Текст книги "Теории сознания"

Автор книги: Стивен Прист

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

В философии Платон и Декарт завещали нам жесткое различие между сознанием и материей – взгляд, согласно которому реальность разделена на две части и каждый из нас состоит из ментальной и физической субстанций. Материалистов и идеалистов можно считать теми, кто резко критикует эту тенденцию, но, по иронии судьбы, делают они это в рамках картезианского концептуального каркаса. Рассел же пытается разрушить сам этот каркас и заменить его своей онтологией событий, основывающейся на современной физике. В цитированном фрагменте нам не следует слишком серьезно принимать слова Рассела о первичном "веществе", поскольку, как мы увидим, по его мнению, ошибочно считать вселенную в конечном счете состоящей из какой бы то ни было субстанции. Фактически, его тезис о том, что "все в мире состоит из событий" (Ibid., p. 287), служит посылкой в его критике традиционных понятий сознания и материи. Это имеет важное значение для философии сознания, поскольку если его критика верна, то идеалисты и материалисты в равной мере используют ошибочные понятия сознания и материи, а их позиции поставлены под серьезную угрозу. В начале я рассмотрю расселовскую критику понятия материи, а затем перейду к понятию сознания.

МАТЕРИЯ

Центральное положение расселовского учения о материи звучит так: «Частица материи, подобно пространственно-временной точке, должна быть сконструирована из событий» (Ibid., p. 289). Что это означает? Нечто является логической конструкцией из чего-то другого, если его можно к этому свести. В целом, если объекты А представляют собой логические конструкции из объектов В или если объекты А могут быть сведены к объектам В, то любое предложение или множество предложений об объектах А можно перевести в любое предложение или множество предложений об объектах В без потери значения. Итак, Рассел утверждает, что материя есть логическая конструкция из событий, и под этим он подразумевает то, что можно полностью объяснить, что такое материя, используя терминологию событий. Мы можем на одном уровне сопоставить эту стратегию со стратегиями логического бихевиоризма и феноменализма. Логический бихевиорист утверждает, что события являются логическими конструкциями из предрасположенностей к поведению. Феноменалист считает, что физические объекты являются логическими конструкциями из чувственных содержаний. Рассел же полагает, что физические объекты являются логическими конструкциями из событий. Как мы увидим, расселовская философия сознания несовместима с логическим бихевиоризмом, однако согласуется с некоторой разновидностью феноменализма. С обеими этими теориями ее объединяет то, что все они – разновидности редукционизма. Материя и сознание сводятся к событиям, нейтральным по отношению к их ментальным и физическим описаниям.

Какова же взаимосвязь между сведением материи к событиям и теориями современной физики? В соответствии со своим желанием согласовать философию сознания с современной физикой Рассел обращается именно к этому вопросу. Он прекрасно понимает, что физик пользуется достаточно различными концепциями материи для разных объяснений. Например, одна концепция используется вместе с общей теорией относительности для объяснения гравитации, а для объяснения атомарной структуры имеются две другие возможные теории. И именно на этих последних Рассел и концентрирует свое внимание, поскольку они наиболее близки к тому, как объясняют физики существо материи. Первая обязана своим появлением немецкому физику Гейзенбергу, вторую же создали французский физик де Бройль и австрийский физик Шредингер. Обе теории "математически эквивалентны" (Ibid., p. 289). Это означает, что, когда они сформулированы в математическом виде, все предложения одной теории истинны в том случае, если и только если истинны все предложения другой теории. Для истинности теории Гейзенберга необходимо, чтобы была истинной теория де Бройля-Шредингера, и наоборот. Они логически вытекают друг из друга, поэтому между ними нет противоречия. На математическом уровне между ними не возникает различия, поэтому для объяснений в рамках физики эти различия несущественны. Выбор между этими теориями становится необходимым только тогда, когда они переводятся на естественный язык. Тогда становится очевидным, что они предполагают весьма разные онтологии – разные описания существующего.

