Текст книги "Экономист на диване. Экономическая наука и повседневная жизнь"

Автор книги: Стивен Ландсбург

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Глава 14. Порочная политика: нужно ли нам еще больше неграмотных?

Самая большая страсть экономиста – не изменить мир, а понять его. И все же в сердце каждого человека сокрыто тайное желание сделать мир вокруг себя лучше. Поскребите экономиста – и вы найдете реформатора.

Для экономистов политика – это порок, но порок изощренный, и мы предаемся ему, подобно тому как мы наслаждаемся ванильным мороженым с шоколадом или беспорядочными связями, поддавшись соблазнительным и нездоровым усладам, одновременно питая презрение к другим людям, павшим жертвами того же соблазна. Мы горячо утверждаем, что политика не достойна нашего внимания, но все равно продолжаем уделять ей внимание.

Хотя экономисты почти всегда занимают различные позиции при обсуждении одного и того же вопроса, у нас есть определенные общие взгляды. Экономический образ мысли видит в стимулах, выгодах от торговли и соблюдении прав собственности силы добра. Он заключает в себе уверенность, что совершенные рынки обычно дают желаемые результаты, и стремление сделать результаты более желательными, сделав рынки более совершенными. Когда нам говорят, что мы должны субсидировать оборонные отрасли, чтобы иметь их у себя в случае войны, экономисты моментально преисполняются скепсисом. В обычных обстоятельствах предприниматели могут предвидеть вероятность войны так же точно, как и государственные чиновники. Если есть вероятность серьезной войны на суше в течение ближайших пяти лет, то существует вероятность того, что владеть заводом, способным производить танки, будет очень выгодно. Почему такая перспектива не создает достаточных стимулов для того, чтобы поддерживать работу такого завода?

Конечно, таких заводов будет меньше, если вероятность войны составляет один к трем, а не один к двум, но решение об этом также будет приниматься мудрым правительством. В этом случае имеет смысл вкладывать меньше средств для защиты от менее вероятного события.

Стимулы отсутствуют только в том случае, если инвесторы ожидают, что государство будет поступать так, как оно всегда поступало раньше, и введет контроль над ценами во время войны[31]31
  Во время Второй мировой войны контроль над ценами находился в ведении Управления по регулированию цен. Я присутствовал на дискуссиях, где предпринимались серьезные попытки оценить ущерб, нанесенный этим Управлением делу союзников и измеряемый в немецких танковых дивизиях. Оценки были весьма значительными.


[Закрыть]. Если нас беспокоят вопросы нашей обороноспособности, то не из-за слишком незначительного вмешательства в рыночные отношения (в форме субсидий), а в из-за слишком большого вмешательства (в виде контроля). Лучшим рецептом обеспечения боеготовности может стать конституционная поправка, гарантирующая свободу от контроля над ценами[32]32
  Для справки: мне не хотелось бы защищать мнение, что это полный анализ проблемы. Например, можно было бы утверждать, что отношение инвесторов к риску не совпадает с отношением, которое в определенном смысле является социально уместным в отношении такого события, как масштабная война. Я не уверен, существуют здесь убедительные доводы или нет. Но высказанная в этом тексте идея, безусловно, служит первым шагом на пути к решению данной проблемы, который может предпринять типичный экономист.


[Закрыть].

Когда ученые мужи осуждают качество американского автомобилестроения, экономисты удивляются, чем вызвана вся эта суета. Кто-то же должен специализироваться на производстве автомобилей низкого качества?. Так почему бы и не американцы?

Рынки для автомобилей имеются в каждой точке спектра цена/качество. Нет ничего особенно похвального в успехе в верхней части спектра и ничего постыдного в нижней части. Я бы предпочел владеть уже созданной сетью магазинов Kmart, чем магазином высококачественной одежды с одной-единственной точкой продаж.

Качество необязательно должно коррелировать с прибылью. Производство качественного товара затратно. Некоторые потребители предпочитают платить больше за лучшую – и производимую с большими затратами – продукцию; другие предпочитают платить меньше за менее качественную – и дешево изготовленную – замену. И в этом нет ничего предосудительного.

