Текст книги "Игра Джералда"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава девятая

Позывы к рвоте медленно, но проходили. Джесси лежала на спине с крепко зажмуренными глазами и только теперь начала по-настоящему ощущать мучительную боль в плечах. Она накатывала медленными, перистальтическими волнами, и Джесси со страхом догадывалась, что это только начало.

Я должна поспать, – подумала она. Это снова был детский голос. Теперь он звучал потрясенно и испуганно. Он не интересовался логикой и не имел представления о можешь и не можешь. Я почти спала, когда появилась эта плохая собака, и теперь я хочу заснуть опять.

Джесси всем сердцем сочувствовала детскому голосу, однако загвоздка была в том, что она больше не хотела спать. После того, как она увидела собаку, откусывающую кусок ее мужа, сон мгновенно пропал.

Теперь она чувствовала только жажду.

Джесси открыла глаза, и первое, что она увидела, был лежащий на своем отражении в наполированном до блеска полу Джеральд, похожий на какой-то гротескный человекообразный атолл. Его глаза по-прежнему были открыты, по-прежнему сердито смотрели в потолок. Голова Джеральда была повернута на такой предельный угол, что его левая щека лежала почти на плече. Между его правым плечом и правым локтем не было ничего, кроме темно-красной улыбки с зазубренными белыми краями.

– Боже милостивый, – пробормотала Джесси. Она быстро отвернулась к западному окну. Золотой свет – солнце почти начало заходить – ослепил ее, и она зажмурилась, наблюдая то убывающие, то прибывающие по мере того, как сердце прокачивало кровь сквозь ее прикрытые веки, черные и красные круги. Через несколько секунд наблюдения Джесси заметила, что одни и те же образы снова и снова повторяют сами себя. Это было все равно что наблюдать в микроскоп простейшие микроорганизмы, находящиеся на предметном стекле и подкрашенные красным. Джесси обнаружил, что это повторение и интересно, и успокаивает. Она решила, что не надо быть гением, что бы понять притягательность такого простейшего повторения форм в ее положении. Когда из жизни какого-нибудь человека исчезают – причем не постепенно, а резко вдруг – его привычные порядки, то ему просто необходимо найти то, во что можно было погрузиться, что-то разумное и предсказуемое. Если все, что вы смогли найти это sonpdnwemm{i поток крови в тонкой полоске кожи между глазными яблоками и последние лучи октябрьского дня, то вы должны с благодарностью принять это и сказать спасибо. Потому что в случае если вы не найдете ничего, имеющего хотя бы какой-то признак нормальности, чужеродные элементы нового мирового порядка способны свести вас с ума.

Такие, скажем, элементы, как звуки, доносящиеся от входной двери. Звуки, которые издавал грязный, голодный, бездомный пес, поедающий кусок мужчины, который повел вас на ваш первый фильм Бергмана, мужчины, который водил вас на аттракционы в парк, расположенный в Олд Орчад Бич, втащил вас на борт большого корабля викингов, который мог качаться взад-вперед как маятник, а потом смеялся до слез, когда вы сказали ему, что хотите пойти туда еще раз. Мужчины, который однажды занимался с вами любовью в ванной до тех пор, пока вы не начали кричать от удовольствия. Мужчины, который теперь постепенно, кусок за куском, исчезал в горле пса.

Вот такие чужеродные элементы.

– Странные дни, мама миа, – произнесла Джесси. – Несомненно, странные дни.

Ее голос превратился в сухое, приносящее боль, карканье. Она понимала, что самое лучшее для нее это заткнуться и отдохнуть, однако, как только в спальне наступала тишина, Джесси начинала слышать, что паника все еще здесь, все еще ходит вокруг на больших, мягких ступнях, ища бреши, ожидая момента, когда она снимет защиту. Кроме того, полной тишины не получалось. Парень с пилой зачехлил ее на сегодня, но гагара по-прежнему изредка подавала голос, а ветер еще более усилился и начал хлопать дверью более громко – и более часто, – чем прежде.

