Текст книги "Повесть о Ратиборе, или Зачарованная княжна-2"

Автор книги: Светлана Фортунская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Глава шестая, в которой мы совещаемся

Этому не обучаются в школах и колледжах, и мы не знаем, как за это взяться.

Мистер Морфин

– Ну, вот, – сказал огорченный Домовушка. – Токмо-токмо молодицу в чувства привел… И кто тебя, Коток, за язык тянул?

– А что я такого сказал? – огрызнулся я, – я правду сказал! Кто ж ее знал, что она такая нежная? Чуть что, и сразу в отрубе!

– Ну, положим, мы все знаем о ее тонкой душевной организации, – задумчиво произнес Ворон. – Но ты, Кот, не виноват. Мне кажется, она потеряла бы сознание и без твоих неосторожных слов. Однако сон ей действительно нужен, глубокий, целительный и долгий сон без сновидений…

– Месяца так на два! – квакнул Жаб из своей миски. Ворон это кваканье проигнорировал, внимательно наблюдая за хлопотами Домовушки.

Очередное прысканье водой принесло свои плоды. Лёня со стоном открыла глаза и попыталась усесться.

Ворон с истерическим карканьем:

– Спать! – спикировал со своего насеста прямо ей в лицо. Когда-то такую штуку он проделал со мной. Однако я не думал, что без магионного заряда эта штука подействует.

Подействовала, еще и как! Лёня вскочила с лавки и бегом кинулась в бабушкину комнату, на бегу срывая с себя одежду. Я бросился за ней – посмотреть, что будет дальше.

Смотреть было не на что. Когда я добежал, Лёня уже улеглась в постель и мирно спала, подложив под щеку ладошку.

– Спит, – сообщил я, возвращаясь в кухню. – Ворон, как это у тебя получается? Ты ведь не маг?

– Элементарный гипноз, – пробормотал Ворон. – Ничего сверхъестественного. К сожалению.

– Как вы думаете, Ворон, что случилось? – спросил Паук. – Я имею в виду, что случилось с мальчиком?

Ворон взлетел на свой насест, поерзал, устраиваясь поудобнее. Отвечать ему не хотелось.

– Такие случаи известны, – наконец сказал он нехотя. – Богатырский комплекс. Дитя, зачатое или рожденное чудесным способом, взрослеет либо слишком быстро, либо, напротив, слишком медленно. Как вы все помните, Илья Муромец сиднем сидел до тридцати трех годов. А Катигорошек, или, к примеру, Фэт-Фрумос…

– И что нам до тех Катигорошиков или Фросей-Фрумосей? – завопил Домовушка. – С Егорием что делать-то будем? Как его в младенческое состояние возвернуть – вот об чем мыслить надобно, а не из пустого в порожнее же переливать. Тьфу! – и Домовушка сплюнул. На пол!

Честно говоря, я никогда прежде не видел его в таком разъяренном состоянии.

– А надо ли? – задумчиво спросил Ворон, закладывая крылья за спину и начиная расхаживать по насесту взад-вперед. – Поскольку мы имеем дело с богатырским комплексом, постольку мы имеем дело с богатырем. Его взросление не по дням, а по часам гарантирует нам младенчески чистую и неиспорченную душу у взрослого человека. То есть Рыцаря. Без Страха. И Без Упрека. Какового мы уже отчаялись найти. И каковой, надо надеяться, является суженым Лады…

Вроде бы все логично, правда ведь? Но что-то мне не нравилось в рассуждениях Ворона. Да и жалко было отдавать нашу умницу и красавицу Ладу за малолетку, хоть и Без Страха и Без Упрека. И еще надо будет посмотреть, какой из него безупречный рыцарь получится!

Жаб, пессимист и нытик, высунулся из миски и сказал:

– Да, а Лёня, таким образом, станет Ладе свекрухой. Ой, весело будет!

