Текст книги "Мареновая роза"
Автор книги: Стивен Кинг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 42 страниц)
6
В те минуты, когда Роб Леффертс слушал его жену-беглянку, читающую отрывки из книги на уличном перекрестке, Норман Дэниэлс сидел в маленьком кубике своего кабинета на четвертом этаже нового здания полицейского управления, положив ноги на стол и забросив руки с переплетенными пальцами за голову. Впервые за последние несколько лет у него появилась возможность положить ноги на письменный стол; обычно его заваливали кипы бумаг, бланков, протоколов, обертки от еды, доставленной из ближайшего ресторанчика, незаконченные отчеты, циркуляры, записки и все такое прочее. Норман не принадлежал к числу тех людей, которые привыкли убирать за собой (за пять недель отсутствия жены дом, в котором Рози поддерживала идеальную чистоту и порядок, превратился в некое подобие Майами после пронесшегося над городом урагана Эндрю), и обычно его кабинет красноречиво свидетельствовал о склонностях хозяина, но теперь он выглядел строго, почти аскетично. Большую часть дня Норман убил на уборку. Ему пришлось отнести три огромных пластиковых мешка с ненужными бумагами вниз, в подвал, поскольку он не надеялся на добросовестность уборщицы-негритянки, которая работала в полицейском управлении между полуночью и шестью утра в будние дни. Работа, порученная ниггерам, никогда не выполняется – этот урок Норман усвоил от своего отца, и действительность подтвердила правоту старика. Всем политикам и поборникам прав человека никак не удается понять примитивный факт: ниггеры не умеют и не желают трудиться. Наверное, из-за своего африканского темперамента.
Норман медленно окинул взглядом непривычно чистый стол, на котором не осталось ничего, кроме его ног и телефона, затем посмотрел на стену справа. На протяжении четырех лет самой стены почти не было видно под слоем листовок с портретами разыскиваемых преступников, срочными записками, результатами лабораторных исследований – не говоря уже о календаре, в котором он красным карандашом отмечал даты судебных заседаний, – но теперь стена была совершенно голой. Визуальный осмотр кабинета завершился на стоящих у двери картонных ящиках со спиртным. Глядя на них, Норман задумался над непредсказуемостью жизни. Да, он вспыльчив, и сам же первый согласен признаться в этом. Он также готов признать, что из-за собственной вспыльчивости частенько попадает в неприятности и, самое главное, не может из них выбраться. И если бы год назад ему сказали, что его кабинет будет выглядеть таким образом, он пришел бы к логическому выводу: неудержимая вспыльчивость в конечном итоге привела его к таким неприятностям, из которых он не смог выбраться, и его выгнали с работы. То ли в личном деле накопилось большое количество выговоров, достаточных для увольнения в соответствии с правилами полицейского управления, то ли его застали за избиением подозреваемого. Взять того же вшивого педика, Рамона Сандерса. Норман его не избивал, но вряд ли получил бы благодарность за такое обращение с подозреваемым. Да, конечно, то, как он обошелся с поганым педерастом, может вызвать улыбку у любого – и в душе всякий поддержит его, – но надо же соблюдать правила игры… или, по крайней мере, не попадаться, когда их нарушаешь. Примерно то же самое, как и с ниггерами, не умеющими и не желающими работать: все (во всяком случае, все белые) об этом знают, но предпочитают не говорить вслух.
Однако его не выгоняют с работы. Нет, он просто переезжает, вот и все. Переезжает из этого дерьмового кубика, в котором негде повернуться, служившего ему домом с первого дня президентства Буша. Переезжает в настоящий офис, где стены поднимаются до самого потолка и опускаются до самого пола. Его не только не выгоняют – его повышают в должности. Это напомнило ему песню Чака Берри, ту, в которой он поет по-французски: «C'est la vie – это жизнь, и ты никогда заранее не знаешь, чем она обернется».