Плюс, конечно, звуки, издаваемые собакой, обедающей ее мужем. Пока Джеральд стоял в очереди, чтобы оплатить их сэндвичи в Аматос, Джесси зашла в соседнюю дверь в Мичадс Маркет. В Мичадсе всегда была хорошая рыба – такая свежая, что может плавать, как любила говорить бабушка Джесси. Там она купила немного филе палтуса, чтобы зажарить его, если они останутся на ночь. Палтус был потому, что Джеральд, сидевший на диете, состоящей исключительно из ростбифов и жареных цыплят (иногда распоряжаясь насчет сильно зажаренных грибов, способствующих пищеварению), заявлял, что обожает палтус. Она купила его совершенно не подозревая, что вместо того, чтобы съесть его, Джеральд будет съеден сам.

– За окном джунгли, малышка, – сказала Джесси своим хриплым, каркающим голосом и обнаружила, что не только думает голосом Рут; она и говорит ее голосом, который у нее был тогда, когда Рут сидела на диете из Деварс и Мальборо.

Теперь этот упрямый голос звучал, будто Джесси потерла магическую лампу. Вспомни то, что пел Ник Лоу по приемнику, когда ты возвращалась домой с курсов лепки прошлой зимой? Ту, над которой ты смеялась?

Она вспомнила. Не хотела, но вспомнила. Это была мелодия Ника Лоу, называвшаяся Она привыкла первой быть всегда (Теперь она собачкина еда), цинично забавная попсовая медитация. Чертовски забавная прошлой зимой, в этом Рут права, но не сейчас.

– Прекрати, Рут, – прокаркала Джесси. – Если ты хочешь снять груз с моего сердца, то по крайней мере сделай милость, прекрати меня терзать.

Терзать тебя? Бог с тобой, милашка, я не терзаю тебя; я пытаюсь тебя разбудить!

– Я не сплю! – ворчливо возразила Джесси. На озере снова крикнула гагара, словно убеждая ее в том, что она права. W`qrhwmn благодаря тебе!

Нет, ты не права. Ты не просыпалась – на самом деле не просыпалась – уже давно. Если случается что-то плохое, что ты, Джесс делаешь? Ты говоришь себе: О, не о чем беспокоиться, это всего лишь плохой сон. У меня они часто бывают и не надо обращать на них внимание; как только я переворачиваюсь на бок, они прекращаются. Вот так ты поступаешь, бедняга. Вот, что ты делаешь.

Джесси открыла рот, чтобы ответить – такие утки не должны оставаться без ответа вне зависимости от того, сухой у тебя рот или нет – но Хорошая Женушка Барлингейм оказалась на коне раньше, чем Джесси успела привести в порядок свои мысли.

Как ты можешь говорить такие вещи? Ты ужасна! Уходи!

Голос Рут рассмеялся своим циничным лающим смехом, и Джесси подумала о том, как тревожно – как страшно тревожно – слышать, что часть твоего сознания смеется взаправдашним голосом старой подруги, которая давным-давно находится Бог знает где.

Уходить? Это ты так поступаешь, не так ли? Папенькина дочка, уси-пуси. Всякий раз, когда правда подбирается к тебе слишком близко, всякий раз, когда тебе начинает казаться, что сон на самом деле может оказаться не сном, ты уходишь.

Это глупо.

Да? Тогда что же случилось с Норой Каллигэн?

Эта фраза на мгновение заставляла замолчать голос Хорошей Женушки и ее собственный, тот, который вслух и мысленно назывался Я, и в этой тишине сформировался странный, знакомый образ: круг смеющихся, тычущих пальцами людей – главным образом, женщин обступивших молодую девушку, у которой голова и руки были обмотаны шарфами. Джесси плохо видела, поскольку было очень темно солнечный свет в комнате еще не померк, однако по какой-то причине в то же время было и очень темно – но лица девушки она не увидела бы даже при самом ярком свете. Его закрывали, словно покров кающейся, растрепанные волосы, хотя было тяжело поверить в то, что она совершила что-то слишком ужасное; с виду ей было не больше двенадцати. Что бы то ни было, наказывали ее не за убийство мужа. У этой дочери Евы едва ли были месячные, не говоря уже о муже.

