Текст книги "Какого цвета ночь?"
Автор книги: Светлана Успенская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)
– Дельное предложение, – похвалила я своего шефа. – Еще замечания есть? Вот и отлично!
Мы заняли места. Я с Тамарой Васильевной, то есть с пострадавшей, притаилась в соседней комнате. Милиционер спрятался в ванной, чтобы вовремя выскочить в прихожую и отрезать преступнику путь к отступлению, Мишка засел на кухне с газовым пистолетом наготове. Сразу после того, как он удалился, с кухни донеслось подозрительное звяканье кастрюль и шелест разворачиваемой конфетной бумажки. Впрочем, может быть, мне это показалось…
Милиционерша достала шубу из шкафа, с болью глядя на нее, как на родное дитя, которое подвергается смертельной опасности. Волнуясь, она то и дело сжимала руки, точно в безмолвной тоске.
Минут через пятнадцать раздался звонок в дверь.
– Открывайте, – прошептала я со свистом. – Не сразу, спросите, кто там, а то он заподозрит неладное…
Милиционерша с дрожащими губами молча кивнула и приблизилась к двери.
– Кто там? – умирающим голосом спросила она.
– По объявлению, – донесся приглушенный перегородкой интеллигентный тенор. – Насчет шубы…
– Вы одни? – спросила милиционерша, тщательно следуя инструкции.
– Так точно! – последовал ответ.
– Он не один! – испуганно зашептала милиционерша. – Я видела в глазок, там еще какая-то тень! Открывать?
Я интенсивно закивала головой. Послышалось звяканье дверной цепочки, лязг замка.
– Проходите, – донесся голос из коридора. – Снимайте ботинки, у нас ковры… А вы же сказали, что одни? Кто это с вами?
– Приятель, – послышался почти ласковый голос. – Вы же понимаете, не могу я с такими деньгами по чужим подъездам ходить! Это моя охрана.
– Ой, я тоже так боюсь, так боюсь! Я ведь совсем одна, муж на работе, – забормотала милиционерша.
По ее голосу становилось ясно, что она действительно боялась – ее голос предательски дрожал, выдавая истерические кошачьи модуляции. Во всяком случае, она прекрасно играла свою роль.
– Ну, мамаша, показывай свой товар, – послышался голос уже гораздо ближе, из комнаты.
Я приникла к щели и увидела тощего хлюпика в старом китайском свитере и растянутых на коленях штанах. Нос его украшали очки, а короткие, давно не мытые волосы топорщились ежиком на макушке. Его напарника я разглядеть не могла, он, очевидно, остался в коридоре.
– А вот она, моя шубка… Смотрите, какое качество! Смотрите, какой мех, как шелк! – расхваливала милиционерша свой товар, боясь выпустить сокровище из рук.
Я дернула Тамару Васильевну за рукав. Она на секунду приникла к щели и тут же оторвалась от нее, оживленно тряся головой – узнала!
Визитер нехотя мял в руках полу шубы, подозрительно оглядывая комнату. Может быть, он смотрел, нельзя ли еще чего стащить. Впрочем, обстановка квартиры была довольно убогой, чего нельзя было сказать о блестящем серебристом чуде, которое (это чувствовалось даже на расстоянии!) так приятно щекотало ладонь шелковистыми иголочками меха.
– Не сомневайтесь! – испуганно бормотала милиционерша. – Это фабричная выделка, вот и этикетка имеется. Из Греции сын привез. За валюту куплено… А какая она легкая! Ну пушинка, чисто пушинка! А посмотрите, какой фасон! Вы только представьте, смотрите, какие фалды… Ваша девушка в ней будет просто неотразима!
– Да, шубка неплохая, – все еще шнырял глазами по сторонам покупатель. – Она у вас только одна? Да уж очень дороговата… Или еще есть что-нибудь на продажу?
– Нет, нет! – стала испуганно отнекиваться хозяйка (на мой взгляд, слишком испуганно). – В доме-то, кроме нее, ничего ценного и нет, живем от получки до получки… Потому и продаем!
– Да дорого очень… – заметил покупатель.
– Но вы же мне сказали по телефону, что…
– Да ладно, ладно, мать… Берем твой тулупчик… – снисходительно оборвал ее Вася. – За хорошую вещь и денег не жалко! Заверни-ка нам ее!
Хозяйка вышла из комнаты, зашуршала бумагой в коридоре.