С тем делом об ограблении склада большой компании все вышло как нельзя лучше, шум стоял невообразимый, и даже если бы он собственноручно написал сценарий, вряд ли от этого было бы больше пользы. Произошла почти невероятная трансмутация; как будто его задница, словно по мановению волшебной палочки, вдруг стала золотой, во всяком случае, в стенах полицейского управления.
Как выяснилось, в преступлении оказалось замешанным полгорода. Часто случается, что клубок так и остается не распутанным до конца… но ему это удалось.
Все встало на свои места, словно вы десять раз подряд угадываете выпадающую на рулетке семерку, и каждый раз ваша ставка удваивается. В конце концов, его группа арестовала больше двадцати человек, причем половина из них занимала крупные ответственные посты в городском управлении и бизнесе, и все аресты были оправданными – комар носа не подточит, без малейшей надежды на благоприятный исход дела для арестованных. Окружной прокурор, должно быть, балдеет от оргазма, равного которому не испытывал с тех пор, как в первый год старшей школы трахнул своего кокер-спаниеля. Норман, который некоторое время опасался, что может в один прекрасный день очутиться на скамье подсудимых и услышать приговор из уст этого гнилого дегенерата, если не набросит узду на свой взрывоопасный темперамент, вдруг превратился в любимчика окружного прокурора. Чак Берри прав: жизнь – штука непредсказуемая.
– Холодильник набит жареными цыплятами и имбирным пивом, – произнес нараспев Норман и улыбнулся. Это была радостная и бодрая улыбка, которая, скорее всего, вызвала бы ответную у всякого, кто увидел бы ее, но у Рози от такой улыбки пробежал бы холодок по спине и ей отчаянно захотелось бы стать невидимой. Про себя она называла ее нормановской кусачей улыбкой.
Совершенно замечательный прыжок, просто замечательный прыжок на самый верх, но до того, как совершить его, Норману пришлось испытать горькое разочарование. Откровенно говоря, он попросту обгадился, и все из-за Роуз. Он надеялся покончить с ее делом давным-давно, но не смог. Каким-то образом она все еще там. Все еще за пределами его досягаемости.
Он отправился в Портсайд в тот же день, когда допрашивал своего хорошего друга Рамона в парке напротив полицейского управления. Он отправился туда, захватив с собой фотографию Роуз, но и она не помогла. Когда он упомянул о солнцезащитных очках и красном шарфике (ценные детали, выяснившиеся в ходе первоначального допроса), один из двух кассиров компании «Континентал экспресс» припомнил ее. Единственная проблема заключалась в том, что кассир не мог сказать, куда она купила билет, а проверить записи не было возможности, потому что никаких записей не велось. Она заплатила за билет наличными, багаж не зарегистрировала.
Из расписания рейсов компании «Континентал» следовали три возможности, но Норман счел третью наименее вероятной – автобус, отправлявшийся на юг в час сорок пять. Вряд ли она отважилась бы шататься по вокзалу так долго. Таким образом, оставалось два варианта: большой город, расположенный в ста пятидесяти милях, и другой, еще более крупный город в самом сердце Среднего Запада.
И затем он совершил шаг, который, как теперь постепенно убеждался, стал ошибкой, стоившей ему по меньшей мере двух недель: он предположил, что она не захочет уезжать далеко от дома, далеко от мест, где выросла – кто угодно, но не такая перепуганная незаметная мышка, как она. Но вот теперь…
На своих ладонях Норман увидел сеточку белых полукружий. Они остались от ногтей, впившихся в ладони, но настоящий их источник располагался у него в голове – раскаленная печь, на которой кипел, переливаясь через край, бульон мыслей о сбежавшей жене.
– Советую тебе не забывать о страхе, – пробормотал он. – А если ты случайно забыла, что это такое, я обещаю напомнить тебе.