По мнению Гейзенберга, частица материи является центром испускания излучений – например, излучений энергии, из которой состоят световые волны. Существенный момент, однако, состоит в том, что, хотя излучения реально существуют (они есть излучения энергии), то, чем они испускаются, не существует. Подобно математической точке, источник излучений не обладает реальным существованием, а просто постулируется для удобства объяснения (как, например, центр геометрического круга). Из чего следует, что материя – это такой же вымысел, как и идеальные конструкции математика.

Стоит отметить еще два момента в связи с теорией Гейзенберга, которые имеют непосредственное отношение к Расселу. Мы далеко ушли от идеи материи как разновидности "вещества" или "субстанции", из которых "создана" или "состоит" вселенная. Вместо этого с понятием излучаемой энергии мы приняли и онтологию событий, поэтому если спросить: "Что существует?" – то наиболее основательным ответом будет: "События".

С позиции другой теории, используемой для объяснения атомарной структуры, а именно системы де Бройля-Шредингера, материя анализируется в терминах движения волн. В этом случае материя есть не что иное, как изменяющееся состояние энергии, как движение самих волн энергии. Рассел делает важное замечание в отношении этой теории. Так, если мы спросим, движением чего являются волновые движения, то один ответ определенно исключается. Мы не вправе утверждать, что они суть волновые движения материи, ибо это грозит порочным кругом. Если мы используем понятие волнового движения для объяснения материи, то будет порочным кругом пытаться объяснить волновое движение с помощью понятия материи.

Ясно, что волновые движения в той же степени являются событиями, в какой ими являются и излучения, так что, изберем ли мы теорию Гейзенберга или систему де Бройля-Шредингера, расселовская онтология событий найдет научное подтверждение. Как пишет об этом Рассел: "Мы склоняемся к тому, чтобы конструировать материю из системы событий, которые просто случаются, а не случаются "с" материей или "с" чем-то еще" (Ibid., p. 289). Рассел использует этот вывод для того, чтобы предпринять сокрушительную атаку на традиционное понятие материи. Обычно считается, что материя – это непроницаемая субстанция, внешняя причина наших ощущений, которая вступает в отношения в виде, к примеру, гравитационных полей.

Что касается гравитации, то общая теория относительности "превращает ее в "складки" пространства-времени" (Ibid., p. 290), так что сама гравитация есть логическая конструкция из событий, из случающегося. Она не обладает существованием, независимым от определенных пространственно-временных структур, то есть событий.

Не является материя и абсолютно постоянной. Хотя, согласно третьему закону термодинамики, количество энергии во вселенной остается постоянным при всех изменениях в пространстве-времени, как сейчас считается, субатомные частицы способны аннигилировать друг с другом и потому полностью прекращать свое существование. К примеру, при определенных условиях может произойти столкновение электрона и протона, которые взаимно уничтожатся. Если мы будем упорно держаться той идеи, что электроны и протоны "материальны" в традиционном смысле, то нам придется отказаться от одного из традиционных свойств материи – ее неуничтожимости. Если же мы вместо этого примем расселовский взгляд, согласно которому даже эти субатомные частицы являются логическими конструкциями из событий, то сможем объяснить их аннигиляции тем, что прекращаются определенные процессы или события. Не является материя и причиной наших ощущений, или, по крайней мере, ошибочно утверждать это. В этой связи у Рассела есть интересное замечание по поводу попытки д-ра Джонсона опровергнуть Беркли:

Д-р Джонсон «опроверг» берклианское отрицание материи тем, что пнул ногой камень. Если бы он знал, что его нога никогда не касалась камня и что и нога, и камень представляют собой лишь сложные системы волновых движений, то он, возможно, был бы менее удовлетворен своим опровержением (Ibid., p. 290).