Нет, это не правда, неожиданно произнес голос из глубины сознания Джесси. Этот голос был музыкальным и вместе с тем пугающе сильным, словно крик кита. Она начала, когда ей было всего десять с половиной. Может быть, у нее была проблема. Может быть, он почувствовал кровь, как эта собака у входной двери. Может быть, это сделало его неистовым.

Заткнись! мысленно закричала Джесси. Неожиданно она сама почувствовала неистовство. Заткнись, мы не говорим об этом!

Кстати, о запахах, что это еще за один? – спросила Рут. На этот раз мысленный голос был резким и нетерпеливым… голос изыскателя, наткнувшегося наконец на рудную жилу, о которой давно подозревал, но никак не мог найти. Этот минеральный запах, вроде соли или старых монет…

Мы говорим не об этом, я сказала!

Джесси лежала на покрывале, ее мышцы под холодной кожей напряглись, ее отчаянное положение и смерть мужа были позабыты по крайней мере, на время – перед лицом новой угрозы. Она чувствовала Рут, или ту свою часть, которая говорила как Рут, размышляющую о том, стоит ли продолжать разговор на эту тему. Когда она решила, что нет (по крайней мере, не напрямую), и Джесси, и Хорошая Женушка Барлингейм испустили вздох облегчения.

Хорошо… поговорим вместо этого о Норе, сказала Рут. Норе, твоем враче? Норе, твоем советнике? О той, к кому ты стала ходить rncd`, когда бросила рисовать, поскольку стала пугаться некоторых своих работ? Тогда, когда, по случайности или нет, сексуальный интерес Джеральда к тебе начал угасать, и ты стала нюхать воротники его рубашек в поисках запаха духов? Ты помнишь Нору, да?

Нора Каллигэн была сующей не в свое дело нос сукой! огрызнулась Хорошая Женушка.

– Нет, – пробормотала Джесси. – У нее были добрые намерения, я не сомневаюсь в этом ни на минуту, она просто всегда хотела идти на один шаг впереди. Спрашивала на один вопрос больше.

Ты говорила, что она тебе нравилась. Разве я не слышала этого?

– Я хочу прекратить думать, – сказала Джесси. Ее голос был дрожащим и неуверенным. – Особенно я хочу перестать слышать голоса и отвечать им. Это глупость.

Тебе лучше послушать, мрачно произнесла Рут, потому что ты не сможешь убежать от этого так, как ты убежала от Норы… так, как ты убежала от меня, кстати.

Я никогда не убегала от тебя, Рут! Возмущенно, отрицательно и не слишком убедительно. Конечно, она поступила именно так. Просто-напросто упаковала свои сумки и уехала из модной, но веселой спальни, которую она делила вместе с Рут. Она сделала это не потому, что Рут стала задавать слишком много вопросов вопросов о детстве Джесси, вопросов о Лак Скор Лейк, вопросов о том, что произошло там летом, когда у Джесси начались менструации. Нет, из-за этого так поступить мог только плохой друг. Джесси уехала не потому, что Рут начала задавать вопросы, а потому, что не перестала, когда Джесси ее об этом попросила. Таким образом, с точки зрения Джесси, плохой подругой была именно Рут. Рут видела линии, которые Джесси нарисовала в пыли… и все равно, намеренно наступила на них. Как поступила годы спустя и Нора Каллигэн.

Кроме того, мысль об уходе в нынешних обстоятельствах звучала нелепо, не так ли? В конце концов, она же была прикована к кровати.

Не оскорбляй мой интеллект! – сказала Рут. Твое сознание не приковано к кровати, и мы обе об этом знаем. Ты сможешь убежать, если захочешь, но мой совет – мой настоятельный совет – не делай этого, потому что я – единственный твой шанс. Если ты будешь здесь лежать и думать, что тебе просто снится сон, то так и удерешь в наручниках. Ты этого хочешь? Это твоя награда за то, что ты всю жизнь провела в наручниках, с тех самых…

– Я не хочу думать об этом! – прокричала Джесси пустой комнате.

