Текст книги "Непознанная Россия"

Автор книги: Стивен Грэхем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Прежде всего они полагают, что мужик беден по той причине, что все полевые работы выполняются вручную. Он пашет старым деревянным плугом, жнет серпом, молотит цепом. Социал-демократы предлагают: "Давайте внедрим американские сельскохозяйственные машины, дадим мужику возможность заработать наравне с канадским сборщиком урожая. Земледельческие работы можно выполнять с помощью одной пятой существующего количества крестьян. Пусть те четыре пятых, освобожденных машинами, идут в города, находят себе работу на фабриках. В России сто миллионов крестьян, однако тот же урожай можно получить с помощью двадцати миллионов. В настоящее время мужик зарабатывает двадцать фунтов в год, тогда же каждый из двадцати миллионов заработает сотню в год и сравняется с фермерами из других стран".

Хорошо, но как быть с теми восемьюдесятью миллионами, которым назначено найти работу на фабриках? На российских фабриках и так уже нет свободных мест.

"Да, это дело эволюции, а не революции, – соглашаются социал-демократы. Будем надеяться, замечу в скобках, то будет постепенная эволюция. – Поначалу установим немного машин, построим несколько фабрик, откроем Россию для торгового развития. Мы дадим людям техническое и коммерческое образование, усмирим Кавказ, уберем все ограничения на торговлю, построим новые железные дороги. В результате мировые деньги хлынут в Россию. Не миллионы, но миллиарды капитала придут к нам. Россия станет новой Америкой. Мы не только дадим работу восьмидесяти миллионам, которых на земле заменят машины, но и пригласим иммигрантов для пополнения рынка труда. Не вызывает ни малейших сомнений – у России более великое коммерческое будущее, чем у любой другой страны в мире".

Не вызывает ни малейших сомнений – и потому давайте молить Господа, чтобы он усилил царя, усилил всех реакционеров, укрепил их в старых истинах!

Грустно думать о тиранических преследованиях, о казненных и сосланных молодых людях. Но подумайте и об опасностях, что таятся в тех, кого преследуют, в помыслах этих мужчин и женщин. Подумайте, на что они готовы...

Они готовы повторить все ошибки Запада, готовы вновь вознести образ Ваала, готовы создать новые трущобы, готовы отдать милых крестьянских девушек улице, готовы возвести новый Чикаго, готовы создать из Лондона образец рая.

Они устремляют взоры к Англии, называют нашу страну цивилизованной, не ведая, что давно уже она перестала быть цивилизованной, коммерциализировалась. "Англичане свободны, – заявил мне один из пинежских революционеров, – мы же до сих пор рабы". Но мы все рабы. Я задал ему вопрос: "Кем бы вы предпочли быть – рабом Божьим или рабом капитала?" Он не смог определиться, поскольку не был знаком с этим последним рабством. Я процитировал ему Ницше, когда он говорит о союзе демократии и плутократии: "Когда-то люди играли золотом, но теперь золото играет ими, порабощает их". Однако до этого человека не дошел смысл высказывания, он продолжал говорить об английском парламенте, о славных традициях англо-саксонской расы.

"Что это за традиции? – воскликнул я. – Вы только подумайте! Когда-то мы были храбрыми йоменами, а превратились в нацию лавочников. Мы теперь нация клерков и торговцев. Даже женщины становятся клерками! В прежние времена мы жили для самой жизни, жили, чтобы есть и пить, жениться, воспитывать детей. Сейчас же мы живем для какой-то цели, для завоевания положения, для удовлетворения своих амбиций. А брак, бывший когда-то смыслом нашей жизни, теперь служит одному наслаждению".

"Но ведь скоро, – возразил он, – ваши женщины получат право голоса". Поскольку он встретил недоверчивой улыбкой мою тираду, я набросился на него с удвоенной силой. "В Англии мы можем лишь голосовать, по какой дороге идти вниз, но вы здесь, в России, еще имеете возможность выбора, подыматься вам, или падать, или оставаться на месте".