Если американские автомобили на самом деле хуже по качеству чем японские, можно найти немало веских оснований для этого. Возможно, выгодно, когда каждый вид продукции сконцентрирован в одном месте, независимо от того, что где произведено, и что вследствие исторической случайности заводы, выпускающие автомобили более низкого качества, оказались заводами в Соединенных Штатах. Может быть, американцы конструируют некачественные автомобили, потому что высококвалифицированные американские работники наиболее продуктивно работают в других отраслях промышленности; и если бы американцы производили автомобили получше, в банковском секторе ситуация бы ухудшилась. Также возможно, что американские рабочие, будучи богаче своих японских коллег, вполне разумно не желают работать больше за ту же зарплату. В том, чтобы корректировать свои приоритеты, исходя из своих доходов, нет ничего необычного, бесчестного.

Распространенное возражение на эти соображения звучит так: вполне можно пожертвовать качеством в обмен на снижение издержек, но американские производители жертвуют качеством, не снижая его: для изготовления американского автомобиля класса «люкс» нужно столько же часов работы, как и для создания японского автомобиля с более совершенными эксплуатационными характеристиками. В ответ на это можно выдвинуть два возражения. Во-первых, рабочие человеко-часы – плохой критерий для оценки общих затрат. Если рабочий из Детройта производит за час меньше, чем рабочий из Токио, то причиной этого может быть тот факт, что Детройт разумно тратит меньше средств на обучение работников или на разработку методов для координации различных аспектов его деятельности. Во-вторых, измеренные рабочие человеко-часы – плохой критерий для оценки фактических рабочих человеко-часов. Если рабочий из Детройта каждый час прерывает работу на 15 минут, чтобы попить кофе, то на производство американского автомобиля тратится 45 минут, а не целый час, согласно предположениям наивной статистики[33]33
  Если кто-то скажет, что время, которое было потрачено на то, чтобы попить кофе, было потрачено впустую, экономист лишь снисходительно усмехнется. Мы сами пьем много кофе. Мне трудно найти веские основания для утверждения, что более качественные автомобили важнее лучших условий труда.


[Закрыть].

Экономисты не участвуют в общих стенаниях, потому что признают выгоды от торговли. Один продукт сделан в Детройте, а другой – в Токио. Если у вас Ford Escort или Lexus, не важно, где сделана эта машина. Торговля отделяет наши потребительские стратегии от производственных. Мы можем производить дешевые автомобили и ездить на дорогих, если будем производить дешевые и получать прибыль.

Когда The David Brinkley Show посвящает час общим разглагольствованиям «проблеме» неграмотности, первый вопрос, который задает экономист, в чем проблема? Конечно, образование – хорошая штука, но это не означает, что у нас его слишком мало. Образование стоит дорого и становится все дороже, так как последовательно охватывает все менее восприимчивые к нему слои населения. Как раз самое время принять решение, что дополнительные ресурсы, выделяемые на программы обучения чтению, было бы лучше потратить на что-либо еще.

Можно подумать – или, по крайней мере, я бы так подумал, – что журналист, оплакивающий недостаточное количество чего-либо, должен был бы сказать, что он считает достаточным количеством. Ни один из гостей на программе господина Бринкли и ни один из ее завсегдатаев не посчитал это необходимым. Если бы они поведали нам, что понимают под нужным количеством образования, то могли бы пойти дальше, рассказав нам, что заставляет их подозревать, что у нас его слишком мало, а не слишком много. Экономист, возможно, захотел бы применить критерий эффективности: мы должны поощрять распространение образования, покуда дополнительные издержки не начнут превышать дополнительные выгоды. Журналист, возражающий против этого критерия, имеет на это право, но он не освобождается от обязанности предложить свои варианты. Если нашим критерием является эффективность, можно было бы ожидать, что рынки уже обеспечивают приблизительно необходимое количество грамотности. Взрослый человек, который учится читать, получает наибольшую выгоду благодаря более высокой заработной плате и чувству удовлетворения от способности учиться. Эти выгоды служат достаточным стимулом для того, чтобы участвовать в любой оправданной с точки зрения затрат программе самосовершенствования.

На этот аргумент легко можно было бы возразить несколькими способами. Часто говорят, что образованные граждане голосуют более разумно (хотя мне и не известны исследования, подтверждающие это), что выгодно не только им самим, но и их ближним. Или, может быть, неграмотные, в силу своей неграмотности, не осознают о возможностях, которые дает нам жизнь, и потому совершают выбор неразумно, что вполне можно было бы изменить с помощью хорошо продуманной программы обучения грамоте. Или, может быть, люди сознательно остаются неграмотными, поскольку социальные программы защищают их от негативных последствий.

