Текст книги "Алый знак доблести. Рассказы"

Автор книги: Стивен Крейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Глава XIX

Юноша пристально смотрел вперед. Ему чудилось, что в листве притаилось что-то грозное и могучее. Он понятия не имел, как отдаются приказы о наступлении, и только краешком глаза видел офицера, который прискакал, размахивая шляпой, – точь-в-точь мальчишка верхом на лошади. Вдруг он почувствовал, что солдаты напряглись и затаили дыхание. Цепь медленно накренилась, как стена, готовая рухнуть; с хриплым вздохом, который должен был означать «ура!», полк начал свой путь. Сперва юноша не мог понять, что происходит, и, лишь когда его начали со всех сторон толкать, пришел в себя, рванулся и побежал.

Устремив глаза на рельефную купу деревьев вдали, где, по его предположениям, скрывался противник, он понесся к ней, как к финишу. Теперь, казалось ему, нужно одним махом покончить с этим неприятным делом – и все будет в порядке. Он бежал, как убийца, спасающийся от преследователей. Его лицо, увенчанное грязной окровавленной тряпкой, побагровело, все черты вытянулись и обострились от напряжения, воспаленные глаза загорелись мрачным огнем, перепачканная одежда измялась, ружье описывало нелепые кривые, амуниция бренчала – он был похож на буйно помешанного.

Когда полк оказался на открытом месте, заросли и кустарники впереди ожили. Навстречу солдатам устремились желтые языки пламени. Лес негодующе протестовал.

С минуту цепь почти не изгибалась. Потом правый фланг выдвинулся было вперед, левый сразу же опередил его и, наконец, середина обогнала их обоих; полк стал похож на клин. Прошло еще несколько секунд – и кусты, деревья, холмики разорвали цепь, превратили ее в разрозненные звенья.

Юноша, легкий и проворный, вырвался, сам того не замечая, вперед. Он по-прежнему не отрывал взгляда от купы деревьев. Оттуда слышались характерные выкрики врагов и выскакивали язычки ружейного огня. В воздухе жужжали пули, среди деревьев выли снаряды. Одна бомба упала в гуще наступающих и с бешеной яростью взорвалась. Какой-то солдат взметнулся в воздух, пытаясь руками защитить глаза.

Настигнутые пулями, люди падали, извиваясь и корчась. Полк отмечал свой путь трупами.

Они добежали до места, где дышать стало легче. Местность вдруг открылась перед ними под совершенно иным углом зрения. Они уже ясно различали орудийную прислугу, суетившуюся у пушек, и серые зубчатые стены дыма в том месте, где притаилась вражеская пехота.

Мир представал перед юношей с необычайной четкостью. Каждая зеленая травинка вырисовывалась тонко и рельефно. Ему казалось, что он улавливает малейшие изменения в прозрачных слоях лениво плавающей, туманной дымки. Он замечал каждую шероховатость на бурых и серых стволах деревьев. Видел он и своих товарищей, их вытаращенные глаза, потные лица, исступленный бег и падения, когда они, словно от толчка, валились ничком и застывали в странной, мертвой неподвижности. Его мозг механически, но бесперебойно запечатлевал ничтожнейшие детали картины, и потом он без труда воссоздал и уяснил себе все, кроме одного: как случилось, что и он оказался среди наступающих.

Солдаты, продолжавшие бежать во весь дух, как будто потеряли рассудок. Они остервенело рвались вперед с нестройным, диким, самозабвенным ревом, который мог бы воодушевить и невозмутимого стоика и безнадежного тупицу. Охваченные неистовым порывом, они способны были сокрушить гранит и бронзу. Люди, одержимые подобным безумием, забывают, что такое страх; они не боятся смерти, они глухи и слепы к собственной судьбе. Эта вспышка самоотречения непродолжительна, но великолепна. Потому-то, быть может, впоследствии юноша никак не мог понять, что именно побудило его броситься в атаку.