Некоторое время Рут молчала, но прежде, чем Джесси предприняла что-либо кроме надежды, что она ушла, Рут вернулась… вернулась внутрь ее, терзая, словно щенок тряпку.

Давай, Джесс… тебе, возможно, больше нравится думать, что ты сошла с ума, чем выкапываться из этой старой могилы, но на самом деле ты в полном порядке, ты сама это знаешь. Я это ты, Хорошая Женушка тоже ты, мы все – ты. Я хорошо представляю себе, что случилось в Лак Скор в тот день, когда все твои родственники уехали, и то, что мне по-настоящему интересно, не связано с теми событиями. Действительно интересно мне вот что: что за часть тебя та, о которой я не знаю – захотела поехать сюда с Джеральдом вчера? Я опрашиваю потому, что для меня это кажется не лояльностью, а глупостью.

По щекам Джесси снова покатились слезы, но она не знала плачет ли она из-за возможности – наконец-то высказанной напрямую умереть здесь или потому, что за последние четыре года она впервые вспомнила о том другом летнем домике, в Лак Скор Лейк, и о rnl, что случилось там в день солнечного затмения.

Некогда она почти разболтала этот секрет в женской компании… это было в начале семидесятых и, естественно, инициатором той вечеринки была ее подружка по комнате. Джесси пришла на нее по своей воле, однако; она казалась ей достаточно безопасной, еще одним ярким карнавалом, которыми были полны дни ее обучения в колледже. Для Джесси первые два года обучения в колледже – особенно с таким наставникам, как Рут Нери, которая таскала ее по разным скачкам, выставкам и играм – были сплошным праздником, временем, когда бесстрашие казалось обычным, а достижения неизбежными. Это были дни, когда интерьер любой студенческой комнаты не был полным без портрета Петера Макса, а если вы устали от Битлз – чего никогда не случалось – то могли тащиться от Хот Тьюн или МС5. Все это было слишком ярко, чтобы быть реальности, словно предметы в глазах больного лихорадкой, когда болезнь еще не угрожает жизни. Короче, эти два года были словно взрыв.

Взрыв закончился после первой встречи группы женского самосознания. Там Джесси открыла страшно серый мир, который, казалось, одновременно предсказывал ее взрослое будущее и нашептывал мрачные заживо погребенные секреты ее детства. В гостиной коттеджа, примыкающего к Неувортской Межвероисповедальной Часовне, расположились, некоторые на старой софе, некоторые спрятавшись в тени, отбрасываемой спинками огромных церковных стульев, а большинство просто на полу, разместившись грубым подобием круга, человек двадцать женщин в возрасте от восемнадцати до примерно сорока лет. В начале собрания они взялись за руки и некоторое время сидели в тишине. Когда минута молчания закончилась, на Джесси обрушилась лавина рассказов об изнасилованиях, кровосмешениях, физических издевательств. Даже, если она доживет до ста лет, то все равно никогда не забудет симпатичную блондинку, которая стянула с себя свитер, чтобы показать шрамы от сигаретных окурков на нижней части грудей.

Вот тогда для Джесси Магот и закончился карнавал. Закончился? Нет, это не совсем верно. Это все походило на то, что на мгновение ей позволили заглянуть за его кулисы; позволили увидеть серые и пустые осенние поля, которые и были правдой: ничего, кроме пустых сигаретных пачек, использованных презервативов и нескольких разбитых, дешевых призов, ждущих, когда их либо сдует ветром, либо заметет снегом. Джесси увидела молчаливый, глупый, стерильный мир за тонким слоем заплатанной парусины, являющейся единственной загородкой, отделяющей его от яркости ярмарки, топота разносчиков и мерцающего очарования каруселей, и он испугал ее. Мысль о том, что впереди лежит только это, только это и больше ничего, была ужасной, а мысль о том, что то же самое лежит и позади, неумело спрятанное под таким же заплатанным брезентом ее собственной отредактированной памяти была просто обескураживающа.

