Текст книги "Повесть о Ратиборе, или Зачарованная княжна-2"

Автор книги: Светлана Фортунская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

Глава девятая, в которой мы воспитываем Егорушку

Лупите своего сынка…

Герцогиня

Еще в ту давнюю пору, когда я был человеком, был я знаком с одним котом. Тоже черным, между прочим. Так вот, этот кот выражал свою любовь к хозяевам и их гостям тем, что прыгал им на плечи, желательно в тот момент, когда они к такому выражению любви и ласки не были готовы.

Прыжок осуществлялся со спины.

Человек при этом вздрагивал, вскрикивал и ронял из рук то, что в них, в руках своих, держал.

Так что ничем я особо не рисковал. Ни собой, ни даже Крысом. И пусть некоторые заткнутся, а то выступают тут: «Кот! Как ты осмелился! А вдруг бы он (это Ворон имел в виду нашего чудо-богатыря Егорушку) инстинктивно стиснул бы кулак, и задушил бы Крыса окончательно?»

Ну, так не задушил же!

А совсем наоборот!

Егорушка, конечно же, вздрогнул, конечно же, заорал и кулак – уж конечно же! – разжал. Инстинктивно.

Крыс шмякнулся на пол – хорошо еще, что с небольшой высоты: кушетка была низенькая.

Глаза его закатились, синева покрывала не только нос, но уже и губы, а хвост конвульсивно подрагивал.

– Кончается! – закричал Домовушка, подбегая и подхватывая Крыса в охапку.

– Быстро! – деловито каркнул Ворон, – в ванную! В живомертвую воду его!

И они умчались: Ворон впереди, указывая дорогу, Домовушка, пыхтя под тяжестью дородного Крыса, за ним.

Уж не знаю, как они там пробирались запутанными коридорами шкафа в темноте и без меня – магический огонек засветить было некому, а фонарь, как вы помните, погас.

Но у меня были другие заботы – я занимался нашим младенчиком.

Вы даже представить себе не можете, как он дрыгался и извивался, пытаясь сбросить меня со своей спины!

Как он выворачивал за спину свои пухлые ручки, силясь ухватить меня за хвост – или что бы там ему подвернулось!

Как он норовил перевернуться на спину, чтобы придавить меня своим весом!..

Но я кот упитанный (на Домовушкиных-то харчах!), а Егорушка хоть и вырос «не по дням, а по часам», но все-таки был еще слабоват. И к тому же плохо кушал. В смысле «мало», потому что пока что у него не было времени кушать много.

Пес, надо отдать ему должное, опешил только в первые мгновения после моего такого эффектного появления, а потом кинулся мне помогать, навалившись всей своей массой Егорушке на то место, что ниже спины.

И чудо-дитя сдалось.

Он перестал брыкаться, и только заревел в голос, не утирая слез. И кричал: «Мама! Мамочка!» – так громко, что я даже испугался. Знаете ли, материнский инстинкт – штука могучая, странная и непонятная. А вдруг его вопли достигнут слуха нашей Леонидии, пронизав все эти измерения (пятое, шестое и седьмое), пробьют стену гипнотического сна, и явится к нам Лёня разъяренной фурией – она же нас по стенке размажет, когда увидит, что с ее деткой приключилось!

Зрелище, я вам скажу, было еще то: реки не реки, но полноводные ручьи крови стекали с пухлой деточкиной спины, запятнав девственную белизну кушетки, белый кафель стен, белоснежную шерсть Пса (ну и на меня, естественно, тоже немало попало).

Будучи существом чистоплотным, я в то же время до конца так и не перенял все кошачьи привычки – мыться языком мне как-то претит. К тому же слизывать с себя кровь!.. Человеческую!.. Бр-р-р!!!

Поэтому я спрыгнул со спины Егорушки на раковину умывальника. И открыл кран.

Вода из крана текла – что было странно, если подумать, ГДЕ находилась лаборатория. С другой стороны Бабушка была женщиной мудрой и предусмотрительной, уж верно, она подвела нитку водопровода откуда-нибудь из соседнего измерения.

