, то бишь бабка моя с Ладою, Василисе премудрой внука. А от Перепетуи дед матинкин, Нафаня Елисеич, произошел, а от того – Еремей Нафаньич. А Нафанина сестра, Карлея Елисеевна, и есть Баб-Яге мать. Ясно теперь?

– Нет, – честно признался я. – Но это, мне кажется, и неважно вовсе.

– Важно, неважно! – раздраженно каркнул Ворон. – Сейчас не время выяснять, кто от кого произошел. Составлением генеалогического древа мы займемся потом, на досуге.

– Могет быть, и неважно это вовсе, – вмешался Домовушка, – но зато интересно же как! Но только никакой Темной силе наша Бабушка не запродавалась, она с ней, с Кощеем этим, да с братьями Горыновичами, наоборот, в борьбе была и враждовании, и от той Темной силы Ладу и прятала! Только вот заплуталась по дороге малехо, или с колдовством что негоже вышло – а занесло ее сюда, к нам. И искала она пути назад, бедная, ночей не досыпала, болезная, все книжки читала, все эсрименты постановляла…

Крыс, конечно, не преминул подправить:

– Экскременты поставляла! – и хихикнул.

Для непонятливых перевожу Домовушкины слова: «ставила эксперименты».

Домовушка слегка расстроился:

– И все тебе гадость сказать охота, Крысик! Что ты за персона такая? Ясно же говорено: постановляла эсрименты… И все ей, бесталанной, удачи не случалось, не приходилось! Да как же ты, молодой да безусый, с таковою задачею справившись?

Ратибор почесал затылок, потом нос.

– Да по-честному если, то вовсе не я, а Ярослава – не задаром она Всезнающа! Она тоже у Чужанина училась, там мы с нею и познакомились. У, могуча девка! Вся в пращурку, в Василису, то есть – и умом, и ростом, и дородством! Матинка все более к той мысли склоняется, что надобно к Полкану Полканычу сватов засылать. Однако же с царем ей породниться тоже лестно, а ежели меня на Мелектрисе женить – то торгу стимул дополнительный. Внешние торговые связи в наше время – это тебе не абы чего! Это нечто!

Ратибор вздохнул, понурив голову, опустив плечи, и прошептал:

– А мне все одно Алена Чужаниновна всех милей…

– Так что ж выходит, Ярослава эта Всезнающа тебе сродница? – поинтересовался Домовушка. Любят некоторые бабульки копаться в родственных связях – тут в Домовушке опять женское начало проявляется.

– Однако уж полудень близится, снедать пора! – спохватился Домовушка. «Снедать» – это у него не из украинского, это от слова «снедь». – А в лавку продовольственную так и не собравшись… Слётаешь, Песик?

Пёсик, успевший уже задремать – ему-то, как всякому нормальному подростку, разговоры о родственниках и кто кому кум ну никак не интересны! – поднял голову с лап и зевнул.

– А может того? Без хлеба пообедаем? Каша же есть!

Нет, он не гурман – ему все равно, чем набивать брюхо. Ну, или почти все равно.

– А молочко, молочко для дитяти-то? Ну, не ленись, Песик! А ты, Лёня, черкни-ка писульку: хлебушка нам надо, молочка, да сметанки; я из утрешней кашки оладушков напеку, пшенных…

Ратибор скривился. Видно, пшено ему тоже было не по душе – наш человек!

– А может, нас Ратибор самобраными разносолами побалует? Любопытно же, что там за такая нерусская еда? – мурлыкнул я.

– Так это же не скатерть самобраная, которая все, чего душа ни пожелает, представит! Это салфет, и хлеба этот салфет не даст, не проси! И ни молочка, ни сметанки! У него наличность скудная, три продукта да два напитка.

Так что пришлось Псу отложить свою лень в сторонку.

Крыс тоже отправился на прогулку, размяться, обещал, правда, вернуться к обеду; Лёня, скормив Егорушке остаток молочной смеси, пошла укладывать его в Бабушкину комнату, прихватив с собою Чайника.