Оппоненты Беркли считали, что материальная субстанция является причиной наших ощущений. И хотя Рассел не является идеалистом, он вместе с Беркли отрицает это. И если онтология Рассела является подлинно научной, то из этого следует, что Беркли в значительно большей степени предвосхитил открытия современной физики, чем его материалистические критики. Рассел не особенно возражает против того, чтобы называть причины наших ощущений "материальными", если это всего лишь означает, что они – это события, изучаемые физиками. В конце концов, это так и есть. А вот от чего, безусловно, следует отказаться, так это от понятия физической субстанции. Вспомним, что согласно Аристотелю, субстанция в своем существовании не зависит от чьего-либо существования. Рассел разрушил идею о субстанциальности материи, поскольку он показал, что материя зависит от событий, причем зависит очень сильно. Существование материи логически зависит от существования событий:

Материя перестала быть «вещью» и стала просто математической характеристикой отношений между сложными логическими структурами, состоящими из событий (Ibid., p. 290).

Если подобные аргументы достигают цели, то нам следует отбросить идею материи как уничтожимой, постоянной и субстанциональной причины наших ощущений. Согласно Расселу, не вполне верно даже то, что материя непроницаема. И хотя с позиции здравого смысла ясно, что два физических объекта не могут занимать одно пространственно-временное местоположение, события могут, по словам Рассела, "частично совпадать в пространстве-времени" (Ibid., p. 291). Сама идея пространственно-временного местоположения представляет собой конструкцию из событий. Так что в каком-то смысле мир неожиданно стал менее субстанциональным.

СОЗНАНИЕ

Если существующее не является в своей основе материальным, то, на взгляд Рассела, оно не является в своей основе и ментальным. Понятие сознания подвергается им критике столь же сокрушительной, что и критика, направленная против «материи». Рассел начинает с того, что отмечает ужасную неясность понятия сознания. Похоже, оно не допускает никакого точного определения. Однако ментальное традиционно выделяли с помощью набора характеристик, которых в целом, согласно Расселу, недостаточно. Предполагаемые определяющие характеристики сознания, подвергаемые им критике, основываются на понятиях восприятия, интроспекции, памяти и знания.

В каком-то смысле бесспорно, что восприятия (или "перцепты", как их называет Рассел) ментальны, но он особым образом понимает, в чем заключается их ментальность. Фактически, оказывается, что их ментальность есть их способность вступать в определенные каузальные отношения, которые Могут изучаться психологами, а не физиками. Но даже если признать ментальность восприятий, останется неясным, что еще должно быть включено в это понятие, а что исключено. А это, в свою очередь, происходит потому, что у нас нет ясного определения "ментального". Можно отметить даже на этом этапе изложения, что, чем бы ни были перцепты, для Рассела они суть события, и это полностью согласуется с его онтологией, как она была обрисована до сих пор.

Возможно, ментальны воспоминания, а существование памяти самым существенным образом связано с тем, чем являются сознания. Рассел отвергает это предположение, поскольку, на его взгляд, есть возможность объяснить память в основном в физических терминах, в терминах теории условных рефлексов (Ibid., p. 291). Ясно, что расселовский нейтральный монизм не исключает того, чтобы нечто было одновременно и ментальным, и физическим – на самом деле из него это следует. Вряд ли удастся взять какую-то способность или черту, которая одновременно является и физиологической, и психологической, в качестве критерия ментального qua ментального – как нечто ментальное. В действительности, на взгляд Рассела, "память" есть биологическое понятие, которое можно корректно использовать для характеристики определенных живых систем, включая и те, которые не являются сознаниями. Возможно, он прав в этом, если, конечно, есть основания применять данное слово для обозначения сохранения и передачи, к примеру, генетической информации.

Интроспекция, по мнению Рассела, сводится к некому роду знания. Эта разновидность знания-знакомства или знания путем непосредственного восприятия, и так интроспекцию лучше всего рассматривать. У меня такое впечатление, что как мыслителя Рассела не вполне удовлетворяет этот подход, однако в принятой им трактовке ментального используется понятие непосредственного интроспективного знания. Представим, что мы воспринимаем физический объект; тогда, согласно Расселу, реально или непосредственно воспринимаются звук, цвет, форма и величина, которые мы приписываем объекту. Это содержание восприятия Рассел называет "чувственными данными". В своих работах он однозначно заявляет, что чувственные данные не являются ни ментальными, ни физическими. Однако, поскольку интроспективным знанием охватывается то, что человек воспринимает, оказывается, что он непосредственно знакомится с чувственными данными, а это уже есть разновидность знания. Любой возможный элемент знания, полученный путем интроспекции, считается Расселом ментальным. Нам нужно четко понимать, что сами по себе чувственные данные не ментальны. Они считаются ментальными только потому, что в отношении их возможен определенный вид знания: интроспективного знания-знакомства. Рассел называет событие, которым является сам акт знакомства, "познавательной реакцией" (Ibid., р. 291), и заключает, что "события, в отношении которых имеет место такая познавательная реакция, являются ментальными" (Ibid.).