После демонстрации грудей, симпатичная блондинка снова надела свитер и объяснила, что ничего не рассказала своим родителям о том, что сделали с ней друзья ее брата в один из уикэндов, когда ее родители уехали в Монреаль, потому что в этом случае ей пришлось бы рассказать о том, что с ней проделывал брат на протяжении последнего года, этому они ни за что не поверили бы.

Голос блондинки был так же спокоен, как и ее лицо, а тон идеально рационален. Когда она закончила, то наступила гнетущая пауза, во время которой Джесси почувствовала, как что-то рвется у нее изнутри и услышала сотни призрачных голосов, в которых звучала смесь надежды и ужаса, а затем заговорила Рут.

– Почему они бы тебе не поверили? – опросила она. – Боже мой, nmh же жгли тебя горящими сигаретами! Ты же могла предъявить ожоги в качестве доказательства! Почему они бы тебе не поверили? Они тебя не любили?

Да, подумала Джесси. Да, они любили ее. Но…

– Да, – ответила блондинка. – Они любили меня. Они до сих пор любят. Но они идолизировали моего брата Барри.

Сидя рядом с Рут, прикрыв лицо дрожащей рукой, Джесси прошептала:

– Кроме того, это бы убило ее.

Повернувшись к ней, Рут начала:

– Что…

В этот момент блондинка, все еще не плача, неестественно спокойно сказала:

– Кроме того, если бы моя мама узнала о чем-либо подобном, то это бы убило ее.

В этот момент Джесси почувствовала, что если она не уберется отсюда, то взорвется. Она вскочила со стула так порывисто, что почти опрокинула его, и выскочила из комнаты, не заботясь о том, что все присутствующие смотрели ей вслед. Ее совершенно не интересовало, что они о ней думают. Значение имело то, что солнце исчезло само солнце, и если бы Джесси в свое время рассказала о происшедшем с ней, то ее рассказу не поверили бы только в том случае, если Бог народился в хорошем настроении. Если бы настроение у него было плохое, то ей бы поверили… и если бы это не убило ее маму, то наверняка разворотило бы семью, словно динамитная шашка.

Поэтому Джесси выскочила из комнаты и, пробежав через кухню, оказалась перед задней дверью, которая была заперта. Рут гналась за ней, призывая остановиться. Джесси остановилась, но из-за того, что ее задержала эта проклятая запертая дверь. Она прижалась лицом к холодному толстому стеклу, и на секунду ей захотелось разбить его головой так, чтобы стекло разрезало ей горло и разом покончило с мелькающими перед глазами ужасными, серыми картинами будущего впереди и прошлого позади, но в конце концов она просто прислонилась к двери спиной и сползла на пол, обхватив руками обнаженные ноги, чуть-чуть прикрытые одетой на ней короткой юбкой, уперлась лбом в колени и закрыла глаза. Рут опустилась рядом с ней и обняла ее, баюкая, что-то напевая, ероша ей волосы, уговаривая все забыть, выкинуть из головы, не принимать близко к сердцу.

Теперь, лежа в доме на берегу озера Кашвакамак, Джесси гадала, что случилось с жутко спокойной блондинкой, которая рассказала им о своем брате Барри и его друзьях – молодых людях, которые считали женщину системой жизнеобеспечения для манды, и о происшествии, которое являлось наказанием ей за то, что она считала нормальным трахаться со своим братом, а не с его друзьями. Она также пыталась вспомнить, что она говорила Рут, когда они сидели обнявшись и опершись спинами о закрытую дверь. Единственное, в чем она была уверена, так это в том, что она постоянно повторяла: Он не поджигал меня, он не поджигал меня, он никогда не делал мне больно. Но это по всей видимости было далеко не все, поскольку вопросы, которые Рут отказалась перестать задавать, имели определенную направленность, а именно касались Лак Скор Лейк и дня солнечного затмения.