Свои изыскания относительно существования проблемы грамотности господину Бринкли следовало бы начать с вопроса, имеются ли какие-либо доказательства, что эти или другие соображения существенно искажают естественную предрасположенность рынка к нахождению эффективного результата. Если это так, то это дело внерыночных средств. Сейчас вопрос стоит в целом: как узнать, когда эти средства зашли слишком далеко? Как измерить выгоды образования, как измерить издержки по ее обеспечению и как же определить, слишком много или слишком мало грамотности в настоящее время? Это центральный вопрос, и команда Бринкли уклонилась от его рассмотрения. Если эти ребята грамотные, то какой смысл в грамотности?

Отвечая на появляющиеся каждые четыре года статьи с требованиями предоставления бесплатного эфирного времени для кандидатов в президенты, экономисты признают, что два совершенно отдельных предложения обманчиво преподносятся как одно. Первое предложение: чтобы под политику выделялось больше эфирного времени, а под все остальное – меньше. Второе: телевизионные сети должны платить большие налоги.

Эфирное время может быть куплено за счет средств, полученных от подоходного налога или, скажем, от специального налога на морковь, или оно может быть конфисковано у телесетей. Если вместо очередного эпизода сериала «Женаты... с детьми» нам показывают выступление кандидата в президенты, то социальными издержками становится пропущенная серия «Женаты... с детьми». Эти издержки одинаковы независимо от того, несет ли их широкая общественность, едоки моркови или владельцы телевизионных сетей. Вопрос о том, что нам следует покупать на деньги налогоплательщиков, отличается от вопроса, кто должен платить налоги.

Сформулируем иначе. Предположим, мы согласны вынудить телесети обеспечить бесплатное эфирное время на 1 миллион долларов, обложив их налогом в 1 миллион долларов и используя полученные средства для покупки времени для трансляции политической рекламы. Теперь мы передумаем, предпочтя, в конце концов, смотреть фильм «Женаты... с детьми», либо потому, что нам стало известно, что кандидаты собираются запустить совершенно неинформативную политическую рекламу, либо потому, что мы узнали, что как раз на этой неделе будет транслироваться долгожданная серия, где Эл отвергает Пег ради домашней собачки. Причина, по которой мы предпочли политическую рекламу «Женатым... с детьми», изменилась, хотя причина, по которой мы захотели обложить телесети налогом в 1 миллион долларов, по-видимому, осталась. Почему же мы хотим, чтобы такое решение зависело от чего-то столь несущественного, как желание посмотреть какую-либо другую передачу?

Когда колумнисты пишут, что федеральному правительству, обладающему значительным объемом недвижимости после кризиса ссудосберегательных учреждений, следует продавать лишь небольшие ее куски для поддержания высокой цены, экономисты недоумевают. Высокие цены ведут к трансферту дохода от граждан к государству. Но в распоряжении государства всегда было достаточно механизмов для подобных трансфертов. Зачем вводить какой-то новый механизм, главным следствием которого оказывается простаивание ценных ресурсов? Экономисты способны предвидеть последствия стимулов. Когда новый законопроект создает дополнительные издержки для предприятий с числом работников свыше 24 человек, можно ожидать, что многие предприятия будут нанимать не более 24 работников. Мы уделяем большое внимание вопросам симметрии. Почему тот же самый закон о гражданских правах запрещает мне руководствоваться расовыми критериями при приеме сотрудников на работу, но позволяет мне применять расовые критерии, когда я сам выбираю работодателя? Если бы я отказался от предложения о работе, мне пришлось бы доказывать, что я не руководствовался дискриминационными мотивами? Мы любим проводить аналогии. Почему мне дозволено применять расовые критерии при выборе жены, а не при выборе секретаря?[34]34
  Конечно, поднимая такие вопросы, мы не хотим сказать, что на них нельзя получить никакого удовлетворительного ответа. Мы только хотим сказать, что над таким вопросом стоит задуматься.


[Закрыть]

Экономисты неустанно подчеркивают важность исполнения контрактов. Именно от экономиста я услышал, что он скорее предпочтет жить в мире, где власть происходит от ствола пистолета, нежели там, где она исходит от мускулов рук. Можно согласиться с использованием оружия, но мы не можем согласиться с использованием своих кулаков.