Рассел дополняет это объяснение другим, которое также призвано отличить ментальное от нементального. Он говорит: "Ментальные события – это события в живом мозге" (Ibid., p. 292). В данном случае это не слишком полезное определение, даже если в конце концов оно окажется правильным. Оно исключает две возможности: во-первых, исключает возможность ментальных событий в том, что не является мозгом, например в картезианских душах или электронных компьютерах, и не допускает той возможности, что в мозге могут иметь место события, которые не являются ментальными (по крайней мере, если данное утверждение предназначено в качестве определения "ментального"). Вероятно, Рассел и, возможно, читатель пожелают исключить, по крайней мере, первые две возможности, касающиеся картезианских душ и компьютеров. Но если так, то для этого должны быть представлены какие-то аргументы: недостаточно объявлять что-то невозможным только на основе определения.

Рассел, я полагаю, вполне осознает эти трудности и соответствующим образом дополняет свое объяснение. Согласно его взгляду, познавательная реакция и ее объекты являются событиями, происходящими в мозге. Следует помнить, что в дополнение к объяснению, какого рода вещью является мозг, Рассел особо разъясняет, что значит быть чем-то физическим.

По второму из этих вопросов он утверждает, что "события в мозге не следует рассматривать как движения частиц материи" (Ibid., p. 292). Наоборот, самой идее материи в движении предшествует понятие события. Так что нам следует объяснить мозг в терминах событий и не спрашивать, являются ли эти события просто или по существу ментальными или физическими. Они могут быть одновременно ментальными и физическими, или чисто ментальными, или чисто физическими в зависимости от своих каузальных отношений.

Что касается первого положения о ментальных событиях, имеющих место в мозге, то определенные события в мозге считаются ментальными просто потому, что в отношении их возможна интроспективная познавательная реакция. Это приводит к парадоксальному, с позиции здравого смысла, но истинному для Рассела заключению:

При появлении перцепта мы воспринимаем именно… событие, занимающее часть той области, которая, согласно физике, занята мозгом… Воспринимаемое нами есть часть вещества нашего мозга, а не часть вещества столов, стульев, солнца, луны и звезд (Ibid., p. 292).

Заметьте, что Рассел не просто утверждает, что наши восприятия являются частями нашего мозга: он заявляет, что частями нашего мозга являются те вещи, которые мы непосредственно воспринимаем. К этому взгляду его приводит убеждение, что объекты познавательной реакции ментальны, а ментальные события – это события в мозге.

Осмысляя расселовский нейтральный монизм, следует твердо помнить, что любым событиям, которые мы называем "ментальными", может быть также дано физическое описание. Они могут быть описаны или в терминах психологии, или в терминах физики. Чтобы это было более понятным, я в завершении данного параграфа о Расселе скажу еще немного о его понятии "чувственное данное".

ЧУВСТВЕННЫЕ ДАННЫЕ

Чувственное данное (во множественном числе «чувственные данные») есть все то, с чем мы можем быть непосредственно знакомы при восприятии: цвет, форма, запах и т.д. Рассел говорит о чувственном данном:

«Оно не является ни ментальным, ни физическим» (Ibid., p. 217).

