Текст книги "Мареновая роза"
Автор книги: Стивен Кинг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 42 страниц)
7
Она заверила его, что ему совсем не обязательно подниматься по лестнице и провожать ее до самой двери, но он настоял на своем, и она обрадовалась. Когда официант принес бифштекс и жаркое, разговор перекинулся на менее личные темы – он пришел в восторг, выяснив, что упоминание о Роджере Клеменсе было не случайным, что она вполне уверенно ориентируется в бейсболе, и они долго обсуждали достоинства и недостатки городских команд, после чего естественно переключились с бейсбола на баскетбол. Она почти не вспоминала о Нормане до тех пор, пока они не сели в машину, чтобы вернуться домой. В этот момент она представила, каково будет открыть дверь и увидеть в комнате его, Нормана, сидящего на кровати с чашкой кофе, может быть рассматривающего висящую на стене картину с изображением женщины на вершине холма.
Потом, когда они поднимались по лестнице – Рози впереди, Билл на ступеньку или две сзади – у нее родился новый повод для беспокойства. Что случится, если он вздумает поцеловать ее на прощание? И что, если после поцелуя захочет зайти к ней?
«Разумеется, он захочет зайти, – произнес Норман тем тяжелым терпеливым тоном, к которому прибегал, когда старался не рассердиться на нее и все же не мог сдержать злость. – Более того, он будет настаивать. С чего бы тогда он тащил тебя в ресторан и вышвыривал полсотни баксов? Черт возьми, ты должна быть польщена – на улице полно шлюх, которые проявили бы гораздо большую уступчивость и за половину этой суммы. Он захочет войти, он захочет трахнуть тебя, и, наверное, это не худший вариант – может, после этого ты станешь меньше витать в облаках».
Ей удалось достать ключ из сумочки, не уронив его, но кончик ключа долго постукивал по металлическому кружку, категорически отказываясь находить замочную скважину в центре. Он накрыл ее руку своей и помог вставить ключ на место. Снова в момент прикосновения она ощутила легкий удар электрическим током и не смогла уйти от воспоминаний, которые вызвал у нее входящий в замочную скважину ключ.
Она открыла дверь. Нормана нет, разве что он прячется в душе или кладовке. Всего лишь приятная комната с кремовыми стенами, висящей у окна картиной и включенным над раковиной светом. Пока еще не дом, но гораздо ближе к дому, чем общая спальня в «Дочерях и сестрах».
– Вы знаете, очень даже неплохо, – задумчиво заметил он. – Не двухэтажный особняк в пригороде, но все же неплохо.
– Не хотите ли войти на минутку? – предложила она, с трудом шевеля совершенно бесчувственными губами, как будто ей сделали укол новокаина. – Я могла бы угостить вас чашечкой кофе…
«Великолепно! – завопил Норман из крепости в ее голове. – Сразу берем быка за рога, так, что ли? Ты угощаешь его чашечкой кофе, а он тебя – сливками. Не ожидал от тебя, крошка».
Билл, казалось, тщательно обдумал ее предложение, прежде чем отрицательно покачать головой;
– Мне кажется, это не самая подходящая мысль. По крайней мере, не сегодня. По-моему, вы не до конца представляете, как действуете на меня. – Он засмеялся чуточку напряженно. – Наверное, я и сам не до конца представляю, как вы на меня действуете.
Он заглянул ей через плечо и увидел нечто, заставившее его поднять кверху большой палец.
– Все-таки вы оказались правы в отношении картины – в тот момент я ни за что бы не признал этого, но вы были правы. Пожалуй, вы уже тогда знали, где ее повесите, признайтесь.
Она отрицательно покачала головой, расплываясь в довольной улыбке.
– Когда я выменяла у вас картину, то даже не подозревала о существовании этой комнаты.
– Тогда вы ясновидящая. Готов поклясться, лучше всего она смотрится на том месте, где ее повесили, в конце дня или начале вечера. Когда солнце подсвечивает ее сбоку.
– Да, она просто замечательная в это время, – подтвердила Рози, хотя могла добавить, что картина смотрится прекрасно в любое время суток.
