Текст книги "Алый знак доблести. Рассказы"

Автор книги: Стивен Крейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

– Нет, сэр! Помереть мне без единого глотка виски, если на этом типе не было настоящей белой ночной рубашки!

Его лицо выражало безграничное удивление. «Настоящая белая ночная рубашка!» – без конца твердил он.

Юноша увидел темный вход в ресторан в подвале. Вывеска гласила: «У нас кормят без затей!» Там были и другие, замызганные, полустертые надписи, стремившиеся убедить его, что это место ему по карману. Он остановился перед рестораном и сказал убийце:

– Пожалуй, зайду перекусить.

Услыхав это, убийца почему-то пришел в сильное замешательство. С минуту он стоял, уставившись на соблазнительную дверь, потом медленно побрел дальше.

– Ну что ж, прощай, Уилли, – мужественно сказал он.

Юноша посмотрел вслед удалявшемуся убийце. Потом крикнул:

– Эй ты, обожди!

Когда они снова сошлись, он заговорил свирепо, словно боясь, как бы тот не заподозрил его в благотворительности.

– Вот что. Ты, верно, жрать хочешь. Я одолжу тебе три цента на завтрак, только уж дальше смотри, раздобывай себе сам. Я с тобой нянчиться не стану, а то мне и до вечера не протянуть. Что я, миллионер, что ли!

– Клянусь тебе, Уилли, – сказал убийца серьезно, – все, что мне сейчас нужно, – это хороший глоток виски. У меня горло точно раскаленная сковородка. Ну, а раз нет виски, завтрак тоже неплохая штука, и если ты это сделаешь… Черт побери, ты малый хоть куда!

Еще с минуту они изощрялись в обмене любезностями, причем каждый торжественно заверял другого, что тот истый джентльмен, пользуясь собственным оригинальным выражением убийцы. Закончилось это взаимными заверениями в том, что оба – воплощение благородства и добропорядочности, после чего они вместе вступили в ресторан.

Там была длинная стойка, слабо освещенная неизвестно откуда проникавшим светом. Несколько официантов в грязных белых куртках сновали взад и вперед.

Юноша взял себе кружку кофе за два цента и булочку за один цент. Убийца сделал то же. Кружки разузорила паутина коричневых трещин, а погнутые жестяные ложки, вероятно, были найдены при раскопках одной из самых древних египетских пирамид. Они были покрыты наростами, похожими на мох, и хранили следы зубов давно ушедших поколений. Но бродяги за едой согрелись и повеселели. Убийца размяк, чувствуя, как горячая жидкость, словно бальзам, вливается в его пересохшую глотку, а юноша ощутил прилив бодрости во всем теле.

Убийцу начали одолевать воспоминания, и он принялся рассказывать какие-то истории, запутанные и бессвязные, выкладывая их со старушечьей поспешной болтливостью.

– …В Орандже работы хватало. Хозяин заставлял работать день и ночь. Я пробыл там три дня, потом иду к нему и прошу одолжить мне доллар. «Пошел к черту!» – говорит он и прогнал меня.

– На юге не лучше. Проклятые негры работают за двадцать пять – тридцать центов в день. Совсем вытеснили белых. Зато жратва там хорошая. Дешевая жизнь.

– Да и в Толедо малость поработал – сплавлял лес. Весной зашибал два-три доллара в день. Жил шикарно, только холодина там страшная зимой.

– Я из штата Нью-Йорк, из северной части. Ты, верно, бывал там? Пива нет, виски нет, кругом леса. Жратва у нас, правда, неплохая, горячего ешь сколько хочешь, но только и всего. Черт возьми, я валандался там, пока хватало сил, но в конце концов старик выгнал меня. «Проваливай отсюда ко всем чертям, бездельник ты и негодяй, – сказал он, – проваливай ко всем чертям и сдохни на дороге!» – «Хорошо отец, – говорю я ему, – чтоб тебя задавило!» – и ушел.

Выбираясь из этого унылого подвала, они увидели старика, который старался проскользнуть к выходу с крошечным свертком какой-то еды в руках, но высокий мужчина с буйными усами стоял, подобно дракону, преграждая ему путь. Они услыхали, как старикашка жалобно протестовал: «Вот вы вечно допытываетесь, что это я такое выношу отсюда, а нет того, чтобы заметить, что я приношу этот сверток с собой, с работы».