В конце концов, она сбежала от Рут, предпочтя бегство рассказу… точно так же, как и от Норы. Она бежала со всех ног Джесси Магот Барлингейм, также известная как Удивительный Имбирный Пряник, последнее чудо сомнительных годов, пережившая солнечное затмение, теперь прикованная к кровати и не способная снова бежать.

– Помогите мне, – оказала она пустой комнате. Вспомнив блондинку с ужасно спокойным голосом и лицом и полоску старых круглых шрамов на красивых грудях, Джесси не могла теперь отделаться ни от нее, ни от мысли о том, что это было совсем не спокойствие, а некое фундаментальное отъединение от ужасной вещи, которая с ней произошла. Каким-то образом лицо блондинки стало ее лицом, и когда Джесси заговорила, то сделала это трясущимся, покорным голосом атеиста, произносящего предсмертную молитву.

– Пожалуйста, помогите мне.

Ей ответил не Бог, а та часть ее, которая могла по-видимому говорить только нарядившись Рут Нери. Теперь голос звучал спокойно… но без особой надежды. Я попробую, но ты должна мне помочь. Я знаю, что ты можешь переносить мучительные вещи, но ты также должна уметь переносить мучительные мысли. Ты готова к этому?

– Это не касается думания, – произнесла Джесси дрожащим голосом и подумала: Вот так звучит вслух голос Хорошей Женушки Барлингейм. – Это… касается моего освобождения.

И ты можешь заставить ее молчать, оказала Рут. Она законная твоя часть, Джесси – наша часть – и на самом деле неплохая личность, но она зашла слишком далеко, и в сложившейся обстановке ее мироощущения не совсем подходят. Ты будешь это оспаривать?

У Джесси совершенно не было желания оспаривать что бы то ни было. Она слишком устала. Свет, падающий сквозь западное окно, с каждой минутой, по мере приближения захода солнца, становился все горячее и краснее. Порывы ветра гнали по веранде, выходящей на озеро сухие листья. Веранда была пуста, вся ее меблировка теснилась в гостиной. Сосны вздыхали; задняя дверь стучала; собака немного передохнула и снова принялась издавать шумные лижущие рвущие и жующие звуки.

– Я так хочу пить, – печально произнесла Джесси.

Прекрасно… с этого мы и начнем.

Она начала поворачивать голову пока не почувствовала тепло солнечного света на левой стороне шеи, и пока волосы не коснулись ее щеки, а затем снова открыла глаза. Джесси обнаружила, что смотрит прямо на бокал воды Джеральда, и ее горло тотчас же издало сухой, повелительный крик.

Начнем данную фазу операции с того, что забудем о собаке сказала Рут. Пусть она занимается своими делами, а ты займись своими.

– Я не знаю, смогу ли я ее забыть, – оказала Джесси.

Думаю, сможешь, милашка… я уверена. Если ты смогла стереть из памяти то, что произошло в день солнечного затмения, то я думаю, что ты сможешь проделать это и с любым другим воспоминанием.

На секунду Джесси почти сделала это, она поняла, что может сделать это, если захочет. Секрет того дня никогда не пропадал полностью из ее подсознания, как это происходило с секретами в телевизионных мыльных операх и мелодрамах; в лучшем случае, он был погребен в мелкой могиле. Это была своего рода выборочная амнезия, но исключительно добровольная. Если она захочет вспомнить, что произошло в день солнечного затмения, то очевидно ей это удастся.

Словно по приглашению, в голове Джесси возникла картина удивительной ясности: кусок стекла, зажатый в каминных щипцах. Рука в рукавице, двигающаяся по направлению к маленькому костру из горящего дерна.

Джесси напряглась и прогнала образ прочь.

Давай-ка все проясним, подумала она. Она предполагала, что это будет голос Рут, но была не уверена в этом. Теперь она ни в wel не была уверена. Я не хочу вспоминать. Понятно? События того дня не имеют никакого отношения к событиям сегодняшнего. Это небо и земля. Конечно, легко найти совпадения – два озера, два летних домика, два случая

(хранить секреты довольно мучительно) половых извращений – но воспоминания того, что произошло в 1963 году, ничего мне не даст, кроме, может быть, страданий. Поэтому, давай оставим это все, хорошо? Давай забудем Дак Скор Лейк.