Тем временем шустрый Вася клювом не щелкал. Подошел к телевизору, опрокинул в ладонь стоящую на нем хрустальную вазочку – блеснули холодным светом серьги, сунул добычу в карман.
Затем Вася, не стесняясь, пошел к стенке, открыл дверь секретера, пошарил там рукой, но, очевидно, ничего стоящего не нашел.
– Вот бечевочкой для вас перевязала, – послышался приближающийся голос милиционерши, – газетой обернула, донесете…
– Спасибо, мать, – поблагодарил Вася, выходя в коридор, и стал обуваться. – Довезу уж как-нибудь, лишь бы жена не заметила – сюрприз ей на день рождения…
Томительная пауза воцарилась в прихожей. От нетерпения я дрожала мелкой дрожью, по лбу катилась противная струйка пота.
– Как тут у вас двери-то открываются? – послышался все тот же вежливый голос и добавил шутливо: – Ну и замки! Вы что здесь, миллионы прячете?
– Постойте, ребята, а деньги? – сообразила хозяйка шубы.
– Какие деньги, мать?
– Две восемьсот, как договаривались!
– Мы же тебе уже все отдали, мамаша. На серванте оставили, иди посмотри.
– Нет там никаких денег! Отдайте шубу!
В коридоре послышалась громкая возня и пыхтение. Вдруг все звуки разом прекратились, послышался щелчок, и другой голос, более низкий и хриплый:
– А ну отойди, тетка! А то порежем!
В ответ раздался пронзительный вопль:
– Ваня, держи вора! Уйдет!
Услышав этот сигнал к наступлению, мы вылетели из комнаты и бросились к месту событий.
В прихожей уже творилось черт знает что. Мелькали руки, ноги, пальто, домашние халаты, чьи-то головы. Периодически из темной дерущейся каши выныривали разбитые очки и испуганно блестевшие глаза.
– Мишка, вяжи их! – заорала я, вцепившись в то, что было ко мне ближе.
На помощь подоспела и пострадавшая от рук грабителей Тамара Васильевна. Она ринулась в самую гущу событий. Куча мала засосала и ее. Круговерть рук, ног, голов, туловищ была так плотна, что не было никакой возможности рассмотреть, где наши части тела, а где чужие.
– Шубу порвете, гады! – Это подала голос милиционерша.
– Мочи их, Колян! – Это был голос интеллигентного Васи, который звучал теперь сдавленно и хрипло – совсем не интеллигентно.
Мишка наконец вспомнил об оружии, отпустил милиционершу и достал из кармана свой газовый пистолет.
– Три секунды на размышление, а затем стреляю на поражение, – жестко произнес он.
– Вот именно, – подтвердила я и повторила: – На поражение! В голову!
Грабители нехотя подняли руки…
В результате блестяще разработанной и проведенной операции милиция без хлопот получила преступников, мы с Мишкой заработали законную тысячу гонорара от Тамары Васильевны, вернувшей себе свое родное изделие греческих меховщиков, а рыжее чудовище со сверкающими злобным огнем глазами, получившее домашнее прозвище Мамай и постоянную прописку в нашей конторе, – целый килограмм минтая, причем без головы.
– Отнес бы ты его Юрке, – как-то предложила я своему шефу. – Пусть дитя насладится животным миром.
– Не могу, – вздохнул Мишка. – У Юрочки аллергия на котов.
А кот, умильно щуря наглые глаза, ходил между нами и предлагал отправиться на кухню, чтобы всем вместе подкрепиться сырой рыбкой, чей дурманящий аромат в хозяйственной сумке он учуял еще с самого утра.
Глава 4
После той ночи Чипанов был в восторге! С каждым днем он влюблялся в свою жену все больше и больше! Она была такой красивой, такой замечательной, такой необыкновенной. Да и в сексе… Гм-м… Он чувствовал себя лет на двадцать помолодевшим. Как ему повезло с ней! Наконец-то и ему на склоне лет досталось настоящее счастье.
Вот взять хотя бы вчерашний день. Собственно, он не собирался заезжать к ней, после работы думал сразу отправиться за город, к детям. Он обещал Маше, что приедет, сказал об этом Стасу, да и вообще… Кроме того, Александра затеяла в квартире ремонт – готовила ему какой-то сюрприз. Но что-то точно толкнуло его в левую сторону груди, словно кто-то шепнул ему тихо: «Поезжай». Словно кто-то подстроил так, что он в прошлое свое пребывание у жены забыл на столе проекты договоров на поставку спирта-сырца.