Экономисты чувствительны к проблемам, которые возникают, если людям не удается получить вознаграждение за свой труд. Вы можете годами заниматься разработкой крупной технологической инновации, а затем увидеть, как спрос на вашу продукцию падает до нуля, когда конкурент немного улучшает ваше инженерное решение. При таких условиях вы, возможно, не готовы были бы потратить годы работы на это, и ваше инженерное решение или улучшение просто не появилось бы. По иронии судьбы выходом может стать либо субсидирование изобретателей, чтобы вы получали компенсацию за риск присвоения кем-то ваших идей, либо налогообложение изобретателей, чтобы у вас было меньше конкурентов.

Есть много способов лишиться вознаграждения, причитающегося вам за ваши усилия. Меня всегда интересовал рынок концовок кинофильмов. Зрители хотят видеть в финале две вещи: конец должен быть счастливым и непредсказуемым. Существует некая оптимальная частота печальных финалов, поддерживающая требуемый уровень напряжения. Однако рынок может оказаться не в состоянии обеспечить достаточное количество печальных финалов. Отдельно взятый режиссер, снимающий фильмы с печальным финалом, рискует понести краткосрочные потери из-за слухов, что фильм «не приносит удовлетворения». Конечно, что в долгосрочной перспективе это полезно, так как позволяет поддерживать у зрителей интерес к будущим фильмам. К сожалению, пользу из этого по большей части извлекают другие режиссеры, так как зрители помнят только то, что убийце иногда действительно удается догнать героиню фильма в подвале, но не помнят, что это происходит только в кинофильмах определенных режиссеров. В этих условиях ни один режиссер, вероятно, не захочет нести издержки, которые оборачиваются выгодой для его конкурентов.

Решение для режиссеров – показывать свои имена на экране так, чтобы их запомнили и чтобы зритель знал, что фильм снят кем-то непредсказуемым. Однако зрители в ответ на это могут в своих интересах закрыть глаза, когда на экране показывают имя режиссера.

У меня есть коллега, который утверждает, что для компании, занимающейся вывозом мусора, особенно дорогостоящим становится избавление от тех пенополистирольных шариков, которые часто используются в качестве упаковочного материала. В мире, где существуют мусороуборочные компании, это не стало бы социальной проблемой. Компания может взимать дополнительную плату за вывоз пенополистирольных шариков, а люди стали бы выбрасывать их только тогда, когда это стоило бы дополнительных затрат. (Они также потребовали бы от транспортных компаний, чтобы те использовали какие-то иные упаковочные материалы.) Но мой коллега утверждает, что это решение не сработает, так как пенополистирольные шарики легко можно спрятать в остальном мусоре, а следить за тем, чтобы вы не хитрили, для мусороуборочной компании слишком затратно. Поэтому он считает, что проблема существует и что лучшим решением может стать введение налога на пенополистирольные шарики.

Я не уверен, что он прав, по нескольким причинам. Во-первых, создается впечатление, что мусороуборочная компания может принудительно заставить быть честными, раз в год проверяя ваш мусор на предмет наличия в нем пенополистирольных шариков и взимая за нарушение штраф в размере 100,000 долларов. Такой контроль будет стоить дешево и позволит сократить число нарушений. Во-вторых, в соответствии с предложением моего коллеги, люди будут платить за вывоз мусора дважды: в первый раз – через налоги на шарики, и во второй раз – по счету за уборку мусора, в результате чего люди могут решить выбрасывать меньше мусора, чем следовало бы. Тем не менее это второе возражение может быть преодолено с помощью государственных субсидий уборщикам мусора, частично финансируемых, если угодно, налогом на шарики.

Мы с этим моим коллегой пришли к разным выводам по поводу пенополистирольных шариков так же, как и приходили к разным выводам по поводу любого другого предмета, обсуждавшегося с ним. Тем не менее у нас с ним много общего. Мы сходимся во мнении, что пенополистирольных шариков может быть слишком много или слишком мало и что ошибка в этом вопросе может дорого обойтись. Мы согласны с тем, что совершенный рынок мог бы обеспечить наилучший результат, и мы определяем, что является «наилучшим», используя критерий эффективности. Мы сходимся во мнении, что могут иметь место провалы рынка, если информация скрывается от одной из сторон или когда контракты не могут быть исполнены. Мы с моим коллегой никогда не голосовали за одного и того же кандидата, но я уверен, что в самых важных вопросах мои взгляды ближе к его взглядам, чем ко взглядам тех 99% людей, которые всегда голосуют, как я.