Я тщательно вымыл лапы и грудь, расчесывая когтями слипшуюся от крови шерсть. Попутно я краем уха прислушивался к воплям за моей спиной.

Егорушка перешел к угрозам типа: «все маме расскажу!», перемежаемым ругательствами, их которых самыми мягкими были «Гады!» и «Фашисты!»

Пес читал мальчику проповедь о том, что нужно слушаться старших, что мучить живые существа плохо, употреблять в речи скверные слова и вовсе нехорошо, а ябедничать отвратительно.

Не, но как вам это нравится! Пес, известный всему миру стукач и доносчик!

Мне даже захотелось на мгновение, чтобы Егорушка таки рассказал Лёне, как мы с мальчиком обошлись – пусть Пес хоть однажды побывает в моей шкуре, небось, потом неповадно будет наушничать!

Но я поборол это мстительное и недостойное желание в зародыше. К тому же мальчик настучит не только на Пса, но и на меня.

– Я предлагаю, – мурлыкнул я, – заняться воспитанием этого субъекта. Здесь в углу имеется прекрасная метла, из которой можно надергать много длинных гибких прутьев…

Мальчик затих, прислушиваясь, и только изредка всхлипывал.

– А зачем? – спросил Пес недоуменно.

– А высечь его. Чтобы неповадно было.

Мальчик завыл и задергался, пытаясь высвободиться.

– Бить детей нельзя! – завопил он. – Не имеете права! Это непедагогично! – смотри ты, какие мы слова знаем!

– Да, Кот, ты, кажется… того… перехватил, – неуверенно проговорил Пес. Но мальчика прижимал к кушетке плотно. – Сечь – это как-то… того… неправильно. Не наш метод…

– Наш – не наш… А он, между прочим, чуть Крыса насмерть не задушил. А, может, даже и насмерть – не знаю, спасут его или не спасут, крысу эту. А завтра он Домовушку раздавит. Или на нас с тобой капканы ставить начнет…

Про Домовушку – это Пса проняло. Любит Пес Домовушку.

Впрочем, Домовушку у нас все любят (даже Ворон, хоть они через день и ругаются). И любим мы его не за то, что Домовушка нас всех кормит, и о нас обо всех заботится. Просто очень он у нас славный, Домовой наш.

Пес в раздумьи поерзал, но все еще не соглашался:

– Так, может, поговорить с ним… Объяснить ему, что так делать нельзя… Он же все-таки еще маленький…

– Ты же ему объяснил уже. Четыре раза – я сам слышал.

– Три! – заорало дитя. – Три раза! А я все равно эту крысу придушу! И тебя, кошак, тоже! И тебя, сукин сын! – на это Пес обиделся. И зарычал.

Но мальчик не испугался.

А зря.

– Давай, – сказал Пес. – Раз он человеческого языка не понимает.

Я быстренько распотрошил метлу.

Прутья были гибкие и упругие – все правильно, в лаборатории, как и вообще в шкафу, время стояло на месте, так что пересохнуть прутья не могли.

Пес всей тяжестью навалился Егорушке на плечи, и я хлестнул мальчика по голой попе. Легонько хлестнул – я же все-таки не садист какой-нибудь.

Мальчик продолжал орать, называя нас не только гадами и фашистами, но и сволочами и извергами.

Я хлестнул сильнее.

– Ой, больно! – закричал Егорушка. – Ой, мамочка!

– Крысу тоже больно было, – сказал я, и ударил еще раз.

– Ой, ну пожалуйста, не надо! Дядя Кот! Я больше не буду! Никогда-никогда!

– То-то, – сказал я.

Я размахнулся, чтобы закрепить науку еще одним, последним ударом, как из-за моей спины послышалось знакомое карканье:

– Нет, это уже ни в какие ворота не лезет! Что ты творишь, Кот?!! Ты зачем инструмент испортил?!!

– Можно подумать, – огрызнулся я, – какая-то метла! Купим мы тебе новый инструмент для уборки, успокойся!

Ворон уселся на штатив с пробирками, как на насест, и схватился за голову.

– Когда ты только научишься мыслить логически?! Ты что, не понимаешь, что находишься в лаборатории прикладной магии? Инструмент для уборки, надо же такое придумать! Это же часть бабушкиного летательного аппарата! Ступа же рядом стоит!!!