Он имеет в виду, что чувственные данные по своей сути не являются ментальными или физическими. Они могут быть метальными или физическими в зависимости от тех видов отношений, в которые они вступают с другими состояниями. По его словам, "данное является данным в равной степени для физики и для психологии" (Ibid., p. 217). Это означает, что одно и то же событие, чувственное данное, может изучаться обеими этими дисциплинами. Например, какой-то цвет может изучаться психологом постольку, поскольку он является объектом восприятия. Тот же самый цвет может изучаться физиком, например, с точки зрения длины его световых волн. Сходным образом, запах может изучаться психологом как нечто обоняемое, а физиком – как собрание атомов и молекул. Чувственное данное "нейтрально" по отношению к ментальным и физическим описаниям. Оно определяется Расселом как "точка встречи" физики и психологии (Ibid., p. 217). Как для имени в списке несущественно, располагается ли оно в алфавитном порядке или в каком-либо другом, так и для чувственного данного несущественно, является ли оно ментальным или физическим. Имена в списках располагаются в алфавитном порядке только в силу их отношений с другими именами. Сходным образом, события являются ментальными и физическими только в отношении к другим событиям. Если формулировать более точно, то события считаются физическими в той мере, в какой физики подводят их под каузальные законы в целях физического объяснения. События считаются ментальными в той мере, в какой психологи подводят их под психологические законы в целях психологического объяснения. Сами же по себе события не являются ни ментальными, ни физическими:

Понятия «сознание» и «ментальное» – это просто приблизительные понятия, служащие удобным сокращением для определенных приблизительных каузальных законов. В совершенно развитой науке оба слова – «сознание» и «материя» – исчезнут и будут заменены каузальными законами относительно событий (Ibid., p. 292).

Что следует сказать по поводу расселовского нейтрального монизма? Мы не отойдем слишком далеко от истины, если скажем, что он представляет собой спинозизм, в котором теология заменена физикой. В качестве критики этой теории можно привести следующее. Осмысленно ли в самом деле утверждать, что имеются события – происшествия, – но нет ничего, с чем они случаются? Видимо, в высшей степени не соответствует интуиции утверждение о том, что происходящее ни с чем не происходит или что события существуют, но не состоят ни из какой субстанции – материальной или ментальной. Под "не соответствующим интуиции" я имею в виду то, что оно не согласуется с нашими до-философскими или донаучными взглядами. Рассел вполне мог бы возразить на это, что, если нечто не согласуется со здравым смыслом, отсюда еще не следует, что оно ложно.

Можно было бы выдвинуть возражение против предположения, будто воспринимаемое нами в ходе нашего обычного бодрствования есть на самом деле часть нашего собственного мозга. Опять же это кажется в высшей степени не соответствующим нашей интуиции. Чтобы убедить нас в этих спорных заключениях, Расселу нужно объяснить, почему, согласно здравому смыслу, мир состоит из некого рода субстанции и почему мы непосредственно воспринимаем предметы внешнего мира, а не просто части нашего собственного мозга. По сути, ему нужно доказать глубокую ошибочность здравого смысла.

В пользу же расселовского нейтрального монизма можно сказать, что он исключает крайности идеализма и материализма, не впадая в дуализм сознания и тела. По крайней мере, тот, кто находит эти три теории несостоятельными, сочтет это достоинством нейтрального монизма. Кроме того, есть основания отнести к заслугам Рассела то, что он прилагает все усилия, чтобы быть в курсе сложнейших достижений науки, и старается не высказывать утверждений, которые резко противоречили бы современной физике. Это будет воспринято как достоинство теми читателями, которые разделяют расселовское уважение к наукам и его идеал единой науки. Материалистов же может обескуражить расселовское заявление о том, что материализм должен быть отброшен в силу его несовместимости с наукой.

СТРОСОН

Философию сознания сэра Питера Стросона обычно не называют «нейтральным монизмом», но я полагаю, что она оправдывает это название, поскольку включает в себя взгляд, согласно которому употребление нами двух понятий – «ментальное» и «физическое» – зависит от того, что мы способны употреблять более первичное и фундаментальное понятие «личность» (person). Стросон стремится сформулировать такую позицию, которая подвергала бы сомнению дуализм сознания и тела и тем не менее признавала бы, что личностям присущи и ментальные, и физические свойства. При этом не исключается возможность начинать философию с объяснения, чем является личность, используя понятия «ментальное» и «физическое». Философские приоритеты должны быть, скорее, обратными. Мы уже должны обладать понятием личности – понятием самого себя и других личностей – для того, чтобы различие между ментальным и физическим оказалось осмысленным. Так, с помощью лингвистических посылок подрывается картезианская онтология личности. Эти посылки касаются частей нашей концептуальной схемы, включающих понятия «личность», «сознание» и «материальный объект».

