Текст книги "Августейший мастер выживания. Жизнь Карла II"

Автор книги: Стивен Кут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

Непосредственным результатом Акта о присяге стала уверенность многих в том, что страной руководили духовно порочные люди. Герцог Йоркский, который так и не сумел примирить совесть с амбициями, оставил свой пост командующего флотом. Таким образом, католические симпатии наследника престола получили открытое признание, и его сменил принц Руперт. Карл меж тем готовился к новой войне на море. План кампании был ясен, хотя и трудноосуществим, тем более что на его пути постоянно возникали новые препятствия. Идея заключалась в том, чтобы заставить де Рютьера принять сражение и уничтожить или блокировать его силы, дав этим возможность сухопутной армии Карла высадиться на побережье Зеландии, где она и объединится с французами.

Апатия, отсутствие дисциплины, интриги – все это вскоре не замедлило сказаться. Карл не нашел ничего лучшего, чем поставить во главе вновь набранной армии герцога Бэкингема, но того этот пост практически не интересовал, и дисциплина там упала настолько, что солдаты, которым не понравилось, что у них отобрали для каких-то иных нужд свежее, с иголочки, обмундирование, просто-напросто взбунтовались. Бэкингем абсолютно не разбирался в военном деле, и Карл вынужден был в конце концов заменить его французским генералом Шомбергом, но у того совершенно не сложились отношения с раздувшимся от тщеславия Рупертом. Дело дошло до того, что Руперт фактически отдал приказ открыть огонь, когда Шомберг, готовясь принять на борт своих людей, поднял флаг на мачте, – английский принц счел это злостным нарушением порядка. Справиться с такого рода проблемами удалось лишь, когда стало ясно, что кампания может провалиться, даже не начавшись, – силы вторжения просто не снимутся со своих ярмутских квартир, где пьяная солдатня, по словам историка, «прозябает в ничегонеделании и только набивает желудки».

Избавившись от одного соперника, Руперт продолжал множить врагов в собственном окружении. Будучи убежден, что герцог Йоркский тайно интригует против него, он всячески шпынял офицеров, которым, как полагал принц, протежирует Яков. Эти подозрения были небезосновательны, но, пожалуй, еще опаснее в дальней перспективе военной кампании оказались противоречивые приказы короля, явно инициированные герцогом. Принца они доводили буквально до белого каления, не говоря уж о том, что лишали всякой самостоятельности, и в конце концов он вынужден был написать Карлу, требуя либо «дать ясные указания, либо оставить дело на мое усмотрение». Призыв этот не возымел никакого действия, поэтому была упущена масса возможностей, и принцу Руперту стало ясно, что он возглавляет воинство, которое обречено на поражение.

Спасая свое лицо, Руперт начал перекладывать ответственность за все беды на французов. Вскоре эти нападки приобрели публичный и систематический характер, в результате чего тлеющие в Англии антифранцузские настроения перешли в прямую враждебность. Когда де Рютьер вышел наконец в открытое море, Руперт поставил французов в авангард, однако голландцы легко обошли их; маневрировали французы так неуклюже, что перегруппировка заняла слишком много времени и на помощь основным силам они пришли с большим опозданием. Словом, вели себя французы, презрительно процедил Руперт, как и можно было ожидать. Нельзя, впрочем, сказать, что подобного рода эпизоды влекли за собой серьезные последствия; хуже то, что задержки в ремонтных работах и пополнении корабельных команд становились все продолжительнее. Вновь вмешиваясь в ход событий, Карл решил, что время упущено и атаковать де Рють-ера неподалеку от его собственных берегов слишком рискованно. Таким образом, сколько-нибудь решительных результатов военно-морская кампания не принесла.

Тем временем соперничество между союзными флотами становилось все острее. Казалось, у английских офицеров и матросов нет иной заботы, кроме как унизить французов. Рассказы их, выдержанные в соответствующем духе, пересказывались в лондонских тавернах и кофейнях, англо-французские отношения становились все напряженнее, и вскоре стало ясно, что военно-морское сотрудничество двух стран полностью исчерпало себя. Карл не слишком преувеличивал, говоря, что в Англии у французов осталось только два друга – он сам и его брат. Все считали французов трусами или предателями, а может, и теми и другими. Говорили, что они нарочно подставили англичан под удар главных сил противника. На сигналы не реагировали. Никаких разумных действий не предпринимали. И вообще победа была упущена исключительно из-за них. Руперт старательно подогревал подобные настроения. Во всех неудачах он винил д'Эстре и даже ухитрился использовать для этого одного из его офицеров. В результате в Англии распространилось убеждение, что французы действовали согласно тайному приказу беречь, как только возможно, свои суда, подставляя под огонь союзника. Таким образом, национальным врагом номер один вместо Голландии становилась Франция.