Мы оба подходим к миру с позиций экономистов и, как экономисты, смирились, а иногда даже и наслаждаемся той слабостью характера, из-за которой мы отвлекаемся от чистой науки и начинаем заниматься анализом экономической политики. Экономист, который поддался соблазну анализа экономической политики, может стать жертвой еще более соблазнительного и опасного порока разработки политических рекомендаций. Каждый день за обедом мы с моими коллегами конструируем лучший мир. У нас подобралась беспощадная команда, и большинство наших идей полностью оказываются дискредитированными уже перед десертом, если его вообще подают. Выживают немногие. В следующей главе я поделюсь некоторыми из этих скромных предложений.

Глава 15. Некоторые скромные предложения: конец двухпартийной системы

Проезжая по северо-западной части Вашингтона, округ Колумбия, я обратил внимание на роскошь, столь бросающуюся в глаза в этой части города. Мой друг Джим Кан, сидя на пассажирском сиденье, удивлялся, как такое огромное богатство может скопиться в городе, славящемся тем, что не производит почти ничего стоящего. Я поспешил с очевидным циничным ответом: в моральном отношении большая часть этого богатства украдена, частично – за счет прямого налогообложения, а в значительной степени – посредством политических «пожертвований» и «взносов», вымогаемых на оказание услуг по «защите». Но Джим оказался проворнее меня и заметил, что, в соответствии с экономической теорией, мое объяснение было недостаточно циничным. При наличии конкуренции между партиями все средства, добытые нечестным путем, должны использоваться для покупки голосов. Если у власти находятся республиканцы, прикарманивающие по 100 миллиардов долларов в год, то демократы могут предложить избирателям ту же политику, что и республиканцы, но потратив один миллиард в год на своих ключевых сторонников. Бесспорно, такая стратегия позволила бы им купить следующие выборы, присвоив себе 99 миллиардов долларов. Но в ответ на это республиканцы готовы будут отказаться от 2 миллиардов долларов в пользу своих ключевых сторонников и согласиться на 98 миллиардов долларов для себя. Наш опыт работы с конкурентными рынками свидетельствует о том, что это снижение ставок не закончится до тех пор, пока чрезмерная прибыль не исчезнет.

Если в отрасли доминируют две высокоприбыльные компании, то, в соответствии с теорией, отсутствие войны свидетельствует о возможном сговоре. В случае с республиканцами и демократами необходимый сговор может наблюдать каждый. Это называется двухпартийной системой.

Когда законодатели от республиканцев и демократов встречаются для «выработки компромисса», они участвуют в деятельности, за которую любого из их коллег, работающих в частном секторе, можно было бы посадить в тюрьму. Мы не позволяем президентам United и American Airlines вырабатывать компромисс по стоимости авиабилетов. Почему же мы должны позволять лидерам большинства и меньшинства в Конгрессе вырабатывать компромиссы в отношении налоговой политики?

Адам Смит отмечал, что «представители одного и того же вида торговли или ремесла редко собираются вместе даже для развлечений и веселья без того, чтобы их разговор не кончился заговором против публики или каким-либо соглашением о повышении цен». Эта истина лежит в основе антимонопольного законодательства, которое призвано предотвращать попытки таких заговоров и махинаций. Когда президент United сталкивается на пикнике с президентом American, то по закону ему запрещено произносить «я не стану снижать цены на направлении Чикаго—Лос-Анджелес, если вы не станете снижать цены на направлении Нью-Йорк—Денвер». И все же мы позволяем лидерам республиканцев обращаться к демократам с предложениями, вроде: «Я поддержу программы жилищного строительства для ваших городских избирателей, если вы поддержите сельскохозяйственные программы для фермеров моего округа».

Когда люди становятся богатыми, руководя авиакомпаниями, я могу предположить, что они обладают редкостным талантом оказывать качественные авиауслуги. Когда люди становятся богатыми благодаря своей принадлежности к политическому истеблишменту, я не склонен считать, что они обладают редкостным талантом представлять качественные правительства. Экономическая наука предлагает альтернативное объяснение: отсутствие антимонопольного законодательства в политике.