– И к тому же мы не должны забывать о матери, – мягко сказал Паук. – Вряд ли она согласится с вашей идеей, Ворон. Лишиться ребенка ради красивых голубых глаз Лады она не захочет.

– Ну, я бы не сказал, что только ради красивых голубых глаз, – пробормотал Ворон. – А престол Светелградского княжества уже ничего не стоит, по-вашему?

– Мое мнение значения не имеет, – ответил все так же мягко Паук. – А вот в Лёнином мнении я почти уверен.

– Ты, Ворон, уж и вовсе несострадательный, – вступил в разговор Домовушка. Он между делом замесил тесто на оладьи и поставил вариться картошку. – Лёня-то умом тронется, ежели мы ей к завтрему сына не предоставим безо всякого изъяну. В младенческом виде. И все тут разнесет. И никакими волшбами ты ея не остановишь, уж и сам знаешь: с разъяренною бабою, дитятко потерявшею, нипочем не сладить. Ни заговором, ни наговором, ни даже этим, как его… танком. Так что мысли, давай, где нам водицу али там яблочки молодильные добывать. В Тридевятом Царстве, сказывают, таковые имеются, а Здесь, у нас…

– А здесь у нас навалом хронофагов, – мурлыкнул я. До этого я не принимал участия в разговоре, потому что думал. Размышлял. – Насколько я понимаю, все дело именно в них. А вовсе не в богатырском комплексе. Потому что я сомневаюсь, что наша Леонидия родила сына каким-то там чудесным способом. Или – еще невероятнее! – зачала от листика базилика. Скорее всего, дело в нашей квартире. Квартирка-то у нас не вполне нормальная…

– Возможно, – буркнул Ворон. – Но окончательный диагноз можно поставить только после полного обследования пациента. И, кстати, должен вас огорчить: и богатырский комплекс, и заражение хронофагами необратимы в принципе. Время можно остановить, но не повернуть вспять.

– Даже яблочком? – не поверил Домовушка.

– А где я тебе их возьму, яблочки? – вконец разъярился Ворон. – В Тридевятом Царстве? Так у нас и проблем бы не было, если б мы могли туда добраться!

– Насколько я понимаю, – сказал Паук как всегда тихо, – пока что нужно определиться с причинами инцидента. А тогда легче будет думать о средстве спасения. Опять же насколько я понимаю, заражение хронофагами может повлечь за собой не только преждевременное взросление, но и преждевременное старение, и даже смерть…

Ворон и я с ужасом переглянулись. Мысль об этом как-то не пришла в наши мудрые головы.

Зато Домовушка заметался по кухне, как вихрь.

– Скорей! – кричал он, – шибчей! В лабаторию! Младенчика спасать, а то ведь от старости помрет, болезный, от дряхлости!

Попутно он швырял на разложенный на столе платок всякую еду: яблоки (не молодильные), сухари, низки лука, чеснока и красного стручкового перца (не болгарского, а горького), пучки сушеной петрушки и укропа, и что-то еще, столь же мало съедобное. Я, с двух-трех секундным опозданием, тоже начал метаться, но уже по всей квартире, разыскивая магоочки. Ворон, последним из нас пользовавшийся ими, куда-то их задевал.

Домовушка увязал платок в узел и устремился в бабушкину комнату, к шкафу. Я не нашел искомое, но поспешил за ним. Ворон летел над нашими головами и ругал меня за халатность: де, я вовремя не спрятал такой необходимый нам и ценный для нас прибор, и теперь он, Ворон, будет вынужден полагаться на слова недоучки и профана (меня, то есть) в таком важном деле, как наблюдение симптомов вызванного магией заболевания. Я огрызался, что с помощью очков хронофаги не видны, уж скорее я их увижу своими собственными глазами, чем Ворон сквозь магические стекла. Паук, верхом на Петухе, мчался за нами. Петух, которого довольно бесцеремонно разбудили, дремал на ходу и норовил спрятать голову под крыло. Любопытствующий Жаб тяжело прыгал сзади. Вы спросите, а где в это время был Крыс? Мы не знали, и нас это не интересовало. Крыс редко принимал участие в наших совещаниях, разве только для того чтобы раздражать нас своими ехидными замечаниями. Скорее всего (по моему мнению) он завалился спать, устав за прошедшие сутки, которые он провел не дома, да еще плотно покушав и выпив. Я ошибался, но об этом узнал после.