Когда они медленно брели по Парк-роу, убийца совсем разошелся и повеселел.

– Черт возьми, мы живем как короли! – сказал он, удовлетворенно причмокнув губами.

– Смотри, как бы не пришлось расплачиваться за это сегодня же ночью, – угрюмо предостерег его юноша.

Но убийца не пожелал заглядывать в будущее. Он шел своей развинченной походкой, временами как-то по-козлиному подпрыгивая. Он скалил зубы, ухмыляясь во весь рот.

В Сити-Холл-парке они уселись в кольце скамеек, освященных традициями их класса. Они ежились в своих ветхих лохмотьях, ощущая точно сквозь сон, как текут часы, утратившие для них свой смысл.

Люди сновали взад и вперед: их фигуры из расплывшихся темных пятен внезапно превращались в резко очерченные силуэты. Они шли мимо, хорошо одетые, с озабоченным деловым видом, не замечая двух сидевших на скамейке бродяг. Для юноши они были живым воплощением той глубокой пропасти, которая отделяла его от всех жизненных благ. Положение в обществе, комфорт, радости жизни показались ему недосягаемым, сказочным царством. Внезапно его охватил страх.

А позади сурово высилась равнодушная серая громада зданий. Она представилась ему символом страны, которая вздымала над облаками свою царственную голову, не удостаивая взглядом землю и в величии своих стремлений не замечая обездоленных, копошащихся у ее ног. В гуле города ему слышался беспечный лепет каких-то неведомых голосов. Это звенели деньги. Это был голос, в котором воплотились надежды города, но они были не для него.

Он чувствовал себя отщепенцем, и в глазах его, блестевших из-под полей низко надвинутой шляпы, появилось виноватое выражение, словно это чувство было равносильно преступлению.

Перевод Т. Озерской

Мать Джорджа

I

В сумерки начался неистовый ливень, и широкая улица вдруг заблистала темно-голубыми красками, которые так часто осуждаются в картинах художников. Магазины тянулись длинными рядами, их витрины излучали ровный золотистый свет. Здесь и там то окна аптеки, то красные лампочки, указывающие местонахождение пожарных сигналов, отбрасывали на мокрую мостовую неясные, колеблющиеся пурпурные блики.

От огней рождались тени, и от этого здания выглядели как-то по-новому – грузно и массивно, напоминая замки или крепости. Шли бесконечные вереницы людей, могучие толпы; над головами, словно знамена, раскачивались зонтики. Экипажи, сверкающие свежей краской, грохотали в тесном строю между столбами надземной железной дороги. По всей улице раздавалось треньканье звонков, грохот железных ободьев по булыжнику, непрестанный топот сотен человеческих ног. И над всем этим разносились вопли крохотных мальчишек-газетчиков, сновавших по всем направлениям. На углах, укрывшись под навесами от стекающих с карнизов струй, стояло немало бездельников – выходцев из того мира, где люди готовы преклоняться перед внешним блеском.

Смуглый молодой человек шагал вдоль улицы. Под мышкой он держал судки, испытывая из-за них явное неудобство. Парень попыхивал короткой трубочкой. Плечи у него были широкие, надежные, а по манере держать руки и по набухшим на кистях венам видно было, что это – человек физического труда.

Когда он миновал один из перекрестков, какой-то человек в потертом костюме издал крик удивления и, стремительно бросившись вперед, схватил юношу за руку.

– Здорово, Келси, старик! – воскликнул мужчина в потертом костюме. – Как ты живешь, мальчик? Где ты, черт возьми, пропадал последние семнадцать лет? Пусть меня повесят, если я думал встретить тебя здесь…

Смуглый юноша поставил свои судки на землю и ухмыльнулся.

– Да неужто это старый Чарли Джонс? – сказал он, восторженно пожимая ему руку. – Ну, как ты вообще? Где ты пропадал? Да ведь я тебя год не видел…

– Выходит, что так! В последний раз мы повстречались в Хендивиле.

– Верно! В воскресенье…

– Вот именно. В заведении Билла Сиклса. Ну, пойдем, выпьем чего-нибудь!