Предлагаю, чтобы на все политические компромиссы – впрочем, как и на все дискуссии между кандидатами, государственными служащими или должностными лицами конкурирующих партий – в полной мере распространялись те же положения Антимонопольных актов Клейтона и Шермана, которые регулируют деятельность частного бизнеса в Америке. Полагаю, что политическое антимонопольное законодательство наделит избирателей теми же преимуществами, какими экономическое антимонопольное законодательство наделяет потребителей. Как только богатство на северо-западе Вашингтона растает в результате политических ценовых войн, политикам, возможно, придется конкурировать, предлагая более эффективное управление.

Перед свадьбой вы заключаете помолвку. Руководствуясь обещанием в вечной любви, данным вашей невестой, вы отвергаете других поклонниц, а она в конечном итоге не приходит к алтарю. Закон позволяет обратиться в суд с иском о нарушении обещания.

Вы голосуете на президентских выборах. Руководствуясь заявлением кандидата «Читайте по губам: никаких новых налогов», вы упускаете возможность проголосовать за других кандидатов. В результате ваш кандидат побеждает и одобряет одно из самых значительных повышений налогов в истории. Что можно сделать с тем, кто не сдержал обещания?

Можно, конечно, пообещать никогда впредь не отдавать свой голос за этого кандидата. Как можно пообещать никогда не воссоединяться со своей бывшей невестой? Почему обманутые избиратели не могут обратиться в суд с коллективным иском против кандидата, который их предал?

Наш опыт работы за пределами области политики показывает, что кандидаты могут поддерживать идею введения действенных гарантий исполнения обещаний. Способность давать юридически обязывающие обещания чаще являются возможностью, нежели бременем. Потому что если вы можете сделать юридически обязывающее обещание погасить свои кредиты, то вы можете получить ипотеку на дом. Если суд откажется заставлять вас исполнять обещание, вы не сможете получить ипотеку.

Экономисты знают, что есть много случаев, когда правительства могли бы выиграть, если бы их обещания были обязательными к исполнению. Теория и данные наблюдений говорят о том, что если ожидания относительно инфляции не оправдываются, совокупный объем производства может упасть. Правительство, которое может убедительно пообещать не следовать инфляционной политике, может избежать даже возникновения ожиданий, которые обходятся очень дорого.

То, что верно в частных делах и в государственном управлении, также верно и в политике. Кандидат, чье заявление о том, что он не станет вводить новых налогов, встречено со скепсисом, не получит голосов; кандидат, который берет на себя личную ответственность за свое обещание не вводить новые налоги, получит большой кредит доверия.

Мой коллега Алан Стокман предлагает разрешить кандидатам делать имеющие юридическую силу обещания. Было бы неправильно привлекать политиков к суду за каждое обещание, которое они дают в ходе избирательной кампании в ответ на неожиданные вопросы, так что лучше ограничить этот замысел теми обещаниями, которые кандидат сам называет обязательными к исполнению.

Можно возразить, что обязывать кандидатов следовать той политике, которая может оказаться неразумной в непредвиденных обстоятельствах, не самая лучшая идея. Я отвечаю, что мы уже делаем это. Действительно, бывают непредвиденные обстоятельства, когда свобода слова, право на рассмотрение дела судом присяжных или разделение властей оказываются неразумными, но мы готовы признать эту возможность в обмен на гарантии определенных свобод. Разрешение политикам давать реальные обязательства будет способствовать проведению общественной дискуссии относительно того, какие дополнительные гарантии являются достаточно важными, чтобы обосновать отказ от гибкости.

Обязательное к исполнению обещание политика могло бы быть чем-то вроде временной конституционной поправки, действующей на период полномочий политика. Это обещание было бы обязательным только для самого кандидата: например, в ситуации, когда президент, обещавший наложить вето на любое повышение налогов, исполнил свое обещание, но вето это могло бы быть преодолено. В результате ограничения в отношении возможной политики стали бы гораздо менее строгими, чем положения Конституции Соединенных Штатов, многие из которых, похоже, в целом рассматриваются как желательные.