Да. Он выкопает ее хоть из-под земли. Без Роуз все, что случилось этой весной, – сенсационное разоблачение преступной банды, хорошая пресса, репортеры, которые время от времени удивляли его уважительными и умными вопросами, даже продвижение по служебной лестнице, – не имело ровно никакого значения. И женщины, с которыми он спал с тех пор, как Роуз ушла из дому, тоже не имеют значения. А что же тогда? То, что она от него ушла. А еще обиднее то, что он не питал ни малейших подозрений на этот счет. Но самое неприятное заключается в том, что она украла его кредитную карточку. Воспользовалась ею всего один раз, и сняла каких-то триста пятьдесят долларов, но не в этом дело. Дело в том, что она взяла предмет, принадлежавший ему, она забыла, кто самый жестокий и безжалостный хищник в джунглях, мать ее так, и поплатится за свою забывчивость. И цена расплаты будет очень высокой. Очень.
Одну женщину из тех, с кем спал после побега Роуз, он задушил. Задушил ее, а потом увез труп и сбросил за башней элеватора на западном берегу озера. И что, в случившемся он тоже должен винить свой неукротимый темперамент? Он не знал, но подобные мысли свойственны лишь психам. Он выбрал женщину из толпы покупательниц у мясного прилавка магазина на Фремонт-стрит – невысокую миловидную брюнетку в пестрых, как оперение павлина, обтягивающих леггинсах и с большущей грудью, не вмещавшейся в бюстгальтер. Собственно, он не видел, в какой степени она походила на Роуз (во всяком случае, сейчас он убеждал себя в этом и, похоже, по-настоящему верил), до того момента, когда остановил дежурную машину, неприметный «шевроле» четырехлетнего возраста на западном берегу озера. Она повернула голову, и свет прожекторов, установленных на крыше ближайшего элеватора, на мгновение упал на ее лицо и осветил его так, под таким углом, что секунду-другую ему казалось, будто перед ним Роуз, что шлюха стала Роуз, той сучкой, которая бросила его, не оставив даже записки, не сказав ни единого проклятого слова, и, не успев сообразить, что делает, Норман схватил бюстгальтер и обмотал его вокруг шеи проститутки… Следующее, что он увидел, – это торчащий изо рта язык и глаза, вылезающие из орбит, как стеклянные шарики. А хуже всего было, что теперь, удавив шлюху, он увидел: она совершенно не похожа на Роуз. Совершенно.
Что ж, он не ударился в панику… собственно, с чего ему паниковать? В конце концов, это не первый раз. Знала ли об этом Роуз? Чувствовала ли она? Не потому ли она сбежала? Ибо почувствовала, что он может…
– Не впадай в маразм, – пробормотал он и прикрыл глаза.
И зря. Ему привиделось то, что в последнее время слишком часто видел во сне: зеленая кредитная карточка банка «Мерчентс», выросшая до неимоверных размеров и плавающая в темноте, как выкрашенный 8 цвет долларовой банкноты дирижабль. Он поспешно открыл глаза. Ладони болели. Разжал пальцы и без особого удивления посмотрел на наполняющиеся кровью раны. Он давно привык к вспышкам своего гнева – темперамент! – и знал, что с ним делать: надо просто взять себя в руки. Поставить ситуацию под контроль. Это означает, что он должен поразмыслить, составить в голове план, для чего следует начать с анализа уже известного.
Он созвонился с полицейским управлением ближнего из двух городов, представился и затем описал внешность Роуз, сказав, что она проходит в качестве главного подозреваемого лица по крупному скандалу, связанному с получением денег по кредитной карточке (почему-то карточка представлялась ему тягчайшим из ее поступков, он больше не мог выбросить из головы зеленый пластиковый прямоугольник). Он назвал ее имя – Роуз Макклендон, – уверенный, что она вернулась к девичьей фамилии. Если окажется, что по-прежнему носит его фамилию – что ж, сделает вид, что это забавное совпадение: полицейский, расследующий дело, и главный подозреваемый – однофамильцы. Такие случаи истории известны. Кроме того, речь идет о фамилии Дэниэлс, а не Тржевски или Бьюшатц.