Пропагандистская кампания Вильгельма Оранского лишь способствовала этому. Англичан беспокоило, что Людовик по мере роста своих военных амбиций все настойчивее убеждал Карла выступить с ним в союзе против всей остальной Европы. Союз же этот становился все более дорогостоящим да и, как неустанно подчеркивали голландцы, опасным, зловещим. Разве не стоит за ним заговор, «план» установить в Британии католическую деспотию? Всеобщий страх уходил вглубь, распространялся вширь, принимал, подогреваемый помимо всего прочего такими памфлетами, как «Зов нации» (а расходились они в десятках тысяч экземпляров), характер прямо-таки параноидальный. Свободам добропорядочных протестантов угрожают иноземцы, которых их собственный король считает союзниками!

В такой атмосфере была созвана очередная сессия парламента. Карл обратился к депутатам с просьбой срочно вотировать военные расходы, чего «требует безопасность и честь нации», затем охарактеризовал голландскую пропаганду как «происки врага». Вновь он использовал Шефтсбери для нападок на этого беспощадного врага, который «подпитывает наши застарелые страхи». Затем он взял паузу. Оппоненты двора, те «несколько прямодушных сельских дворян, что при всей своей неотесанности обладали добрым, как и у их товарищей депутатов, сердцем», понимали, что отказ предоставить кредиты поставит парламентариев в положение людей, которые несут всю полноту ответственности за возможные печальные последствия этого шага. Не забывали они и о том, что внешняя политика – прерогатива короля и, стало быть, коль скоро войну начал он, то и заканчивать ее, кроме него, некому. Чтобы подтолкнуть Карла на этот путь, требовались тонкие средства и умелый оратор. Он нашелся в лице сэра Уильяма Ковентри.

В двух превосходно выстроенных выступлениях он в пух и прах разбил всю аргументацию короля в пользу войны. Прежде всего Ковентри показал, что Людовик – союзник, с одной стороны, неестественный, с другой – ненадежный. «Интерес французов, – заявил он, – заключается в том, чтобы вытеснить нас с моря, и у них это вполне получается». Для достижения этой цели Франция прибегает ко всяческим уловкам и по собственному усмотрению нарушает достигнутые договоренности. Союз с такой страной невозможен. Далее Ковентри подверг острой критике экономическую аргументацию Карла в пользу войны с голландцами. Он утверждал, что в цивилизованном мире простая агрессия, то есть международное ограбление путем насилия, не путь к увеличению богатства. Такая стратегия может сработать в «варварском мире», но для Европы она попросту слишком груба, чтобы возыметь хоть какой-то эффект. «Даже если мы побьем голландцев, – вопрошал, оглядывая зал, Ковентри, – где гарантия, что к нам перейдет контроль над торговлей?» Стремительный абордаж, пусть даже безупречный по исполнению, не может заменить «трудолюбия и экономии средств». Конкуренция, конкурентоспособные цены – вот главное.

Речь Ковентри свидетельствует о прогрессе экономической мысли в Англии, а его финальное заявление – о растущем политическом мастерстве парламентариев. Он ни в коей мере не подвергал сомнению исключительное право короля объявлять войну и заключать мир. И отнюдь не намеревался прямо нападать на эту норму закона. Нет, чтобы склонить короля к окончанию войны, он применил обходной маневр. Палата общин, заявил Ковентри, предоставит короне новый военный кредит, если все согласятся с тем, что такая необходимость вызывается голландской агрессией. При этом Ковентри было прекрасно известно, что голландцы как раз готовы заключить мир на разумных условиях; он лишь усиливал свои позиции, призывая выделить деньги только в том случае, если будет обеспечена духовная безопасность нации. Ценой выделения кредита, подчеркнул оратор, должно быть обязательство короля защитить Англию от угрозы папизма.