Рассмотрим этот вопрос более подробно. Если президент нарушил обещание наложить вето на любое повышение налогов, проигнорируем ли мы его отказ и будем настаивать на изначальном обещании, считая каждый новый законопроект, касающийся введения налогов, автоматически заблокированным? Или мы позволим ему нарушить данное обещание, а затем призовем его к ответственности посредством судебного иска или процедуры импичмента? Нужно ли вводить положение об освобождении от ответственности, в соответствии с которым должностное лицо, убедившись в том, что оно совершило нарушение, может избежать ответственности, подав в отставку?

Я поддерживаю предложение Стокмана в любом из этих вариантов. Раздел 10 статьи 1 Конституции США защищает право граждан вступать в договорные отношения, обеспеченные правовой санкцией. Почему же политикам, в отличие от всех остальных американских граждан, должно быть отказано в этом фундаментальном праве?

Постоянный американский кошмар: преступника, обвиняемого в совершении ужасного убийства, в ожидании предстоящего суда отпускают под залог на свободу. О судье, подписавшем ордер об освобождении, нелестно отзываются в прессе, а иногда и в кабинках для голосования. Политики осуждают мягкость системы правосудия и требуют подходить с более строгими стандартами к вопросам освобождения под залог.

Здесь есть две отдельные проблемы. Первая заключается в том, чтобы решить, какую позицию занимаем мы в вопросе баланса между общественной безопасностью и правами обвиняемого. Насколько мы должны быть уверены в заключенном, чтобы быть готовыми освободить его до начала судебного разбирательства? Разумные люди будут иметь разные мнения по этому вопросу. Обычно в нашей системе столь сложные вопросы баланса рассматриваются Законодательным собранием.

Вторая проблема заключается в том, чтобы, когда Законодательное собрание достигнет согласия относительно стандарта, побудить судей соблюдать его. Мы можем назначить надзорные органы, но они, скорее всего, будут обладать куда меньшей информацией о характере различных обвиняемых, чем сами судьи. Поэтому они никогда не смогут быть уверенными в том, что судья действительно использует всю имеющуюся информацию и делает все от него зависящее.

Экономическая теория подсказывает, что, когда мы не можем контролировать человека, принимающего решения, мы должны хотя бы попытаться предложить ему правильные стимулы. Судьи будут иметь правильные стимулы, когда осознают свою личную ответственность за уголовное преступление, совершенное обвиняемым, которого они выпустили под залог.

Личная ответственность, по крайней мере, задает правильные стимулы в одном направлении: судьям бы не захотелось освобождать тех обвиняемых, которых они считают наиболее опасными. К сожалению, им бы не захотелось освобождать вообще никого из обвиняемых. Поэтому я предлагаю еще и противоположный стимул в виде поощрения судей деньгами за каждого выпущенного обвиняемого.

Станут ли судьи выпускать на свободу больше (или меньше) обвиняемых, чем выпускают сегодня, будет зависеть от размера поощрения, которое может быть скорректировано с учетом пожеланий законодательной власти. Преимущество моего предложения заключается не только во влиянии на количество обвиняемых, выпускаемых под залог, но и в его влиянии на то, каких обвиняемых отпускают под залог. Независимо от того, выступаем ли мы за освобождение 1% или 99%, мы согласны с тем, что эти 1% или 99% не должны выбираться случайно. Мы хотим, чтобы судьи сосредоточили все свое внимание на потенциальных издержках своих решений, а личная ответственность способствует большей концентрации. Я не призываю проявлять большую строгость или большую снисходительность. Я призываю лишь к тому, чтобы мы признали суть этого компромисса. Второе преимущество моего предложения заключается в том, что оно будет способствовать прозрачности. В ходе дебатов о введении денежного поощрения д ля судей законодатели будут вынуждены занять четкую позицию по основному вопросу, касающемуся безопасности для общества и прав обвиняемого. Вместо того чтобы скрывать свою точку зрения в сложном и внутренне противоречивом законодательстве, им придется вспомнить об избирателях и начать отстаивать определенную позицию, чтобы избиратели затем могли либо принять ее, либо отвергнуть.

Можно возразить, что нам не следует упрощать сложный вопрос, требуя, чтобы законодатели ограничились определенным числом. Я отвечаю, что они уже ограничиваются определенным числом. В существующих сегодня законах уже выбрано определенное значение на шкале между строгостью и мягкостью. Нам просто не говорят, какое именно. Почему сложность вопроса должна служить оправданием для застенчивого умалчивания об уже сделанном выборе?