А она… Нет, он, пожалуй, счастлив, что связал свою судьбу с этой женщиной. Он даже не мог предположить, что она задумала такое!
Еще только подъехав к дому, он заметил, что окна его квартиры темны, светится лишь розовый ночник в спальне. «Устала, голубка моя, от хлопот, – подумал он, – прилегла отдохнуть…» Он решил, что если жена спит, то он будить ее не станет, заберет договора и тихо уедет, чтобы не беспокоить.
Жена ждала его, одетая в черные кружева, кожаные ремешки и пестрые полоски ткани. Рыжие волосы прикрывали лицо, тело возбужденно подрагивало, ожидая момента единения с супругом. Она была так прекрасна, так желанна!..
Утром Чипанов проснулся первым, в одиночестве позавтракал на кухне, потом принес жене кофе – в благодарность за незабываемые ночные приключения.
Александра еще дремала. На ее личике, по которому черными тенями расползлась косметика, будто она безутешно проплакала всю ночь, застыло горестное и обиженное выражение. Парик сбился и лежал рядом на подушке скомканной тряпкой.
– Милая, спасибо за необыкновенную ночь, – прошептал он, целуя жену в щеку.
Александра открыла сонные желтые глаза. Белки их были красноваты. Она завозилась под одеялом, зевнула.
– Ты уже уходишь?
– Да, моя тигрица… До вечера!
– Ага, – апатично пробормотала жена, уткнувшись носом в подушку.
Чипанов завязал галстук, прошелся по комнате, многократно отражаясь в зеркалах. Один маленький беспокойный вопрос мучил его, не давая покоя. Не хотелось уходить, так и не выяснив ответа на этот каверзный вопрос. Виталий Васильевич решился.
– Дорогая. – Он осторожно тронул плечо жены под одеялом. – Ты спишь?
– Сплю…
– Скажи, а как ты узнала, что я еду домой? Я ведь не говорил об этом никому, даже секретарше.
– Догадалась! – последовал из-под одеяла короткий ответ.
Первые пять лет прошли в Заведении словно в странном полусне. Пять лет – это почти две тысячи дней.
Целых пять лет жизни – это время стертых оттенков, наркотического полусна, время равнодушия к себе и к миру, время не жить, но и не время умирать, так, сомнамбулическое витание в запредельной пустоте, имени которой нет. Да и самой пустоты нет, и того, кто в ней, его тоже нет. Потому что вокруг – ничего. Ничего и никого!
Иван открывал глаза и видел снежно-белый, как январское поле, потолок, матовую лампочку над головой, змеящуюся трещину штукатурки в углу и кнопку вызова медсестры. Он опускал взгляд и видел серое щетинистое одеяло, приподнятое в изножье ступнями ног, наверное, его собственными, никелированную спинку койки, комок выбившейся из-под одеяла сероватой простыни с фиолетовым больничным штампом. И это все…
Его борьба с белым больничным миром продолжалась уже пять лет. Пять лет переменного успеха, пять лет он был как тот страшный, раздувшийся мертвец, которого течение реки затащило под лед и прижало снизу так, что тело осталось под толстой прозрачной коркой льда и глядит теперь на белый свет сквозь толстое речное стекло – уже там, по ту сторону бытия.
Да и интересоваться этим было опасно. Каждый день пытливые глаза врача буравили его, как будто старались просверлить маленькие дырочки в черепе, тщась нащупать то место в мозгу, где еще гнездятся полузадушенные желания.
Все твои желания заперты на засов в самом дальнем, самом незаметном уголке головного мозга и только и ждут, когда лекарственные оковы падут, чтобы вырваться в кровь и разлиться по венам восторженной, трепещущей волной, сметая на своем пути все запреты, все ограничения, все табу. Этот крепчайший, невидимый засов называется «нейролептики», он не снаружи, он внутри, и поэтому его нельзя разрушить. Он плавает, растворенный в крови. Он внутри человека. Он спасает его от него самого.
