Текст книги "Игра Джералда"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Кто вы? – рыдала она. – Неужели вам так сложно ответить. Вы человек? Или дьявол? Ради Бога, скажите хотя бы, как вас зовут?

За окнами продолжал реветь ветер.

Дверь продолжала стучать.

На ее глазах фигура в углу начала изменяться… на ее лице как будто появилась широкая улыбка. В этой улыбке было что-то ужасно знакомое и глядя в лицо существа, Джесси почувствовала, что уже вплотную приблизилась к тонкой границе, разделяющей мир разума и мир безумия, к непрочной скорлупе, до сих пор с поразительной стойкостью переносящей все испытания, но вот теперь начавшую неудержимо и болезненно дрожать.

– Папа? – прошептала она. – Папа, это ты?

Не будь дурой! заорала на нее Женушка, но даже в этом, всегда выдержанном и спокойном голосе, Джесси услышала нотки опасной hqrephjh. Не сходи с ума, Джесси! Твой папаша умер в 1980-м!

Это ничуть не помогло ей, ничуть, только сделало все еще хуже. Гораздо хуже. Том Магот нынче покоился в семейном склепе в Фалмоусе, не более чем в сотне миль отсюда. В горящем, воспаленном ужасом мозгу Джесси настойчиво рисовалась картины сгорбленной отцовской фигуры, на одежде и ботинках которой пятнами выделялась сине-зеленая плесень, фигуры, беззвучно скользящей по залитым лунным светом полям и тропинкам редковатых подлесков, направляясь к редким первым домишкам городских окраин; ей рисовалось, как обвисали на ходу, притягиваемые к земле всеобщей силой, руки создания с полуразложившимися мышцами, как постепенно оттягивались эти руки к земле, повисая до самых коленей. Таким был сегодня ее отец. Это был мужчина, обожавший катать ее на своих плечах когда ей было три, который укачивал ее на своих коленях в шесть лет, когда цирковой коверный клоун испугал ее до слез, который рассказывал ей на ночь сказки и разные истории, до тех пор, пока ей не наступило восемь – после чего, она, уже достаточно взрослая, должна уже была читать сама. Ее отец, сложивший в день солнечного затмения в пачку несколько самодельных солнечных светофильтров и державший ее на коленях до самого мгновения наступления полного затмения, ее отец, сказавший ей: Не бойся ничего… не бойся и не оборачивайся. Она решила, что он чем-то обеспокоен, потому как дрожал его голос, потому как глухо он это сказал, потому как непохож был голос отца на его обыкновенную речь.

Улыбка на лице стоящего в углу существа внезапно сделалась еще шире и в тот же миг комнату заполнил этот запах – нерезкий и частично металлический, частично органический; запах, смешанно устричный и сливочный, так пахнут руки, когда в них подержишь пригоршню медяков, так пахнет воздух прямо перед грозой.

– Папа, это ты? – снова спросила она стоящую в углу тень, в ответ на что откуда-то издалека донесся крик гагары. Джесси почувствовала, как по ее щекам струятся тихие слезы. Творилось чтото невероятно странное и жуткое, нечто такое, что она не смогла бы себе вообразить и в тысячу лет. Но как только она прониклась уверенностью в том, что в дальнем темном углу стоит именно ее отец, Том Магот, умерший вот уже как двенадцать лет назад и теперь, как видно, оживший, страх неожиданно ушел из нее почти весь. Сначала подтянув ноги вверх, она расслабилась и вытянула ноги обратно, раскинув их на кровати. Как только она сделала это, фрагменты из ее сна вернулись к ней – те, где поперек ее грудей было написано губной помадой Перечная Юм-Юм ПАПОЧКИНА ДОЧКА.

– Ну ладно, давай иди сюда, – сказала она фигуре. Ее голос, чуть охрипший, звучал теперь спокойно и ровно. – Ты ведь для этого вернулся, верно? Тогда, давай, иди сюда. Ведь теперь я никак не смогу тебе помешать? Только пообещай, что после всего расстегнешь наручники? Пообещай, что расстегнешь их и освободишь меня.