Они направились в небольшой, с зеркальной дверью, салун, весело подмигивавший проходящей толпе. Он радостно проглотил их одним движением своих широко улыбающихся губ.

– Чего бы ты хотел, Келси?

– Ну, я, пожалуй, выпью пива…

– Налейте мне рюмочку виски, Джон.

Приятели облокотились на стойку, восторженно глядя друг на друга.

– Так, так, я чертовски рад тебя видеть! – сказал Джонс.

– Я думаю! – отвечал Келси. – Твое здоровье, старик!

– Пей до дна!

Они подняли стаканы, алчно оглядели друг друга и выпили.

– Ты не очень-то изменился, только здорово вытянулся, – задумчиво заметил Джонс, ставя свой стакан. – Я узнал бы тебя где угодно!

– Ну конечно, – согласился Келси. – Я тоже узнал тебя с первого взгляда. Хотя, сказать по правде, ты стал другим.

– О да, – подтвердил Джонс с некоторым самодовольством, – пожалуй, что так.

И он поглядел на себя в зеркало, где множились отражения бутылок, расставленных на полке в глубине бара. В зеркале он мог узреть свою улыбающуюся физиономию с довольно красным носом. Его котелок был небрежно сдвинут назад, две пряди волос беспорядочно свисали на впалые виски. Было в нем нечто очень земное и умудренное. Видно, жизнь не слишком его смущала: должно быть, он успел постичь всю ее сложность. Рука, побрякивающая ключами в кармане брюк, и шляпа на затылке – все обличало молодого человека с обширным жизненным опытом. А, широкое знакомство с владельцами баров весьма помогало ему сохранять обычное выражение мудрости.

Покончив с напитком, он повернулся к бармену:

– Джон, заходил сегодня кто-нибудь из нашей банды?

– Нет… пока нет, – отвечал бармен. – Старик Бликер болтался здесь днем около четырех. Он просил передать, если я увижу кого из ребят, что будет нынче вечером, если сумеет вырваться. Я видел еще О’Коннора и с ним другого парня; они проходили по улице примерно с час назад. Я так думаю, они скоро вернутся.

– Здесь завелась у нас замечательная компания, – сказал Джонс, обращаясь к Келси. – Сногсшибательная компания, говорю тебе. Тут мы как дома, когда сойдемся. Загляни как-нибудь вечерком. Мы тут почти каждый вечер. Ну, хоть бы сегодня, клянусь звездами! Будут почти все наши, и мне хочется тебя представить. Потрясающая банда! По-тря-са-ющая!

– Мне тоже хотелось бы, – сказал Келси.

– Так в чем же дело! – радостно воскликнул Джонс. – Они тебе понравятся. Это же неслыханная компания! Заходи сегодня же!

– Приду, если смогу.

– Так ведь у тебя же нет никаких дел, – сказал Джонс. – Ну вот и приходи. Почему бы тебе не провести время с хорошими ребятами? Это знаменитая банда. Знаменитая! Зна-ме-ни-тая!

– А пока мне пора домой, – ответил Келси. – Чертовски поздно. Что ты выпьешь теперь, старина?

– Дайте-ка еще чуточку виски, Джон…

– А я думаю – еще кружку пива.

Джонс опрокинул виски в свой широкий рот и поставил стаканчик на прилавок.

– Давно ты в Нью-Йорке? – спросил он. – Что ж, три года – это для ловкого парня срок немалый. Зарабатываешь прилично?.. Хотя что я, кто же может заработать в наши дни?..

Он скорбно посмотрел на свой потертый костюм.

– Отец у тебя помер, не так ли? Верно я говорю? Свалился, кажется, с лесов? Я где-то слышал об этом. Мать, конечно, жива? Я так и думал. Превосходная старая дама… Просто замечательная. Да, так, значит, ты младший из ее мальчиков… Поначалу вас было пятеро – так, кажется? Я знал тех четверых! Да, пятеро! Знаю… И все померли, кроме тебя? Теперь ты должен держать себя в руках и быть утешением для старухи мамаши. Так, так, так… Кто бы подумал, что один ты останешься из всей этой кучи кудлатых детей!.. Так, так, так… Какой все-таки странный мир… а?

Эти размышления настроили Джонса на грустный лад. Он вздохнул и угрюмо уставился на приятеля, потягивавшего пиво.