Глава седьмая, в которой мы лезем в шкаф

Не надо смешивать осторожность с трусостью, сударь. Осторожность – это добродетель.

Планше.

Возле шкафа Домовушка притормозил.

– Веревочку бы надобно, – пробормотал он, – обвязаться.

– Ни к чему! – каркнул Ворон, – я знаю дорогу!

– Тебе-то дорога ведома, а вот нам с Котком не заплутать бы. Темень же там!

– Коты видят в темноте, – сказал я, открывая тяжелую дверь. Я не испытывал страха, но некоторое неприятное чувство боязни слегка щекотало мои нервные окончания.

Из шкафа на меня пахнуло свежим дуновением легкого сквознячка. Это было странно.

– А почему оттуда дует? – спросил я, почему-то шепотом.

– А там, в этих изверениях, дырки есть, – тоже шепотом ответил мне Домовушка. – Дыры для выхода. Очень-но опасные. Сунешь туда голову – можешь и навек без головы остаться.

Домовушка явно робел соваться в шкаф без страховки.

– Вперед! – скомандовал Ворон. – И перестань нести чушь. Естественный сквозняк вызван тем, что стационарный хроностазис сообщается с соседними измерениями. В соседних измерениях ты действительно можешь остаться без головы, но не навек, как утверждает этот невежда, а всего только на некоторое время, до того момента, пока ты не покинешь это измерение и не вернешься в наше. Кумулятивный эффект.

Причем здесь кумулятивный эффект – этого даже я не понял. Но я разделял с Домовушкой нежелание соваться в шкаф без страховки. Можете назвать меня трусом.

Веревка нашлась на полочке над дверью. Там же валялся и сачок, которым когда-то Лада ловила разбежавшихся по квартире хронофагов.

– Ой, что я нашел! – воскликнул я радостно. – Сачок! Тут же индикатор имеется!

Рядом в старом пластмассовом футляре лежали и магоочки.

– Вот видишь, – сварливо сказал Ворон, – нет бы на месте посмотреть, а ты всю квартиру перевернул в поисках. Какой же ты все-таки безалаберный!

– В первый раз слышу, что место очков в шкафу. Да еще что у них футляр имеется! – огрызнулся я, обвязывая себя веревкой вокруг живота. – Ты всегда их клал возле пишущей машинки!

– Это чтобы они были у меня под крылом, – по-прежнему сварливо объяснил Ворон. – А место их здесь, на полке. Ну, вы, давайте побыстрее, что вы там копаетесь!

– Сей момент, – пробормотал Домовушка, обматывая себя веревкой и закрепляя свисающий конец. – Вот я ужо и готов. Светильник токмо осталось засветить…

«Светильником» Домовушка называл электрический фонарик. Также нашедшийся на полочке над дверью. Еще там лежали: клубок суровых ниток, с десяток деревянных лучинок, стянутых аптекарской черной резинкой, плоскогубцы, какая-то книжка карманного формата и большой гвоздь. Может быть, серебряный – он поблескивал в тусклом свете фонарика.

И мы, наконец, двинулись.

Паук на прощанье помахал нам лапкой, Жаб квакнул что-то неразборчивое. Надеюсь, он пожелал нам счастливого возвращения, а не предрек, как всегда, какую-нибудь беду.