Он также отправил факсом два снимка Роуз, в профиль и анфас. На одной фотографии, сделанной в прошлом августе, она сидела на ступеньках перед дверью черного хода. Ее сфотографировал Рой Фостер, его приятель-полицейский. Снимок вышел не очень хороший – в основном из-за того, что на нем отчетливо видно, сколько жира накопилось у нее под кожей с тех пор, как ей перевалило за тридцать, – однако он был черно-белым и с достаточной ясностью давал представление о чертах ее лица. Второй снимок стал плодом вдохновенного творчества полицейского художника (Эла Келли, талантливого сукиного сына, который сотворил это чудо в неурочное время по личной просьбе Нормана) и изображал ту же женщину, но с шарфиком на голове.
Полицейские из того города навели справки в нужных местах, задали вопросы нужным людям, посетили нужные точки – убежища для бездомных, дешевые отели, захудалые пансионы, где без труда можно заглянуть в списки постояльцев, если вам, конечно, известно, кого и как просить, – но все без толку. Норман сам осоловел от бесконечных телефонных переговоров, на которые тратил каждую выдававшуюся свободную минуту, с возрастающим раздражением выискивая хоть какой-то след. Он даже заплатил за предоставленный ему список тех, кто в течение последних недель подал заявление на получение водительских прав, но все безрезультатно.
Мысль о том, что она скрылась бесследно, ушла от справедливого возмездия, избежала наказания за свои поступки (из которых самым тяжким грехом было похищение кредитной карточки), все еще не возникала в его сознании, однако он с неохотой приходил к выводу, что все-таки остановила свой выбор на другом городе, что из-за страха двести пятьдесят миль до первого города показались ей недостаточным расстоянием.
Впрочем, и восемьсот миль – тоже не так уж и далеко, как она вскоре узнает.
Как бы там ни было, хватит рассиживаться. Пора найти какую-нибудь тележку и заняться переноской своего имущества в новый кабинет, на два этажа выше. Он опустил ноги с письменного стола, и в этот момент зазвенел телефон. Он поднял трубку.
– Я могу поговорить с инспектором Дэниэлсом? – осведомился голос на другом конце линии.
– Слушаю вас, – ответил он, думая (без особого удовольствия): «С инспектором первого класса Дэниэлсом, если быть точным».
– Это Оливер Роббинс.
Роббинс… Роббинс… Фамилия знакомая, но где…
– Из «Континентал экспресс», помните? Я продал билет на автобус женщине, которую вы разыскиваете. Дэниэлс мгновенно распрямился в кресле.
– Да, мистер Роббинс, я вас отлично помню.
– Я видел вас по телевизору, – сказал Роббинс. – Как здорово, что вы всех их арестовали. Такое преступление!.. Знаете, мы очень рады, что вам удалось распутать дело.
– Да, – произнес Дэниэлс, старательно следя за тем, чтобы в его голосе не проскочили нетерпеливые интонации.
– Как вы думаете, их всех посадят за решетку?
– По крайней мере, большинство из них. Чем могу помочь вам сегодня?
– Наоборот, мне кажется, я могу помочь вам, – поправил его Роббинс. – Помните, вы просили меня позвонить, если я вспомню какие-нибудь новые подробности? Я имею в виду, о женщине в темных очках и красном шарфике.
– Конечно, помню, – ответил Норман. Голос его звучал спокойно и сдержанно, но рука с телефонной трубкой сжалась в кулак, и ногти снова впились в ладонь.
– Так вот, я думал, будто рассказал вам все, что знаю, но кое-что пришло мне в голову сегодня утром, когда я принимал душ. Я размышлял целый день и, как мне кажется, не ошибаюсь. Она действительно сказала именно так.
– Что сказала именно так? – переспросил Норман. Голос все еще звучал хладнокровно – и даже приятно, пожалуй, – однако по морщинкам на запястье сжимавшей телефонную трубку руки потекла яркая струйка крови. Норман выдвинул пустой ящик письменного стола и занес над ним кулак, чтобы кровь падала в ящик. Маленькое крещение во имя того, кто займет эту вонючую конуру после него.
– Видите ли, она, собственно, не сообщила мне, куда ей нужен билет; я сам сказал ей. Наверное, поэтому я не вспомнил, когда вы расспрашивали меня, инспектор Дэниэлс, хотя обычно память в таких вещах меня не подводит.
