Текст книги "Живая память"

Автор книги: Степан Лопатин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

После 40-минутной артподготовки, начавшейся в 13.00, и атаки мы тоже пошли вперед. И повстречали Надежкина, разведчика пятой батареи. Он конвоировал двенадцать плененных немцев.

– Откуда ведешь, Надежкин?

– Из дота. Подзасиделись там.

– Взяла пехота или ты сам?

– Нет, пехота пошла дальше, а фрицев нам оставила – берите.

– Молодец, Надежкин.

– Коммен, камрады, – продолжил свой путь довольный разведчик.

– Не тот нынче фриц пошел, – изрек рядовой Веснин, завидуя расторопному собрату из соседней батареи.

– Всякие еще встретятся, – уточнил сержант Данилов.

У дота на высоте с отметкой 92,9 вспаханная нашими снарядами земля, но железобетон без повреждений – на нем только царапины. Дот мог действовать, а гарнизон его – сопротивляться. И ничего не стоило выбросить за дверь гранату, чтобы отвязаться от непрошеного гостя. От гранаты в глубоком узком котловане позади укрыться негде. Гарнизон проявил благоразумие – он сдался отчаянному русскому парню.

Действительно, фриц нынче не тот. Государственная граница Восточной Пруссии преодолена за один день.

* * *

Чужая земля. Чужая, а такая же, как наша, или почти такая – глина, песок. И трава одинаковая.

Вот и до речки добрались – такой же речушки, как в русских местах, в белорусских или литовских. Она даже незаметнее нашенских, а на карте именуется солидно – река. Название звучит непривычно, непонятно и загадочно – Жабоедер. А что это значит в переводе? Что означает немецкое наименование реки – я не знаю. А за характер ее, за тихое журчание струй, за камыши по обочинам, за лягушачий квак по ночам назвал бы по-своему – Журавлинка.

В 10 часов утра 20 октября мы приблизились к реке, не дойдя 300-400 метров, и весь день ломали сопротивление врага. На противоположном берегу были заранее подготовлены траншеи, обозначая рубеж, на котором немцы собирались остановить нас, не допустить дальше. Заслоны были смяты, дивизия частью сил форсировала реку и в районе Гериттен перерезала железную дорогу Шталлупенен – Гольдап.

Запись штаба полка о следующем дне:

"21.10.44... Стрелковые полки продолжают наступать в общем направлении на Гериттен и далее на запад. Полк в течение дня подавил... разрушил... уничтожил... Расход: 76-миллиметровых гранат – 556, 122-миллиметровых гранат – 247".

На большой карте того времени день 21 октября помечен как дневка и отдых. Отдых не состоялся. Только что приведенная запись говорит о другом: полк действовал, израсходовав значительное число боеприпасов. Здесь нас сменили, мы пошли в обход южнее.

В сером сумраке надвигающегося тумана вечером 21 октября колонна втянулась в глубину немецкой обороны. Ехали без происшествий и долго – всю ночь. Машины катили в тумане осторожно, не включая фар, стараясь не наехать на впереди идущий транспорт.

Белеет утро. Видимость – около двадцати метров. Где-то раздаются пушечные выстрелы. Похоже – бьет корпусная артиллерия, а ведь прошли уже тридцать километров. Нет, не успели подтянуться корпусники и занять новые позиции. Они тяжелее нас и менее подвижны.

Движение замедляется, потом останавливаемся. За молочной пеленой тумана справа бьет противник, снаряд фырчит, трасса его пересекает дорогу. Снаряд не разрывается – это болванка. Касаясь земли, она рикошетит, беспорядочно крутится в воздухе, шумом напоминая фырканье лошади, прочищающей ноздри.

Движение возобновляется. Пересекаем линию железной дороги. Справа вновь выстрел, и совсем рядом пролетает болванка. Мы убыстряем ход, чтобы проскочить это место...

Сзади наши пушки продолжают бить – это их голос. Но теперь впереди удаляющийся гул других пушек и трескотня пулеметов. Дорога идет под уклон, а впереди продолжается бой. Весь наш полк в походной колонне – впереди кто-то другой. И этот другой вскоре умолкает. Над колонной снова пролетает болванка.

Туман становится реже, почти светло, видимость увеличивается.