– Что ты сказала, Рут? – спросила Джесси тихим голосом и ее взгляд переместился на бабочку, висящую на стене напротив. На секунду возник еще один образ – маленькая девочка, чья-то маленькая, сладкая простофилька, пахнущая одеколоном после бритья и смотрящая на небо сквозь осколок закопченного стекла – который затем милосердно исчез.

Джесси еще некоторое время смотрела на бабочку, чтобы увериться, что старые воспоминания оставили ее в покое, а затем снова перевела взгляд на бокал воды. Невероятно, но в нем все еще плавало несколько серебристых кусочков льда несмотря на то, что комната еще долго должна хранить тепло дневного солнца.

Взгляд Джесси скользнул по бокалу, коснулся холодящих пупырышков конденсата на его стенках. Она не могла видеть поднос, на котором он стоял – его заслоняла полка – но ей и не надо было его видеть для того, чтобы представить себе темное, расползающееся кольцо влаги вокруг бокала там, куда стекали капельки конденсата, образуя лужицу на подносе.

Язык Джесси, облизнувший верхнюю губу, такой влаги не выделял

Я хочу пить! закричал испуганный, требовательный детский а может быть, чьей-нибудь сладкой, маленькой Простофильки – голос. Я хочу и хочу… НЕМЕДЛЕННО!

Но она не могла достать до бокала. Это был типичный случай из серии видит око, да зуб неймет.

Рут: Не сдавайся так просто – если ты, милашка, смогла кинуть в собаку пепельницей, то, может быть, ты сможешь достать и бокал. Может быть, сможешь.

Джесси снова подняла руки настолько высоко, насколько ей позволяли ноющие плечи, и все равно ей не хватало пары дюймов. Джесси сглотнула, морщась от сухости в горле.

– Видишь? – спросила она. – Теперь ты счастлива?

Рут не ответила, но ответила Хорошая Женушка. Она говорила мягко, почти извиняющеся. Она сказала, что ты сможешь достать его, а не взять. Может быть, это разные вещи. Хорошая Женушка смущенно засмеялась, и Джесси снова подумала, как ужасно удивительно чувствовать часть себя, смеющуюся так, будто это совершенно другая личность. Если у меня добавится еще несколько голосов, подумала она, то можно будет организовать турнир по бриджу.

Она еще некоторое время смотрела на бокал, а затем откинулась на подушках так, чтобы видеть нижнюю поверхность полки. Она не была прикреплена к стене, а лежала на четырех стальных подпорках в форме перевернутых латинских L. К ним полка тоже ничем не крепилась, Джесси была уверена в этом. Она вспомнила, как однажды Джеральд говорил по телефону и непроизвольно облокотился об нее. При этом ее край полки начал приподниматься, левитируя, словно доска качелей, и если бы Джеральд тотчас не убрал бы с нее локоть, то она бы перевернулась, как катапульта в детской игре в колпачки.

Мысль о телефоне отвлекла ее на секунду, но только на секунду. Он стоял на низком столике напротив восточного окна, того, из которого открывался вид на дорогу и мерседес, и в настоящее время был также далек от Джесси, как другая планета. Ее взгляд вернулся к изучению нижней поверхности полки, сначала к dnqje, а затем к подпоркам.

Когда Джеральд облокотился на свой конец полки, ее конец приподнялся. Если она надавит на свой конец с достаточной силой, то бокал воды…

– Он должен заскользить по ней, – произнесла Джесси хриплым размышляющим голосом. – Он должен заскользить в мою сторону.

Конечно, он мог проскользнуть мимо нее и упасть на пол, он мог врезаться во что-то лежащее на полке и невидимое и перевернуться, но попробовать стоило, не так ли?