– Да, да, странный мир… Черт его подери, странный все-таки мир…

– Да, – отозвался Келси, – я остался один…

В его голосе прозвучала нотка неудовольствия – ему не понравилось, что разговор все время вертится вокруг обстоятельств, имеющих к нему прямое отношение.

– А как поживает старая леди? Помню, в последний раз, как я ее видел, она была такая живая, подвижная, словно маленький сверчок; она моталась по всей округе, выступала в Женском союзе трезвости, то об одном, то о другом…

– Что ж, она чувствует себя неплохо, – отвечал Келси.

– Так, значит, из пяти мальчиков у нее остался ты один? Так, так… Выпей-ка еще на прощание.

– Пожалуй, с меня хватит…

В глазах у Джонса промелькнуло чувство обиды.

– Ну, давай! – приставал он.

– Ладно, возьму еще кружку пива.

– Налейте еще виски, Джон!

Когда закончилась эта церемония, Джонс проводил своего приятеля до дверей салуна:

– До свидания, старина, – молвил он радушно. Его некрасивое лицо светилось дружелюбием. – Теперь обязательно заходи. Сегодня же! Понятно? Это же мировая компания! Ми-ро-ва-я!

II

Краснолицый угреватый мужчина высунулся из окна, отчаянно ругаясь: через два внутренних дворика он запустил пустой бутылкой в окно противоположного дома. Бутылка разбилась о кирпичную стену, и осколки со звоном упали вниз на камни. Мужчина погрозил кулаком.

Женщина с обнаженными руками, занятая развешиванием выстиранных платьев в одном из дворов, случайно посмотрела вверх и прислушалась к его словам. Вслед за мужчиной она тоже стала разглядывать другой дом. В дальнем окне какой-то юноша с трубкой громко высказывался о неудачном броске. Двое детей, находившихся в ближнем дворике, подобрали осколки стекла и начали возиться с ними, как с новой игрушкой.

Из окна, так раздражавшего мужчину, прозвучал старческий голос – там пели. Звук срывался и дрожал в воздухе, как будто у духа голоса надломилось крыло.

 
Неужто мне на небесах
Среди цветов гулять,
Когда другим пришлось в морях
Кровавых путь держать?..
 

Мужчина в противоположном окне взволновался еще пуще. Он продолжал ругаться.

Голос принадлежал маленькой старушке. Она трудилась над уборкой квартиры на четвертом этаже красно-черного дома. Руки ее были заняты горшками и кастрюлями, иногда метлой и совком. Она потрясала ими, как оружием. Казалось, это их вес согнул ее спину, искривил ее руки, отяжелил походку. Часто она погружала пальцы в раковину. Она расплескивала воду вокруг, и при этом истощенные мышцы ее рук перекатывались под дряблой кожей. И она отходила вся промокшая, словно перейдя вздувшуюся реку.

В комнате ощущалось смятение боя. Сквозь облака пыли или пара можно было разглядеть худенькую фигурку, наносящую могучие удары. Казалось, на ее пути повсюду возникают преграды.

Ее швабра, словно пика, беспрестанно угрожала демонам пыли. Лязг и звон сопровождали ее битву с неутомимыми врагами.

То была картина неуемной доблести. Работая, она часто возвышала голос до протяжного крика, до некоего странного боевого гимна, до воинственного и угрожающего призыва, который взлетал и спадал резкими нотами, терзая уши мужчины с красным и угреватым лицом:

 
Неужто мне на не-е-бе-сах
Среди цве-е-тов гулять…
 

Наконец она на минуту остановилась. Подойдя к окну, уселась, вытирая лицо фартуком. То была краткая пауза, минутная передышка. И все-таки видно было, что даже теперь она замышляет новые схватки, атаки, боевые кампании.

Она внимательно оглядывала комнату, отмечая силу и расположение врагов. Она была настороже.

Затем старушка вернулась к камину. «Пять часов», – пробормотала она, пристально всматриваясь в небольшие щегольские никелированные часы.

Из окна она оглядела густую заросль дымовых труб на крышах. Человек, работавший возле одной из труб, казался не больше пчелы.