Встреча с противником будет серьезной, необходимо развертываться в боевой порядок. Я выскакиваю из машины взвода управления и – к огневикам:

– Разворачивайся, Сергеев, и занимай ОП за линией железной дороги! Наблюдательные пункты будут где-то здесь.

Сергеев разворачивает машины с пушками и уезжает в обратном направлении. На дороге не остается никого.

Вальтеркемен

В стандартных домиках, на два этажа каждый, выстроившихся вдоль дороги, с сержантом Даниловым мы не выбрали НП. Они уютны и хороши, но нам не понравились, может быть, потому, что обстановка была еще не ясна.

Туман стал прозрачным, впереди виден конец поселка, а за ним – ложе реки и две батареи 76-миллиметровых пушек, стоящих одиноко, без прислуги. Это стреляли они. Пушки брошены. Расчеты выбиты или ушли от пушек, не сумев снять мат-часть с огневых позиций.

Вернувшись к железной дороге, находим в выемке своих офицеров, с ними стоит начальник штаба полка майор Ильин. По откосу они спустились к бетонной стенке моста, чтобы укрыться от обстрела. Очередная болванка бьет в стенку моста на два локтя от Ильина. Колючее крошево бетона летит на его шинель. Майор бранится, поминает крестителя и еще каких-то святых и переходит на другую сторону выемки.

Сквозь туман различаются две бронированные машины, стреляющие болванками. По ним никто не бьет. Они как хозяева громко встречают гостей, а гости молчат. Невежливо получается. А почему молчит Сергеев?

– Я – на батарею, – говорю Данилову. – А вы выбирайте НП здесь.

Идти метров четыреста. На батарее неладно, уже на таком расстоянии она внушает тревогу. В боевом положении – две пушки, третья не отцеплена от "студера", стоящего позади ОП. Четвертая – метров двести дальше. Цель видна, а не стреляют.

– Почему молчите? – подбегаю к огневикам.

– Вот, – показывают огневики.

На земле вверх лицом лежит старшина Старовойтов, командир первого орудия, – пуля вошла в один висок, а в другой вышла. Он упал, не успев вынуть руки из карманов шинели. Так и лежит. Люди растерялись.

– "Студебеккер" убрать, выложить несколько ящиков со снарядами. Отойти в укрытие, вот в эту канаву. Заряжающий, ко мне. Сергеев – ко второму орудию.

Сам – у панорамы первого, командиром которого был Старовойтов. Мне помогает Крюков.

– Прицел 30, бей по левому танку в основание, – говорю Сергееву.

– Заряжай, – говорю Крюкову, – и соедини стрелки.

Выправляю наводку.

Выстрел. Пламя и дым на несколько секунд застилают цель, но отхожу и перелета не вижу. Перелета не должно быть! Деривация? Навожу под левую от меня гусеницу. Бью снова.

Слышу выстрел Сергеева. Я не смотрю на него, а только слышу, мое внимание – впереди. Облачко разрыва перекрывает цель.

– Давай, – говорю Крюкову.

Почти одновременно с нашим выстрелом метрах в тридцати перед нами разрывается ответный снаряд из танка.

– Давай! – кричу Крюкову.

Еще выстрел. Ответный разрыв появляется сзади, около "студебеккера", машина еще не убрана, я злюсь на нерасторопность расчета. Но нас взяли в вилку: недолет-перелет.

Делаю еще выстрел.

– Уходи в сторону, – приказываю Крюкову. – В укрытие! – кричу Сергееву.

Сам успеваю отбежать метров восемь вправо, лечь в еле заметное углубление. Разрыв вспыхивает перед орудием в двух-трех метрах. Но я лежу близко, в зоне рассеивания. Отбегаю еще на пятнадцать метров. Очередной снаряд рвется на месте, где я только что лежал. По затылку пробегают холодные мурашки. Я ушел вовремя.

Стрельба не возобновляется. На бой ушло две-три минуты, после него прошло столько же. Или нас посчитали приконченными? И почему не уходят танки? О, если бы на вопросы можно было ответить сразу!

Я подошел к орудию: пробоины на гусматике правого колеса, на кожухе противооткатных приспособлений. У орудия Сергеева – какая-то мелочь. Люди все целы. Кроме Старовойтова.