Жаб, надувшись (он обиделся, что его никто не бросается немедленно расколдовывать) удалился на подоконник, влез в свою миску и демонстративно укрылся полотенцем. Петух уснул на жердочке, сунув под крыло голову.

– Пожалуй, – сказал Ворон, – нам нужно перейти в кабинет, для обсуждения некоторых специальных вопросов. Кот!

Я нехотя поднялся со своей подушечки. Короткий отдых был окончен, мне опять предстояло приняться за работу…

Кто-то – не помню кто – говорил, что разница между любителем и профессионалом заключается в том, что любитель с удовольствием выполняет бесплатно ту работу, которую профессионал делает с отвращением за деньги.

Мне за магию, конечно, денег не платили – какие могут быть расчеты в кругу семьи!

Но, став почти профессиональным магом, я вдруг обнаружил, что заниматься магией мне нравится все меньше и меньше. Чуть ли не с тоскою я вспоминал те не столь уж далекие времена, когда был просто Котом, совершал регулярный моцион с набегами на чужие кухни в целях экспроприации мяса и мясопродуктов (включая курятину и печень говяжью и свиную), ухаживал за кошками, дрался с котами…

Эх, вот это была жизнь!!!..

Не то, что теперь – почти ежедневно окровавленное темечко (очень уж Ворона клюв твердый!), бессонные ночи, наполненные зубрежкой, скучные лекции, чтение литературы (сплошь фантастика и сказки), и не для удовольствия, а с исследовательскими целями.

Профессионализм существенно снижает степень свободы.

Как-нибудь на досуге нужно будет заняться этим вопросом. Вывести формулу и подсчитать оптимальный уровень профессионализма…

– Кот! – заорал мне в ухо Ворон. И уже, вредная птица, к моей макушке прицеливается – ну, мне не привыкать, увернулся. – Довольно мечтать! Соберись – и за дело!

Оказывается, я так и застыл подле своей подушечки.

– Я не мечтаю, я размышляю! – огрызнулся я, демонстративно взял подушку в зубы и потащил ее в кабинет. Хватит с меня аскетизма!

Домовушка, сгрудив немытую посуду в мойку, увязался за нами.

Чем Ворон, конечно, был очень недоволен.

– Мы будем обсуждать серьезные вопросы, связанные с теорией и практикой магии! – заявил он. – Ты, конечно, существо магическое, но не более того, магически ты безграмотен! И не только магически…

– Ты, твое преминистерство премудрейшее, не ершись, а запрежде помысли – отроку надобно по-перву все, как есть, то бишь, как оно было-случилось, рассказать, обсказать, чтоб он каких глупостей не вытворил. Опять же, молодец в заблуждениях находится, а это уж и вовсе негожее дело – об Бабушке об нашей как об злодейке какой мнить!

Ворон хмыкнул, покрутил головой, прикрыл один глаз – и согласился.

– Ну, ладно. Только рассказывать буду я, ты вечно на сказочный лад сбиваешься!

– Давай уж совокупно, совместно то есть. Потому как я, может быть, на сказочный лад, да ясную и понятную речь держу, а ты по наукам молвишь – а темному, неученому и не внять!

Ворон немножко поспорил – но вяло так, для вида – и согласился.

Мы разместились: Ратибор на стуле, Ворон и Домовушка – на столе, а я разложил свою подушку на стопках книг, которые мы вчера ночью сняли с полок в поисках нужной информации. Ворон зыркнул на меня круглым желтым глазом, но промолчал. Однако я бы все-таки не стал говорить, что у Ворона наблюдался преддепрессивный синдром, по моему мнению, он просто был чрезмерно сосредоточен на проблеме. И, кажется, согласился со всеми нами, что Ратибор – действительно брат Лады. Документов у парня он, во всяком случае, больше не требовал.