Внизу, в лабиринте дворов, веревки, похожие на дикий виноград, цвели диковинными листьями платьев. До ушей старушки донеслись вопли мужчины с красным угреватым лицом. Теперь он был целиком захвачен неистовым спором с юношей, который привлек внимание к его неудачному броску. Оба они походили на зверей в джунглях.

В отдалении огромный пивоваренный завод возвышался над прочими домами. Большие золотые буквы рекламировали марку пива. Густой дым валил из заводских труб и растекался вблизи широкими и мощными крыльями. Казалось, что это большая летящая птица, а буквы вывески – золотая цепь, висящая у нее на шее. Старушка взглянула на пивоваренный завод. На минуту она слегка заинтересовалась – такое изумительное предприятие, такая махина!

Но вот окончен отдых, и опять вступили в бой ее истощенные руки. В мгновение ока битва разгорелась со всей силой. Наносились и отражались неистовые удары. Раздавался грохот нового сражения. Маленькая настойчивая воительница не знала ни сомнений, ни колебаний. Она дралась изо всех сил, с несгибаемой волей. Капли и струйки пота выступали у нее на лбу.

Три синих тарелки стояли в ряд на полке у плиты. Маленькая старушка знала, что так принято.

Напротив красовались круглые никелированные часы. Ее сын воткнул множество папиросных этикеток в оправу висящего рядом зеркала. Несколько литографий были пришпилены прямо на пожелтевших стенах комнаты; одна из них – в позолоченной рамке. То было настоящее чудо – сплошь красные и зеленые тона. Все литографии выглядели как трофеи.

Начинало темнеть. Надвинулась легкая туманная дымка. Дождь мягко шлепал по подоконнику. В доме напротив зажглась лампа; яркий оранжевый луч озарил мужчину с красным угреватым лицом. Он сидел за столом, покуривая и размышляя.

Старушка снова посмотрела на часы: «Четверть седьмого…»

Она задержалась на миг, но тут же неистово бросилась к печке, которая притаилась в сумерках, красноглазая как дракон. Печка зашипела, и снова послышался грохот ударов. Крохотная старушка носилась взад и вперед.

III

Около семи часов старушка начала нервничать. Ей захотелось броситься в кресло и сидеть, сидеть, глядя на маленькие каминные часы…

– Не понимаю, почему его нет, – повторяла она беспрестанно, и в ее голосе слышалась какая-то необычная нотка отчаяния. Пока она сидела так, размышляя и поглядывая на часы, выражение ее лица быстро менялось. Самые различные оттенки чувств мелькали в ее глазах, в уголках ее рта. В своем воображении она, должно быть, переживала весь путь любимого человека. Она представляла себе несчастья и препятствия, подстерегающие его. Что-то страшное и досадное мешает ему прийти к ней…

Она зажгла керосиновую лампу. Комнату затопил яркий желтый свет. Покрытый клеенкой стол казался раньше голым куском коричневой пустыни. Теперь он превратился в белеющий сад, где выросли плоды ее трудов.

«Семь часов!» – пробормотала она наконец. Ее охватил ужас.

И тут внезапно она услыхала шаги на лестнице. Она вскочила и принялась сновать по комнате. С ее лица разом сбежало легкое выражение страха. Она уже готова была начать браниться.

В комнату вошел юный Келси. Со вздохом облегчения он поставил в угол свои судки. Он был явно измучен тяжелым трудовым днем.

Старушка приковыляла к нему, сжимая морщинистые губы. Казалось, она вот-вот расплачется, разразится упреками.

– Привет! – крикнул Келси, желая ее подбодрить. – Беспокоилась?

– Да, – отвечала мать, суетясь вокруг него. – Где ты был, Джордж? Отчего так поздно? Не бросай здесь пиджак. Повесь его за дверью.

Сын повесил пиджак на крючок и принялся плескаться в жестяном тазике возле раковины.

– Видишь ли, я повстречал Джонса… Ты, верно, помнишь Джонса? Старый приятель из Хендивиля… Ну, пришлось задержаться, потолковали о прошлых временах. Джонс – настоящий парень.

Старушка внезапно сжала губы.

– О, этот Джонс! – заметила она. – Не люблю я его…

Юноша перестал вытираться белым полотенцем и бросил на нее сердитый взгляд.

– Ну, зачем все эти речи? – ответил он матери. – Что ты о нем знаешь? Говорила ты с ним хоть раз в жизни?