Фигура в углу ничего ей не ответила, ни словом, ни жестом. Она продолжала стоять в сюрреалистическом кружении обрывков лунного света и теней, и скалиться на нее в злобной улыбке. Секунды утекали одна за другой (мигающие цифры двенадцатьдвенадцать-двенадцать на экранчике часов, глядящих на нее с тумбочки, безоговорочно утверждали в том, что время, конечно же, остановилось полностью и бесповоротно, замерзнув словно озерный лед, что сама идея временного тока лишь иллюзия) и Джесси начала склоняться к мысли о том, что вероятнее всего она была права с самого начала, что там, во тьме на самом деле нет никого и не было. Чувствуя себя словно легкое бессильное что-либо изменить перышко, летящее в порывах бушующего за стенами дома коварного и лукаво-злокозненного ветра, грозящего бурей, если не страшным sp`c`mnl-торнадо, она бессильно свесила на плечо голову.

Твой отец не мог воскреснуть из мертвых, сказала ей Женушка Барлингейм, голосом, который пытался быть твердым, но все попытки которого не увенчались успехом, а лишь вызывали жалость. Однако Джесси не могла не снять мысленно шляпу перед стараниями этой смелой женщины. Чтобы не случилось, пожар или наводнение, Женушка Барлингейм оставалась с ней до самого конца, чтобы укрепить и направить. То, что ты видишь теперь перед собой, это не отрывок из фильма ужасов или из Сумеречной зоны, Джесс; это подлинная настоящая жизнь.

Но другая часть ее – та часть, в которой, по всей вероятности, гнездились несколько мелких голосков, которые она приписывала НЛО, откуда ее подсознание протянуло в ее сознание свои щупальца и прочно укрепилось – настойчиво продолжало твердить, что то, что она видит перед собой, есть правда тьмы, нечто отстоящее от устоев любой логики и являющее собой тень самого что ни на есть иррационального (а может быть и вовсе сверхъестественного). Эти голоса продолжали настойчиво твердить ей, что во тьме, особенно во тьме, многое выглядит по-другому. И когда такое происходит, с клетки, до поры сдерживающей в себе воображение, спадают все замки и вещи – разные вещи высвобождаются на волю.

А вот и нет, это вполне может быть твой отец, прошептала эта ее новая, чужеродная часть и почувствовав как ее шею и грудь обдало холодом, Джесси поняла, что слышит в себе голос безумия, со словами которого вставали на места все возможные причины голосующие за эти слова. Не стоит даже сомневаться, это твой отец и есть. Днем все обычно и люди могут считать себя в безопасности от привидений и призраков, зомби и живых мертвецов, да и ночью, если человек не один, ему тоже нечего бояться, но стоит только остаться одному в темноте, как нечисть пускается во все тяжкие. Мужчины и женщины, Джесси, оказавшиеся во тьме ночи в полном одиночестве, напоминают широко распахнутые двери и ежели вдруг они решаться закричать или позвать на помощь, кто знает, что за ужасная мертвечина может забрести на их зов? Кто знает, что видят мужчины и женщины в час своей одинокой смерти? Трудно поверить в то, что многие из них умирают от страха, чтобы там не было написано в их заключении о смерти.

– Это все ужасная чушь, даже не вздумай в это поверить, сказала она себе своим новым, дрожащим и неразборчивым голосом, звуки которого давались ей с огромным трудом, потому что язык ее еле ворочался во рту. Она сглотнула и старательно заговорила громче, стараясь придать своему голосу всю твердость, на которую была способна.

– Ты не мой отец! Я вообще думаю, что ты – никто! Ты создан из лунного света и тебя нет тут на самом деле!