– Я вас не понимаю.
– Люди, покупающие билеты, обычно называют конечный пункт назначения, – пояснил Роббинс. – «Обратный до Нэшвилла», например, или «В один конец до Лансинга, пожалуйста». Вы следите за моей мыслью?
– Да.
– Та женщина так не сказала. Она не назвала место, куда ей нужно попасть; она упомянула о времени отправления автобуса, которым хотела бы уехать. Вот что я вспомнил сегодня утром, когда принимал душ. Она сказала: «Я хочу купить билет на рейс, который отправляется в одиннадцать ноль пять. На этот автобус есть еще свободные места?» Она говорила так, словно место не имеет особого значения, а единственное, что по-настоящему важно…
– …это уехать как можно скорее и как можно дальше! – воскликнул Норман. – Да! Да, конечно! Спасибо огромное, мистер Роббинс!
– Рад помочь. – Голос Роббинса звучал немного озадаченно, он явно не ожидал такого всплеска эмоций на другом конце телефонной линии. – Эта женщина… вам, по-видимому, очень хочется найти ее.
– Вы правы, – согласился Норман. Он снова улыбался той улыбкой, от которой по коже Рози всегда пробегали мурашки, которая заставляла ее прижиматься к стене, чтобы защитить измученные почки. – Вы совершенно правы. Значит, рейс в одиннадцать ноль пять, мистер Роббинс, куда он идет?
Роббинс сообщил ему название города, затем спросил:
– Она тоже входит в ту банду, которую вы поймали, инспектор Дэниэлс? Женщина, которую вы ищете?
– Нет, она подозревается в получении денег с помощью чужой кредитной карточки, – ответил Норман. И Роббинс начал говорить что-то по этому поводу – по всей видимости, он настроился на продолжительную беседу, – однако Норман положил трубку на рычаг, оборвав его на полуслове. Он снова забросил ноги на письменный стол. Тележку найдет позже, вещи подождут, новый кабинет никуда не денется. Он откинулся на спинку кресла и уставился в потолок.
– Получение денег с помощью чужой кредитной карточки, как же, – произнес он.
– Что там говорится о длинной руке закона?
Он вытянул левую руку и разжал кулак, открывая перепачканную кровью ладонь. Несколько раз сжал и разжал пальцы, тоже измазанные кровью.
– Длинная рука закона. Сучка! – Он неожиданно рассмеялся. – Чертовски длинная рука закона, и она тянется к тебе. Можешь не сомневаться, она тебя достанет.
Он продолжал сжимать и разжимать пальцы, глядя на маленькие капли крови, падающие на крышку стола, не обращая на них внимания, смеясь и чувствуя себя превосходно. Все возвращается на нужные рельсы.
7
Добравшись ближе к вечеру в «Дочери и сестры», Рози обнаружила Пэм в складном кресле в расположенной на нижнем этаже комнате отдыха. На коленях у нее лежала раскрытая книга, но она смотрела на Герт Киншоу и сухощавое крошечное существо, появившееся в «Дочерях и сестрах» десять дней назад – девушку по имени Синтия, фамилию Рози забыла. У Синтии была пестрая панковская прическа – половина волос зеленые, половина оранжевые, – и, судя по виду, весила она фунтов девяносто, не больше. Левое ухо, которое приятель Синтии попытался – с определенной долей успеха – оторвать, прикрывала толстая повязка. Она была одета в фуфайку-безрукавку с огромными вырезами для рук и портретом Питера Тоша в центре кружащегося сине-зеленого психоделического взрыва. «Я ЭТО ТАК НЕ ОСТАВЛЮ!» – грозила надпись на фуфайке. При каждом движении девушки фуфайка с огромными вырезами шевелилась, приоткрывая ее груди размером с чайную чашечку и клубничного цвета соски. Она задыхалась, по лицу стекали ручьи пота, однако, казалось, была счастлива оставаться тем, кем она есть и находиться там, куда попала.