Психбольница, да еще режимная, – заведение особенное. Это раньше, пока не появились их величество нейролептики, она выглядела как зверинец, где рычащие, кусающиеся звери метались, разрывая в клочья смирительные рубашки. Теперь это самое тихое, самое мирное место на земле. Смирительные рубашки еще есть, но они уже такие старые, такие ветхие, что рвани посильнее – и они разойдутся по швам (так же, как разошлась по швам его старая жизнь, когда все это случилось). Рубашки валяются грудой в шкафу у сестры-хозяйки, он видел их, когда приходил к ней вместе с дежурным медбратом за новой пижамой взамен старой, совершенно истлевшей на теле.
Смирительные рубашки теперь, на пороге двадцать первого века, не нужны. Буйство любого, решившегося на сопротивление больного кратковременно и быстротечно. Как только сонную тишину больницы прорежет утробный звериный вой, два дюжих медбрата, сияя сизыми от утреннего бритья подбородками, швыряют в жесткую панцирную койку корчащееся протестующее тело, «фиксируют» его, то есть привязывают к кровати специальными ремнями-перемычками… Затем еле слышная, точно комариная, боль от укола, последний вздох перед падением в пропасть – и по жилам разливается огонь. Кровь пузырится, как минералка углекислыми пузырьками, вскипает, накатывает на мозг, кутает его спокойствием, сном, пеленает, точно крикливого младенца. Кратковременное забытье… Потом мертвая тишина вокруг. И сны, сны, сны, сны…
Как началась больничная обморочная жизнь, так и продолжалась… Течение той реки, что властно и умело несла его в своем лоне, ни на секунду не отпуская и ни на йоту не изменяя направления движения, было сильным, тягучим и беспощадным. С ним невозможно было бороться, его нельзя было победить. Можно только отдаться ему, плыть в странной невысказанной надежде, изредка даже помогая себе рукой – авось да прибьет тебя к противоположному берегу, авось да зацепит твое разбухшее от речной сырости тело за береговой куст краснотала, а там и выбраться тишком на берег можно… Призрачна эта надежда, но ведь без надежды не выживешь один на один с хитрыми врагами в белых халатах, вооруженными вместо пистолетов холодными шприцами, вместо пуль – таблетками…
Среди таких больных часто встречались «косяки» – те, кто пытался «откосить» от судимости, кантуясь в психушке. Их выдавал слишком живой, интересующийся мелочами больничной жизни взгляд. Впрочем, «косяки» иногда спохватывались и придавали своей физиономии слегка задумчивое и тупое выражение, подмеченное у настоящих больных. Чаще всего это были матерые уголовники, которые решили пойти «по шизе». Такое лицедейство мало помогало – опытные врачи быстро пробивали «косяков» лошадиными дозами наркотиков, раскусывали их, и вскоре те бесследно исчезали из больницы. Но некоторые из них, особенно настырные, упорно возвращались с зоны в знакомые стены. Ведь здесь так тихо и сытно…
Но лагерники – особый народ. Изредка они срываются. Допустим, не поделили что-нибудь с приятелем или им чем-нибудь не угодили местные порядки. И тогда они решаются на протест. Окон нет, стены обиты мягкой тканью – ори сколько влезет, все равно никто не услышит, лезь на стенку, стучи головой, даже синяка не набьешь. В белой двери – зарешеченное окошко. В него то и дело посматривает любопытный санитар: отвоевался ли «протестант», образумился ли. Хоть целые сутки выпускай пары, матерись во всю глотку – никто тебе слова поперек не скажет. Пока силы не кончатся, наслаждайся полной свободой и вседозволенностью безумия.
А когда буйный уже присмирел, лежит на полу «надзорки», исходя от душевной слабости мочой и калом, его берут под белы руки и, тихого, смирного, ведут, точнее, несут в палату. Ноги его волочатся сзади, заплетаются, мокрые штаны противно хлопают по ляжкам, глаза в кучку – сознание рвется, как ветхая ткань под напряжением, изо рта тянется прозрачная нитка слюны. «Отвоевался, милок…» – заботливо качают головами санитары, кладут безжизненное тело в койку, фиксируют его, почти по-матерински заботясь о своем подопечном.
– Сейчас укольчик сделаем, и спатиньки, – заботливо поет Зинаида Васильевна, втыкая иголку в напряженное бедро.
Ее обширная грудь в вырезе халата живо шевелится, притягивает к себе взгляд.