Но постепенно этот стремительный бег поглотил энергию солдат. Вожаки, словно сговорившись, замедлили шаг. Залпы ружейного огня действовали на них, как встречный ветер. Полк тяжело и хрипло дышал. Оказавшись среди бесстрастных деревьев, он дрогнул, заколебался. Вглядываясь вдаль, солдаты ждали, чтобы завеса дыма приподнялась и открыла им, что за ней происходит. Их дыхание, их силы были исчерпаны; к ним вернулась осторожность. Они снова стали обыкновенными людьми.

Юноше чудилось, что он пробежал бог весть сколько миль и попал в новую, неведомую страну.

Как только атака захлебнулась, возмущенная трескотня ружейной стрельбы превратилась в неумолчный рев. С вершины невысокого холма низко летели, издавая нечеловеческий свист, плевки желтого огня, стлались длинные ровные лоскутья дыма.

Теперь, стоя на месте, солдаты увидели, как, вскрикивая и охая, падают их товарищи. Несколько человек, безмолвных или слабо стонущих, лежало на земле. Люди застыли, бессильно опустив ружья и глядя, как редеют их ряды. Они были ошеломлены, подавлены. Вид убитых и раненых парализовал их, как бы сковал роковыми чарами. Бессмысленно оглядываясь, они переводили глаза с одного трупа на другой. Странная неподвижность и странное молчание затягивались.

Вдруг, покрывая треск выстрелов, раздался голос лейтенанта. Его совсем еще юное лицо потемнело от гнева.

– Вперед, болваны! – орал он, расталкивая солдат. – Вперед! Здесь нельзя стоять! Бегите вперед! – Он крикнул еще что-то, уже совершенно неразборчивое.

Лейтенант, пробежав несколько шагов, оглянулся на своих людей. «Вперед!» – звал он. Они смотрели на него тупыми, непонимающими глазами. Ему пришлось вернуться. Стоя спиной к неприятелю, он изрыгал в лицо солдатам чудовищную брань. Все его тело вздрагивало от этих сокрушительных проклятий. Он нанизывал ругательства с такой же легкостью, с какой девушка нанизывает бусинки.

Друг юноши очнулся первым. Немного пробежав, он упал на колени и яростно выстрелил в упорствующий лес. Это вывело людей из оцепенения. Они перестали жаться друг к другу, как овцы. Внезапно они вспомнили, что у них есть оружие, и начали стрелять. Подгоняемые офицерами, они снова зашагали. Точно повозка, застрявшая в глинистой грязи, полк медленно и неохотно сдвинулся с места. То и дело люди останавливались, стреляли, перезаряжали ружья и снова осторожно пробирались от дерева к дереву.

По мере их продвижения огонь противника все усиливался, пока не стало казаться, что дальнейший путь полностью прегражден узкими прыгающими язычками. Солдаты смутно видели порой, что справа противник зловеще стягивает войска. Но постепенно дым от выстрелов сгустился в такие темные клубы, что полк с трудом разбирал, в какую сторону идти. Пробираясь сквозь очередную колеблющуюся завесу, юноша всякий раз спрашивал себя, что его ждет, когда он вырвется из нее.

Все же солдаты продолжали брести, пока не подошли к поляне, за которой залегли смертоносные цепи врагов. Тут они остановились, прячась за деревья, цепляясь за стволы так, словно им грозил водяной вал. В их глазах застыл недоуменный ужас: неужели это светопреставление началось из-за них? Шквальный огонь насмешливо подчеркивал их значительность. Люди явно забыли, что пришли сюда собственными ногами: их словно притащили волоком. Они стали похожи на животных, не способных в решающую минуту осмыслить, каковы были те мощные причины, которые побудили их к действию. Многие вообще перестали что-либо понимать.

Стоило им остановиться, как лейтенант опять начал выкрикивать проклятия. Не обращая внимания на злобные угрозы пуль, он уговаривал, распекал, осыпал бранью. Его пухлый, сохранивший детские очертания рот уродливо растягивался и дергался. Он поминал всех богов, каких только мог придумать.

Вдруг лейтенант схватил юношу за локоть.