Словно бы в ответ на ее слова, темная фигура в углу согнулась в ее сторону, отвесив насмешливый поклон и на мгновение ее лицо лицо, в реальном существовании которого можно было больше не сомневаться – выскользнуло из переплетения теней. Мгновенно бледные лучи лунного света, льющиеся в комнату сквозь крышные окна, окрасили удлиненную вытянутую физиономию пришельца в оттенок дешевой ярмарочной позолоты и в ужасе Джесси издала приглушенный хриплый крик. То, конечно же, не был ее отец; глядя на злобу и сумасшествие, отражающиеся в лице ночного гостя, она подумала, что смогла бы теперь приветствовать своего отца, пусть даже двенадцать последних лет проведшего в ледяном заключении в гробу семейного склепа. Обведенные красной каймой, хищно сверкающие глаза взирали на нее из глубины провальных глазниц, кожа вокруг которых была hqrepg`m` морщинами. Тонкие губы, дрогнув, растянулись в широкую но сухую улыбку, обнажившую бесцветные резцы и острые словно у хищника клыки, длиной своей на первый взгляд не уступающие клыкам бродячей псины.

Одна из бесконечно длинных рук протянулась и подняла с пола большой темный предмет, стоящий у ног фигуры, который Джесси частью видела и о существовании которого во тьме догадывалась. Ее первой мыслью было то, что существо должно быть принесло из кабинета портфель Джеральда, чтобы подробно изучить его содержимое на кухонном столе, но когда создание подняло свою корзину и поднесло ее к свету, Джесси открыла, что та была гораздо больше по размеру портфеля Джеральда и гораздо, значительно старше того по возрасту. Корзина была похожа на старомодный короб для перевозки образцов, с которым в давние времена путешествовали между штатами странствующие коммивояжеры.

– Прошу вас, – прошептала она без сил, подвывающим щенячьим голоском. – Прошу вас, не трогайте и не обижайте меня. Если вы не хотите меня освободить, то и не надо, я согласна, только не делайте мне больно.

Улыбка на губах существа сделалась шире и она отчетливо увидела как далекими искорками в глубине его рта блеснул металл у ее гостя дальние зубы либо были покрыты золотыми коронками, либо там имелись золотые пломбы, такие же, как у Джеральда, например. Глядя на нее, существо бесшумно смеялось, словно бы радовалось тому глубочайшему ужасу, который ее обуял. Потом невероятно длинные пальцы протянулись к замку корзины

(я сплю, не стоит даже сомневаться в этом, теперь это точно сон, потому что наяву такого не может случиться и слава Богу, что это сон)

и расстегнув его, откинули крышку, так чтобы она смогла увидеть содержимое. Внутри корзины было полно разного сорта костей и драгоценностей. Джесси увидела мелкие косточки пальцевых суставов и кольца, зубы и браслеты, кулоны и подвески; среди прочего она увидела очень крупный бриллиант, размером с ноготь мизинца, поймавший молочный лунный свет и изливающий его обратно светящейся призмой сквозь тонкие изогнутые ребра младенческой грудной клетки. Она глядела во все глаза и мечтала об одном: чтобы все это оказалось сном, нет даже не мечтала, а от души надеялась и уповала на это, умоляя судьбу наконец свести ее со сном, равному которому никогда прежде ни разу в жизни она не видела. Сама ситуация – она, лежит прикованная наручниками к кровати, в одних нейлоновых трусиках и только-то; стоящий перед ней во мраке едва различимый маньяк молча демонстрирует ей свои леденящие кровь сокровища – отлично подходила к ночному кошмару из самого темного сна. Однако же ощущения…

Ощущения говорили о том, что вокруг нее царит реальная твердая и нерушимая действительность. И не было возможности ни обогнуть ее, ни проскользнуть незаметно мимо. Ощущения были абсолютно реальными.