Глазные яблоки закатываются, белки глаз смотрят на мир точно страшные бельма. Укол – отрывается он от грешной земли и летит, словно ангел, в безвоздушном пространстве навстречу теплому забытью наркотического сна.
А другим больным, взволнованным бунтом своего товарища, внеплановый «завтрак» – три таблетки в ярко-желтой упаковке. Чаще всего это реланиум, слабенький и безобидный, лишь немного приглушающий раздражение происшедшим и вызванное инцидентом чувство безотчетной тревоги.
По очереди медбрат подходит к каждому пациенту и кладет таблетки в покорно разинутый рот. Больной делает глотательное движение и снова послушно раздвигает челюсти – для проверки. Вздыхая, медбрат осматривает ротовую полость, пальцем проверяет, не спрятал ли хитроумный псих лекарство в защечных мешках, за губой, под языком. Палец мокрый, пахнет табаком и чем-то острым, медицинским. Если все чисто, медбрат добродушно бросает по-приятельски: «Ладно, пасть закрой…» – и направляется к следующему, а тот уже с готовностью разевает рот.
И беда тому, кто решится для каких-то своих целей утаить таблетку (из желания ли скопить побольше, чтобы потом выпить все разом и махом покончить с бренностью своего существования, или просто не желает целыми днями плавать в белесой одуряющей мути), – его, тихого «протестанта», ждет участь едва ли менее суровая, чем «протестанта» активного. Ему на ночь всыпят не какого-нибудь слабенького димедрольчика или сульфазина, а накачают по полной программе, так что не то что маму-папу забудешь, а и своего имени неделю не вспомнишь…
Поэтому лучше затаиться, прикрываясь мнимой покорностью. Лучше отказаться от бунта. Лучше стать безмолвным истуканом с пустыми глазами. Но только до поры до времени… До поры до времени…
В ту ужасную, кошмарную ночь Александра пролежала без сна почти до самого рассвета, уставившись неподвижным взглядом в темноту, кусая губы. То, что случилось с ней, – это ужасно… Ужасно несправедливо! Она так долго готовилась к встрече, придумывала, изобретала, истратила кучу денег! А вместо этого!.. Вместо незабываемого рандеву с возлюбленным ей достался вечер с законным супругом, да того еще и разобрало, как на грех. Целую ночь не давал заснуть…
А что она могла сделать? Ничего… Она не поверила, когда муж предупредил, что собирается неожиданно нагрянуть к ней, не ожидала, что он выполнит свое обещание. Ведь прежде он всегда звонил ей, перед тем как остаться, и предупреждал: «Милая, готовься, я еду!»
Лежа в темноте с раскрытыми глазами, Александра мрачно усмехнулась. Грех, конечно, жаловаться… Все прошло довольно удачно. Преступления против супружеской верности до сих пор успешно сходили ей с рук. Он не появился – кстати, почему? Как посмел?!
Откинув одеяло, Александра осторожно приподнялась на постели, спустила ноги на пол, нашарила тапочки. Только бы муж не проснулся, разбуженный ее шевелением!
Она накинула пеньюар и на цыпочках прокралась на кухню, плотно прикрыв за собой дверь. Из-под розового полупрозрачного халатика еще виднелись кожаные ремешки с черным агрессивным кружевом.
Прикусив губу, чтобы не расплакаться, она набирала номер:
Трубку долго никто не брал. Еще бы, три часа ночи, он, наверное, спит без задних ног.
Долгие гудки… Спит? Спит, но только узнать бы, где и с кем… Уже, наверное, и мертвый бы проснулся от такого трезвона. Ну так и есть! Наверное, забурился на всю ночь к своим девкам. Ну и подонок! После всех обещаний…
– Да, – глухо прозвучал в трубке сонный голос.
– Это я, – прошептала Александра, явственно всхлипнув.
– Ты с ума сошла, сейчас же ночь, а мне утром на работу! – Ее возлюбленный был явно не в восторге. Впрочем, хорошо, что еще не взбешен!
– Прости, пупсик, – шмыгнула носом Александра, опасливо поглядывая на дверь, ведущую в коридор, – вдруг муж проснется и услышит разговор! – Я так хотела услышать твой голос!
– Ну что, услышала?
– Я так тебя ждала сегодня, то есть уже вчера. – Тяжелый вздох высоко поднял округлую грудь, украшенную тонкими кружевами.
Трубка громко хмыкнула.