Сзади горел "студебеккер". Осколки вражеского снаряда прошили бензобак, и бензин вспыхнул. Пока пламя начиналось, часть снарядов выбросили из кузова. Теперь их оттаскивают на безопасное расстояние.

Артиллерийский тягач сгорел. Пушки нуждались в небольшом ремонте.

Но теперь болванками никто не швыряется. И нет из танков другого огня – экипажи покинули их навсегда. Танки не ожили.

Вскоре мы узнали, что нас остановили танковые группы дивизии "Герман Геринг" из корпуса "Великая Германия", гордости гитлеровской армии.

Только танки. Пехоты не было. И не было полевой артиллерии.

Батарея убралась на закрытую ОП. Я не стал сопровождать ее, только указал, где выбрать позицию, и сошел у фольварка.

На мне зеленая шинель из мягкого английского сукна. Я получил ее весной взамен полушубка и остался доволен ею. Зеленовато-табачный цвет был нарушением традиции – русские шинели серые. Но англичане отправили партию этого цвета. Я привык и не обращаю внимания на цвет шинели. Главное – легко и удобно.

Неподалеку от места, где полчаса назад шел бой с танками, меня нагнал штурмовик Ил-2. Он появился неожиданно на бреющем полете из-за фольварка и начал пикировать, хотя на поле, кроме меня, никого не было. На мгновение я удивляюсь, но соображаю, что становлюсь объектом атаки. Отважный авиатор не знает передней линии своих войск, принимает эту территорию за вражескую и штурмует на ней все, что видит живое. Я падаю, реактивный снаряд, выпущенный с правого крыла самолета, рвется в нескольких шагах от меня.

Самолет разворачивается и заходит на облюбованную цель снова. Столь высокой чести мог бы удостоиться чин важнее меня – генерал или оберет. Я грожу кулаком соотечественнику и произношу нелестные слова из обихода русской речи, которые, к сожалению, он не слышит. Реактивный снаряд с левого крыла летит в мою сторону...

Балда! Не проще ли ударить из пулемета – прострочил и был таков. На такую цель достаточно пули, а он потратил две увесистых чушки. Пулеметного огня не последовало – штурмовик, видимо, израсходовался. Там донесет, наверное, что цели подавлены. В том числе уничтожен важный чин в зеленой шинели – не менее генерала какого-то нового рода войск.

Сомнительный успех штурмовика вносил разочарование. Настроение мое действительно подавлено, хотя можно радоваться – остался все-таки невредим.

Сержант Данилов выбрал НП у выемки, в которой проложена железная дорога. И уже готова ячейка для наблюдения. Неподалеку устроил НП комдив. Телефонисты потянули связь.

За небольшим холмом впереди стоит городок Вальтеркемен, укрытый черепичными крышами, с колокольней кирхи по центру. За городком видны поля.

Слева от Вальтеркемена – брошенные пушки, вступившие утром в единоборство с танками. Они оставлены за рекой в низине, как на дне корыта. Их можно расстреливать с двух, даже с четырех сторон – незавидное получилось положение. А за ними неподвижно стоят три танка. Подбиты?

Справа от Вальтеркемена – поле со спокойным рельефом и с теми машинами, что стреляли болванками. Теперь они молчат, присмирели и не подают признаков жизни. Не среагировали, когда в их сторону прошло несколько пехотинцев.

Зато не молчит наш полк – он развернулся, заговорил полным голосом.

День 22 октября был тревожным – нас встретил изготовившийся противник, а мы вступили в схватку с ходу на незнакомой местности и в тумане, не понимая, откуда что грозит. Туман мешал только утром, с восходом солнца он рассеивался, но уже с утра начались потери.

А потом территория возле Вальтеркемена украсилась пушистыми одуванчиками разрывов, если смотреть на них издали и сверху. Подошедшие сюда низом, мы принесли этот букет одуванчиков и разбросали его по полю. Да, после первого молчаливого появления полк разговорился, стал вставлять свои слова сперва редко, а потом чаще, переходя на густые басовые ноты.

В этот день наш полк подбил 4 танка, а сам потерял сгоревший "студебеккер", две поврежденные автомашины, 5 убитых, 20 раненых. В числе убитых оказался старший лейтенант Дозоров, командир взвода управления второй бригады, ранены лейтенант Воробьев из первой и старший лейтенант Клюев из шестой батарей.