Герт Киншоу отличалась от Синтии так, как день отличается от ночи. Рози никак не могла окончательно решить для себя, кто же она такая – консультант при «Дочерях и сестрах», надолго задержавшаяся обитательница приюта или же, так сказать, друг дома. Она появлялась, оставалась на несколько дней, потом исчезала снова. Частенько принимала участие в терапевтических лечебных сеансах (таковые устраивались в «Дочерях и сестрах» два раза в день, причем присутствие на втором, проводившемся в четыре часа пополудни, являлось для всех непременным условием пребывания), однако Рози ни разу не слышала, чтобы она что-нибудь говорила. Высокая, не ниже шести футов, и крупная – с широкими мягкими темно-коричневыми плечами, двумя огромными арбузами грудей, гигантским мешкообразным животом, над которым свисала футболка размера XXXL, и широким задом в просторных тренировочных штанах, которые она не снимала, казалось, никогда. Волосы ее представляли собой джунгли беспорядочно торчащих косичек (высший крик моды). В целом она настолько походила на тот тип женщин, которых часто можно увидеть у автоматических прачечных с шоколадкой и последним номером «Нэшенл инкуайрер» в руке, что с первого взгляда вы не замечали упругости бицепсов, подтянутости бедер и то, что ее крупный зад не трясется при ходьбе. Только во время семинаров в комнате отдыха Рози изредка слышала ее громкий голос.
Герт обучала всех желающих из числа обитательниц «Дочерей и сестер» тонкостям искусства самообороны. Рози тоже не удержалась, посетила несколько занятий и до сих пор хотя бы раз в день старалась повторить приемы, проходившие у Герт под общим названием «Шесть отличных способов отшить зарвавшегося придурка». Получалось у нее не очень убедительно, и она вообще сомневалась в том, что сможет применить их на реальном человеке – мужчине с усами Дэвида Кросби, например, стоявшем в дверях «Маленького глотка», – и все же Герт ей нравилась. Больше всего она любила смотреть, как преображается широкое коричневое лицо Герт во время занятий, как рассыпается в прах ее обычная глиняная бесстрастность, как в глазах загорается огонек умного, живого азарта. В такие минуты Рози казалось, что она превращается в настоящую красавицу. Однажды Рози спросила ее, как называется то, чему она их обучает – таэквондо, джиу-джитсу, каратэ? Или это какая-то другая дисциплина? Герт пожала плечами в ответ.
– Кусочек оттуда, кусочек отсюда, – сказала она. – Так, всего понемножку.
Когда Рози заглянула в комнату отдыха, стол для пинг-понга уже отодвинули в сторону, на пол постелили жесткие серые маты. Вдоль одной обшитой сосновой доской стены стояли восемь или девять складных стульев, вытянувшихся в ряд между старинным стереопроигрывателем и допотопным телевизором, на экране которого все выглядело либо розовым, либо зеленым. В тот момент, когда Рози заглянула в комнату, лишь один стул был занят – тот, на котором сидела Пэм. С книжкой на плотно сжатых коленях, с пучком темных волос, перехваченных на затылке синей лентой, она смахивала на девочку-старшеклассницу на танцевальном вечере, не пользующуюся успехом у кавалеров. Рози опустилась на стул рядом с ней, прислонив завернутую в бумагу картину к стене.
Герт, в ком было никак не меньше двухсот семидесяти фунтов, и Синтия, которой, чтобы сдвинуть стрелку весов до цифры сто, нужно натягивать альпинистские ботинки и надевать на плечи полностью снаряженный рюкзак, кружили на матах. Синтия тяжело дышала и широко улыбалась. Спокойная и молчаливая Герт, слегка согнувшись в несуществующей талии, удерживала соперницу на расстоянии вытянутой руки. Рози посмотрела на них, чувствуя, что ей одновременно и смешно, и немного тревожно. Как будто белка или бурундук пытались атаковать матерого медведя.
– Я уже начала волноваться из-за тебя, – заметила негромко Пэм. – Честно признаться, я собиралась было бросить клич и организовать поисковую группу.
– Я просто изумительно провела время. Впрочем, как ты? Как ты себя чувствуешь?