– Где? – оглянулся я. В углу действительно что-то стояло. Бадья какая-то.

– Что, ступы никогда не видел?

– Нет, – честно сказал я. Я действительно прежде никогда не видел ступы, только в старом детском кино, «Морозко», кажется. Но это было давно.

– И для чего, для чего, я тебя спрашиваю, ты это сделал, вандал?

– Чтобы воспитать этого… инфанта террибля, – огрызнулся я. – Чтобы впредь неповадно было!

– Кого-кого воспитать? – опешил Ворон, и даже успокоился.

– Ага, не знаешь! – обрадовался я. В кои-то веки я знаю то, что неизвестно премудрейшему! – Это по-французски «ужасный ребенок».

– Ты хотел сказать… – тут он произнес то же самое, но совсем иначе – даже и пытаться не буду воспроизвести его произношение. Скажем так: оно было столь же далеко от французского, как и мое, только в другую сторону. – Да будет тебе известно, недоучка, что выражение это употребляется для обозначения детской непосредственности и наивности, когда дитя говорит о тех вещах, о коих взрослые привыкли умалчивать по той или иной причине, и от того взрослые попадают в неловкое положение. Далее, – он переступил с лапы на лапу. Разноцветные жидкости в пробирках грозно дрогнули.

– Далее хочу я спросить: с каких это пор слово «порка» стало синонимом слова «воспитание»? Убеждение, ласковое увещевание, строгое порицание, в крайнем случае легкий шлепок – вот надлежащие способы формирования достойного индивидуума, но никак не применение грубой силы, да еще в таком виде, как розги…

– Как ты меня в темечко клюешь по десять раз на дню, это можно, а как мозги вправить этому дитяти распоясавшемуся, так уже и нельзя?

– Я тебя не воспитываю, я тебя учу! – гаркнул Ворон. – Тебя воспитывать поздно – вырос уже!

– Так и этот чудо-юдо-богатырь уже вырос! – гаркнул я в ответ. – Пес его увещевал, ласково, так ты бы слышал как этот деточка нас тут материл – и откуда только такие слова знает, ангелочек!

– Да, – подтвердил Пес. – Очень нехорошими, скверными словами нас обзывал и грозился; не понимает он человеческого языка!

Егорушка, который до этого напряженно прислушивался к разговору, захныкал, заколотил ножками по кушетке и заскулил:

– Я больше не бу-уду!..

– Конечно, не будешь, – хмыкнул я. – Уж я об этом позабочусь! Или Пес позаботится…

– Погоди! – каркнул Ворон. – Не торопись так, – и обратился к Егорушке:

– Чего ты не будешь делать? – наверное, он хотел говорить ласково, но от этого его «ласкового» тона у меня лично мурашки под шерстью побежали. Как-то неуютно мне стало.

– Такие слова говорить… нехорошие… – проныл Егорушка.

– Какие такие «нехорошие»? – спросил Ворон еще ласковее.

Егорушка, запинаясь, повторил парочку.

– М-да, – Ворон почесал крылом клюв. – Генетическая память, должно быть. Юридически ребенку месяц, вряд ли в столь нежном возрасте он мог попасть в окружение с таким… с позволения сказать, лексиконом. Муж у Леонидии, она говорила, скромный и выдержанный, и с высшим образованием, семья, опять же по ее словам, интеллигентная… Не та среда, где употребляется площадная брань.

– Ха, – сказал я. – И еще два раза «ха». Совсем ты, преминистр, от жизни отстал! Именно в интеллигентных семьях матерятся. Модно это нынче.

Ворон переступил с ноги на ногу. Пробирки звякнули, но штатив устоял.

– Ты, Кот, что-то путаешь, – нервно произнес он. – Интеллигентные семьи – это такие семьи, в которых все взаимно вежливы. Книжки читают. Образованы, то есть имеют среднее специальное или высшее образование…

– Во-во, – кивнул я. – Самая для сквернословия питательная среда. Люди не образованные, не интеллигентные, матом пользуются. Умеючи, то есть в нужное время, в нужном месте, и в нужном количестве. А люди интеллигентные матом щеголяют.