Я убежден, что русский крестьянин совсем не приспособлен к городской жизни. Там он быстро вырождается, обнаруживает исключительную склонность к уголовщине и отвратительную похотливость.

В десяти милях от Устюга находится большой льнозавод, его окружает зажиточная деревня. Я приблизился к этому месту как раз в то время, когда рабочие выходили на перерыв. То были все крестьяне, только коммерциализированные – сразу были заметны изменения в характере, тоне, эти изменения всегда происходят, когда труженики от земли идут на фабрику: грубость мужчин, развязная походка женщин. Я познакомился с говорившим по-английски мастером – то был немецкий завод – и высказал ему свои мысли относительно английского и американского образа жизни того сорта, который европейцы хотели бы перенести в Россию. Он что-то сказал о неизбежном зле, сопровождающем цивилизацию.

"Но Россия уже цивилизована, – не согласился я. – Англия цивилизована в течение пяти веков. Она стала индустриальной, а индустриализация ведет к одичанию. То, что вы называете злом цивилизации, на самом деле является злом индустриализации".

"Я согласен с вами, – ответил мастер, – но я ведь нахожусь внутри, я обречен на это".

Я покинул его и продолжил свой путь, развивая про себя эти мысли и одновременно радуясь, что некоторые из нас все же находятся в чем-то и вне этого образа жизни, и эти некоторые – мы, странники.

Поля вокруг фабрики были устланы белым льном, расстеленным на траве для отбеливания. Я предположил, что то была стадия в производстве льняных воротников и манишек – пропуск на небеса.

Вечером я пришел в Устюг, красивый город со многими церквами и пятнадцатью тысячами населения. Солнце ярко сияло и отражалось в сотнях куполов этого дальнего города и, пока я взбирался на высоты, на которых он построен, на сотню миль вокруг мне были видны окрестные дали и долины, по которым, как серебряные ленты, текут Сухона и Юг.

Я предполагал через несколько дней отдыха отправиться в городок Никольск, что лежит в долине Юга.

~

Глава 30

КАНУН ПРАЗДНИКА ПРЕОБРАЖЕНИЯ

В Устюге очень мало гостиниц, и я остановился в лучшей. За 65 копеек я получил комнату с кроватью и столом.

"Есть у вас на чем спать? – спросила хозяйка. – Чудной вы какой-то, только я не задаю вопросов"

Видимо, она приняла меня за беглого каторжника.

Я приказал поставить самовар, устроил свои пожитки, достал плащ и пошел в город купить чего-нибудь съестного. Читатель не может себе представить, с каким наслаждением бедный бродяга выбирает себе пирог с вареньем, когда у него появляется такая возможность. Я уже несколько недель не ел ничего вкусного.

В Устюге одна-две прекрасные булочные, и я накупил целый мешок яблочных пирожных, слоек с вареньем, сладких лепешек, plushki. Мешка хватило бы, чтобы снабдить званое чаепитие. Я еще купил фунт великолепного белого хлеба, сладкого и хрустящего, как пирог, с запеченными изюминками.

За чаем я начал читать русские "копеечные выпуски", которые оставил предыдущий обитатель комнаты – то были истории о Нике Картере, американском Шерлоке Холмсе. Странно видеть, с какой жадностью все образованные русские люди читают леденящие кровь детективные истории. Картер, Холмс и Нат Пинкертон – это тройка самых популярных героев современной литературы.

После чая, а он растянулся надолго, я спросил дорогу в баню, и моя хозяйка воздела руки в печали.

"Если бы только вы пришли сегодня утром, – сказала она, – вы могли бы помыться здесь. Мы все мылись, потому что сегодня вечером Преображение. А городская баня плохая, черная, вы оттуда выйдете грязнее, чем были Не баня, а позорище. Мужчины и женщины моются на виду друг у друга, такой грех. Говорят, в раздевалке столько пара, что люди раздеваются в коридоре и на улице, чтоб одежда не намокла. Вы лучше подождите и помойтесь здесь. Я натоплю для вас"

Я сказал ей, что мне нужна настоящая горячая ванна, чтобы размять конечности, уставшие от ходьбы, а ноги у меня стерты и в волдырях.