Это была блестящая и тонкая речь, короля переиграли, и ему оставалось лишь объявить перерыв в заседаниях, что-бы дать депутатам возможность еще раз как следует все взвесить и «прийти в себя». Но надежды на это не оправдались, и когда в начале 1674 года сессия возобновилась, Карл снова попал в унизительное положение. Не моргнув глазом он заявил, что никаких тайных соглашений между ним и французами не существует, как не существует «никаких договорных статей, способных повлечь за собой опасные последствия». Таким образом, секретный протокол к Дуврскому договору таковым и остался,[7]7
  И оставался до 1830 года, когда был обнародован историком Лингардом.


[Закрыть] однако даже такой прожженный актер, как Карл, не мог сыграть свою роль с обычной невозмутимостью. Многим его утверждения показались неубедительными, он не столько говорил, сколько бормотал, постоянно перебирая какие-то бумажки.

Все было бесполезно. Карл проиграл по всем статьям и в начале февраля вынужден был подписать мир с голландцами. Обретения сравнительно с упованиями были жалки, а потери существенны. Голландцы согласились салютовать английскому флагу, но отказались признать морское господство Англии. Они согласились покрыть военные издержки Карла, но большую часть денег удержали, засчитав их как возвращение его долга Оранскому дому. Они закрыли глаза на инциденты в Суринаме, но ни на йоту не отступили, коль скоро речь пошла об их кармане. Так, голландцы отказались платить за право рыболовства в Северном море, а принудить их к этому у Карла просто не было средств. Короче, ему пришлось отступить на всех фронтах. Славы война не принесла, а прорехи в торговле сильно сократили поступления в казну. Карл предпринял попытку найти в стране более прочную и широкую опору, нежели англиканская церковь, а вынужден был согласиться с Актом о присяге. Он заключил союз с самым могущественным в Европе королем-католиком – и только усилил в стране антипапистские настроения. В надежде освободиться от парламентского контроля он расширил свои прерогативы, а кончилось все тем, что депутаты переиграли его и народ стал выказывать явные признаки страха перед деспотической властью.

Да и ближайшие советники Карла, как выяснилось, мало чем могли облегчить его положение. «Кабал», раздираемый борьбой самолюбий, безнадежно распался. Принятие Акта о присяге заставило уйти в отставку со всех постов Клиффорда, и вскоре он скончался. Арлингтон с Бакингемом втянулись в бесконечную свару, примириться не могли, и в сентябре 1674 года Арлингтон удалился с политической сцены. А хуже всего, что хитроумный и обидчивый Шефтсбери (быть может, к этому времени ему стало известно о дуврском обмане) потерял пост лорд-канцлера и начал заигрывать с лидерами оппозиционной Сельской партии. В результате всего этого деятельность правительства оказалась совершенно парализованной. По словам венецианского посла, «король созывает заседания кабинета с тем, чтобы не слушать своих министров; последние же высказываются таким образом, чтобы не быть понятыми». Это чистая правда, и, для того чтобы монархия и монарх сохранились на политической арене в качестве реальной силы, надо было искать какие-то новые пути.

Глава 15. ПОЛИТИКА И ПАРТИИ

Казалось, спасение явилось Карлу в облике грубоватого и трудолюбивого йоркширца сэра Томаса Осборна. Когда он сменил Клиффорда на посту лорд-казначея, все решили, что это фигура временная. Осборна считали администратором, делающим за Бакингема большую часть его работы, однако же этот малоизвестный, бледный, как спирохета, чиновник вскоре заявит о себе как о человеке выдающихся способностей. Опыт, приобретенный на посту казначея флота, убедил его в необходимости регулировать государственные денежные потоки, и теперь он поставил свое незаурядное финансовое чутье на службу королю, стараясь, чтобы в денежных делах тот стал как можно независимее от парламента. Стремясь обеспечить Карлу бесперебойный кредит, Осборн позаботился, чтобы банки, сильно пострадавшие после прекращения выплат по государственным казначейским обязательствам, зарабатывали в год не менее 77 тысяч фунтов на процентах. Далее он договорился с ними о снижении процентных ставок по долгам и значительно увеличил их годовой доход от налогов на домовладения и акцизы. В результате всех этих мер удалось не только полностью выплатить все долги короля, но и увеличить его доход больше чем на 100 тысяч фунтов. Чрезвычайно довольный, король ввел Осборна в Тайный Совет, в 1673 году сделал виконтом, а еще год спустя, уступая непобедимой любви этого человека к титулам и рангам, возвысил до графского достоинства. Теперь сэр Томас Осборн стал графом Дэнби.