Держа одной лапой свою корзину за ручку, другой лапой существо поддерживало корзину под дно, наклонив так, чтобы она смогла как можно лучше рассмотреть ее содержимое. Потом опустив корзину чуть вниз и прижав ее к груди, существо опустило туда одну руку и принялось ворошить содержимое, производя перестук костей и драгоценных украшений, звук которого напоминал тихое сухое пощелкивание кастаньет, рабочие поверхности которых покрылись грязью. Перемешивая свои богатства, существо неотрывно смотрело на нее, сморщив свое лицо и придав ему выражение крайнего интереса, по прежнему держа рот приоткрытым насмешливой молчаливой улыбке, ondap`q{b` и опуская покатые плечи в душащих приступах хохота.

Нет! – выкрикнула Джесси, но наружу не вышло ни единого звука.

Внезапно она почувствовала, как в ее голове никто иная, как Женушка со всех ног – о, Господи, она постоянно недооценивает ценнейший вклад, который вносит эта леди в ее душевное равновесие бежит-торопится к предохранительным выключателям в нервных цепях восприятия окружающего мира. Никто иная как Женушка первой увидела тонкие предупредительные дымки, поднимающиеся из-под плотно завинченных панелей приборов внешнего наблюдения и мгновенно уразумев, что все это значит, предприняла последнюю отчаянную попытку полностью вырубить и обесточить все оборудование и тем самым спасти его, прежде чем перегреются и перегорят двигатели и основные цепи, и полетят подшипники.

Существо, стоящее напротив ее кровати в лунном свете, засунуло руку по локоть в корзину, добыло оттуда пригоршню содержимого – колец и мелких косточек, и скалясь продемонстрировало ей.

Прежде чем наступила тьма и весь свет погас, в ее голове полыхнула ослепительная вспышка. С ней не случился обморок, как это порой бывает с главной героиней любовной пьесы, она простонапросто провалилась во тьму, куда ее грубо дернули чьи-то жесткие руки, словно приговоренного преступника, притягиваемого к спинке электрического стула, из оголовника которого в его макушку вот-вот должен вонзиться короткий и толстый отрезок фиолетовой молнии. Одновременно с тьмой пришел конец кошмару и ненадолго она оказалась в мире полного покоя. Джесси Барлингейм провалилась во тьму без единого словечка протеста.

Глава четырнадцатая

Неопределенное время спустя она медленно с усилием вернулась в сознание, сразу же отметив для себя две вещи – луна переместилась в восточное окно и внутри нее по сию пору все еще силен страх… но чего она боится, сказать не может, по крайней мере сразу же. К ней в этот дом приходил отец, и быть может он все еще находится здесь. То существо, которое она видела перед собой, совершенно не было похоже на ее папочку, но все это от того, что выражение лица папочки было такое же, как в тот день, в день затмения.

Пошевелившись, Джесси принялась отталкиваться ногами, подтягиваясь на руках, стараясь сесть и привалиться спиной к подушке. Руки не были теперь ей большим подспорьем. Пока она лежала без сознания, острые иголки и колючие булавки из рук ушли и ее руки можно было сравнить разве что с парой бесчувственных кресельных ножек, по крайней мере таким было ощущение. Повернув голову в сторону бюро, она уставилась туда широко распахнутыми глазами, в которые бил и в которых блестел лунные свет. Ветер утих и тени в углу прекратили свой танец, по крайней мере на краткое время успокоившись. Сам угол был совершенно пуст. Там не было ничего – ее ночной гость ушел.

Но может быть и нет, Джесс – быть может, он всего лишь перебрался в другое место и стоит теперь там. Может он просто спрятался под кроватью, что ты на это скажешь? Оттуда он в любое мгновение может протянуть руку и дотронуться до тебя. Например, до твоего бедра.

За окном налетел порыв ветра – слабый, даже не порыв, а легкое дуновение – и задняя дверь легко стукнула. Этот звук эхом p`gmeqq по дому – единственный звук здесь. Бродячая псина заткнулась, и именно это более, чем что бы то ни было убедило ее в том, что незнакомец ушел. Дом был в полном ее распоряжении.

Взгляд Джесси упал на темную массу на полу, близ ее кровати.

Поправка, – пронеслось у нее в голове. С нами Джеральд. Не забывай о нем.