Хозяйка осмотрела меня с подозрением с головы до ног, а потом спросила: "Вы откуда пришли?"

"Из Архангельска", – ответил я.

"Господи! – воскликнула она. – Из Архангельска! И куда вы идете? В Москву? А по какому делу?"

"Просто посмотреть страну и людей", – ответил я.

Она махнула рукой, как бы говоря: "Не бойся, я тебя не выдам", а вслух добавила: "Паспорт-то есть у вас? Вы политический, конечно, да только я не задаю вопросов. Женаты вы? У вас, небось, куча малышей дома, они вас зацелуют. Держитесь подальше от полиции, молодой человек. Только если вас поймают, не говорите, что здесь останавливались. Это зарегистрированная гостиница и у меня будут неприятности. Баня там, второй переулок направо. Я пошлю девушку показать вам, и Бог вас хранит".

Я пытался убедить ее в том, что я совершенно приличная и легальная особа, находящаяся в путешествии. Но она только делала вид, что верит. "Я англичанин, – сказал я. – Я приехал из Лондона, мой родной язык – английский. Вы же слышите, что я говорю по-русски не так хорошо".

"Верно, – ответила хозяйка. – Ваш русский звучит непривычно, по-московски как-то. Это очень умно, очень хитро придумано. Но я вижу вас насквозь, молодой человек, я вижу вас насквозь. Сперва вы сказали, что пришли из Архангельска, а теперь говорите, что из Лондона. Как это свести? Нет-нет, ничего не говорите! Не выдавайте себя. Я вам не судья. Да я и не сужу. Я верю каждому вашему слову. Вы последователь Толстого. Вы возвращаетесь с Соловков, с богомолья. Когда-то вы были в Англии и выучили английский, Ваша жена и дети проехали раньше в экипаже".

Я потряс головой.

"Как! Вы сами сказали это, как бы я иначе узнала. Вы должны держаться одной истории, молодой человек".

И так далее. Я оставил ее в покое и пошел в баню. Действительно, в России в домах почти нет ванных. Все ходят в баню. В каждом городе есть бани. В Москве и Петербурге их сотни; и в деревнях есть баньки. Есть общие бани и семейные бани. Общие поделены на мужские и женские отделения, а семейные – это большие ванные комнаты, куда можно взять всю семью. Русский в городе часто водит жену и детей в такое отделение, и они выполняют весь процесс мытья одновременно.

У русских необыкновенное отсутствие чувства стыда, особенно что касается обнаженного тела. В московских общих банях часто можно увидеть одновременно сотню энергично моющихся голых людей, абсолютно чужих друг другу, и абсолютно не осознающих этого факта. Возможно, это от того, что почти все они крестьянского происхождения. Мытье, кроме того, имеет и религиозную функцию. В банях висят иконы, и люди, хотя и обнажены, все носят на шее крестики. Мытье сродни молитве, и перед церковной службой надо обязательно помыться: это приветствуется священниками.

"Сколько стоит у вас помыться?" – спросил я у человека в дверях. Он оказался в таком затруднении, как будто я задал совершенно необычный вопрос.

"По-разному, – ответил он. – Некоторые отделения стоят пенс, другие – два, некоторые – три; есть такое, что держат для генералов, так там – семь".

"Как! Разве здесь нет места, где все могут мыться вместе?"

"Есть, да только для мужиков. Там полнехонько, потому что сегодня вечером праздник Преображения и все хотят помыться перед церковью. И мужчины, и женщины, и дети".

"Как! Вы хотите сказать, что мужчины и женщины моются в одном помещении!"

"Да", – ответил он с извиняющейся улыбкой. "Как по-спартански!" – подумал я.