Итоги дня для нас тяжелые. Но задача дня выполнена – мы закрепились.

Вечером майор Ширгазин отпустил меня на ОП.

– Что там случилось у тебя? – недовольно спрашивал Ширгазин по телефону, когда я вернулся на наблюдательный пункт.

– Основное орудие – Старовойтова – придется, ремонтировать: хромает и появилась течь из противооткатника – мы не заметили сгоряча. Основным орудием я сделал второе. А это выйдет из строя через несколько выстрелов.

Ширгазин выругался.

– Слушай задачу...

Задача состояла в том, чтобы пройти в Вальтеркемен и связаться с батальоном на его западных окраинах.

Утром – в городке.

Связь дотянули до кирхи. С рядовым Весниным разыскали КП батальона, разместившийся на первом этаже двухэтажного кирпичного дома, метров триста за кирхой.

Я представился.

– Майор Сазонов. Где ваш НП?

– Думаю занять на кирхе.

– Добро.

На моей карте красным карандашом майор пометил положение своих подразделений и полка в целом.

Вальтеркемен сплетает две дороги: одна шоссейная, другая железная, обе идут на Гумбиннен и далее – на Кенигсберг. Направление их – на северо-запад. Здесь же течет неширокая река Роминте. Оборона городка выпячивается вперед, в сторону противника, и немцы могут попытаться выбить нас из него. Тем самым они выровняют линию фронта и получат свободу маневра по шоссе, проходящему через населенный пункт.

Кирха небольшая, но оказалась просторной внутри, чтобы вмещать верующих Вальтеркемена. Внутренность каменного строения проста. Высокие стены побелены, потолочное перекрытие отсутствует, на деревянном полу несколько рядов скамеек для прихожан. У противоположной от входа стены, поделенной на два этажа, – кафедра для священника и большой орган, создающий впечатление торжественности. За органом – лестница, ведущая в комнату за ним и далее на колокольню. Башня колокольни деревянная. Площадка наверху – около четырех квадратных метров, окна – на все четыре стороны.

Чтобы не демаскировать НП, на колокольню я разрешаю подняться одному разведчику со стереотрубой и связисту с телефонным аппаратом, остальные размещаются в комнатке за органом.

Окна на колокольне вставлены низко, стоять в рост нельзя. Наблюдатель сидит на футляре стереотрубы, а связист на полу, свесив ноги в лестничный проем. Отсюда видны ранее пристрелянные цели и большой участок впереди, который со старого НП не просматривался. Я начинаю пристрелку.

– Как дела, десятый? – это спрашивает комдив по телефону.

– Хозяина нашел. Устроился на верхотуре.

– Ладно. Я нахожусь на твоей линии, можешь вызвать меня в любое время. Если понадобится – поможем.

Спускаюсь вниз – нам принесли завтрак. Наверху остается Данилов.

На завтрак – каша и чай. В каше – куски мяса и свиного сала. Чернухин, наш повар, добавил в нее трофейную солонину. Чай кажется приторно-сладким, он густо пахнет лимоном – тоже трофейные добавки. Питанием солдаты довольны. Они тщательно выскребают из котелков, прячут ложки за голенища сапог или в вещмешки. Потом пьют чай.

– Жить таперича можно...

– И хата неплохая – из камня, не сразу снарядом прошибешь...

– У них тут то камень, то кирпич, взять хотя бы поселок, где развернулись.

– Живут люди... Деревянных изб не делают, от них чуть что – пожар.

– Крыши и те черепичные.

– Лесу нехватка – вот и додумались.

– Леса у них есть, не в этом дело. А посмотри на дороги – везде асфальт или дресва да гравий. В твоей деревне, Веснин, чем улица покрыта?

– В моей? Сейчас не знаю, а раньше была тоже заасфальтирована... коровьими лепешками.

Солдаты ржут:

– Вот – лепешками... До асфальту вашей деревне далековато.

– Может, и далеко, а кирпич мы уже собирались делать. И карьер подыскали, о печах для обжига подумали, да не пришлось...

– Кирпич для такого дела нужен...