Объяснение Стросоном того, как мы можем мыслить ментальное и физическое, дается в третьей главе его книги "Индивиды: очерк дескриптивной метафизики". Дескриптивная метафизика описывает функционирование нашей концептуальной схемы, как она есть. Стросон противопоставляет ее "ревизующей" метафизике, которая рекомендует нам изменить нашу концептуальную схему. В соответствии с таким взглядом Беркли и Платон оказались бы ревизующими метафизиками, а Райл и Витгенштейн – дескриптивными. Данное различение достаточно тенденциозно, поскольку предполагает возможность приписать большинству философов один из этих статусов, в уничижительном смысле или без такового. Стросон, как о том свидетельствует подзаголовок его книги, считает себя дескриптивным, а не ревизующим метафизиком. В дальнейшем нам следует, помня об этом заявлении, попытаться установить, не подвергает ли Стросон изменению и ревизии наше понятие личности или же он просто эксплицирует логику того понятия личности, которым мы располагаем. Важная проблема, к которой я не стану здесь обращаться, – это социологический масштаб понятия "мы".

МАТЕРИАЛЬНЫЕ ПАРТИКУЛЯРНОСТИ

Центральное положение книги Стросона «Индивиды» заключается в том, что, если бы мы не могли идентифицировать физические объекты, мы не могли бы идентифицировать и ничто другое. Например, если бы у нас не было понятия физического объекта, мы не могли бы иметь понятия какого-либо свойства физического объекта и не могли бы иметь понятия какого-либо ментального состояния. Разумеется, в действительности мы располагаем понятиями различных свойств физического объекта, и мы способны идентифицировать ментальные состояния. Но эта черта нашей концептуальной схемы, согласно Стросону, логически зависит от того, что мы способны идентифицировать и реидентифицировать физические объекты (или «материальные партикулярности», как он их называет). Я не стану разбирать аргументы Стросона в пользу этого вполне материалистического тезиса. Я отсылаю заинтересованного читателя к первым двум главам книги Стросона. Я упоминаю здесь этот тезис, поскольку он фигурирует в качестве посылки в стросоновской аргументации по поводу личностей.

Объяснение собственно личностей начинается с проведения фундаментального различия между я и не-я (self/not-self). Каждый из нас разделяет мир на две взаимно исключающие и полностью исчерпывающие его части: та часть, которая есть я, и остальная часть, которая не есть я. Философские проблемы заключаются здесь в том, как возможно проведение такого различия, каковы основания для того, чтобы его сохранять и проводить именно так, как мы его проводим. На самом деле трудность состоит и в том, как вообще мы можем иметь понятие я. Если мы на минуту задумаемся над природой нашего опыта, то заметим, что в нем оказываются самые различные виды вещей. Мы воспринимаем физические объекты и других людей, и у нас бывают разные настроения, мысли и эмоции. Вопрос в том, каким образом человек может прийти к идее себя как "обладателя" всех этих восприятий, а не просто еще одного объекта, который наряду с другими встречается в его опыте. Стросон так пишет об этом:

Если эта идея лишь об объекте, который встречается в его опыте, то как она может быть идеей того, кто имеет все его восприятия? (Individuals, p. 89).

Это вопрос о существовании субъекта. В дополнение к нему есть еще вопрос о природе субъекта. Стросон замечает, что мы говорим о личностях в радикально разных смыслах. Мы говорим о себе, к примеру, что весим столько-то килограммов, находимся в гостиной, лежим на диване, а также что думаем, вспоминаем или чувствуем то-то и то-то. Это вызывает вопрос, почему же мы приписываем состояния сознания тому же, чему мы приписываем физические характеристики. Итак, перед нами стоит уже несколько вопросов, но Стросон сосредоточивает внимание на двух:

Почему состояния сознания вообще чему-то приписываются? (Ibid., p. 90)

(это вопрос о существовании субъекта) и

Почему они приписываются тому же, чему приписываются определенные телесные характеристики… ? (Ibid., p. 90)

(это вопрос о природе субъекта).