"Хорошо, отведите меня в генеральское отделение", – сказал я вслух.

Я заплатил ему семь пенсов и он повел меня в отсек, дав пучок дубовых прутьев, которыми нужно хлестать себя, и мочалку, чтобы намыливаться. Я открыл дверь и вошел.

Первое, что я сделал, так это воскликнул по-русски: "Gospody, Bozhe moi!" Так было жарко, так темно. Даже там, где раздеваются, свирепствовала жара. Не успел я снять одежду, как она пропиталась паром и потом. Я побыстрее все скинул, забрался на полку в парной, лег и судорожно задышал.

Возможно, здесь было жарче, чем в других отделениях, именно потому, что это было самым дорогим и предназначено для генералов. Я не мог выдержать этой жары именно потому, что я был парвеню.

Как это место пылало! На каменном полу было так жарко, что я боялся, что у меня сойдет кожа. Потом, когда я забрался на полку, стало обжигать дерево. Только представить себе, чтобы в такой жаре бить себя дубовыми прутьями!

Когда я превозмог жару, в запасе для меня оказался еще больший сюрприз. Оттуда, где я лежал на парной полке, можно было посмотреть через верх перегородки в следующий отсек. Каково же было мое удивление, когда в поле моего зрения попали двое людей с ушатами мыльной воды и большими мочалками. Я услышал поблизости детский говор: это, очевидно, была семейная компания. Я слез с моего наблюдательного пункта.

Едва я это сделал, как в мою дверь постучали, вошел человек и сказал:

'Здорово, брат! Не окажешь ли мне услугу? Я человек тучный и мне трудно помыть себе спину. Я стану на колени, а ты мне ее потри... А я тебе потом потру".

Мы обменялись услугами, он взбил самую горячую и самую обильную пену. Когда мытье закончилось, он пожелал мне всего хорошего и поздравил меня с Преображением.

Я поспешил закончить обливания, выливая на голову таз за тазом. Душа здесь не было.

Пока я это делал, дверь снова открылась – в ней не было замка – и вошли трое детей, два мальчика и девочка, этакая Красная Шапочка. За ними шли мать, отец и банщик. От пара стоял такой туман, что они сначала меня не увидели, но потом девочка закричала пронзительным голосом:

"Ой-ой, там мужчина", – и они удрали.

Я забаррикадировал дверь, взял полотенце и попытался вытереться Напрасные усилия. Я торопливо натянул несколько вещей из одежды. Моя одежда на меня просто не влезала, так она пропиталась паром. Я взял пиджак и жилет на руку и освободил помещение. Потом я поддразнил банщика, сказав ему, что, как я обнаружил, из генеральского отделения можно подглядывать в соседнее, хотя они и продаются как раздельные.

"Это ничего", – ответил он и махнул рукой

"Специальная привилегия для генералов, а?" – спросил я.

Он ухмыльнулся и сказал, что это ничего по сравнению с пятикопеечным отделением. Там у них занавески.

В некоторых отношениях русские так и не вышли из Эдема.

Теперь нужно было побриться, лицо мое обросло месячной щетиной. Недолгие поиски привели меня к заведению под названием "Парикмахер" – русские позаимствовали профессию цирюльника, а с нею и название. Было время, когда никаких парикмахеров не существовало, а волосы и бороду молодому человеку подстригали при необходимости жена или мать.

В заведении никого не было, но вскоре ко мне вышла молодая женщина, заявившая, что парикмахера нет и не будет до завтра.

"Какая жалость! – огорчился я. – Я хотел побриться перед тем, как пойти в церковь".

Она посмотрела на меня извиняющимся взглядом. То была одетая по-городскому приятная женщина, скорее всего, жена парикмахера.

"Может, я смогу побрить вас", – предложила она.

"На самом деле?"

"Может, что и получится, если у вас щетина не слишком жесткая. Жесткая она у вас?"

Я не мог определенно ответить на этот вопрос, тогда она с улыбкой подошла ко мне и потрогала.