Финансовый дар нового пэра еще отчетливее проступал на фоне проводимой им внутренней политики, которая отличалась ясностью и прагматичностью. Едва завоевав положение при дворе, Дэнби прямо сказал королю, что тому не стать «великим и богатым», пока он не «пойдет навстречу желаниям людей». Поскольку нация все больше выступает против католицизма, не следует принимать мер, которые раздражают людей. Дэнби убеждал Карла, что от союза с Людовиком он ничего не выиграет и, вместо того чтобы развивать отношения, порождающие двойной страх: перед ужасами папизма и деспотией, – лучше взглянуть на Вильгельма Оранского как на естественного друга английского народа. Отчасти к такой позиции подталкивали Дэнби его собственные убеждения – убеждения протестанта. Это был твердый и непоколебимый англиканин, который, неизменно оставаясь в моральной оппозиции к веротерпимости, считал, что в духовных делах политическим интересам короны лучше всего служит епископат. Это надежная, традиционная опора королевской власти.

В попечении о ней Дэнби всячески укреплял и отношения с парламентом. В начале 1675 года он от имени короля издал декрет, ужесточающий преследования участников незаконных церковных собраний и предполагающий еще более строгие меры по отношению не только к тем англичанам, которые отправляют католические обряды, но и к тем, кто посещает мессу в некогда безопасных местах – часовнях при посольствах иностранных государств. Эти явные шаги вскоре были подкреплены тайными подпитками. В страну хлынули голландские деньги, часть их шла на взятки, и Дэнби наряду с учреждениями, непосредственно ему подведомственными, не забывал о парламенте, щедро, хотя и разборчиво одаривая депутатов, которые сочувствовали его устремлениям или хотя бы соблюдали нейтралитет. 13 апреля 1675 года, после почти 14-месячного перерыва, собралась на заседание палата общин. Депутаты нашли Карла в настроении добродушном и примирительном. Он убеждал их в том, что проводит теперь совершенно иную политику. Разве меры, принятые им против дис-сентеров и католиков, не убеждают в его горячей приверженности к англиканской церкви, «от которой, впрочем, (он) никогда не отпадал»? Что еще он мог сделать ради успокоения верхушки англиканства, как еще сгладить те огорчительные недоразумения в духовной области, которые возникли исключительно благодаря дурным советам некоторых его приближенных? Карл не сомневается, что теперь палата даст ему средства для снабжения флота. Но сладить с депутатами было не так-то легко. Из целого ряда выступлений стало ясно, что многие по-прежнему озабочены его истинными намерениями и политикой в целом; главное же, необходимо отказаться от отправки экспедиционного корпуса во Францию, что ранее было обещано Людовику. Затем депутаты занялись королевскими советниками.

Лодердейлу, единственному из участников «Кабала», сохранившему свои посты и влияние, вменили в вину действия, заслуживающие увольнения. Обеспокоенным парламентариям было совершенно ясно, что он играет заметт ную роль в заговоре, направленном на установление в стране режима абсолютной власти. Об этом свидетельствуют его размашистые действия в Шотландии, где он правил железной рукой. Далее ему приписывалось утверждение, будто королевские указы имеют силу закона, и уже поэтому Декларация о веротерпимости – документ вполне легитимный. А еще хуже то, что Лодердейл во многом способствовал формированию сильной шотландской армии, которая, как он якобы говорил, может быть использована где угодно для поддержания режима веротерпимости. Карл, однако, давлению не уступил, и депутаты, не сумев отправить в отставку одного из его приближенных, принялись за другого.

Возмущенные лидеры Сельской партии считали, что методы, которыми пользуется Дэнби для увеличения королевских доходов, нарушают старую традицию и чрезмерно усиливают его личное влияние. К тому же он утверждал, будто королевские указы обладают силой закона и даже стоят выше его. Эти обвинения также не имели под собой почвы, и при ближайшем рассмотрении от них пришлось отказаться, но, пожалуй, еще больший скандал разгорелся, когда был сделан очередной запрос (на сей раз в Большой комитет палаты), связанный с отправкой экспедиционного корпуса за границу. Голоса разделились пополам, и депутаты вступили в нешуточную схватку, заплевывая друг друга и сдирая парики. Одни схватились за мечи, другие не давали спикеру вытащить из-под стола булаву (где она лежала, как того требует протокол заседаний Большого комитета) – символ своей власти. И лишь когда это сделать все же удалось, порядок был восстановлен, но уже было ясно, что в таком состоянии депутаты вряд ли проголосуют так, как этого хотелось бы королю и Дэнби.