– Насколько я понимаю, она вам еще не надоела?
– Ни капельки.
Мысленно она добавила: «И еще она выкидывает забавные фокусы. Подойди поближе и посмотри на нее внимательно. Может, тебе удастся рассмотреть нечто более интересное, чем женщине, которая собирается размозжить тебе голову банкой фруктового коктейля. Скажи-ка, Билл, не кажется ли тебе, что картина неожиданно изменилась, перескочив с обычного экранного размера до „Синерамы-70“, или это плод моего воображения?» Но, конечно, ничего этого она не сказала вслух. Билл положил ей руки на плечи, и она посмотрела на него торжественно, как ребенок, готовящийся лечь в постель. Он наклонился и поцеловал ее в лоб, в гладкую точку, у которой сходятся линии бровей.
– Спасибо, что согласились поужинать со мной.
– Спасибо, что пригласили меня. – Она почувствовала, как по левой щеке скатилась теплая слезинка, и утерла ее тыльной стороной ладони. То, что он увидел ее слезу, не вызвало в ней ни стыда, ни страха; она чувствовала, что может доверить ему свою слезинку, и ощущение доставило ей удовольствие.
– Послушайте, – сказал он. – У меня есть мотоцикл – старый добрый «харлей-дэвидсон». Он большой и трескучий и иногда глохнет на перекрестке, если красный свет не включается слишком долго, но он удобный, а я на удивление надежный и осторожный мотоциклист. Один из шести владельцев «харлея» в Америке, которые надевают шлемы. Если погода в субботу будет хорошей, я мог бы заехать за вами утром. Я знаю отличное местечко милях в тридцати отсюда, у озера. Красота! Для купания еще холодно, но мы могли бы устроить небольшой пикник.
Несколько секунд она молчала, лишившись дара речи – ее потрясло, что он снова приглашал ее. Затем представила, как едет с ним на мотоцикле… как это будет выглядеть? Что она почувствует? Несколько мгновений Рози думала лишь о своих ощущениях: сидеть за его спиной на двух колесах и разрезать пространство со скоростью пятьдесят или шестьдесят миль в час. Крепко держаться за него руками. Совершенно неожиданно ее захлестнула горячая волна, похожая на приступ лихорадки, и она не поняла, что представляет собой эта волна, хотя вспомнила, что подобное происходило с ней и раньше, правда, очень, очень давно.
– Итак, Рози? Что скажете?
– Я… не знаю…
И что она должна сказать? Рози нервно дотронулась кончиком языка до верхней пересохшей губы, отвела от него взгляд в надежде собраться с мыслями и увидела пачку желтых листовок на кухонном столе. Снова поворачиваясь к Биллу, она ощутила одновременно разочарование и облегчение.
– Не могу. В субботу «Дочери и сестры» устраивают традиционный пикник. Это люди, которые помогли мне, когда я попала сюда, мои друзья. Софтбол, гонки, перетягивание каната, разные конкурсы, поделки – вы знаете, как это бывает. А вечером концерт для сбора средств. В этом году к нам приезжают «Индиго Герлс». Я обещала продавать футболки с пяти вечера и потому должна поехать на пикник. Я в большом долгу перед ними.
– Но я доставил бы вас к пяти часам без особых проблем, – не отступался он. – К четырем, если захотите.
Она действительно хотела… однако у нее имелось гораздо больше основания для отказа, нежели предстоящая продажа футболок. Поймет ли он, если она признается, в чем дело? Если скажет: «Я с удовольствием обняла бы тебя крепко-крепко, и ты помчался бы быстро-быстро, и мне хотелось бы, чтобы ты надел кожаную куртку, чтобы я могла прижаться щекой к твоему плечу, вдыхать приятный запах и слышать слабый скрип кожи при каждом твоем движении. Мне бы очень хотелось этого, но я боюсь того, что может открыться позже, когда наше путешествие подойдет к концу… я боюсь убедиться в правоте слов Нормана, засевших у меня в сознании, утверждающего, что тебе нужно именно то, а не другое. Больше всего меня пугает предстоящая проверка правильности основного постулата моего неудачного брака, о котором муж ни разу не говорил вслух, потому что в этом не было нужды: его отношение ко мне совершенно нормально, в нем нет ничего необычного. Дело не в боли, боль меня не страшит, я хорошо знакома с ней. Больше всего я боюсь, что этот маленький прекрасный сон закончится. Знаешь, я видела слишком мало хороших снов».