"Нет, не слишком. Садитесь, я вас побрею. Я хорошо это делаю".

Я уселся и был побрит. Чудесное ощущение – маленькие легкие пальчики порхают по моему лицу, шее, губам, голова же моя прижата к ее плечу...

~

Глава 31

РУКА В ИКОНЕ ДВИЖЕТСЯ

Без бороды я почувствовал, как будто лет десять спало с моих плеч, а девушка улыбнулась при виде произведенных ею изменений.

Я направился к Успенскому собору, возведенному в ХШ веке. То была цель многих паломничеств, в нем, как оказалось, сохранилась священная реликвия св. Иоанна Устюжского, чудотворная икона. Церковь была заполнена до отказа, а толпа крестьянок, облаченных в ярчайшие красные и желтые одежды, молилась на ступеньках снаружи. Разумеется, они могли зайти, если бы захотели, ведь в русской церкви не встретишь неподобающего себялюбия, и никто не посмотрит вопросительно на бедно одетого человека, пробирающегося вперед, чтобы приложиться к иконе. Я вошел внутрь.

Моему взору предстала великолепная сцена. "Преображение" приходится на то же самое время, что и "Обретение честнаго креста", и потому пол в церкви был устлан зелеными сосновыми ветками. Священнослужители шествовали взад и вперед в своих ослепительных одеяниях, а вверху, на круговой галерее, где стоял хор, музыка гремела так, как будто сама церковь вознесла свой лик и свой голос в хвале Господу. В соборе присутствовали все градации богатства и одежд, но, как мне кажется, единственным человеком, кто мыслил и оценивал, был я. (думал и сомневался)

Через десять минут моего пребывания в церкви началось движение. Вперед вышел молодой священник; он был очень хорош собой, облаченный с головы до ног в переливающееся серебряное сверкающее одеяние – символ Преображения. В руке он держал кисточку из верблюжьей шерсти. За ним шел маленький мальчик в белом стихаре, несущий крошечную чашечку со святой водой.

Священник встал среди людей лицом к алтарю – то был символ прихода Иисуса на землю в облике человека, символ его человеческой жизни и страданий. То была прекрасная идея, серебряноризный священник, сошедший от величественных икон и вставший среди людей; то был Бог, ставший человеком.

The town of Ust-Yug

Священник и мальчик ненадолго преклонили колена, затем поднялись, один держал кисточку, другой сосуд со святой водой. В пастве началось движение, люди начали подходить под благословение. Медленно все собрание продефилировало мимо священника и мальчика. Каждый, подходя, становился лицом к священнику, а тот окунал свою кисть в воду, рисовал крест на лбу прихожанина, получая в ответ поцелуй в руку, которая держала кисть. Он стоял совершенно неподвижно в своих праздничных ризах и смотрелся ангелом, только что спустившимся на землю. Или, скорее, как будто он чудесным образом вышел из иконы. Он двигал рукой, что держала кисть, не шелохнув ни одним мускулом своего тела. Должно быть, его и выбрали из-за лица.

Я тоже в свою очередь подошел к нему, получил благословение и поцеловал руку. Это было так, как будто я подошел к иконе, представляющей Преображение, и оттуда вышла рука, благословляющая меня, и свершилось церковное чудо.

Что за вера, что за сила в этом обряде! Религиозные чувства гремели во мне, как будто в громадном органе. Я вернулся на место, стал среди благословленных, осенил себя крестом и продолжал наблюдать процессию, проходящую перед священником.

Ах, какое удовольствие было наблюдать за прихожанами, подходящими к нему. Старые и молодые, хорошо одетые горожане и деревенские мужики, бабы, старые крестьянки, деревенские девочки и мальчики, очаровательные девчушки 15-16 лет в чистых ситцевых блузах, в коричневых платках вокруг их загорелых лиц. Солдаты, марширующие один за другим в чистых белых гимнастерках с красными нашивками на плечах, выглядели гораздо более щегольски, чем на парадах. Все они по очереди подошли к благословению, и жандармы очень официально блюли порядок. Наконец, все прошли. Наступила трехминутная пауза, и священник стоял неподвижно, как ангел на закате, ожидающий последних кающихся. Но никто больше не подошел и он снова стал на колени, помолился, а затем присоединился к другим священникам – присоединился к Богам на Небесах. Человек снова стал Богом.