– Но не при детях же! – возмущенно каркнул Ворон.

– А почему бы и не при детях? – я пожал плечами. – Какая разница? И детей матерят почем зря – сам неоднократно слышал. И женщины, кстати, делают это чаще, чем мужчины. Может быть, потому что больше с детьми общаются…

– O, tempora! O, mores! – простонал Ворон, схватившись крыльями за голову.

– Дяденьки, – встрял тут в разговор Егорушка. Он внимательно слушал нашу дискуссию – даже хныкать перестал. А вот теперь не выдержал. И то – под тяжестью Пса он уже покряхтывал. – Может быть, вы меня теперь отпустите? Я же сказал, что не буду больше так…

– Как? – раздраженно каркнул Ворон. У меня отлегло от сердца: я привык к злобному, желчному и сварливому его тону; Ворон, пытающийся казаться нежным и ласковым, меня пугал.

– Ну, слова говорить, и еще ябедничать, и Крысов душить… Вообще никого душить не буду!

– Да? Ну, поверим. На первый раз. Но если нечто подобное повторится… – в горле у Ворона что-то зловеще заклокотало, Егорушка судорожно всхлипнул. – …Я тогда сам тобой займусь!

– Да, дяденька Ворон. Хорошо, дяденька Ворон. Не повторится, дяденька Ворон… – забормотал мальчик. Говорил он почему-то то басом, то фальцетом.

– Неужели у него уже начал ломаться голос? – пробормотал Ворон себе под клюв, и взмахом крыла велел Псу отпустить воспитуемого.

Пес сполз с Егорушки, Егорушка встал с кушетки.

Теперь ему на вид можно было дать лет пятнадцать-шестнадцать: и плечи стали пошире, и волосики в нужных местах закурчавились, и даже пушок над верхней губой появился. И, кстати, пока мы с Вороном беседовали, шрамы на его теле зажили – в тех местах, где я его поцарапал. Да и следов порки не осталось.

Вдруг сообразив, что он голый, порозовев, Егорушка спешно стал натягивать на себя купальный халат, не попадая в рукава и от того еще больше смущаясь.

Ворон судорожно глотнул.

– Кажется, ему уже скоро будет пора жениться, – пробормотал он.

– Ага, – согласился я, – часика так через полтора-два.

Ворон нервно переступил с ноги на ногу и сказал:

– Если так будет продолжаться, к завтрашнему вечеру он… – штатив зашатался.

– Э, преминистр, хорош топтаться по лабораторному оборудованию! – прикрикнул я на Ворона. – Уронишь же!!..

Я, должно быть, накаркал.

Штатив рухнул.

С Вороном-то ничего не случилось, он просто взлетел к потолку, а вот пробирочки посыпались на пол с веселым звяканьем. Тут еще Пес добавил грохота и звона: в попытке спасти падающий штатив он прыгнул к столу, промахнулся и сбил оставшиеся два.

Содержимое пробирок, как вы понимаете, перемешалось, образовав лужу, переливающуюся разными цветами, к тому же завоняло, зашипело и запузырилось.

– Ложись! – заорал я, – щас рванет!..

И тут рвануло.

Ух, как рвануло!

Глава десятая, в которой я спасаю Егорушку и горжусь собой

Ай, да Пушкин! Ай, да сукин сын!

Пушкин А.С.

Когда дым слегка рассеялся, я, отфыркиваясь и отплевываясь, встал на слегка подгибающиеся лапы.

Опасная наука эта химия, право слово!

Я быстренько проверил свое состояние: лапы и хвост были на месте, глаза видели, хоть и слезились, уши, хоть в них и шумело, слышали хлопанье крыльев Ворона и стоны Пса. Шерсть тоже почти не пострадала, только кое-где вылезла, но немногие проплешины были небольшими – видно, брызнуло кислотой, к счастью, разбавленной.

Я огляделся по сторонам.

Да-а…

Лаборатория выглядела, как выглядят лаборатории после неудачно проведенного опыта.

То есть ужасно.