Итак, Домовушка и Ворон, иногда по очереди, иногда поправляя и перебивая друг друга, посвятили Ратибора в нашу, Здешнюю, версию, Тамошних событий уже почти вековой давности.

И про Домовушку рассказали – как он жил, забытый и заброшенный, в лесной избушке, и как бабушка его спасла и выходила.

– Так что никакая я не нечисть, а очень даже и ЧИСТЬ! – гордо закончил свой рассказ Домовушка. – Я домашний дух стерегу, сберегаю. И Бабушка наша уж никак не Баба Яга, и к темным силам никакого касания ни в какие времена не имела, и с дедушкой Морозом в дружбе. А уж ты, касатик, верно, ведаешь, что дедушка Мороз ни с силой темною, ни с тварью злобною водиться-кумиться не будет!

Ратибор порозовел (смутился, должно быть), и принялся оправдываться:

– Да имя у нее просто такое, по прабабке даденное! А на тебя я когда впервой глянул – уж прости, испужался! Лохмат, волосат, в рубище…

Домовушка чуть не задохнулся от возмущения:

– Это ты мой телогрей рубищем обзываешь? Да он почти что обнова! Мне его дедушка Мороз на Новый одна тыща пятьдесят пятый год справил!..

М-да… И заплатан на пузе не в цвет – левая заплата из ярко-синего сатина, а правая из желтого ситца в красный горошек. Домовушка долго в мешке с лоскутками рылся, чтобы для заплат поярче кусочки подобрать, и со мною советовался, и, помнится, с Карасем.

– И хлеб вы не печете, в лавке приобретаете, – продолжал бубнить Ратибор, пряча глаза. – А известно ведь, что нечистые и темные силы, хоть хлеб и потребляют, а выпекать его не могут – не поднимается, клеклый выходит у них хлебушко…

Домовушка сокрушенно вздохнул:

– Пекли мы прежде, до недавних времен пекли, а после перестали. Да на этом гасу у самой что ни на есть Василисы Премудрой лепешка получится, а не каравай! Ни духу в том хлебушке, ни пухлости!

– Э, не ври! – возмутился я. Доводилось мне едать хлеб Домовушкиной выпечки – серый, душистый, пушистый. – Прекрасный у тебя хлеб получался, в жизни такого другого не пробовал!

Домовушка махнул лапкой:

– Молод потому что! Настоящий хлебушек нужно с душою, с любовью, да в русской печи пекти! Говаривал я Бабушке, прашивал: построй мне печь, и жить мне будет где, мы же, домовые, запечные; и хлебушек будет, и щи, и каша настоящие, про блины и не загадывай… Это сейчас я наловчился, руку набил, а по-перву уж и намучился! Прежде же и гасу такого, трубного не было, жидкий был, его еще карасином именовали. Дохлятиной вонял, али еще чем. И заливали его в машину примусную. Или в такой… Кара-гас, пузатый такой…

– Нет, это ни в какие рамки не лезет! – возмутился Ворон, как бывало в старые добрые времена, когда Лада еще не впала в спячку. – Когда ты уже хоть чему-нибудь научишься, серость? Газ! Газ-з-з! Природный газ, который добывают из-под земли! Обрабатывают и подают по трубам! Состоит в основном из метана, чтоб тебе было понятнее – из болотного газа! А керосин – это продукт переработки нефти!

Ратибор слушал Ворона, полуоткрыв рот. Глаза его сияли, он даже губами шевелил, должно быть, повторял про себя незнакомые слова.

– Что один воняет, что другой, – огрызнулся Домовушка. – И никакого различия, кроме как один жидкий, а другой вроде пара; за жидким в лавку ходить приходилось, а этот – по трубам, с доставкою на дом. От того пожар может быть, и от этого тоже… Ты, касатик, преминистра нашего не слушай, он у нас так учен, что и понять его порою нет возможности. Все науки превзошел!