Святая православная церковь удивительна; она по-настоящему искушала меня в ту поразительную ночь. Это единственная горячая, живая церковь в Европе. Она жива добродетелью людей, которые ее составляют. Если бы священники были из дерева, она все равно была бы великой. Молящиеся всегда находятся здесь в едином согласии. В церкви всегда есть чужие, всегда есть богомольцы. Бог – Слово, которое охватывает всех мужчин России как братьев, всех женщин как сестер. За этим словом бьет фонтан гостеприимства и доброжелательности.

На паперти церкви расположены были старые иконы и реликвии. Меня особенно заинтересовали два изображения – одно царствия небесного, другое – ада. Изображение ада состояло из большого змия, обвившегося вокруг миров; ангелы длинными зубцами заталкивали осужденного в пасть змия.

Представление царствия небесного напомнило мне книги моего приятеля-старообрядца и показалось похожим на театр, где на сцене находилось Святое семейство. Совершенно очевидно, что здесь не было места Свободе, Равенству, Братству: одни люди там были в гораздо лучшем положении, чем другие. Исторические святые владели большими пространствами, располагаясь, так сказать, в ложах, в то время как простые смертные были рады месту на галерке. В Судный день все Иваны и Василии окажутся вместе перед вратами – посох в руке, котомка на плече. Перед ними засверкают купола и шпили, горящие в лучах заходящего солнца, как все монастыри, соборы и церкви России, собранные вместе. И они будут полны

религиозного энтузиазма и общего возбуждения. И как же они будут все счастливы, и не продырявят ни одной дырочки и не найдут ни малейшего изьяна во всем представлении.

Почти никто из мужиков не попадет в ад; они соответствуют всем требованиям Рая. Они и не ожидают плохого обращения в Судный день. Праведный человек редко попадает в серьезные неприятности даже в России, да мужик и не идеализирует свой Рай. Рай просто немного получше, чем его родная земля. Это и есть его родная земля, только без дела и без водки. Но там много начальства и полиции, и некоторые люди будут баре и сидеть впереди, а другие – рабы и стоять сзади.

Прошли те времена, когда считалось, что суеверия крестьянства достойны презрения, а поклонение священным символам религии идолопоклонничество. Что такое идолопоклонничество? Это значит объяснить необъяснимое, определить неопределимое, дать Богу форму, местоположение, имя. Мы на Западе возвели слова и поклоняемся им, обоготворяем их, а что касается идолопоклонничества, то скорее нас надо побить камнями, чем нам их в кого-то бросать.

Простой человек посредственного ума, изо дня в день взирающий на Природу, узнает больше правды о жизни и ее чудесах, чем блестящий горожанин, крутящийся в вихре коммерции. Более того, развеялись наши иллюзии относительно великой роли англичан среди других народов. Роль наша – коммерция. Мы похвалялись цивилизацией, которую несли другим, а она оказалась одной видимостью. Мы думали, что идет развитие цивилизации, а это двигалась коммерция. Литература, искусство, религия, философия – все было поглощено коммерцией. Обращение язычников оказалось на поверку окрещением в коммерцию.

Я говорю это потому, что Россия не организована, не превращена в великолепную машину, не "развита", и человек ведет здесь более свободную жизнь. У здешнего человека есть шанс. Я бы сказал молодому англичанину, стоящему на пороге жизни и вслушивающемуся в искушающие, неотразимые голоса: "Не дай себя обмануть, не входи в эту машину, не отдавай свою душу, свою человечность. Уйди оттуда, стань скитальцем, странником. Если у тебя нет денег, отдайся на волю Господа и природы. Каждое деяние, каждое лишение сделает тебя сильнее, решительнее, более готовым..."