Снова откинув голову на подушку, она закрыла глаза, чувствуя как медленно и мерно бьется в ее горле пульс, предупреждая ее не пробуждаться до конца, потому что тогда это биение превратится в то, что оно на самом деле и есть – в жажду. Лежа с закрытыми глазами, она не была уверена до конца, сумеет ли перейти от черного обморока к обычному сну или нет, но одно она знала точно то, что она хочет больше всего, (за исключением того, чтобы ктонибудь как можно скорее пришел к ней и спас ее) это спать.

Здесь никого нет, Джесси – ты понимаешь это? Это был, абсурд всех абсурдов, голос Руфи. Резкий и непримиримый голос Руфи, чьим девизом была строка из песенки Нэнси Синатра: Однажды эти башмаки протопают и по тебе. Руфи, обратившейся в дрожащее желе от одного только вида неясной тени с пятнами лунного света в углу комнаты.

Ничего, киска, валяй, ответила ей Руфь. Смейся, смейся надо мной – может я и на самом деле это заслужила – но только не обманывай себя. В доме никого нет и не было. Твое воображение чересчур разыгралось, дало сбой, так сказать, и только-то. Только и всего.

Ты ошибаешься, Руфь, спокойно ответила Женушка. В комнате ктото был и я и Джесси не сомневаемся в этом нисколько. Потому что мы обе знаем, кто такой это был. Он не был похож на папочку как две капли воды, но это потому, что у него было лицо затмения. И даже выражение его лица и рост тут не самое важное – возможно он обул сапоги с высокими каблуками или ботинки на очень высокой платформе и еще что-то такое, например небольшие ходули. Ведь мог, правда?

Ходули! – в насмешливом голосе Руфь почти сквозила истерика. Господи Боже мой, пусть даже мы не будет теперь принимать во внимание тот факт, что несчастный Том Магот был мертв задолго до того дня, как праздничный фрак Рейгана вернулся из чистки после того, как он залил его шампанским на праздновании дня иннагурации; но милые мои, Том был настолько неуклюж и неловок, что для него лично можно было смело выдавать страховку для спускающихся с лестниц. Ходули? Нет, детка, ты видно на самом деле решила свести меня с ума!

Это все неважно, со стальным упрямством в голосе возразила Женушка. Это был он и точка. Я сразу же узнала его запах – этот густой и теплый, словно кровь, дух. Не смесь ароматов устриц и пригоршни медяков. И даже не запах крови. Это был запах…

На этом ток ее мыслей прервался и обрывки его унеслись прочь.

Джесси уснула.

Глава пятнадцатая

Она осталась вместе с отцом в Закатных Тропинках в тот день 20-го июля 1963-го по нескольким причинам. Первая из причин была, как сказать, внешним вместилищем, обложкой для другой. Внешняя, открытая обложечная причина по ее словам сводилась к тому, что она до сих пор немного боится миссис Джиллет, и это несмотря на то, что с момента происшествия с пирожными и хлопаньем по рукам прошло уже не много ни мало, а целых пять лет (да что там, и все шесть уже скоро грянут). Подлинная же причина была гораздо проще и бесхитростней: этот особый, единственный-в-человеческой-жизни день nm` хотела провести со своим любимым папочкой.

Ее мать была полна подозрений и то, что ее муж и десятилетняя дочь сообща играли ей словно самой что ни на есть мелкой пешкой, совершенно не поднимало ее настроение, но когда пришло время решать, дело было уже, так сказать, fair accompli. В первую очередь Джесси заглянула к отцу. До ее одиннадцатого дня рождения оставалось еще целых четыре месяца, но ума ей было уже не занимать. Как подозревала Салли Магот, так оно и вышло: Джесси начала отлично продуманную, выверенную и незримую для стороннего наблюдателя комбинацию, результатом которой должно было стать проведенный наедине с обожаемым папочкой день затмения. Многими днями позже Джесси сказала себе, что именно в этом заключалась еще одна причина для того, чтобы держать свой рот на замке в отношении того, что случилось в тот день; могли ведь найтись и такие люди и Салли Магот в числе их – кто наверное посчитал бы, что у нее нет права жаловаться; ибо она получила именно то, что заслужила.