Стол погиб – прямо в центре его в металле была проедена огромная дыра.

Со стен слетели все провода и спутались в огромный разноцветный клубок.

И часть летательного аппарата (ступа) раскололась на две части.

И физические приборы (кроме трансформатора) валялись на полу. И лабораторная посуда тоже – в виде осколков.

А еще на полу имелась лужа: большая, грязно-бурая, еще дымящаяся, и очень вонючая; Пес, уткнувшийся мордой в лапы и постанывающий; купальный халат, слегка подпаленный.

– Должно быть, при перемешивании содержимого пробирок образовался гремучий газ, – проскрипел Ворон откуда-то из-за моей спины.

Я завертел головой.

Ворон сидел в раковине умывальника и пытался открыть клювом кран. Хвостовые его перья были опалены, но больше никаких видимых повреждений я не нашел.

– А где мальчик? – спросил я.

А мальчика-то и не было!

Пес перестал стонать, вскочил на лапы и взвыл горестно:

– Р-разор-р-рвалоу?!

– Если бы разорвало, что-нибудь от него бы да осталось, – раздраженно заметил Ворон. Ему наконец удалось открутить кран, и он плескался под струей воды. – Ошметки по стенам, кровь на полу. Судя по тому, что ошметков по стенам не наблюдается, а дверь открыта, скорее всего его выбросило взрывом в коридор.

Я отправился проверить.

В коридоре было темно и тихо.

Быстренько сотворив два магических огонька, я пустил их по коридору влево и вправо.

Ни Егорушки, ни его останков в коридоре не было.

– Эй, Кот! – позвал меня Пес радостно, – топай сюда! Здесь он, наш маленький! Под халатом прятался!

Я подивился мощи инстинкта самосохранения Егорушки – халат на него был маловат и короток; это как же надо было скукожиться и съежиться, чтобы забиться под него, этот халат, целиком – так, что даже ноги-руки не высовывались?

Но удивлялся я напрасно.

Потому что тому Егорушке, которого я теперь увидел, вовсе не нужно было съеживаться, чтобы поместиться под халатом. Теперь он мог целиком поместиться в один только рукав.

И продолжал уменьшаться.

Ворон нервно прыгал по кушетке, наблюдая за процессом, и из распахнутого его клюва вылетали междометия и замечания типа: «Ого!», «Ну и скорость!», «Конгениально!».

– Кот! – каркнул он при виде меня. – Ты видишь?! Ты понимаешь, что сие означает?! Нобелевскую премию, не меньше! Мы открыли обратимость богатырского комплекса! И без всяких молодильных яблочек, искусственным путем!

– Ага, – сказал я. – Обязательно. Только впервые слышу, что уже присуждают Нобелевские премии за открытия в области магии. И потом мы, мне кажется, пока еще ничего не открыли – у нас получилось побочное последствие… Э, Ворон, а тебе не кажется, что мальчик слишком сильно уменьшился? По-моему, он был крупнее, когда Лёня его принесла…

– Очки! – заорал Ворон, взлетая, – немедленно! Неужели хронофаги? Где очки?

– В момент взрыва очки были у тебя на клюве, – огрызнулся я. – Если ты их уронил, можешь с ними распрощаться.

– Ничего подобного, они противоударные, – заявил Ворон, усаживаясь обратно. – А ну-ка, фамулус, быстро разыщи прибор!..

Как же, так я и разбежался!

Я прищурился тем особым образом, которым вызывал у себя способность углядеть магионы.

Магионов в лаборатории имелось с избытком, и упорядоченных, и диких. Кроме магионов я заметил множество еще каких-то мелких блестящих частичек, каждая из которых была настолько же меньше магиона, насколько блоха меньше таракана.

Частички эти летали по всему помещению, как искры от горящего полена.

И очень эти частички походили на хронофагов – таких, какими я видел их через очки.

– Они, – сказал я, – они, родимые… Сейчас я их…

– Кот, не отвлекайся! – каркнул Ворон. – Я тебе что велел сделать?

Но какой бы я был кот, если бы послушно повиновался приказам?

Тем более что у меня было чем заняться.