– Вперед, ты, болван! – заорал он. – Вперед! Если мы будем здесь болтаться, нас всех перебьют! Перебежим через эту поляну, а там… – Конец фразы утонул в буйном потоке ругательств.

Юноша протянул руку.

– Через эту? – Рот его искривился в гримасе сомнения и боязни.

– Ну да! Только перебежать через поляну. Нельзя болтаться здесь! – взвизгнул лейтенант. Он вплотную приблизил лицо к лицу юноши и взмахнул перевязанной рукой. – Вперед! – Словно собираясь бороться с ним, он крепко обхватил его. Казалось, он готов тащить его в атаку за ухо.

Внезапно солдатом овладел неудержимый гнев. Он вырвался и оттолкнул офицера.

– Тогда покажите пример! – вызывающе крикнул он.

Они побежали вдоль цепи. Друг юноши бросился за ними. Остановившись перед знаменосцем, все трое заорали:

– Вперед! Вперед! – Они приплясывали и вертелись, как дикари, которых пытают.

Покоряясь призыву, знамя склонило свое сверкающее полотнище и поплыло. Искалеченный полк, мгновение поколебавшись, издал долгий жалобный вопль и снова двинулся в путь.

Солдаты бежали беспорядочным стадом, состоявшим из горсти людей, брошенных кем-то в лицо неприятелю. Навстречу им сразу прыгнули желтые языки. Синий дым повис непроницаемой пеленой. Грохот стоял такой, что уши стали попросту бесполезны.

Юноша несся, как одержимый, надеясь добраться до леса раньше, чем его найдет пуля. Чтобы удобнее было бежать, он втянул голову, точно футболист, и даже опустил веки. Все расплывалось в его глазах, в уголках губ, пульсируя, пузырилась слюна.

Он неустанно подгонял себя, а тем временем сердце его наполнялось любовью, отчаянной нежностью к знамени, которое было совсем рядом с ним. Прекрасное, непробиваемое, оно было блистающим божеством, склоненным к нему с повелительным жестом, оно было алой и белой женщиной, ненавидящей и любящей, зовущей юношу голосом всех его надежд. И, веря в неуязвимость знамени, наделяя его магической силой, он старался держаться поближе к нему, словно оно защищало от пуль, и беззвучно, жалобно молил о спасении.

В разгаре этой скачки он увидел, что сержант-знаменосец вдруг отпрянул назад, словно его стукнули дубиной; колени его начали дрожать, он пошатнулся, но не упал.

Юноша, подскочив, схватил древко. В ту же секунду в древко с другой стороны вцепился друг юноши. Каждый тянул к себе, упрямо и яростно, но знаменосец и мертвый не хотел отдавать то, что было ему вверено. Эта жуткая схватка продолжалась несколько мгновений. Мертвец, весь скрючившись, с нелепым, страшным упорством не выпускал древка.

Через секунду все было кончено. Когда живые с бешенством вырвали знамя у мертвеца, он, склонив голову, начал падать вперед. Его костенеющая рука высоко взлетела и, негодуя, упала на плечо не успевшего отстраниться друга юноши.

Глава XX

Когда, не выпуская из рук знамени, друзья оглянулись, перед ними был уже не полк, а жалкая толпа людей, понуро бредущих назад. Солдаты, которые бросились в атаку со стремительностью снарядов, уже израсходовали всю энергию. Они отступали, хотя и медленно, полуобернувшись к рычащему лесу и стреляя из раскаленных винтовок. Офицеры, пытаясь остановить людей, истошно орали.

– Куда, к черту, вас несет? – с беспредельным презрением взвизгивал лейтенант, а рыжебородый офицер гудел громоподобным басом:

– Стреляйте в них! Стреляйте в них, будь они прокляты!

Противоречивые и неисполнимые приказы со всех сторон сыпались на головы солдат.

Юноша и его друг поспорили из-за знамени.

– Давай мне!

– Нет, я сам понесу!

Каждый втайне хотел, чтобы оно было у другого, однако считал долгом тянуть его к себе, демонстрируя таким образом свою готовность рисковать за него жизнью и впредь. Юноша грубо оттолкнул друга.