За день до дня затмения Джесси нашла своего отца сидящим в шезлонге на террасе напротив окна своего кабинета за чтением Лики Отваги в бумажной обложке, в то время как его жена, сын и старшая дочь купались, брызгались и хохотали в озере совсем неподалеку. Джесси присела в стоящий рядом шезлонг и отец улыбнулся ей и она улыбнулась ему в ответ. Она только что и специально для этого разговора подкрасила губы новой помадой Перечная Мята Юм-Юм – подаренной ей на день рождения Мэдди. После того, как Джесси впервые попробовала помаду, она ей не понравилась – детский цвет, вот что подумала она, и воняет пепсодентом – но папочка сказал, что с помадой на губах она настоящая милашка, в результате чего Юм-Юм превратился в самый, может быть, ценный атрибут скромного набора косметики, которым она располагала, она очень им с тех пор дорожила и пользовалась только для особых случаев.

Он выслушал ее внимательно и со всем уважением, но даже не попытался скрыть отблеска удивленного скептицизма в глазах. Ты хочешь сказать мне, что до сих пор боишься Эдрин Джиллет? переспросил ее он, когда она наконец закончила чуть освеженный пересказ старинной истории о том, как миссис Джиллет хлопнула ее по руке, когда она потянулась за последним пирожным, оставшимся на тарелке. Это случилось в… Вот тебе раз, я уже забыл, хотя нет, тогда я еще работал у Даннингера, так что это случилось, наверное, аж в 1959-м году. И ты, после всех этих лет, до сих пор дрожишь перед ней? Классический фрейдистский случай, моя дорогая.

Ну… знаешь… как бы это сказать… да, немножко дрожу.

Она широко раскрыла глаза, стараясь изо всех сил продемонстрировать, что несмотря на то, что она старается сказать очень немного, на самом деле подразумеваются здесь вещи чрезвычайно серьезные. По правде сказать, она не смогла решить даже для себя самой, робеет ли она по сию пору перед старой Пыхтелкой или нет, просто сама мысль о том, что весь поразительный день полного солнечного затмения ей придется провести в обществе этой скрипучей матроны, чей жуткий голубой парик надоел ей до смерти, вместо того чтобы чудесно скоротать время в компании своего обожаемого превыше всего, что только можно описать словами, папочки, приводило ее в неописуемое уныние.

Оценив на взгляд выражение сомнения, появившееся на его лице, она с облегчением поняла, что в нем более всего преобладает дружелюбность и даже желание помочь и сохранить тайну, и конспирация. Поэтому, снова улыбнувшись, она сказала, очень просто: А кроме того, я просто хочу остаться с тобой.

Тогда он легко взял ее руку и, поднеся ее к губам, осторожно onveknb`k ее пальцы, словно французский мосье. В этот день он не побрился – отдыхая в лагере, он частенько не брился денек-другой и от колючего прикосновения щетинки его усов к нежной коже по ее рукам и спине побежали приятные мурашки.

Comme tu es douce, сказал ей он. Ma joile mademuiselle. Je t'aime.

Она хихикнула, не понимая его неуклюжий французский, в полной внезапной уверенности о том, что все выйдет именно так, как она на то надеялась.

Мы здорово повеселимся, радостно защебетала она. Только мы вдвоем и больше никого. Я приготовлю ранний ужин и мы съедим его вот здесь, на террасе.

Он улыбнулся ей в ответ: Бургеры Затмение a deux?

Она кивнула и от удовольствия захлопала в ладоши.

Затем он сказал нечто такое, что уже тогда показалось ей несколько странным, потому что он был не из тех, кто много внимания уделяет нарядам и модам: И ты могла бы одеть это свое хорошенькое новое пляжное платьице, верно?