Она поняла, что должна сказать ему, но секундой позже поняла и то, что не может произнести этих слов хотя бы потому, что слишком часто слышала подобные фразы из уст киногероинь, в чьем исполнении они всегда смахивали на вытье побитой собаки: «Не причиняй мне боли». Да, ей нужно сказать только это, и ничего больше. «Не причиняй мне боли, пожалуйста. Если ты сделаешь мне больно, лучшая часть меня умрет».
Но он ждал ответа. Ждал, что она вымолвит хоть что-нибудь.
Рози открыла рот, чтобы отказаться, чтобы сказать, что обязана присутствовать на пикнике и на концерте, что, возможно, они съездят на озеро как-нибудь в другой раз. Но затем ее взгляд случайно упал на картину, висящую на стене рядом с окном. Она бы не мешкала ни секунды, подумала Рози; считала бы часы и минуты, оставшиеся до субботы, а потом, удобно устроившись за его спиной на железном коне, на протяжении всей поездки колотила бы его кулаками по спине и требовала, чтобы он ехал быстрее, быстрее. На миг она буквально увидела ее, сидящую за Биллом, приподняв край мареновой тоги, чтобы удобнее было сжимать его обнаженными коленями.
Ее снова окатила горячая, в этот раз еще более мощная волна. И приятная.
– Хорошо, – проговорила она. – Согласна. При одном условии.
– Назовите его, – с готовностью откликнулся он, улыбаясь.
– Вы доставите меня в Эттингер-Пиер – пикник «Дочерей и сестер» проводится там – и останетесь на концерт. Билеты покупаю я. В качестве ответной любезности.
– Договорились, – мгновенно согласился он, – Могу я забрать вас в половине девятого, или это слишком рано? – Нет, нормально.
– Не забудьте натянуть куртку и даже, наверное, свитер потеплее. На обратном пути днем мы затолкаем их в багажник, но утром будет довольно, прохладно.
– Хорошо, – кивнула она, думая уже о том, что ей придется одолжить куртку и свитер у Пэм Хейверфорд, которая носила одежду почти одного с ней размера. Весь гардероб Рози на этом этапе жизни состоял из единственной легкой куртки, и бюджет не выдержал бы новых приобретений, во всяком случае, в ближайшее время.
– Тогда до встречи. И еще раз спасибо за сегодняшний вечер.
Он замешкался на мгновение, наверное, раздумывая, надо ли поцеловать ее еще раз, затем просто взял руку и легонько сжал.
– Это вам спасибо.
Повернувшись, он быстро побежал вниз по лестнице, словно мальчишка. Она невольно сравнила его бег с нормановской манерой двигаться – либо неторопливой уверенной походкой (с наклоненной головой, словно он шел на таран), либо с резкой, ошеломляющей скоростью, которую трудно было в нем заподозрить. Она смотрела на его вытянутую тень на стене, пока та не исчезла, затем вошла в комнату, закрыла дверь, заперев на оба замка, и прислонилась к ней спиной, глядя на картину на противоположной стене.
Картина снова изменилась. Даже не видя с такого расстояния, она почти не сомневалась в этом.
Рози медленно пересекла комнату и остановилась перед картиной, слегка вытянув шею вперед и соединив руки за спиной, отчего сразу стала похожей на часто появляющееся в «Нью-Йоркере» карикатурное изображение любителя искусств, разглядывающего экспонаты в художественной галерее или музее.