Я быстренько сплел сетку из магионов, очень частую, свернул ее наподобие сачка и попытался поймать несколько частичек. Но даже очень частая сетка была для этих безобразников, словно дуршлаг для песка.

– Восемь слоев надо! – заорал Ворон. Он раскопал очки в груде осколков – одно стеклышко все-таки разбилось, и теперь Ворон, лихо прищурив правый глаз, наблюдал за моими действиями одним только левым, круглым и желтым, глазом, и азартно приплясывал на краю раковины. – Восемь слоев, и на тканой основе… Хотя бы трикотажной…

– Где я тебе тканую основу возьму? – наращивая слои магионной сетки, огрызнулся я: терпеть не могу, когда мне под лапу советуют! Хронофаги по-прежнему не улавливались, но летали теперь уже не хаотично, а понемногу стягивались к центру, и крутились теперь вокруг Егорушкиной головы, как кольцо вокруг Сатурна.

– От халата рукав оторви!.. Да быстрее же, не копайся, пока он опять не заразился!..

– Я занят, не видишь что ли! – рявкнул я. – Сам отрывай!..

Пес вертел своей большой головой, пытаясь сообразить, что же происходит – он, не маг и без соответствующего прибора, магионов не видел. Услышав наши препирательства Пес (надо отдать ему должное, Пес у нас исполнителен и чувство долга у него на высоте) прыгнул на халат, ухватил зубами рукав и рванул. Толстая махровая ткань не поддавалась.

Круги, которые описывали хронофаги вокруг головки младенца, становились все меньше, и вот уже то один, то другой хронофагчик срывались с орбиты и падали. И моментально впитывались пухлым младенческим телом, как капли воды в губку – Егорушка снова начал понемногу подрастать.

И тут мне в голову пришла – нет, ворвалась! – спасительная мысль.

Мы ведь находились в лаборатории!

Здесь же были вытяжные шкафы – целых три штуки!

Я схватил младенца в охапку, вместе с халатом, и потащил к ближайшему вытяжному шкафу. Младенец показался мне чрезвычайно тяжелым; я оглянулся – зубы Пса, как видно, увязли в махре, и он тащился за нами.

Я выпутал Егорушку из халата и голеньким сунул внутрь шкафа.

– Ты что, с ума сошел? – гневно каркнул Ворон. – Ребенка простудишь! Насмерть!

Я врубил вентилятор, не слушая карканья преминистра.

– Лучше пусть он от старости умрет?.. Ничего, если что – медицина у нас на высоте, и фармацевтическая промышленность тоже. Вылечат.

Хронофаги блестящей струей потянулись вверх, в вентиляционный канал. Егорушка заерзал, засучил ручками, потом утих.

– Слушай, а он живой? – страшным шепотом спросил Пес – он уже высвободил зубы. – Он ведь маленький совсем, ему же месяц всего, а тут столько такого!..

Хронофагов больше не наблюдалось, я выключил вентилятор и достал младенца из шкафа. Младенец спал.

– Дышит, – сказал я. – Надо его к Лёне доставить. Его же наверное и кормить уже пора.

Ворон почесал клюв кончиком крыла.

– Откровенно говоря, я опасаюсь рецидива, – протянул он. – Теперь уже ясно, что богатырский комплекс здесь не наблюдается, произошло вульгарное заражение хронофагами. Как тебе известно, в нашей квартире имеет место значительный дисбаланс между концентрацией хронофагов и хроностазионов. Я думаю, нам нужно пока что оставить Егорушку тут и дождаться пробуждения Леонидии, чтобы она как можно скорее эвакуировала ребенка из очага заражения…

Дальше я не слушал.

Я завернул Егорушку в остатки халата – Псу удалось-таки оторвать рукав, вернее, разодрать халат на две неравные части – и уложил на кушетку. Ворон все еще разглагольствовал, расхаживая по краю умывальника.

– Ну так пошли, что ли? – перебил его я. – Устал я очень. Да и тебе надо бы своим оперением заняться – вон, половина хвоста на полу валяется.

Ворон от возмущения не нашел слов. Он каркнул. И взлетел, явно наметив карательную акцию по отношению к моей макушке.