Конечно, если ты хочешь, ответила она, сама уже несколько недель назад собирающаяся сказать маме о том, что пляжное платье нужно бы отнести в магазин обменять, потому что оно – даже если вас не сводят с ума красные и желтые полоски кричащих оттенков просто было ей мало и слишком туго. Ее мама заказала платье от Сирса, основываясь по преимуществу на прикидках и оценках на глазок и заполняя бланк заказа, просто поставила в графе размеры цифру на единицу большую, чем Джесси носила в прошлом году. Случилось так, что она и там и тут выросла немножко более рассчитанного. Но папочке платьице все равно нравилось… и ежели он взял в деле о затмении ее сторону и поможет ей, то почему бы и ей…

Он в самом деле взял ее сторону и принялся лоббировать словно бык. В тот же вечер он начал дело, после ужина (и пары успокоительных бокалов vine rouge) предложив своей жене сделать Джесси одолжение и освободить ее от поездки на бдение затмения на вершину горы Вашингтона. Туда отправлялись большинство их соседей; сразу же после дня Поминовения начались стихийные собрания на предмет того, где и как кто собирается наблюдать грядущий солнечный феномен (по мнению Джесси эти собрания были лишь очередным удобным поводом для летнего сообщества потусоваться и пропустить в обществе друг друга по коктейлю), в результате костяк общества даже выбрал себе имя – они стали называть себя Солнцепоклонники Темного Пятна. В результате вечеринок с коктейлями Солнцепоклонники заарендовали школьный микроавтобус для того, чтобы в день события, нагрузившись коробками с ланчем, темными очками Полароид, специально сварганенными для такого случая самодельными рефлекторами и фотоаппаратами и кинокамерами с солнечными фильтрами, и, конечно же, шампанским, подняться на высочайшую вершину штата Нью-Гемпшир. Шампанского припасено было немало. По мнению мамы и старшей сестры Джесси подобное времяпрепровождение было отличным образчиком высоко-светского и всесторонне-приятного веселья. Что касается Джесси, то для нее предстоящая поездка была апофеозом возможной существующей скуки… и это прежде того, как в уравнение был добавлен непредвиденный фактор Пыхтелки.

Тем же вечером, 19-го числа, после ужина она снова вышла на террасу, предположительно для того, чтобы прочитать страниц двадцать-тридцать романа миссис Си. Эс. Ливайс Побег с планеты тишины, прежде чем солнце не окончательно скрылось за горизонтом. Ее истинные цели были куда менее интеллектуальные: ей хотелось qnaqrbemm{lh ушами услышать как на деле ее папочка примет ее – их сторону и мысленно поддержать его. Уже много лет она и сестрица Мэдди знали о том, что особенность расположения гостиной и спальни их летнего домика создавала забавный акустический эффект, причиной чему вероятнее всего были необычно высокие, круто-скошенные потолки; Джесси подозревала, что Виллу тоже было хорошо известно о том, как хорошо доносились звуки из внутренности дома сюда на террасу. Об этом знали все, за исключением самих родителей, благодаря тому, что в комнатах словно бы установлены жучки, что суть и долгий путь к большинству принимаемых за бокалом послеобеденного коньяка или чашкой кофе решений становился известным (по крайней мере сестрам) задолго до их официального объявления рядовому составу из уст представителя штаба.

Заметив, что она держит роман миссис Ливайс вверх ногами, Джесси поспешила исправить незадачливый казус, прежде чем проходящая мимо сестрица Мэдди, подмигнувшая ей и испустившая беззвучный смешок, успела заметить это. Она чувствовала себя чуточку виноватой за то, что позволяет себе. То, что она делает сейчас, нельзя назвать желанием держаться в курсе событий, скорее всего это было похоже на обычное подслушивание; как только ты понимаешь, что пал так низко, тебе следует немедленно остановится. Но до сих пор она чувствовала себя стойко пребывающий по правую сторону тонкой линии дозволенной морали. В конце концов, она ведь не прячется в шкафу и не вытворяет ничего подобного; она сидит на виду у всех, совершенно не скрываясь, ярко освещенная последними лучами склоняющегося на запад солнца. Посиживая перед закатным солнышком, она раздумывала о том, случаются ли на Марсе затмения и если затмения все-таки есть, то имеются ли там марсиане, чтобы эти затмения наблюдать. И если ее родители легкомысленно уверены в том, что для того, чтобы никто не смог их услышать, достаточно устроиться за столом в гостиной, то разве есть в этом ее вина? Может быть она должна прямо вот так взять и пойти к ним и все рассказать?