Надо сказать, что войти полностью в русскую жизнь, слиться с ней почти невозможно. Чужеземец с Запада, интеллектуализированный и испорченный индивидуум, может радоваться свободе этой жизни, глубоко погружаться в правду ее, но часто, когда он жаждал бы участвовать в этом великолепии, он обнаруживает, что он – лишь наблюдатель. Не скоро устоится его жизнь паломника, идущего от одной святыни к другой.

В Великом Устюге я был зрителем великолепного спектакля. Это случилось на второй день моего пребывания здесь. То был выход за город для встречи знаменитой чудотворной реликвии, что должна была задержаться в городе на несколько дней, мощей одного великого русского святого, которые переправлялись на юг к Ветлуге из монастыря на севере. Они отправлялись туда, чтобы защитить город от холеры, ибо, как я слышал, Ветлуга была самым северным городом, где появилась ужасная болезнь.

Все обитатели Устюга выбрались за город, чтобы внести реликвию. То был большой праздник. Процессия отправилась от собора, неся великолепные иконы, а перед ними шли церковные нищие, которые, подобно Диогену, несли большие зажженные фонари, хотя стоял ясный день. За ними двигалось великое множество хоругвей, на все способы изображающих истории из Ветхого и Нового заветов, истории о святых, истории из жизни церкви, истории чудесных появлений и исчезновений различных святых икон и т.д. Затем шли всякие бездомные и бродяги, несли флаги и цветы, а с ними монашенки, все в черном и с покрытыми лицами. Следом шли хоры монастырей Архангельского и Иоанна Крестителя, певшие без всякого аккомпанемента. Затем священнослужители из сотни церквей, все в полном облачении, а за ними священнослужители выше рангом, все пешком, а затем епископы, за ними высокоподнятые позолоченные кресты, и еще два хора, еще священнослужители и военный оркестр; после всего этого снова иконы, и большое стечение всякого народа. Такие процессы для России то же самое, что выход Лорд-мэра в Лондоне для коммерции.

Вдоль улиц стоят солдаты и полицейские, как и вся толпа, с непокрытыми головами. Поспешив вместе со всеми к месту встречи, я вскоре понял, что мы находимся на северной дороге, и сделал заключение, что реликвия прибывает через Усть-Курью из Красноборска, а, может быть, даже и из отдаленных Соловков.

Где-то в полумиле от города наша процессия встретилась с другой процессией, что шла с другой стороны, сопровождая реликвию к месту встречи. Это было еще одно поле золотых одеяний, и сколько же народу было вокруг! Устюг совершенно опустел. Здесь собралось не менее десяти тысяч человек.

Яростно грянул военный оркестр, и у гроба, содержащего мощи, сменились носильщики, а вокруг засуетились мужики, чтобы хоть как-то подсобить в несении гроба. Наконец, я увидел его поднятым высоко над головами. Это был старинный ящик, покрытый блеклой красной тканью, такой же древней, как и мощи, и они несли его на длинных деревянных жердях, как Ковчег завета, несли в сонме израильтян, и буквально сотни крестьян и крестьянок протискивались вперед, чтобы быть поближе к триумфальному шествию. Они несли мертвые кости, как народ мог нести великого героя, только что вернувшегося с войны, с песнопениями и криками, с маханием платков и флагов, с ревом оркестров. Мужчины и женщины, что касались священной реликвии, безумели от счастья, и я видел слезы радости, текущие по раскрасневшимся щекам. Христос, пришедший бы сейчас в мир во всей своей славе, едва ли собрал бы большую толпу, стремящуюся коснуться его одежд.

~

Глава 32

ИКОНА В ДОМЕ

Иконы в церквах, соборах, монастырях и обителях служат символами святости и Бога. Иконы в доме служат символами икон в церквах, т.е. символами, которым делегированы полномочия. Они представляют подлинные иконы подобно тому, как все кресты представляют подлинный Крест на Голгофе.