Да, она увидела, что, несмотря на прежние физические размеры, картина снова каким-то непостижимым образом стала вместительнее. Ее рамки расширились. Справа, там, где сквозь высокую траву проглядывал слепой глаз упавшего каменного бога, она увидела нечто, напоминающее просеку в лесу. Слева, за женщиной на холме, она рассмотрела голову и шею маленького тощего пони. Глаза его были прикрыты шорами, пони пощипывал высокую траву. Он был запряжен – не то в тележку, не то в кабриолет или фаэтон с двумя сиденьями. Эта часть находилась за пределами картины, и Рози ее не видела (во всяком случае, пока). Однако она видела упавшую на траву тень от тележки и над ней другую тень – по-видимому, от головы и плеч человека. Кто-то, наверное, стоял за тележкой, в которую запряжен пони. Или же…
«Или же ты окончательно и бесповоротно выжила из ума, Рози. Не думаешь ли ты, что картина на самом деле становится больше? Или вместительнее, если так тебе больше нравится?»
Но правда состояла в том, что она действительно так считала, и происходящее скорее волновало ее, чем пугало. Рози пожалела, что не спросила мнения Билла; она хотела бы проверить, заметит ли он что-нибудь из того, что видит на картине она… или что ей видится на картине. «В субботу, – пообещала она себе. – Возможно, я спрошу его в субботу».
Она принялась раздеваться, и к тому времени, когда чистила зубы в ванной, из ее головы улетучились мысли о Мареновой Розе – женщине на холме. Она позабыла о Нормане, об Анне, о Пэм, о пикнике, о концерте «Индиго Герлс» в субботу вечером. Она вспоминала ужин с Биллом Штайнером, прокручивая его в голове минута за минутой, секунда за секундой.
8
Рози лежала на кровати, ожидая прихода сна, слушая стрекот сверчков, доносившийся из Брайант-парка.
Погружаясь в сон, она припомнила – без боли, как будто с большого расстояния – восемьдесят пятый год и дочь Кэролайн. Если принять точку зрения Нормана, то Кэролайн никогда и не существовало, и тот факт, что он согласился с робким предложением Рози назвать будущую дочь Кэролайн, ничего не менял. С точки зрения Нормана, существовал лишь головастик, который так и не успел превратиться во взрослую лягушку. Даже если это произошло с головастиком женского пола, как втемяшилось в слабую голову его жены. Восьмистам миллионам красных китайцев от этого ни холодно, ни жарко, как говаривал Норман.
Тысяча девятьсот восемьдесят пятый год. Тяжелый год. Адский год. Она лишилась (Кэролайн) ребенка, Норман едва не потерял работу (даже, как она подозревала, с трудом избежал ареста), она попала в больницу со сломанным ребром, которое едва не пробило легкое, а в качестве десерта – теннисная ракетка. В тот год ее разум, на удивление крепкий до этого, начал немного сдавать, она почти не замечала, что полчаса, проведенные в кресле Винни-Пуха, пролетали как пять минут, и бывали дни, когда с момента ухода мужа на работу и до его возвращения домой она восемь или девять раз забиралась под душ.
Должно быть, она забеременела в январе, потому что ее начало тошнить по утрам, а в феврале не было месячных. История, приведшая к «служебному выговору» – тому, который сохранится в его личном деле до самого ухода на пенсию, – произошла с Норманом в марте.
«Как его звали? – спросила она себя, находясь в пограничном состоянии между сном и явью и на короткий миг возвращаясь к последней. – Человека, из-за которого все и началось, как его звали?»
Какое-то время она не могла вспомнить имени, зная лишь то, что это был чернокожий… клоун коверный, как не раз повторял Норман. Затем всплыло имя.
– Бендер, – пробормотала она в темноту, слыша приглушенный треск сверчков.
– Ричи Бендер. Вот как его звали.
«Восемьдесят пятый год». Адский год. Адская жизнь. А теперь эта жизнь. Эта комната. Эта кровать. И стрекот сверчков. Рози закрыла глаза и уснула.
9
Менее, чем в трех милях от своей жены Норман лежал на кровати, погружаясь в сон, постепенно соскальзывая в темноту и прислушиваясь к непрерывному шуму машин на Лейкфрант-авеню под окнами его номера на девятом этаже. Зубы и челюсти продолжали болеть, но боль поутихла, казалась теперь отдаленной, несущественной, погашенной смесью аспирина и виски.