Это, как я понимаю, Домовушка пытался применить лесть в качестве превентивного средства против надвигающейся на Ворона депрессии. Мне же, напротив, показалось, что Ворон в прекрасной спортивной форме. В скобках замечу, что дальнейшие события показали, кто из нас двоих оказался прав.

– Ну, вот, я Бабушке и говорю: и вонь от него, от гасу того, и небезопасно опять же, то ли дело – русская печь! На все гожа – и греет, и варит, и печет, и спать на ней способно, в зиму, и вони ароматной для облегчения воздуху дает, ежели дрому соснового али другого хвойного спалить. А Бабушка мне молвит, нет, молвит, негоже от прыг-ресу запаздывать! А я ей говорю, не всяк прыг на горку проводит, иной прыг в болото заводит. Да и на каждый прыг свой скок найдется! А она свое ладит: прыг-рес да прыг-рес!

Тут в дверь позвонили: это Пес вернулся с продуктами, а Крыс – с прогулки. Домовушка побежал открывать, я тоже потянулся к двери. Хоть я и слышал список продуктов, который диктовал Лёне Домовушка, но все-таки сидела у меня внутри некая надежда: а вдруг я что-то пропустил? И Пес принесет колбаски?

Ну, это я размечтался.

И то – денег у нас почти что и не оставалось, Лёня по беременности и после родов не выходила на базар торговать нашими замечательными ковриками магического производства. Какая тут колбаса – едва-едва на хлеб хватает! А ковриками мы и вовсе затоварились, у нас скопилось их столько, что Домовушка все комнаты украсил – на полу разложил, на стенки развесил, и еще ко мне подъезжал с просьбой, сдобренной лестью и блинами – чтобы я как-то придумал к потолку эти коврики прикреплять. А если учесть Домовушкины вкусы в колористике (чтобы поярче было и попестрее) можете себе представить, какое впечатление производила наша квартира. Хорошо еще, что мне удалось придать текстуре ткани пыле-водо-грязе отталкивающие свойства. Воду коврики не впитывали, а грязь и пыль с них скатывалась и скапливалась по сторонам, так что Домовушке приходилось пылесосить только углы комнат.

Когда я вернулся в кабинет, ни Ворона, ни Ратибора там не было. Я осторожно – чтобы не обнаружить себя раньше времени – прошелся по квартире.

Они были в ванной. Ворон объяснял Ратибору действия с кранами, и как напустить в ванну воды, и как потом ее выпустить, и что такое душ. Причем Ратибор постоянно задавал вопросы, а Ворон, отвечая, наливался яростью, что было заметно по все ярче сияющим его желтым глазам, вот-вот – и он настучит Ратибора по темечку. За непонятливость. Не, неправ Домовушка, какая у Ворона депрессия! Нормальный рабочий настрой.

Поскольку они были заняты, я с чистой совестью отправился в комнату Лады и устроился в кресле вздремнуть; все-таки ночка у меня выдалась бурная и почти что бессонная.

Проснулся я вовремя – как раз к обеду. Домовушке даже не пришлось меня будить.

Ворон показался мне несколько раздраженным, но со мной говорил обычным своим сварливым тоном, без излишней сухости. Значит, сердился он не на меня. Или на Ратибора, или же, скорее всего, на общий порядок вещей. Как-то слишком много на нас свалилось за неполные сутки – и событий, и информации.

С обедом Домовушка расстарался. Надо же – два повода для праздника подряд!

Разнообразием, однако, Домовушка нас на этот раз не побаловал. Вчера блины со сметаною – и сегодня блины со сметаною. Вчера салат «оливье» (почти классический, без колбасы и мяса, зато с яблочком и вареной морковкой) – и сегодня салат «оливье»; вчера шампанское – и сегодня шампанское, точнее, его остатки: то, что вчера не допили.

Ратибор, намытый, румяный, в теплом халате Лады – халат был на него в самый раз, только что короток, потому что (повторюсь) Ратибор был щупленький. И в халате выглядел миловидной девушкой, младшей сестричкой Лады. И почему это я вчера его так испугался?