Солдаты отступили к бесстрастным деревьям. Там они задержались на секунду и дали залп по темным фигурам, кравшимся вслед за ними. Потом снова начали отступать, петляя среди стволов. Когда они добрались до первой поляны, их накрыл безжалостный шквальный огонь. Казалось, они окружены несметными полчищами врагов.

Оглушенные грохотом и утратившие мужество, люди двигались как во сне. Покорно и устало ссутулившись, они принимали град пуль. Стену головой не прошибешь, гранит не одолеешь. Нельзя победить непобедимое. Уверовав в это, они начали думать, что их предали. Они то и дело мрачно посматривали на офицеров, особенно на рыжебородого с громоподобным басом.

Все же в арьергарде отступающего полка была еще кучка людей, продолжавших упорно отстреливаться от наседающего неприятеля. Они, видимо, решили как можно больше досадить врагам. Чуть ли не последним в беспорядочной толпе шел молодой лейтенант, равнодушно подставляя неприятелю свою беззащитную спину. Его раненая рука висела, как плеть. Порой он забывал об этом и пытался подкрепить ругательство уничтожающим жестом. Боль становилась нестерпимой, и тогда проклятия достигали неслыханной силы.

Юноша брел неверными шагами, спотыкаясь и зорко оглядываясь. На лице его застыла оскорбленная и гневная гримаса. Он замышлял утонченно отомстить генералу, обозвавшему их погонщиками мулов, а теперь его план рухнул, мечты не осуществились. Погонщики, быстро уменьшаясь в числе, дрогнули, замешкались на полянке и поползли назад. Юноше их отступление казалось позорным бегством.

Его глаза, сверкая на прокопченном лице, с ненавистью обращались к врагам; но еще больше он ненавидел человека, который, не зная его, обозвал погонщиком мулов.

Ярость, знакомая каждому обманувшемуся в своих надеждах, овладела юношей, когда он понял, что полк так и не добился успеха, который заставил бы генерала ощутить хотя бы легкий укол совести. Этот хладнокровный генерал, равнодушно раздававший клички, восседая на коне, как памятник самому себе, был бы куда приятнее, будь он покойником, – думал юноша с такой горечью, что никак не мог изобрести достаточно уничтожающий ответ на замечание командира.

В воображении он уже видел мстительные слова, начертанные алыми буквами: «Это нас вы обозвали погонщиками мулов?» Теперь их придется зачеркнуть.

Закованный, как в броню, в свою уязвленную гордость, юноша высоко поднял знамя. Он урезонивал солдат, страстно убеждал их, толкая в грудь свободной рукой, называя по именам тех, кого хорошо знал. Между ним и лейтенантом, непрестанно бранившимся и почти потерявшим рассудок от гнева, возникло странное чувство товарищества и равенства. Они поддерживали друг друга, взывая к полку хриплыми, лающими голосами.

Но это был уже не полк. Это был испорченный механизм. Двое людей тщетно обращались к нему – в нем иссякла воля к действию. Те солдаты, у которых еще хватало выдержки отступать медленно, теряли остатки храбрости при одной мысли о том, что их товарищи приближаются к исходной позиции куда быстрее, чем они. Трудно думать о чести, когда остальные думают только о шкуре.

Этот мрачный путь был усеян ранеными, тщетно молившими о помощи.

Дым и пламя по-прежнему бушевали вокруг них. Внезапно в густых клубах образовался просвет, и юноша увидел темные отряды врагов, перемешанные и рассыпанные так, что мнилось, их тысячи. Перед ним мелькнуло ослепительно-яркое знамя.

Вслед за этим, словно просвет в дымовой завесе был заранее подготовлен, вражеские отряды разразились пронзительными воплями, и сотни огненных языков кинулись на отступающих. Полк упрямо ответил залпом на залп, и тотчас же между противниками снова заколыхался серый дым. Приходилось опять идти по слуху, целиком полагаясь на многострадальные уши, в которых от оглушительной мешанины звуков стоял вибрирующий звон.