Погружаясь в сон, он припомнил Ричи Бендера, словно они, Норман и Рози, сами того не сознавая, на короткое время соединились в телепатическом поцелуе.
– Ричи, – пробормотал он в полумраке гостиничного номера и положил руку на закрытые глаза. – Ричи Бендер, кретин поганый. Сукин ты сын, Ричи.
Суббота, это была суббота – первая суббота мая восемьдесят пятого года. Девять лет назад. В тот день около одиннадцати утра какой-то коверный клоун вломился в магазин самообслуживания «Пейлесс» на углу Шестидесятой и Саранака, всадил две пули в череп кассира, обчистил кассу и удалился восвояси. Пока Норман и его напарник допрашивали клерка в расположенном по соседству пункте приема стеклотары, к ним подошел еще один клоун, одетый в свитер с эмблемой «Буффало Биллз».
– Я знаю того ниггера, – заявил он.
– Какого ниггера, приятель? – уточнил Норман.
– Ниггера, который ограбил «Пейлесс», – ответил клоун. – Я стоял во-он возле того почтового ящика, когда он вышел из магазина. Его зовут Ричи Бендер. Он плохой ниггер. Приторговывает белой радостью в своем номере мотеля. – Он сделал неопределенный жест в сторону, где находился железнодорожный вокзал.
– И что же это за мотель? – спросил Харли Биссингтон. В тот неудачный день Норман работал в паре с Харли.
– Железнодорожный мотель, – ответил чернокожий клоун.
– Я полагаю, вам неизвестен номер его комнаты, – сказал Харли. – Или же ваши познания, мой темнокожий друг, простираются так далеко, что вы можете сообщить нам даже номер комнаты, в которой проживает бесчестный злодей?
Харли почти всегда выражался так витиевато. Иногда его манера говорить вызывала улыбку у Нормана. Гораздо чаще она приводила его в бешенство, и ему хотелось схватить напарника за узкий маленький вязаный галстук и задушить на месте.
Темнокожий друг, разумеется, знал, в каком номере обитает злодей, и незамедлительно сообщил об этом двум полицейским Несомненно, он и сам заглядывал в этот номер раза два-три в неделю, – а то и пять-шесть, если позволял текущий приток наличности, – покупая героин у плохого ниггера Ричи Бендера. И этот темнокожий друг, и все его темнокожие друзья-клоуны. Возможно, этот темнокожий друг затаил обиду на плохого ниггера Ричи Бендера или же влез в долги, однако Норман и Харли не стали его расспрашивать; все, что желали знать двое колов, – это где в данный момент находится Ричи Бендер, чтобы сцапать его за задницу, доставить в участок и покончить с очередным делом до обеда.
Коверный клоун в свитере с эмблемой «Буффало Биллз» не смог припомнить номер комнаты, но описал им, где она расположена, на первом этаже в главном корпусе между автоматами по продаже кока-колы и газет.
Норман и Харли бросились к железнодорожному мотелю, отнюдь не числившемуся в полицейских списках самых злачных притонов города, и постучали в дверь между автоматом, выдающим кока-колу, и автоматом по продаже газет. Им открыла шлюховатого вида черномазая девочка в полупрозрачном халатике, позволявшем всласть полюбоваться видом ее бюстгальтера и трусиков. Она явно находилось под кайфом. Двое полицейских увидели на телевизоре три пустых пузырька, в которых запросто могло храниться зелье, когда же Норман спросил, где Ричи Бендер, девчонка совершила ошибку, расхохотавшись ему в лицо.
– Никакого Бендера я не знаю и знать не хочу, – заявила она. – А теперь давайте, парни, проваливайте отсюда.