– Но-но, – сказал я. – Хватит. Я объявляю мое обучение законченным. Все равно ты больше ничему научить меня не можешь. Мне нужен наставник по практической части.

– Нет, но каков нахал! – возмутился Ворон. – Нахватался по верхам – и туда же, в академики метит! Да тебя еще полвека учить надо, прежде чем к практике подпускать, имбецил!

– А кто будет младенцев спасать, ты, что ли? Теоретик! – я чувствовал себя победителем. В конце концов, моя догадка насчет причины случившегося с Егорушкой подтвердилась, и я самостоятельно спас ребенка. И, кстати, Крыса я тоже спас. Ай, да я!

– Да, а как там Крыс, выжил? – спросил я.

– Выжил, – буркнул Ворон. Он сидел на краю умывальника, нахохлившись и заложив крылья за спину.

Крыть ему было нечем.

– Ну, так идем? – спросил я. – А ты, Пес, еще тут посиди. Прибери тут чуток – все равно тебе пока что делать нечего.

И мы с Вороном отправились восвояси.

То есть в квартиру.

Мы с Вороном медленно, но верно продвигались к выходу из шкафа. Медленно – потому что Ворон потерял какую-то очень важную часть своего оперения, и теперь не мог толком лететь, а перепархивал с места на место. Я тоже не торопился – и устал, и не хотелось, честно говоря, пробираться в одиночестве по малознакомым местам.

По дороге я слегка размечтался.

Уж наверное, Домовушка всем уже рассказал, как я, могучий и непобедимый, спас Крыса от смерти через удавление. Ворон, конечно, тоже не будет молчать о моей роли в избавлении ребенка от преждевременной гибели. Нет, безусловно, я не буду отрицать некоторую роль Ворона в событиях – в конце концов, именно он опрокинул штатив с пробирками.

Но все остальное сделал я, и потому собой могу гордиться.

И горжусь.

Кроме того, я освободился от унизительной и болезненной опеки Ворона, я заявил о своей самостоятельности, я избавлен от постоянных зубрежек, от клевания моей макушки, от назидательных проповедей и так далее. Конечно, магия меня привлекает, и я ничего не имею против занятий ею, и не только практических, но и углубления моих теоретических познаний, с Вороном в качестве консультанта. Но не более того!

Прекрасное будущее рисовалось мне.

Мой вполне заслуженный триумф по возвращении домой.

Домовушка, вне себя от радости, готовит для меня что-нибудь вкусненькое; я не отказался бы от карасей в сметане или, допустим, паштета из куриной печенки. Лёня, счастливая мать, покрывает поцелуями свое вновь обретенное дитя (не меня – не терплю слюнявостей!) и ежедневно доставляет в нашу квартиру свежие сливки. Я, вполне скромный герой, лежу в кабинете на специально приобретенном для этой цели мягком пуфе, Ворон читает мне труды по теории магии, а я мановением хвоста сигнализирую ему: этот абзац можно пропустить, а вот этот, напротив, отметить. И Ворон, кротко склонив голову в вежливом поклоне, отвечает: «Да, Кот, как скажешь…»

Впрочем нет, почему «Кот»? Теперь такое обращение ко мне излишне фамильярно!

По имени-отчеству? Но своего настоящего отчества я, увы, не помню, а Кот Котович – это как-то… Не того. Уж лучше Кот Человекович!

Нет, тоже не очень подходит…

Может быть, сменить имя, переокреститься, так сказать? Но в кого? Котофеем себя назвать – получится слишком по-сказочному, и опять же примитивно. На латыни кот называется «felis catus»; зная наших остроумцев, особенно Жаба, могу представить, как они будут меня дразнить – кактусом наверняка, хорошо если не фаллосом.

А почему бы мне не назваться Феликсом? А что, созвучно латинскому наименованию, вполне человеческое и не слишком затертое имя, очень даже ничего!

Однако я вспомнил Жаба.

Пожалуй, и от имени «Феликс» придется отказаться – Жаб уж точно будет называть «Эдмундовичем». Чувство юмора у него такое. Земноводное.

Но придумывание для себя имени я отложил на потом – мы пришли.