Оба быстро увидели, какую угрозу таит нарастающая в парламенте оппозиция. Ее следовало подавить, воспользовавшись для этого приемами противника. По указанию Карла Дэнби приписал к Акту о присяге дополнение в форме клятвы, которую должны были принимать все государственные служащие, включая самих депутатов парламента. В нем, для начала, говорилось, что вооруженное выступление против короля и тех, кто выполняет его указания, чем бы оно ни оправдывалось, незаконно. За этим совершенно бесспорным положением следовала чрезвычайно хитроумная фраза, которая, на вид лишь подтверждая сказанное, на самом деле подразумевала подавление протеста в любой его форме. Отныне претендент на государственную должность брал на себе обязательство «не предпринимать никаких попыток вносить изменения в протестантский обряд, утвердившийся в английской церкви, а также покушаться на существующие прерогативы церковной и государственной власти». Вот здесь-то и скрывалось жало змеи. Любая оппозиция королю могла быть истолкована как нарушение данной клятвы и, стало быть, как повод для увольнения. На самом деле королю и Дэнби нужен был показной акт и ручной парламент.

Шефтсбери сразу разгадал таящийся здесь подвох и со всей решительностью выступил в палате лордов против новой редакции Акта о присяге, обнаруживая таким образом сдвиг в своих политических симпатиях. Подобно тому как Дэнби призывал короля учитывать, проводя тот или иной политический курс, настроения нации, Шефтсбери инстинктивно полагался на свою оценку общественного мнения, что и заставило его возглавить оппозицию, стремящуюся ограничить власть короны и расширить влияние парламента. Пока депутаты, вновь распущенные на каникулы, разъезжались по своим графствам, а Карл вынужден был отказаться от поправок к Акту о присяге, становилось все яснее, что в Вестминстере наступают качественно новые времена. Формировалась оппозиционная политика, а вместе с нею – политические партии. В своих открытых поисках союза с короной и церковью Дэнби закладывал основы того, что впоследствии станет партией тори, а его оппоненты строили объединение, из которого вырастет партия вигов.

В кругу последних многие считали, что Карл и Дэнби исподтишка покушаются на конституцию и что общественному мнению следует осознать угрозу абсолютистских и католических по своему духу поползновений. Например, Эндрю Марвелл, депутат парламента и автор целого ряда существенных конституционных поправок, принялся за сочинение памфлета «О росте папизма и деспотическом правлении в Англии». В нем отзываются многие из тех тревог, что переживала тогда страна. Все беды, которые свалились на Англию за посдедние десять лет, объясняются, утверждал автор, одной и той же таинственной и зловещей причиной. Людовик XIV, папство и иезуиты объединились в поддержке «заговорщиков», которые сейчас, в этот самый момент, готовятся повергнуть страну в пучину тирании и предрассудков. «Сколько уже лет, – писал Марвелл, – вынашивается план свергнуть законное правительство Англии, заменив его абсолютной властью, а традиционную протестантскую религию вытеснить откровенным папизмом».

Эти страхи лишь укреплялись поведением видных лиц, например самого герцога Йоркского. Отставка с поста главнокомандующего флотом вполне откровенно обнажила католические симпатии Якова, но особую тревогу внушал тот факт, что после смерти своей первой жены (1671) он начал искать – и в конце концов нашел – новую невесту, католичку. Ему явно нужен был наследник мужского пола, который, будучи воспитан в вере матери, получит преимущество перед двумя его дочерьми-протестантками, Марией и Анной. Большинство населения такая перспектива страшила. Многим казалось, что английский трон вполне может перейти в руки антихриста, и ни Яков, ни сам Карл даже не пытались как-то рассеять эти страхи, полагая, что речь идет о сугубо династических делах, в которые никто не имеет права вмешиваться.