Домовушка с фонариком шел впереди. Ворон сидел у него на плече, я плелся сзади. Плелся, потому что Домовушка в своей двуногой форме ходил гораздо медленнее, чем я на четырех лапах, а обгонять его мне не хотелось. Некоторое время фонарик горел довольно тускло, потому что за нашими спинами виднелся светлый прямоугольник открытой двери шкафа. Потом тропа резко свернула, и фонарик стал гореть ярче. В его свете блеснули глянцевые иглы новогодней нашей елки.

Здесь тропа или, скорее, коридор, ограниченный стеллажами, раздваивался. На стеллажах громоздились кульки, мешки, свертки, грудами лежали бумаги и валялась всякая всячина: поломанные стулья и табуретки, старые игрушки, часы без стрелок и иной хлам, каким обрастает человеческое жилье за добрую сотню лет. А вот пыли на всем этом не было, деревянные игрушки, даже и облупившиеся, поблескивали лакированными бочка́ми, поблескивало и стекло часов, а на обложках старых книжек я даже различал буквы заголовков.

Ворон скомандовал:

– Направо! – но каркнул не очень громко, вполголоса. Темнота и тишина, царившие здесь, действовали угнетающе даже на него. А меня очень бодрило ощущение обхватившей мой живот веревки.

Мы свернули направо, потом еще раз направо, потом ступеньками вниз, потом наш путь пересек широкий коридор. Образовывавшие его стеллажи были пусты.

– Странно, – сказал Ворон. – Здесь должно быть много бумаг, все Бабушкины архивы.

– Заплутали! – завопил Домовушка, роняя фонарик. Фонарик мигнул и погас. – Как есть, заплутали!

– Ничего не заплутали, а кто-то спер Бабушкин архив, – буркнул Ворон. Употребление им нелитературного и грубого слова «спер» доказывало, что он в растерянности, и что мы, кажется, в самом деле заблудились.

Говорят, коты видят в темноте. Это не совсем так.

Действительно, при очень слабом освещении, безлунной ночью или в неосвещенной комнате я вижу прекрасно. Но здесь, в кромешной тьме, я не видел ничего, а движения своих спутников угадывал по шороху. Шелест крыльев Ворона, а потом легкий топоток его лап указал мне, что Ворон слетел с плеча Домовушки и приземлился на пол. Шуршание Домовушкиной одежды, очень слабое шуршание, вы бы в жизни не услышали! – подсказало мне, что Домовушка нагнулся. Негромкое пошлепывание его ладошек, а затем едва слышные щелчки заставили подумать о поисках фонарика и последующей попытке зажечь лампочку.

О, горе! Лампочка не зажигалась! Как видно, батарейки сели.

Мне стало очень не по себе.

Но я взял себя в руки, то есть (в моем случае) в лапы и сказал:

– Надо быть предусмотрительнее. Про веревку мы не забыли, а вот батарейки поменять…

– Сей миг, Коток, сей миг слетаю! – залопотал Домовушка. – Вишь, ладно-то как, что веревочку прихватили!..

Он зашуршал в темноте, заелозил, а потом кто-то ткнул меня в бок.

– Ой! – одновременно выкрикнули мы.

– Предупреждать надо, – недовольно мявкнул я, – а то я инфаркт могу получить. Миокарда.

– Уф, это ты, Коток, – дрожащим голосом произнес Домовушка, – напужал! Однако же дай я тебя обойду…

– Зачем? – спросил я.

– Ну дык ведь как же инако я к выходу-то проберусь? Я-то вслед за Вороновичем, а ты за мной позади, так и…

Домовушка нашарил на моем боку веревку и пытался найти что-то еще.

– Щекотно, – сказал я. – И я никак не пойму, что ты ищешь.

– Где она, веревочка эта вот, далее выходит.

– А она не выходит, я свободный конец под брюхо заправил, чтобы не болтался.

– На́ что? Ея надо было к полочке прикрепить, там я скобочку приделал для такой надобности, – рыдающим шепотом возопил Домовушка. – На́ что ты ее к себе-то привязал?