Конечно, я уверена, подумала она. Я планировала слетать в Нью-Йорк на моем Леарджете – пообедать в Четырех временах года потанцевать вечером в Бедленде – но со смертью Джеральда это все теперь выглядит несколько не к месту… поскольку с недавнего времени ни до одной хорошей книги мне не дотянуться – впрочем, как и ни до одной плохой – я думаю, мне следует попробовать получить утешительный приз.

Хорошо; как она предполагает это сделать?

– Очень осторожно, – сказала Джесси. – Вот как.

Она еще раз использовала наручники, чтобы подтянуться, и еще некоторое время изучала бокал. Основной помехой для нее было то, что она не видела поверхности полки. Она достаточно хорошо представляла, что могло находиться на ее краю, но была совершенно неуверенна по поводу края Джеральда и ничейной полосы посредине. Конечно, ничего удивительного в этом не было; кто за исключением обладающих эйдетической памятью мог бы с точностью запомнить расположение всех предметов на полке над кроватью? Кто мог предполагать, что такое когда-нибудь понадобится?

Да, теперь это имеет большое значение. Я живу в мире, в котором изменились все перспективы.

Да, разумеется. В этом мире бродячая собака может быть страшнее Фрэдди Крюгера, телефон является Сумеречной Зоной, пустынным оазисом, целью поисков тысячи Иностранных Легионеров, являлся бокал воды с плавающими в ней серебряными кусочками льда. В этом новом мире полка в спальне стала территорией столь же жизненно важной, как и Панамский Канал, а старый вестерн или детектив в мягкой обложке, лежащий в неподходящем месте, может стать непреодолимым препятствием.

Ты не думаешь, что несколько преувеличиваешь? осторожно спросила себя Джесси, зная, что это не так. Даже при самом удачном стечении обстоятельств эта операция продлится Бог знает сколько времени, а если вдобавок на пути будет находиться завал, то о ней вообще можно позабыть. Эркюля Пуаро – или один из романов серии Звездный путь, которые Джеральд прочитывал, а потом выбрасывал, как использованные салфетки – под таким углом на полке не видно, но его будет более чем достаточно для того, чтобы остановить или перевернуть бокал. Нет, она не преувеличивала. Перспектива в этом мире действительно изменилась и вполне достаточно для того, чтобы Джесси вспомнила о том научно фантастическом фильме, в котором главный герой начал сжиматься и уменьшился до такой степени, что начал жить в игрушечном домике своей дочери и спасаться от домашней кошки. Ей нужно было быстро выучить здешние законы… выучить их и жить по ним.

Не теряй смелости, Джесси, прошептал голос Рут.

– Не беспокойся, – ответила Джесси. – Я попробую… действительно попробую. Но иногда бывает полезно знать, с чем тебе, возможно, придется столкнуться. Я думаю, что иногда это помогает.

Она развернула правое запястье, насколько смогла, а затем подняла руку. В этой позе она напоминала египетский иероглиф femyhm{. Она снова начала шарить пальцами по полке, пытаясь нащупать препятствие в том месте, где, как она надеялась, должен остановиться бокал.

Она наткнулась на лист бумаги и на секунду остановилась, пытаясь сообразить, что это могло быть. Поначалу она решила, что это лист из блокнота, которым она обычно прикрывала беспорядок на телефонном столике, но для этого он был слишком мал. Тут ее взгляд упал на журнал – не то Таймс, не то Ньюсуик – лежащий на телефонном столике. Она вспомнила, как Джеральд бегло просматривал один из них, пока снимал носки и расстегивал брюки. Лист бумаги на полке мог быть одной из этих раздражающих подписных карточек, которыми всегда нагружаются журналы новостей. Джеральд часто их складывал, чтобы использовать потом в качестве закладок. Конечно, это могло быть и чем-нибудь иным, но Джесси решила, что для ее плана это не имеет никакого значения. Этот предмет не был достаточно твердым, чтобы перевернуть или остановить бокал. Больше поблизости ничего не лежало, во всяком случае, в пределах досягаемости ее вытянутых, извивающихся пальцев.