Напротив, надо решать эту проблему как можно скорее, так чтобы явно враждебный парламент столкнулся с fait accompli.[8]8
  Поставить перед свершившимся фактом ((pp.).


[Закрыть] Были рассмотрены различные варианты, при этом Карл безапелляционно заявил, что на сей раз решение примет сам, – Яков уже выставил себя полным дураком в матримониальных делах. Ситуация сложилась так, что об английских невестах не приходилось и думать, а за границей претенденток могло быть только три: австрийская эрцгерцогиня (но она предпочла куда более выгодную партию – императора Священной Римской империи), принцесса Вюртембергская (эту кандидатуру Карл отверг по политическим соображениям) и принцесса Нойбергская (ее отверг сам Яков: она была уродина). Положение становилось безнадежным, однако в этот момент на горизонте возникли две новые кандидатуры, обе принцессы Моденские. Преимущество явно следовало отдать пятнадцатилетней, с волосами черными как вороново крыло Марии Беатрис – у нее были кровные связи во Франции. Недаром Людовик сулил щедрый денежный дар в случае, если она войдет в английскую королевскую семью.

Была спешно организована заочная помолвка, и когда стало известно, что наследник престола женится на «дочери папы», страна пришла в необыкновенное волнение. Повсюду жгли изображения папы, все громче звучали разговоры о том, как Карлу следует поступить со своей бесплодной женой. Вопрос престолонаследия вышел на первый план. Одни считали, что Карлу необходимо развестись и найти себе новую жену, которая родит ему и Англии наследника; другие оборачивались на старшего и самого симпатичного из незаконных детей Карла, герцога Монмат-ского. Этот пребывающий в тени двадцатитрехлетний молодой человек начал приобретать черты национального героя, народного любимца. Он был настоящий красавец, а что касается грешков, то кто же не грешит в молодости? В вину ему можно было поставить расквашенный нос сэра Джона Ковентри – тот позволил себе отпустить какое-то едкое замечание насчет пристрастия короля к молоденьким актрисам. Но ведь честь превыше всего, не так ли? Что за беда, если Монмат принял участие в убийстве церковного сторожа (с которым компания высокородных гуляк случайно столкнулась в воскресное утро) да и жизнь ведет пустую и разгульную? Повзрослеет. Карл отпустил сыну грехи – впрочем, и в самих этих грехах есть некоторый блеск. К тому же его жена – богатая англичанка протестантского вероисповедания. А главное – он сам убежденный протестант. Нет ли каких-нибудь способов провозгласить наследником не Якова, а его, Монмата?

Что касается герцога Йоркского, то он лишь ужесточал свои политические и религиозные позиции. От католицизма Яков не отойдет ни за что, пусть даже такой шаг принесет ему широкую популярность. Точно так же, по причинам вполне очевидным, не изменит взгляда на престолонаследие в Англии. Герцог заявил даже, что воцарение Елизаветы I (в глазах католиков незаконной дочери короля Генриха VIII) было всего лишь узурпацией престола, результатом которой и стало весьма прискорбное расширение полномочий парламента. Якову же парламент представлялся анафемой вдвойне, ибо он, как никто, был предан идее абсолютной монархии по французскому образцу. Отчасти именно поэтому, формально не входя более в круг лиц, определяющих политику Англии, Яков нажимал на брата, чтобы тот не отклонялся от профранцузского курса.

В общем-то не кто иной, как именно герцог Йоркский, способствовал возобновлению заигрываний Карла с Людовиком; это поставило английского короля в очень запутанную и тонкую ситуацию, и ему, чтобы удержаться на ногах, пришлось призвать на помощь все свои актерские способности. Прежде всего, конечно, он думал о деньгах, однако понимал также, что тайный альянс с Францией не только избавит его от финансовой опеки парламента, но и позволит махнуть рукой на тех своих советников, кто подталкивает его к союзу с Вильгельмом Оранским. Агенты последнего продолжали свои активные действия в Англии, и Людовику это было прекрасно известно. Финансируя Карла, он убивал сразу трех зайцев: получал возможность настаивать на продолжении парламентских каникул, убеждал его не прислушиваться к тем, кто желал бы сближения с голландцами, и добивался нейтралитета Англии в конфликтах, раздирающих ныне Европу. Ситуация для Людовика облегчалась еще и тем, что Карл сам настаивал на возобновлении переговоров о субсидии. И как нередко бывало, нелюбовь к бумажным делам и природная леность заставили его заключить сделку, куда менее доходную, чем можно было рассчитывать.