– Чтобы ты меня в случае чего вытащил, – объяснил я бестолковому созданию. – Если я вдруг провалюсь в какое-нибудь соседнее измерение. Ну, или тебя тащить – если ты вдруг провалишься. Как альпинисты в связке.

– Да кто ж в них, в эти изверения, проваливается-то? – возмутился Домовушка. – В изверения забредают – на то-то веревочка и нужна, чтобы выбраться!

– А мне откуда это должно быть известно? – в свою очередь возмутился я. – Это ты у нас в шкафу частый гость, а я всего-то два раза здесь побывал, да и то у выхода только! Почему же ты свой конец не закрепил за скобочку?

– Тихо тут, расшумелись! – прикрикнул, то есть прикаркнул, Ворон. – Давайте, поторапливайтесь!

– Так ведь темно-то как, и не взглянешь, куда ступать! – запротестовал Домовушка. – Как бы мне кости не переломать, твое преминистерство! А в таракана перекинуться боязно – не ровен час наступит кто. Опять же тормозок со снедью для дитяти мне в тараканьем обличье не осилить…

– Да, Ворон, – поддержал я Домовушку, – темно!

– Нет, этот наглый самодовольный недоучка когда-нибудь вгонит меня в преждевременный гроб! – простонал Ворон. – Сколько можно тебе повторять, Кот: учись думать! Размышлять! Пользоваться примо – своими мозгами, секундо – своими способностями, терцио – своими знаниями, кои я неустанно вдалбливаю в твою глупую голову! Ты есть кто? Кто ты есть, я тебя спрашиваю?

– Ну, Кот, – мурлыкнул я. – Но даже кошачье зрение в такой непроглядной тьме не действует.

– А еще кто ты есть? Ну? – простонал нетерпеливый Ворон.

– Ну, человек. Правда, бывший.

– А еще?

– Ну, фамулус… – я никак не мог понять, чего добивается от меня эта настырная птица.

– А фамулус есть кто?

– Ну, ученик…

– Чей? – это слово Ворон почти что прорыдал.

– Ну, ведьмы… То есть магини…

– Ну?

Ах, тупая моя башка – до меня наконец дошло!

Я быстренько засветил над головой магический огонек – и чуть не подпалил Ворону перья: мой наставник по теоретической части уже примеривался тюкнуть меня в темечко своим острым и крепким клювом. Нет, надо с этим что-то делать: его педагогические методы ужасно непедагогичны!

Глава восьмая, в которой мы спасаем Крыса

Мы будем иметь честь атаковать вас.

Арамис.

Но разговоры – разговорами, а в шкаф мы залезли вовсе не рассуждать о педагогичности или не педагогичности различных методов и способов воспитания (хотя – забегая вперед – позже нам пришлось этим заняться).

Сейчас мы должны было двигаться дальше.

Теперь я со всех лап мчался сразу вслед за Вороном, который летел впереди и поминутно подсказывал: «осторожно, тут ступенька!», «направо!», «прямо!», «поторопись!». Домовушка пыхтел сзади.

Наконец Ворон плюхнулся на пол и развернулся клювом ко мне.

– Погаси свет, – скомандовал он. – И тихо. Лаборатория за этим поворотом. Я быстро слетаю на разведку.

– А почему тихо? – спросил я, но шепотом – привычка к исполнению распоряжений Ворона крепко вдолблена в меня его твердым клювом.

– Экой ты непонятливый, – прошептал Домовушка, усаживаясь рядом со мной. Он тяжело дышал – совсем мы его с Вороном загнали! У Ворона крылья, я на четырех лапах бегаю очень быстро, а Домовушке же пришлось на своих двоих, да еще узелок с едой для Егорушки тащить.

– Потому тихо, – продолжал Домовушка, слегка отдышавшись, – что бумаги Бабушкины пропали все. Кто-никто их похитил. А почем тебе ведомо, кто то́ был, и не бродит ли хитник и сей час по шкапику? То-то!