Примечательно, что, по мнению Стросона, вопросы относительно субъективности и объективности в некотором смысле предшествуют проблеме сознания и тела, т.е. проблеме о том, каково отношение между ментальным и физическим. В этом (и вряд ли в чем-то еще) у него есть нечто общее с Гегелем, Сартром и Мерло-Понти, и, как мы видели, данный взгляд ясно выражен в трудах Уильяма Джемса. Проект Стросона заключается в том, чтобы ответить на эти два вопроса, которые он ставит таким образом, чтобы не связывать себя дуализмом сознания и тела, но вместе с тем дать ясное и недуалистское истолкование того, что есть личность или, по крайней мере, как понятие "личность" функционирует в нашей концептуальной схеме.

Стросон рассматривает три теории я, которые, как можно было бы предположить, дают ответы на его вопросы, и он по очереди отвергает каждую из них. К ним относятся: воззрение о том, что человек имеет необходимую связь со своим телом; воззрение о том, что тело человека соединяется с картезианским сознанием или душой; и воззрение о том, что в каком-то смысле не существует я или "обладателя" опыта. Далее мы рассмотрим их в этом порядке.

ТРИ ТЕОРИИ Я

Тот взгляд, что человек – это его тело или что, по крайней мере, именно тело выполняет необходимую и уникальную роль субъекта переживаний, подвергается критике посредством мысленного эксперимента. Стросон обращает наше внимание на то, что виды зависимости переживаний человека от его тела многообразны и сложны. Например, эмпирические данные об анатомическом строении человека, функционировании его органов чувств, местоположении его тела – все это определяет характер его опыта. На деле (это и есть мысленный эксперимент) опыт отдельного субъекта, в принципе, мог бы обусловливаться данным о более чем одном теле. К примеру, то, что видит субъект, логически могло бы быть совокупным следствием данных о трех различных телах: о том, где находится одно из них, открыты ли глаза у другого и, наконец, в какую сторону обращено третье. Разумеется, Стросон не утверждает, что наш реальный опыт подобен этому, не утверждает он и того, что эмпирически возможно, чтобы опыт был таковым. Ему нужно лишь указать на логическую возможность того, что наличие у человека именно того тела, которое он имеет, – это случайный факт, т.е. факт, о котором без противоречия можно утверждать, что он мог бы быть иным.

Хотя, в принципе, человек мог бы обладать другим телом, нежели то, которое он фактически имеет, Стросон не сомневается в том, что только одному телу принадлежит уникальная роль в определении того, как протекает опыт каждой личности. К примеру, у каждой личности имеется лишь одно тело, причем такое, что если оно получит повреждение, то только оно почувствует боль. Личность каузально зависит в своих переживаниях от одного конкретного тела, и именно это тело она способна ощущать так, как ей невозможно ощущать другие тела. Таким образом, тело каждой личности представляет для нее уникального рода объект опыта.

Описав таким образом отношение между я человека и его телом, Стросон достигает две важные философские цели. Вывод о том, что отношение между опытом и конкретным телом является каузальным, а не логическим, служит доводом в пользу того, что отношение между конкретной личностью и конкретным телом носит случайный, а не необходимый характер. Вместе с тем, говоря об отношении между человеком и его телом, Стросон намеренно избегал двух привычных в этом случае оборотов речи. Он не высказывался так, что человек – это его тело или что человек "имеет" свое тело или "обладает" им. В подобной сдержанности философа есть определенное достоинство, поскольку не ясно, что могут означать фразы "я – это мое тело" и "я имею тело". За этими общими утверждениями скрываются сложные философские вопросы, и отчасти цель Стросона в заключительной части рассматриваемой нами главы состоит в выяснении значения и правдоподобности этих утверждений.