– Лично я так вовсе не думаю, дорогуша, – прошептала Джесси своим самым что ни наесть игривым голоском, позаимствованным у Элизбет Тэйлор из Кошки на раскаленной крыше и, сложив ладошку горсткой, торопливо прикрыла широкую улыбку, всплывшую на ее губах. Сейчас можно было так же не ждать появления сестрицы Мэдди, способной помешать ей, по крайней мере пока; снизу, из столовой доносились голоса Мэдди и Вилла, добродушно бранящихся над какойто настольной игрой, составной головоломкой или шарадами или чемто подобным.

Что касается меня, то мне кажется, что если она останется завтра со мной, не будет никакого вреда, – говорил отец, используя для этого случая свой самый беспощадный исполненный юмора и насмешки голос привыкшего из всего выходить победителем. Как ты считаешь?

Конечно это не причинит ей никакого вреда, отвечала мама Джесси, как не умрет она и от того, что прокатится вместе со всеми нами хотя бы разочек этим летом. А то, последнее время я заметила, что Джесси постепенно превращается полностью в папочкину дочку.

На прошлой неделе она ездила с тобой и Виллом на кукольный спектакль в Бизель. Кстати, Салли, почему ты не сказала мне, что Джесси нянчилась с Виллом весь спектакль и даже купила ему мороженное из своих карманных денег, пока ты сама наведывалась на аукцион?

Подумаешь, какие жертвы! отозвалась Салли. От твоей Джесси не убыло.

Отцу удалось задеть ее за живое – ее голос звучал мрачно.

Что ты имеешь в виду?

Я хочу сказать, что Джесси сама с удовольствием согласилась съездить на кукольный спектакль и за Виллом согласилась присмотреть с удовольствием и по собственному желанию, потому что он ее брат и она любит его.

На смену мрачному тону, пришли более знакомые отголоски раздражение.

И вообще, зачем нам спорить – ты все равно не сможешь понять, чего я хочу. Не сможешь и все, ни за что на свете, потому что ты мужчина.

Этот тон матери за последние годы становился Джесси все более и более узнаваемым. Частью это, как и она сама понимала, объяснялось тем, что взрослея, она просто начинает больше слышать и отличать одно от другого, но более всего это было попросту связано с тем, что ее мама все чаще и чаще за последние годы начинала прибегать к такому тону. Она отчаянно старалась понять, почему железная стройная логика отца выводит маму из себя все больше и больше.

Почему, интересно, известие о том, что Джесси хочет сделать то, что она действительно хочет, так тебя раздражает? спросил маму Том. Может быть ты относишься к ней предвзято? Как ты отнесешься к факту того, Сал, что с годами, взрослея, в нашей дочери разовьется не только семейное, но и социальное сознание? Отправишь ее за это в воспитательный дом?

Не передергивай, Том. Ты отлично понимаешь, что я имела в виду.

Ничего я не понимаю; на этот раз тебе удалось напустить как следует туману, дорогая. Мне всегда казалось, что сюда мы приезжаем для того, чтобы отдохнуть и весело провести летний отпуск и каникулы, разве ты забыла об этом? Что касается меня, то мне всегда казалось, что отпуск и каникулы даются людям для того, чтобы заниматься в это время именно тем, чем хочется и проводить это время именно с теми людьми, с какими хочется. Вот, по-моему, что представляет собой отпуск.