Я почувствовал, как шерсть моя на спине становится дыбом. В самом деле, кто-то же украл Бабушкин архив! А кому может понадобиться архив колдуньи, то есть, извините, магини? Правильно, только колдуну, то есть, извините, магу. И если этот маг находится сейчас вон за тем стеллажом… или за этим… Так что огонек я все-таки засветил. Ма-ахонький.

– С архивами мы будем разбираться потом, – сказал Ворон, кружа над нами – он успел вернуться. – Не отвлекайся, Кот. Сейчас нам предстоит разобраться с Георгием.

– С кем? – не понял я. Мне представился Георгий, тот самый, Святой, который драконов побивахом и прекрасных принцесс спасахом (ой, что-то нахватался я у Домовушки старославянизмов!)

– А с Егорием, – подсказал Домовушка. – И то – ему ведь и помереть недолго, пока мы тут растабарываем…

– Ему до смерти пока что далеко, – сухо проговорил Ворон. – А вот кое-кому другому…

Он не договорил, вспорхнул и улетел. За поворот.

А мы остались.

– Неужто с Песиком нашим что случилось-приключилось? – всплеснул лапками Домовушка и зарысил вслед за Вороном, позабыв котомку с питанием для младенца.

А я несколько помедлил.

Возможно, я уже упоминал об отсутствии в моем организме героической жилки. Или, как сказали бы опытные френологи, шишка героизма на моей голове недоразвита. Ну не рвусь я спасать – ни миры, ни отдельно взятых этих миров обитателей!

Я люблю чувствовать себя уютно, удобно и приятно.

Я не люблю, когда мне больно.

Полотенцем по спине я еще согласен получить – и то только ради хорошего куска мяса.

Но веником – нет, на это я не пойду даже во имя куриной печенки!

А лезть очертя голову в неизвестность, рискуя собственной шерстью и шкурой, не говоря уже о жизни – это требовалось обмозговать. Нужно было поразмыслить, сделать правильный выбор…

Их, в конце концов там двое… нет, трое – если считать Пса… даже четверо – если считать с Егорушкой. Разве может одно-единственное маленькое животное из семейства кошачьих значительно изменить баланс сил?

Я размышлял на эту тему, одновременно прислушиваясь к странным звукам, доносившимся откуда-то из глубин шкафа. То ли стонал кто-то, то ли подвывал, то ли даже завывал; магический огонек над моей головой подрагивал, и свет его дрожал и колебался, будто пламя свечи.

И пришло мне на ум весьма немаловажное соображение: да, конечно, они там против неизвестно кого – но их там ЧЕТВЕРО! А я тут – ОДИН!

И опять же против неизвестно кого, да еще в неизвестном количестве.

Гораздо легче встретиться с известной опасностью и в коллективе, чем с неизвестной – в одиночку.

Я еще самую чуточку помедлил – чтобы собраться с духом; подхватил котомочку с едой для Егорушки, брошенную Домовушкой впопыхах, и шагнул за поворот. Магический огонек я на всякий случай погасил – из тех соображений, что засветить я его всегда успею, а выставлять себя напоказ неведомым врагам мне ни к чему.

И очень правильно, между прочим, сделал.

Потому что свет там был – не за поворотом, конечно, иначе я бы увидел его (свет) с того места, где сидел, размышляя.

А в лаборатории, распахнутую дверь в которую я увидел практически сразу: чуть дальше по коридору и ступенечки на три подняться.

Стоны и завывания слышны были куда лучше, а еще звучали странные хрипы, как будто кто-то подавился. Или кого-то душат.

Как можно аккуратнее ступая на своих мягких лапках, настоящей походкой настоящего кота я поднялся по ступенькам и приблизился к двери.

Теперь я уже мог различить голоса и слова.

Стонал, завывал и говорил только один индивидуум, а именно Пес. Точнее, он говорил, постанывая и подвывая:

– Пожалуйста, отпусти его! Он же совсем уже… Ты ж его сейчас совсем задушишь!..