Людям казалось, что отступление длится целую вечность. Они панически боялись заблудиться в облаках дыма и попасть в руки врага. Один раз вожаки этого обезумевшего стада побежали назад и, столкнувшись с задними рядами, закричали, что их обстреливают с той стороны, где, по всем расчетам, должна быть исходная позиция полка. Тут истерическая растерянность и страх овладели и остальными. Какой-то солдат, только что старавшийся образумить своих однополчан и заставить их спокойно одолевать устрашающие препятствия, упал на землю и, уткнувшись лицом в руки, предался на волю судьбы. Другой запричитал, перемежая жалобы грубыми проклятьями по адресу генерала. Люди метались, отыскивая путь к спасению. С бесстрастной методичностью, словно по графику, в них попадали пули.

Юноша сперва безучастно шел среди этой толпы, а потом, не выпуская знамени, остановился, словно ожидая, что его собьют с ног. Он бессознательно принял позу знаменосца, которого видел в сражении накануне. Дрожащей рукой он провел по лбу. В эти короткие секунды, предшествовавшие кризису, он хрипел и задыхался.

– Что ж, Генри, видно, конец нам пришел, – подойдя к нему, сказал его друг.

– Замолчи, идиот проклятый! – ответил юноша, даже не поглядев на него.

Офицеры вели себя как политические вожди, которые стараются сплотить толпу перед лицом опасности. Почва кругом была выбитая, неровная. Впавшие в уныние солдаты припадали к земле за любой кочкой, которая, на их взгляд, могла уберечь от пули.

Юноша отметил, что лейтенант стоит, широко расставив ноги, держа саблю на манер трости, и не произносит ни слова. «Что он, онемел, что ли? Почему не ругается?» – со смутным удивлением подумал юноша.

В напряженном молчании лейтенанта было что-то непонятное. Он напоминал младенца, который, вволю наплакавшись, устремляет взгляд на откатившуюся игрушку. Он так углубился в созерцание, что его пухлая нижняя губа стала вздрагивать от беззвучно произносимых слов.

Медленно клубился ленивый, ко всему безразличный дым. Солдаты, укрываясь от пуль, с ужасом ждали минуты, когда он рассеется и они узнают, что их ждет.

Неожиданно безмолвные ряды ожили: раздался тревожный возглас лейтенанта:

– Идут, ей-ей идут, и прямо на нас! – Его слова потонули в свирепом раскате ружейных выстрелов.

Глаза юноши мгновенно устремились туда, куда взволнованно показывал лейтенант, к которому мгновенно вернулся дар речи. Предательский дым, рассеявшись, открыл неприятельских солдат. Они были так близко, что юноша различал их физиономии. Всмотревшись в них, он убедился, что тип этих лиц ему хорошо знаком. Он даже успел изумленно отметить, что цвет их мундиров довольно приятен – светло-серый с яркими кантами. И одеты они были во все новое.

Враги продвигались осторожно, держа ружья наперевес. Как только лейтенант заметил их, синие дали по ним залп; движение приостановилось. Было очевидно, что они или не ожидали такого близкого соседства с противником, одетым в темное, или ошиблись направлением. Они сразу скрылись в дыму ожесточенных выстрелов. Напрягая зрение, юноша пытался определить, попадают ли эти выстрелы в цель, но перед ним колыхался только дым.

Противники схватились, как двое боксеров. Они обменивались частыми, ожесточенными залпами. Синие, полные решимости, рожденной их отчаянным положением, стремились воспользоваться близостью врагов, чтобы отомстить. Их залпы звучали громко и грозно. Полк, построившись изогнутой линией, ощетинился вспышками огней и оглашал местность лязгом шомполов. Юноша то приседал, то вставал на цыпочки, и несколько раз ему удалось рассмотреть неясные фигуры врагов. Видимо, их было много, и на выстрелы они отвечали без промедления. Шаг за шагом они как будто приближались. Юноша мрачно уселся на землю, зажав знамя между колен.

Глядя на свирепые, по-волчьи оскаленные лица товарищей, он злорадно подумал, что если уж считать полк здоровенной метлой, отданной на съедение врагу, то можно по крайней мере доставить себе удовольствие полезть ему в глотку колючками вперед.