– Не помню, говорила ли я с ним с той поры, как он вырос, – сказала старушка. – Только знаю, что он не из тех людей, с которыми тебе надо дружить. Он дурной человек, в этом я уверена. Он пьет…

Сын рассмеялся: «Черта с два!» Видимо, это сообщение смутило его, но не слишком расстроило.

Мать покачала головой с видом человека, готовящегося поведать нечто страшное.

– Я в этом уверена! Однажды я видела, как он выходил из гостиницы Симсона – там, в Хендивиле, – он еле на ногах держался. Да, да, он пьет! Уверена, что пьет!

– О господи! – сказал Келси.

Они сели за стол и принялись за плоды ее белого садика. Юноша развалился на стуле с видом человека, который платит за все. Мать сидела нагнувшись, бдительно следя за каждым глотком. Она притулилась на самом краешке стула, готовая вскочить и броситься к буфету или к печке, чтобы подать то, что ему может понадобиться. Она волновалась, словно юная мать, кормящая своего младенца. В небрежной и спокойной позе сына отражалось сознание собственного достоинства.

– Сегодня ты мало ешь, Джордж!

– Да, сказать по правде, я не очень-то голоден…

– Разве тебе не нравится ужин, милый? Ты должен что-нибудь скушать, сынок. Нехорошо уходить голодным.

– Что ж, я ведь ем как-никак…

И он рассеянно ковырялся в тарелке. Старушка сидела напротив, рядом с почерневшим кофейником, и нежно разглядывала сына. Но вскоре ее охватило волнение. Ее сморщенные пальцы напряглись. Она готовилась рискнуть. Для нее настал решительный момент.

– Джордж, – сказала она внезапно, – пойдем сегодня на молитвенное собрание.

Молодой человек уронил вилку.

– Да ты с ума сошла, – ответил он удивленно.

– Нет, голубчик, – быстро заговорила она тоненьким, умоляющим голосом, – мне очень хочется, чтобы ты хоть разик пошел со мной; ты теперь нигде со мной не бываешь, милый, а мне так этого хочется! Давно-давно ты нигде со мной не был.

– Допустим, – сказал он, – но какого же черта…

– Ах, пойдем! – повторяла старая женщина.

Она подошла к нему, обвила руками его шею. Она пыталась убедить его лаской. Но юноша ухмыльнулся.

– Громы небесные, а что мне делать на молитвенном собрании?

Матери почудилось, что он сдается. Она сделала старинный реверанс.

– Что ж, разве ты не можешь проводить свою мать? – ликовала она. – Это такой долгий путь – каждый четверг, да еще одной. Как ты не понимаешь, что если у меня есть такой большой, красивый, рослый мальчик, мне хочется, чтобы он поухаживал за мной? О, я знала, что ты пойдешь!

Он снисходительно улыбнулся. Но сейчас же на лице его отразилась тревога.

– Дело в том… – запротестовал он.

– О, пойдем! – беспрестанно повторяла мать.

Он начал сердиться, он нахмурился. Перед ним мелькнула картина: скучные люди в черном, сидящие строгими рядами. Уже одна мысль об этом угнетала его.

– Видишь ли… – начал он снова, изо всех сил ища доказательств. И наконец взорвался:

– Да какого дьявола стану я торчать на молитвенном собрании?

В ушах у него прозвучал духовный гимн, исполняемый людьми, которые даже головы склоняют под определенным углом, как того требует благочестие. Слишком ясно, что все они лучше, чем он. Стоит ему войти, и они повернутся в его сторону, глядя на него с подозрением. И в этом будет неслыханное унижение: он-то знает, что сам ничуть не хуже их!

– Так вот, понимаешь, – заговорил он кротко, – не хочется мне идти, и ничего хорошего не получится, если я пойду туда против воли…

Как быстро изменилось выражение материнского лица! Она глубоко вздохнула, как это бывало и прежде в подобных случаях. Надела маленький черный чепец, закуталась в старенькую шаль. Бросила на прощание мученический взгляд на сына и ушла подавленная. Ее уход напоминал короткую похоронную церемонию.

Юношу слегка покоробило. Со злости он пихнул ножку стола. Когда затих звук ее шагов, он почувствовал явное облегчение.