До этих пор все отчеты сходятся, однако затем в приводимых свидетельствах имеются значительные противоречия. Норман и Харли хором заявили, что мисс Уэнди Ярроу (которую той весной и следующим летом на кухне дома Нормана чаще называли «черномазой сучкой») выхватила из сумочки пилочку для ногтей и нанесла ею две раны Норману. Верно, на лбу и на правой ладони у него осталось два неглубоких длинных пореза, однако мисс Ярроу утверждала, что ладонь он разрезал себе сам, а второй порез – дело рук его напарника. Это они сделали после того, продолжала мисс Ярроу, как втолкнули ее внутрь двенадцатого номера, разбили ей нос, сломали четыре пальца, превратили в крошку кость ступни, надавливая ногой изо всех сил (по очереди, утверждала она), вырвали добрую половину волос и наградили парой дюжин ударов в нижнюю часть живота. Ищейкам из отдела внутренних расследований она заявила: тот, что пониже, изнасиловал ее. Другой, широкоплечий, тоже пытался последовать его примеру, но поначалу не мог совладать с инструментом, который упрямо отказывался подниматься. Он несколько раз укусил ее за груди и плечи и лишь после этого пришел в готовность, но не успел воспользоваться эрекцией. «Хотел всунуть, да кончил, – сообщила мисс Ярроу сотрудникам отдела внутренних расследований, – забрызгал мне все ляжки. А потом снова принялся бить. Он сказал, что хочет поговорить со мной начистоту. Только почти весь разговор свелся к кулакам».
Теперь же, лежа на постели в номере отеля «Уайт-стоун», на простынях, которые держала в руках его жена, Норман перевернулся на бок и попытался выбросить из головы неприятные воспоминания о восемьдесят пятом годе. Мысли упрямо возвращались к нему. Ничего удивительного; всякий раз, когда он начинал думать о том печальном дне, его словно заклинивало и он не мог избавиться от навязчивых воспоминаний.
«Мы совершили ошибку. Мы доверились коверному клоуну в свитере с эмблемой „Буффало Биллз“.»
Да, это было ошибкой, притом довольно грубой. А потом они поверили, что женщина, которая по виду вполне могла являться подружкой Ричи Бендера, находится в его номере, и это стало либо второй ошибкой, либо продолжением первой, что, впрочем, не имеет решающего значения, поскольку результат в любом случае один и тот же. Мисс Уэнди Ярроу оказалась занятой неполный день официанткой, работающей опять же неполный день проституткой, законченной наркоманкой, однако она находилась не в комнате Ричи Бендера, собственно, она даже не подозревала, что на планете существует такое создание, как Ричи Бендер. Как выяснилось позже, Ричи Бендер действительно ограбил магазин, попутно прикончив кассира, но его номер располагался не между автоматами по продаже кока-колы и газет – там проживала Уэнди Ярроу, и мисс Ярроу пребывала в одиночестве, по крайней мере, в тот невезучий день.
Комната Ричи Бендера оказалась по другую сторону от автомата по продаже кока-колы. Ошибка едва не стоила Норману Дэниэлсу и Харли Биссингтону работы, но, в конце концов, сыщиков из отдела внутренних расследований удалось убедить в правдивости истории с пилочкой для ногтей, а кроме того, судебная экспертиза не обнаружила следов спермы, чтобы подтвердить истинность выдвинутых мисс Ярроу обвинений в изнасиловании. Ее утверждение о том, что старший из двух полицейских воспользовался презервативом, который затем спустил в унитаз, так и осталось голословным.
Однако неприятности этим не исчерпывались. Даже самые снисходительные из работников отдела вынуждены были признать, что Норман Дэниэлс и Харли Биссингтон малость хватили через край, пытаясь утихомирить не отличающуюся особой физической силой взбесившуюся дикую кошку с пилочкой для ногтей; например, требовалось как-то объяснить несколько сломанных пальцев. Отсюда и официальный выговор. Да и выговором все не завершилось. Упрямая стерва раскопала этого лысого еврейчика…
В мире полно упрямых сучек. Взять его жену, к примеру. Только с этой сучкой он все-таки разберется… при том условии, конечно, что ему удастся хоть немного поспать.
Норман перевернулся на другой бок, и тяжелые воспоминания из восемьдесят пятого года начали наконец постепенно таять.
– В самый неожиданный момент, Роуз, – пробормотал он. – Я приду за тобой, когда ты меньше всего ожидаешь меня.