Но ответы серых становились все менее энергичными, пули все реже разрывали воздух, и когда люди наконец на секунду перестали стрелять, чтобы выяснить положение, они увидели перед собой только стелющийся дым. Полк неподвижно лежал и смотрел. Надоедливый дым вдруг капризно заклубился и тяжело пополз вверх. За ним никого не было. Можно было бы подумать, что это взвился театральный занавес, если бы на траве не лежало несколько причудливо скрюченных трупов.

При виде этого синемундирные солдаты выскочили из-за своих прикрытий и от радости тут же пустились в дикий пляс. Глаза их горели, из пересохших глоток вырывались хриплые торжествующие вопли.

Совсем недавно им казалось, что весь ход событий говорит об их полном бессилии. У этих мелких схваток одна только цель: показать людям, что они не умеют сражаться. Солдаты совсем было поверили этому, когда маленькая дуэль с противником обнаружила, что его численный перевес не так уж велик. Им удалось одержать верх одновременно и над своими сомнениями и над своими врагами.

Солдатами вновь овладел энтузиазм. Они обменивались горделивыми взглядами и опять преисполнились верой в свое сумрачное, всегда послушное оружие. Они были мужчинами.

Глава XXI

Теперь они знали, что обстрел кончился. Перед ними опять открыты все дороги. Тускло-синие ряды их товарищей совсем рядом. Вдали слышался все тот же раздирающий уши грохот, но в этой части поля воцарилась тишина.

Они свободны. Оставшиеся в живых глубоко и облегченно вздохнули, сбились в кучу и продолжали обратный путь.

На этом последнем участке людьми овладела паника. Они почти бежали, подгоняемые нервным страхом. Даже, те солдаты, которые в самые критические минуты вели себя с угрюмой решительностью, теперь не могли скрыть обуревавший их безумный ужас. Быть может, они боялись, что их случайно подстрелят именно сейчас, когда подходящий момент для героической смерти уже упущен? Или они считали, что очень уж нелепо умереть на пороге безопасности? Так или иначе, они все убыстряли шаги, тревожно оглядываясь.

Они добрались до своих и тут же стали мишенью для насмешек исхудавших, загорелых солдат, отдыхавших в тени деревьев. Их забросали вопросами:

– Куда вас к черту носило?

– Чего вы приплелись назад?

– Какого дьявола вы вернулись?

– Что, сынок, жарко там?

– Домой торопитесь, мальчики?

– Мама, мама, иди сколей сюда, посмотли на солдатиков, – издевательски запищал кто-то.

Израненный, замученный, полк молчал; только один солдат бросил громогласный вызов на кулачный бой, да рыжебородый офицер, подойдя почти вплотную к высокому капитану из чужого полка, смерил его надменным взглядом. Но лейтенант умерил пыл любителя кулачных расправ, а высокий капитан, хотя и вспыхнул, однако сделал вид, что ничего не произошло, и начал рассматривать какое-то дерево.

Чувствительная кожа юноши очень страдала от этих шуток. Он хмуро и негодующе поглядывал на зубоскалов, обдумывая способы мести. Однако многие его товарищи так виновато повесили головы, что казалось, они несут на плечах гроб своей чести, сгибаясь под этим бременем. Молодой лейтенант, как бы опомнившись, начал бормотать под нос устрашающие проклятия.

Дойдя до своей прежней позиции, они взглянули на то место, где кончилось их наступление.

Юноша был совершенно ошеломлен. Он вдруг обнаружил, что путь, казавшийся ему таким бесконечно длинным, на самом деле до смешного краток. Бесстрастные деревья, среди которых разыгрались главные события, росли совсем близко. Поразмыслив, он понял, что и времени прошло очень мало. Его поразило, что на таких небольших отрезках времени и пространства может уместиться столько чувств и происшествий. «Как все преувеличивают крылатые мысли!» – подумал он.

Значит, в репликах поджарых и загорелых ветеранов скрыта горькая правда. Он пренебрежительно посмотрел на однополчан, распростертых на земле, задыхающихся от пыли, красных, потных, растрепанных, с отуманенными глазами.