– Я увидел его машину около подъезда и дал деру… Представляешь, что было бы, если бы он нас застукал! Ты же сказала, что его сегодня не будет…
– Я сама так думала… – Александра чуть слышно всхлипнула. – А как ты провел вечер?.. Скучал?
Трубка протяжно зевнула.
– Ага… Да как провел?.. Приехал, пожрал и завалился спать…
– И никуда больше не ездил?
– Не, только заехал к Толяну, проверил тачку, и все.
– А кто у него еще был? – ревниво спросила Александра.
Она прекрасно знала, что у Толяна, знакомого владельца автосервиса, в подсобке часто собирались веселые компании с разбитными девицами, готовыми на все. Такие вечеринки экспромтом часто заканчивались многочасовой пьянкой со всеми вытекающими из этого последствиями…
– Да никого не было, так, мужики одни…
– А девушки?
– Да нет же, тебе говорю… Ладно, давай заканчивать трепотню. Мне завтра в контору к девяти, а ты будешь спать до обеда.
– Я позвоню тебе утром на работу… Может быть, завтра его здесь не будет… – сказала несколько успокоенная Александра.
– Не знаю, смогу ли, столько дел навалилось…
Она помолчала, обдумывая, как бы посильнее заинтриговать своего абонента.
– Угадай, пупсик, что сейчас на мне надето…
– Наверное, ничего, – равнодушно предположила трубка.
– А вот и не угадал! – страстным шепотом продолжала она. – На мне леопардовое белье с кружевами, кожаные трусики, рыжий парик… Но это нужно видеть! Только видеть!
– Чувствую, кое-кто сегодня неплохо развлекался… Надеюсь, ему понравилось? А мне завтра достанутся объедки с чужого стола…
– Нет, завтра я приготовлю тебе свежее блюдо! Такое, что пальчики оближешь! Спокойной ночи, милый! Целую!
Сонный голос проворчал:
– Аналогично…
– Пока!
– Пока…
Абонент Александры бросил на столик возле кровати трубку мобильного телефона и поморщился. Надоела ему эта баба хуже горькой редьки. Достает его, целыми днями звонит на работу, не дает покоя дома, контролирует каждый шаг. Дай ей волю, посадила бы его на цепь, как сторожевого пса, и кормила бы с ложечки, только бы он был в полной ее власти.
Конечно, она в общем-то ничего… И фигура, и вообще… Но характер! Стервоза еще та… Считает себя пупом земли и требует, чтобы все народы мира присоединились к этому мнению. Надо с ней завязывать, хватит тянуть бодягу. Кроме того, это становится слишком опасно. Если он догадается, им обоим несдобровать. Ей-то что, конечно… Ну, лишится мужа, подумаешь… А вот его могут выкинуть из бизнеса… Не-е, лучше завязать с этим грязным делом… Только как от нее отвязаться? Задачка не из легких. Эта прилипала так просто не отстанет. Истеричка, еще устроит скандал! Тогда он точно погорит. Надо скорее провернуть ту операцию, что он задумал. Дело опасное, рисковое, но… Риск – благородное дело, а ради миллиона баксов можно и свою шею под нож подставить… Если все выгорит, он вскоре умотает в теплые страны, и поминай как звали. Кинет здесь все: и свое семейство, и работу, и эту истеричку…
И тогда у него будет и теплое море, и пальмы, и девушки, а главное, нехилые бабки. Бабки – вот что главное. Только бы эта дура ему не помешала… Надо ее ублажать, пока дело не выгорит. Только бы она не догадалась…
Нет, правду говорят, с замужними лучше не связываться. Они считают тебя вдвойне обязанным им. Во-первых, ты им обязан потому, что они отдают тебе свое тело (как будто сами от этого не имеют никакого удовольствия), а во-вторых, они, видите ли, обманывают своих мужей и считают тех, как ни странно, безвинно пострадавшими. То ли дело незамужние девушки без комплексов…
Рядом с ним под одеялом мирно посапывало курносое создание с короткой стрижкой. Прохладная опытная рука потянулась к горячему телу, уютно свернувшемуся клубочком.
– Кто это был? – сонно пробормотала девушка, откликаясь на настойчивый призыв.
– Да так… Мать звонила, – прозвучал ответ в темноте – по звуку было понятно, что отвечавший улыбается. – Волнуется за меня, переживает… Давай, крошка, давай… Потом будешь спать!..