Подписав столь выгодное для своего хозяина соглашение, французский посол в Лондоне Анри де Ровиньи со вздохом облегчения оставил один из самых беспокойных и трудных постов в дипломатической службе Франции. Его преемник получил инструкции, свидетельствующие о том, как ясно и глубоко понимал Людовик состояние дел в Англии. Новому послу было сказано, что «при правильном развитии событий власть может быть сосредоточена в руках короля, герцога Йоркского, королевских министров и сведена к «Fesprit de la nation general».[9]9
  духу народа в целом (фр.).


[Закрыть] Французскому королю были ясны как минимум три вещи: Карл не хозяин в собственном доме; из всех министров наибольшей его доверенностью пользуется Лодер-дейл; Бэкингем, хотя постов и не занимает, однако влияние оказывает. Дэнби – исключительно способный, но заносчивый экономист. А из любовниц Карла французов больше других беспокоила Луиза де Керуаль: близость этой дамы к Дэнби могла заставить последнего открыть кошелек для удовлетворения ее безмерных потребностей. Это было бы тем более огорчительно, что французы сами заваливали Луизу бриллиантами и вообще всяческими почестями и подарками. Короче, за этой дамой послу следует приглядывать, но не только за ней: недавно в фавор к королю попала еще одна хищница.

В 1675 году в Лондоне появилась Гортензия Манчини, герцогиня Мазарини. Приехала она сюда в поисках удачи, переодевшись мужчиной. К этому времени дама успела прожить весьма бурные и красочные годы. Племянница кардинала Мазарини, она обладала и богатством, и положением в обществе, и незаурядным, как у всех в этой семье, умом, который сочетался с полной свободой и бесспорной оригинальностью суждений. Именно это свойство и стало для нее подлинным благословением, ибо, выданная в пятнадцатилетнем возрасте замуж за Шарля де ла Порте де ла Мелерье, ставшего незадолго до этого герцогом Мазарини, она быстро убедилась, что этот на вид безупречно корректный молодой человек на самом деле – безнадежный шизофреник.

Муж не выпускал Гортензию на люди, а с англичанами вообще запрещал общаться. Заставлял неустанно молиться. Не разрешал садиться за стол с мужчинами. Рыскал по спальне в поисках злых духов, а не обнаружив оных, принялся за переустройство мира. Людовику он заявил, что является посланником архангела Гавриила и от его имени требует прекратить всякие отношения с любовницей. Король вежливо сообщал посланнику, что архангел Гавриил только что сообщил ему, что герцог – ненормальный. Разочарованный безумец удалился и, не сумев переделать общественную жизнь, обратился к искусству. Прихватив с собой молоток, стамеску и ножницы, он явился в богатейшую галерею дворца Мазарини. Не обращая внимания на заклинания хранителя, герцог набросился на скульптуры, и вскоре пол галереи покрылся мраморными гениталиями и белыми пышными грудями. Далее он вновь обратился к жене, отослав ее из Парижа в Бретань, подальше от похотливых взглядов мужчин. В ответ Гортензия завела бурный роман с шестнадцатилетним Сидони де Курселем, в результате чего угодила в женский монастырь. Напустив в дортуары мышей и сумев бежать на волю через дымоход, Гортензия в конце концов вернулась в Париж, где выяснилось, что муж отсудил и растратил большую часть ее состояния. Она помчалась в Италию, забеременела там, затем вновь оказалась в Париже – лишь затем, чтобы убедиться, что муж ее теперь представляет себя тюльпаном, нуждающимся в каждодневной поливке.

Это было уже слишком, и Гортензия удалилась в Шам-бре, где у нее развился вкус к философским штудиям. С помощью любовника и одновременно наставника (он укрывался под именем аббата Сен-Реаля) она написала и обнародовала мемуары, сделавшие ее международной знаменитостью. Среди английских читателей Гортензии Манчи-ни оказался и герцог Бэкингем. Перелистывая страницы этой удивительной истории, он вдруг подумал, что эта дама вполне могла бы отвлечь Карла от опасных чар Луизы де Керуаль, и пригласил ее в Лондон, где снял для гостьи дом в Ковент-Гарден.