Они жадно пили из манерок, вытягивали из них все до последней капли, а потом рукавами и травой размазывали грязь по отекшим, влажным лицам.

Но о своем поведении во время атаки юноша думал с удовольствием. До этой минуты ему некогда было заниматься собственной персоной. Тем приятнее спокойно оценивать сейчас свои поступки. Он припоминал красочные подробности, которые среди сумятицы боя запечатлелись в его мозгу, занятом как будто совсем иными мыслями.

В то время как солдаты лежали на земле, с трудом переводя дух после пережитого, вдоль их позиции прогалопировал генерал, обозвавший их погонщиками мулов. Он потерял шляпу, и его всклокоченные волосы развевались по ветру, а лицо потемнело от досады и возмущения. Уже по тому, как он сидел в седле, видно было, в каком он бешенстве. Подскакав к полковнику, он злобно и безжалостно осадил взмыленного коня. Вслед за этим посыпался град упреков. Солдаты сразу навострили уши: рядовым всегда интересно послушать, как бранятся их командиры.

– Черт вас возьми, Мак-Чесни, что это за ерунда у вас получилась? – начал генерал. Он понизил голос, но у него то и дело вырывались гневные возгласы, и кое-кто из рядовых уловил смысл его слов. – Что за собачья ерунда! Вы застряли буквально в ста шагах от их позиций. Еще хотя бы сто шагов – и вы добились бы настоящего успеха, а так… Не солдаты у вас, а бабы в штанах!

Солдаты, слушавшие затаив дыхание, с любопытством перевели глаза на полковника. Они относились к разговору с интересом досужих зевак.

Полковник выпрямился и ораторским жестом поднял руку. Он был оскорблен, как дьякон, которого обвинили в краже. Солдаты взволнованно заерзали, предвкушая дальнейшее.

Внезапно полковник изменил позу и стал похож уже не на дьякона, а на француза. Он пожал плечами.

– Что ж, генерал, мы прошли сколько смогли, – спокойно ответил он.

– Сколько смогли? Вот как! – фыркнул тот. – Не много же вы смогли, – добавил он, глядя с холодным презрением в глаза полковника. – Да, не много. Вам было приказано сделать диверсию, чтобы отвлечь неприятеля от Уайтерсайда. Насколько вы успели в этом, вам подскажут ваши собственные уши. – Он круто повернул коня и надменно отъехал.

Полковник, которому было предложено прислушаться к нестройному шуму боя в лесу слева, пробормотал проклятие.

Лейтенант, который в течение этого разговора так и кипел от бессильной ярости, вдруг сказал твердо и решительно:

– Мне все равно, кто он такой, пусть хоть двадцать раз генерал, но только болван может сказать, что ребята плохо дрались.

– Лейтенант, – строго оборвал его полковник, – это касается только меня, и прошу вас…

– Слушаюсь, полковник, слушаюсь! – Лейтенант покорно махнул рукой и сел, явно очень довольный собою.

Весть о том, что полк получил нагоняй от генерала, мгновенно облетела всех. Солдаты были ошарашены.

– Вот так дьявол! – восклицали они, глядя вслед удаляющемуся всаднику.

Сперва им казалось, что произошло какое-то недоразумение. Потом они поверили, что их атака действительно сочтена недостаточно энергичной. Юноша видел, как тяжело лег этот приговор на весь полк, напоминавший теперь стадо обруганных, побитых, но не смирившихся животных.

К юноше подошел его друг. Вид у него был обиженный.

– Не понимаю, что ему еще надо! – сказал он. – Может, он думает, что мы там в камушки играли? Ну и человек!

Юноша научился относиться к таким вспышкам философски.

– Не обращай внимания, – ответил он. – Генерал, верно, и не видел, как оно там было. Мы не сделали всего, что ему нужно, вот он и бесится и считает, что мы стадо баранов. Жаль, старика Хендерсона убили вчера: уж он-то понял бы, что мы дрались хорошо и просто не могли сделать больше. Такое уж наше счастье.