– Лучше. Во всяком случае, мне так кажется. Мидол – ответ на все мировые проблемы. Не обращай на меня внимания, что с тобой-то случилось? Ты вся сияешь!
– Правда?
– Правда. Выкладывай. Что произошло? – Сейчас посчитаем. – Рози принялась загибать пальцы на руке. – Во-первых, я выяснила, что мое обручальное кольцо – дешевая фальшивка. Во-вторых, я поменяла его на картину – повешу ее в своей новой квартире, как только получу ее, – в-третьих, мне предложили работу… – Она сделала паузу – намеренную паузу – и затем добавила: – И еще я повстречала кое-кого весьма интересного.
Пэм посмотрела на нее круглыми глазами:
– Ты все выдумываешь!
– Не-а. Клянусь Господом. Не горячись, подруга, ему лет шестьдесят пять – при вечернем освещении. – Она имела в виду Робби Леффертса, однако перед ее глазами всплыл услужливо подсунутый сознанием образ Билла Штайнера в его синем шелковом жилете, Билла с его красивыми глазами. Однако это смешно. На данном этапе жизненного пути новые любовные увлечения нужны ей не больше, чем рак горла. Кроме того, она ведь сама определила, что он по меньшей мере лет на семь ее моложе, не так ли? Просто малыш по сравнению с ней. – Этот старик и предложил мне работу. Его зовут Робби Леффертс. Но давай не будем сейчас о нем – хочешь посмотреть мою картину?
– Ну, давай же, смелее! – раздался голос Герт, подбадривающей соперницу в центре комнаты. В нем ощущалось и дружелюбие, и раздражение. – Что это тебе, школьные танцульки? Активнее, милая.
Синтия бросилась вперед; свободная фуфайка трепыхалась за спиной, словно на ветру. Герт быстро повернулась боком, подхватила худенькую девушку за локти и швырнула через бедро. Пятки Синтии мелькнули в воздухе, и она с громким шлепком приземлилась на маты.
– Ух ты-ы-ы! – произнесла она, вскакивая на ноги, как резиновый мячик.
– Нет, не хочу я смотреть на твою картинку. Разве что на ней изображен мужчина. Слушай, тот мужик, с которым ты познакомилась, – ему действительно шестьдесят пять? Что-то я сомневаюсь!
– Может, и больше, – пожала плечами Рози. – Если говорить начистоту, был и другой. Вот он-то как раз и рассказал мне, что бриллиант в кольце фальшивый. Вернее, это цирконий. А потом мы поменялись с ним. – Картину за кольцо. – Она опять сделала паузу. – Ему, между прочим, далеко до шестидесяти пяти.
– Как он выглядит?
– Орехового цвета глаза, – проговорила Рози, склоняясь над картиной. – Больше ничего не скажу, пока не услышу твое мнение вот об этом.
– Рози, не будь занудой!
Рози усмехнулась – она почти забыла, какое удовольствие может доставлять маленькое безобидное поддразнивание, – продолжая снимать бумагу, в которую Билл Штайнер аккуратно завернул первое сознательное и значительное приобретение в ее новой жизни.
– Ну, хорошо, – произнесла Герт, обращаясь к Синтии, которая снова начала описывать круги вокруг наставницы. Герт легонько подпрыгивала на мощных коричневых ногах. Ее груди под белой футболкой вздымались и опадали, как океанские волны. – Итак, ты видела, как это делается. Теперь попробуй сама. Не забывай, швырнуть меня ты не сумеешь – малявка вроде тебя заработает массу переломов, если попытается бросить такой дерьмовоз, как я, – но ты можешь помочь мне упасть. Готова?
– Готова, готова, тетя корова, – откликнулась Синтия. Ее губы раздвинулись еще шире, обнажая мелкие неровные белые зубы. Рози они напомнили зубы маленького, но опасного животного, например мангуста. – Гертруда Киншоу, нападай!