Тут раздался довольно грубый хохоток, и кто-то другой – не Пес – застонал, а потом снова захрипел.

Я осторожненько заглянул в лабораторию.

Это была очень большая комната, обставленная (я бы даже сказал, захламленная) всяческим лабораторным оборудованием.

Обычно при взгляде на помещение исследовательского назначения можно сразу сказать, представители какой науки здесь работают: физики, химики, микробиологи или кто-то там еще. Ну, может быть, на взгляд неспециалиста трудно отличить биохимическую лабораторию от, скажем, микробиологической или бактериологической, но уж основную, так сказать, ведущую отрасль науки угадываешь сразу. Если там микроскопы и пробирки со всякой слизью – значит, биологи работают. Если осциллограф или там вольтметры с амперметрами – тут уж без физики с электротехникой не обошлось. А вытяжные шкафы, трехэтажные штативы с разноцветными пробирками и спектрографы есть примета химиков – что простых, что «био».

Я правда, спектрограф узнаю с трудом, химия у нас в институте почти что факультативом была, так, не экзамен, зачет просто, хоть и дифференцированный. Но уж осциллограф с трансформатором не перепутаю.

В этой лаборатории имелись все три. И вытяжные шкафы. И микроскопы. И всякая стеклянная посуда – колбы, реторты, пробирки, чашки Петри, сосуды Дьюара. Частично посуда была вымыта, частично заполнена всякой неаппетитной на вид дрянью.

И три трехэтажных штатива на широком лабораторном столе, и все заставлены разноцветными пробирочками: в той что-то синенькое, в той желтенькое, а в этой прозрачное. И так далее.

Гроздья проводов висели на специальном щитке, как изолированных, так и оголенных, и под каждой гроздью – табличка с надписью: толщина в миллиметрах и материал, из которого провода сделаны. Это чтобы не перепутать.

И амперметр лежал на столе, и вольтметр, и счетчик Гейгера, и… – да что там перечислять, все, что только можно помыслить, кроме разве что синхрофазотрона.

Но это, так сказать, мелочи, детали интерьера.

Главное, к чему в первый же миг обратилось почти все мое внимание, размещалось на кушетке, стоявшей вплотную к противоположной от двери стене. Кушетка плотно вписывалась между умывальником и камином.

Перед кушеткой сидел наш Пес, слега загораживая мне общий обзор. К счастью, он почти все время пригибал свою большую голову, жалобно подвывая, и я мог без помех созерцать остальных участников этой сцены.

Участников было двое.

Голый толстый мальчик лет двенадцати валялся на кушетке, развалившись вольготно и помахивая ножкой. Одной ручкой он подпирал голову, а во второй сжимал в кулачке горло нашего Крыса. То сильнее сожмет, то хватку ослабит – чтобы, значит, сразу до смерти не задушить. Постепенно чтобы.

Крыс – я его не люблю. Но он все ж таки свой!

А СВОИ тем и отличаются от ЧУЖИХ, что мы за них горой. Мы их если кому и позволим придушить – то только самим себе. Ну, или кому своему.

А Егорушка, хоть он тоже был свой, но пока еще все-таки не совсем. Я лично к нему привыкнуть не успел.

Однако это все лирика, рассуждения, к тому же задним числом. На самом деле все произошло очень быстро, я даже поразмыслить как следует не успел – так, охватил взглядом общую картину: СВОЙ Крыс хрипел, закатывал глаза, и хвост его висел бессильно, как веревка, а кончик носа, обычно розовый, посинел; голый же толстый мальчик Егорушка так гаденько подхихикивал, а Пес так жалобно подвывал…

И во мне, как говорится в наших народных сказках, «взыграло ретивое».

И я, выпустив все свои восемнадцать когтей (на задних лапах у меня почему-то только четыре пальца) прыгнул на голую пухлую спину.

Когда наших бьют – нам не до рассуждений!