– Твоя правда, – согласился друг. Очевидно, он был глубоко уязвлен несправедливостью генерала. – Конечно, нам здорово не повезло. А каково это – идти в бой, когда что бы ты ни сделал и как бы ни сделал, начальству все равно не угодишь? В следующий раз я с места не сдвинусь. Пусть сами идут в наступление и отправляются ко всем чертям.

– Слушай, мы оба вели себя как надо, – успокаивал его юноша. – Хотел бы я посмотреть на болвана, который скажет, будто мы сделали не все, что могли.

– Конечно, сделали, – упрямо повторял друг. – Так бы и свернул шею тому болвану, будь он хоть с каланчу ростом. Но мы с тобой не осрамились. Не зря один парень сказал, что мы дрались лучше всех в полку, и из-за этих его слов у ребят чуть до рукопашной не дошло. Тут же, конечно, вылез другой парень и заявил, что это враки и что он все видел с начала до конца и будто нас там вовсе и не было. Тут вступилась еще целая куча народу, и все сказали, что нет, мы и вправду дрались как черти и что теперь нас пошлют на отдых. Но до чего же я не перевариваю этих старых солдат и все их шуточки и смешки, а тут еще генерал! Да он просто спятил.

– Он осел! – вдруг взорвался юноша. – Я чуть не лопнул от злости! Пусть еще раз сунется к нам! Мы ему покажем…

Он замолчал, потому что к ним бежали несколько солдат. Судя по их лицам, у них были важные новости.

– Ох, Флем, тебе бы самому это послушать! – на ходу выпалил один из них.

– Что послушать? – спросил юноша.

– Тебе бы самому послушать! – повторил тот и приосанился, собираясь приступить к рассказу. Остальные, горя нетерпением, стали в кружок. – Значит, подходит полковник к вашему лейтенанту – а мы как раз неподалеку сидели – и говорит – в жизни еще не слышал такой чертовщины. «Гм-гм, – говорит он, – мистер Хэзбрук, кстати, кто этот парень, который нес знамя?» Слышишь, Флеминг? «Кто этот парень, который нес знамя?» – говорит полковник, а лейтенант ему отвечает: «Это Флеминг, говорит, и он настоящий дьявол». Что? А я говорю, что сказал. Настоящий дьявол, так и отрезал, этими самыми словами. Нет, сказал. А я говорю, что сказал. Если ты лучше можешь рассказать, так давай рассказывай. Ну, тогда прикуси язык и молчи. Значит, лейтенант говорит: «Он настоящий дьявол», а полковник ему: «Гм-гм, он действительно бравый солдат. Он нес знамя в атаку, я сам видел. Бравый солдат», – говорит полковник. «А как же! – говорит лейтенант. – Он да еще этот парень Уилсон все время были впереди и орали прямо как краснокожие». Все время были впереди, – так и сказал. Этот парень Уилсон, – так и сказал. Можешь, братец, записать эти слова и послать домой, матери. «Этот парень по имени Уилсон», – говорит лейтенант, а полковник говорит: «Да ну? Гм-гм, вот так штука!» И еще говорит. «Во главе полка?» – «Да, во главе», – говорит лейтенант. «Вот так штука, – говорит полковник. – Так, так, так, – говорит он, – да ведь они сущие младенцы!» – «Были младенцами», – говорит лейтенант. «Так, так, – говорит полковник. – Они заслуживают производства в генерал-майоры». Так и сказал. Заслуживают производства в генерал-майоры.

Юноша и его друг сказали: «Чушь!», «Ты врешь, Томсон!», «Иди ты знаешь куда!», «Ничего такого он не говорил!», «Что за брехня!», «Чушь!» Но, несмотря на их мальчишеские выходки и смущение, они чувствовали, что краска удовольствия заливает их лица. Они потихоньку обменялись радостными взглядами, словно поздравляя друг друга.

Они сразу забыли о многом. В их прошлом уже не было ни заблуждений, ни разочарований. Они были счастливы, и сердца их наполнились благодарной любовью к полковнику и молодому лейтенанту.