Герт пошла в атаку. Синтия ухватилась за ее мускулистые предплечья, с уверенностью, которой Рози не видать, сколько бы она ни тренировалась, подставила по-мальчишески тощее бедро под медвежий бок Герт… и та неожиданно взлетела вверх тормашками в воздух и кувыркнулась в полете – привидение в белой футболке и серых тренировочных штанах. Футболка задралась, открывая самый большой бюстгальтер, который когда-либо видела Рози; бежевые чашечки смахивали на артиллерийские снаряды времен Первой мировой войны. Когда тело Герт соприкоснулось с полом, стены комнаты заметно содрогнулись.
– Да-а-а! – закричала Синтия, исполняя безумный танец вокруг поверженной соперницы и потрясая сжатыми в кулачки худыми руками над головой. – Да-а-а-а! Большая мама оказывается на полу! ДА-А-А-А! Начинаю счет! Большая мама, мать твою, в нок…
С улыбкой – удивительно, но улыбка, редко появлявшаяся на лице Герт, придавала ему довольно печальный вид – Герт подхватила Синтию, подняла ее над головой, широко расставив ноги, похожая на крепкое дерево, затем начала вращать ее, словно пропеллер самолета.
– Э-э-э-э-э-и-и-и-й, меня щас стошнит! – запросила пощады Синтия, захлебываясь от смеха. От быстрого вращения она превратилась в круг, в котором мелькали зелено-оранжевые полосы волос и пятна психоделической фуфайки. – Э-э-э-э-э-и-и-и-й, я щас КОНЧУ!
– Герт, достаточно, – произнес тихий голос. У основания лестницы стояла Анна Стивенсон. Она в очередной раз оделась в черное с белым (Рози видела на ней и другие сочетания цветов, но не часто): сужающиеся книзу черные брюки и белую шелковую блузку с длинными рукавами и высоким воротником. Рози позавидовала элегантной внешности Анны. Элегантность Анны Стивенсон всегда вызывала у нее зависть.
С выражением легкого смущения на лице Герт осторожно опустила Синтию и поставила на ноги.
– Я в порядке, Анна, – сказала Синтия. Сделав четыре неверных шага по матам, она зацепилась за собственную ногу, шлепнулась на пол и захихикала.
– Вижу, – сухо заметила Анна.
– Зато я швырнула Герт, – заявила она. – Жаль, что вы не видели. По-моему, это мой самый большой подвиг в жизни. Честное слово.
– Я в этом не сомневаюсь, однако Герт скажет вам, что она сама себя бросила. Вы просто помогли ее телу сделать то, что оно уже собралось сделать.
– Наверное, вы правы, – согласилась Синтия. Она боязливо поднялась с матов и тут же опять шлепнулась на задницу (вернее, ту часть тела, где она должна располагаться) и снова захихикала. – Черт возьми, как будто кто-то поставил всю комнату на проигрыватель!
Анна пересекла комнату и приблизилась к сидевшим на стульях Рози и Пэм.
– Что это у вас? – спросила она Рози.
– Картина. Я купила ее сегодня днем. Для новой квартиры, когда получу ее. Повешу в своей комнате. – Затем с опаской добавила: – Что вы о ней скажете?
– Не знаю – давайте поднесем ближе к свету. Анна взяла картину с двух сторон, перенесла на противоположный край комнаты и установила на стол для пинг-понга. Пять женщин полукругом сгрудились вокруг стола. Нет, оглянувшись, заметила Рози, теперь их уже семеро. К пятерке, спустившись по лестнице, присоединились Робин Сент-Джеймс и Консуэло Дельгадо. Они остановились за спиной у Синтии, заглядывая через ее узкие костлявые подростковые плечи. Рози ожидала, что кто-то из женщин заговорит первой – скорее всего, воцарившуюся тишину нарушит Синтия, – но все продолжали молчать, и когда пауза затянулась, она почувствовала слабый нервный озноб.
– Ну? – проговорила она. – Что вы думаете? Кто-нибудь, скажите хоть слово.
– Странная картина, – заметила Анна.
– Верно, – подтвердила Синтия. – Чудная какая-то. По-моему, я что-то подобное видела, не помню только где.