В каждом русском доме висят иконы, и каждый русский носит под рубашкой крестительный крест. Иконы подтверждают, что дом и человек принадлежат Богу, подтверждают право Господа. Для религии иконы являются тем же, чем торговая марка для коммерции. Русский мир оказывается "соединен с Богом золотыми цепями, опутанными вокруг его ног".

Свеча, горящая перед иконой, это сияние конечной человеческой жизни на фоне черноты Бесконечного.

В каждом русском доме есть иконы, они висят даже в вокзальных залах ожидания, в банях, трактирах, ночлежках, тюремных камерах и публичных домах. Они занимают место в переднем углу комнаты, т.е. в углу, обращенном к восходящему солнцу. Считается не совсем приличным сидеть к иконам спиной, крестьяне располагают стол таким образом, чтобы это было невозможно сделать. Стол ставят в угол под иконы, и создается впечатление, что они тоже участвуют в трапезе. Перед тем, как приступить к еде, следует поклониться иконам и три раза перекреститься. После трапезы ритуал повторяется, затем благодарят хозяина дома.

Если вы ночуете в русском доме, всю ночь на вас смотрят иконы с горящими перед ними лампадами, они охраняют вас от дьявола. Иконы учат маленьких детей не бояться темноты, и даже студенты-нигилисты относятся к иконам и лампадам с нежностью, те напоминают им, как в детстве они просыпались по ночам от страшного сна и тогда икона и лампада успокаивали их и они мирно засыпали вновь.

Из почтения к иконам снимают шапку перед тем, как войти в комнату – это знак, что Бог находится в комнате. Почтение, которое русские оказывают иконам, имеет тот характер, когда не задают вопросов, а принимают без всяких сомнений символы религии. Безусловно, в иконе есть сила, она создает в помещении атмосферу. Икона – это Присутствие. Она напоминает, она удерживает. Вне дома есть солнце, луна, звезды, прекрасные создания. Внутри дома их место занимает икона. Для русских икона бесценна, она служит делу освящения времени, места, деяний. Если у русского день рождения, он зажигает еще одну свечу перед иконами, устраивает под ее покровительством молебен. Выходит ли его дочь замуж, он дает ей икону как стража будущего дома. Ее так часто зовут на помощь, что не возникает и тени сомнения в ее необходимости. К ней то и дело обращаются и потому так сильна ее власть.

Все значение иконы было осознано мною в Малороссии, в доме священника. Я легкомысленно насвистывал какой-то лондонский мотивчик и этот человек сурово заметил мне: "Побойся Бога!" Кто-то указал на икону. Я совершил святотатство, накликал дьявола. Хотел бы здесь же заметить, что русские, самый, возможно, музыкальный народ в мире, никогда не свистят – видимо, свист считается нерелигиозным.

Я поинтересовался, какие еще существуют ограничения, и получил ответ, что дом – это как частный придел в деревенской церкви, что, перемещаясь из церкви в дом, человек сохраняет всю почтительность, живет воспоминаниями об имманентности и близости Бога. Если случится такое, что кто позабудет Бога, запев, выругавшись, еще как-то нарушит установленный закон, хозяин дома обязан именем иконы побранить забывшееся лицо.

Итак, икона – это "Бог среди нас", от нее ничто не укроется – ни высокое, ни низкое, икона – более живой религиозный символ, чем католическое распятие или четки, и в то же время она – вне всего, она уникальна. Икона исполнена такой силы, что становится самим духом дома.

Сам собой возникает вопрос: означает ли сказанное, что английские комнаты мертвы? Разумеется, русские получают от своих икон многое, что отсутствует в русском жилище. Также и посредством ста семнадцати церковных праздников в году они приобретают нечто уникальное. В Англии на неделю приходится один церковный праздник и шесть трудовых дней. Русские называют свой праздничный день "днем Воскресения", и в неделю выпадает два постных дня.