Ратибор отхлебнул шампанского и скривился.

Кисло ему, видите ли, показалось.

Салат «оливье» тоже не впечатлил нашего гостя, зато к блинам он припал, как жаждущий – к роднику.

– Очень я, – пояснил – по людской пище соскучил. Все больше яблочками да ягодками в пути питался. Как уж вовсе оголодаю, тогда, конечно, салфет разворачивать приходилось.

Поскольку первый голод был уже утолен, а остатки шампанского допиты, Жаб потребовал:

– Да покажь нам эту свою салфетку! Тебе не нравилось – а нам, может быть, понравится! Ты там что-то про напитки говорил? Шампанское, может?

– Не, – помотал головой Ратибор, – не такие напитки. Черные, как земля. Сладкие, правда, но невкусные. То ли дело квас!.. Однако же, – он огляделся, – а где котомка моя? Вчера я ее сюда на стол поклал…

– Не «поклал», а «положил», – встрял Рыб. Бедняга, ему салата «оливье» не полагалось, разве что шампанского капнули в воду – прикидываете, какой концентрации получился коктейль? Так хоть поговорить, если поесть и выпить по-человечески у него не получалось!

И Рыб пустился в долгие рассуждения по поводу глаголов «класть» и «положить», как они связаны, и почему нельзя говорить «поклал» и нельзя говорить «ложил».

Мы в его монотонное бубнение не вслушивались.

Домовушка подхватился:

– Узелок-то? Так я его прибрал – чтоб на столике не валялся. Мало ли – я стряпаю тут, еще запакощу чем, стирать после… Сей миг притащу…

Рыб еще не окончил свои разглагольствования, как Домовушка примчался с довольно увесистым узлом, волочил он его, как мешок, перекинув через плечо.

– Да уж, узелок, – пробормотал я. – Узлище – так будет точнее.

Домовушка взгромоздил узел на лавку рядом с Ратибором.

– Вот котомочка твоя, в целостности, в сохранении. Утюги у тебя там, али каменюки?

– Меч, – скривившись, отвечал Ратибор. – Складенец. И кольчуга – обыкновенная, не складная.

– А меч что, складной? – с недоверием спросила Лёня.

– Ага, – кивнул Ратибор, развязывая узел. В узелке увязан был сундучок. – Вот, гляди! – Ратибор достал из сундучка что-то вроде большого складного перочинного ножика. Раскрыл его – и нашим восхищенным взглядам явился длинный обоюдоострый меч, слегка заржавленный и пощербленный.

– Ну ты, мужик, даешь! – возмутился Крыс. – Такое оружие, антиквариат – и в таком состоянии! Мечи надо лелеять – чистить, точить… Дай подержать!

– И не думай! – замахал лапками Домовушка. – Ты, Крысик, обиды на меня не потаи, но доверять тебе никак не можно: махнешь кладенцом этим, пусть даже и ненароком – у семерых головы с плеч покатятся!

– Что, правда? – спросил Крыс с боязливым уважением, и пошевелил носом.

– Правда твоя, Домовой, – согласился Ратибор. – Потому он такой… запущен малехо: кому доверить его боязно, а сам я не умею, не обучен. И тятенька тоже по немощи стариковской, да по занятости делами властительскими, не мог.

Ратибор повертел меч в руках, держал он его за рукоять, осторожно и неумело. Потом, вздохнув, отложил в сторонку. Достал ворох тряпок со словами:

– А это бельишко мое, грязное… А это справочные записи мои… – это он о пухлой и растрепанной тетрадке форматом ин-фолио, с торчащими во все стороны закладками. В качестве закладок он, как я понимаю, использовал все, что под руку придется – бумажки, тряпочки, щепочки, веточки и так далее.

Потом он извлек увесистый клубок шпагата, размером в футбольный мяч.

– Это Ярославы Всезнающей подарочек. Великоват, конечно, клубочек, но она еще не научилась, чтобы и маленький был, и действенный… А вот и салфет!