Солдаты мечтали о послевоенном переустройстве. Их впечатления на чужой земле превращались в планы на будущее.

А пока:

– Веснин, подмените сержанта Данилова.

– Есть.

Данилов докладывает о результатах наблюдения:

– Тот танк, что вчера пушки сторожил, опять показался. Вышел из-за бугра и стоит.

Необходимость подняться наверх дошла до меня.

Наблюдательный пункт на кирхе существовал трое суток.

В первый день четвертая батарея вела огонь самостоятельно – танки выходили то в одном, то в другом месте. Неодновременность их действий позволяла воздействовать на цели последовательно. Подключались пятая и шестая батареи. Я наблюдал работу пятой и шестой и по просьбе комдива стал вносить коррективы, видя разрывы сбоку с ничтожно малым коэффициентом удаления. А потом вызывал огонь сам – уже пристрелянных батарей.

На второй день комдив возложил на меня управление огнем дивизиона полностью. А обстановка была сложной.

С утра за пеленой редеющего тумана возник шум моторов, хорошо слышный на колокольне, а затем стали различимы силуэты машин: слева три, пять перед нами, справа – еще две. Танки ползли к ранее пристрелянным нами рубежам, рассчитывая опрокинуть нашу пехоту одновременным ударом, но получили отпор. Заградительный огонь встал по всему угрожаемому фронту. Другие дивизионы полка бдительно охраняли свои участки. Повторенные несколько раз, танковые атаки все были отбиты артиллерией. Немцы не подступились к Вальтеркемену.

На третий день у противника в дополнение к танкам появилась артиллерия, подошла пехота. Их артиллерия противопоставила свой огонь, воздействуя на передний край, на ближнюю глубину, на район наших наблюдательных и командных пунктов. Открытое хождение стало опасным. Снаряды рвались и в городке вокруг кирхи.

Сложность обстановки заставляла нас смотреть непрерывно сразу в трех направлениях. И мы демаскировали себя. После подозрительной близости первого разрыва перед кирхой я отправил людей вниз, оставив только телефониста. Потом разрыв послышался сзади кирхи, в саду. Третий снаряд разорвался на крыше – осколки прошили деревянные стены башни и раздробили участок черепичного перекрытия. На площадке нас не задело.

Рядовой Веснин в это время зачем-то поднимался по лестнице вверх. Его ранило – осколок пробил руку.

Пришлось убираться всем вниз, не ожидая прямого попадания в башню. Но колокольню немцы разрушать не решились, да и в окнах мы перестали показываться.

День заканчивался. Я доложил обстановку комдиву.

– Оставайся там, потерпи до наступления темноты. Потом позвоню.

Рядового Веснина отправили в санчасть, а сами оставались до утра.

Утром огонь по кирхе возобновился, и нам пришлось из нее убираться совсем.

Трехсуточное пребывание на колокольне осталось заметным для меня событием – там впервые удалось корректировать огонь дивизиона.

Новая задача

Сперва были получены схемы с участками подвижного и неподвижного заградительного огня (ПЗО и ИЗО), которые готовятся только в обороне. Они не вызвали удивления или какого-то поворота в настроениях: наступление продолжается, а теперь временно переходим к обороне.

А вечером 7 ноября нас подменили.

Дивизия отводилась во второй эшелон, а наш артиллерийский полк получил задачу совершить 25-километровый марш на юго-восток и к утру 8 ноября занять боевой порядок на поляне 1700 метров севернее Шеллинен в готовности к наступлению. Мы должны поддержать действия 11-й гвардейской стрелковой дивизии, изготовившейся к взятию Гольдапа. Полк переходил в ее оперативное подчинение.

Город Гольдап находится южнее большого массива леса, очень неудобного для артиллерии. Открытых площадок – полян – в нем мало, разместить ОП оказалось делом сложным, а НП пришлось занять в зарослях невысоких деревьев, из-за которых ничего не видно. Перед нами залегла пехота, тоже в лесу. Наблюдательными наши -пункты можно называть только условно. Ничего не видя впереди, мы пользовались информацией пехотных командиров, носившей общий и приблизительный характер, а огневые задачи получили по карте. Обстановка вызывала недоверие. Однако до опушки леса недалеко, и, чтобы начать наблюдение, с первым рывком пехоты мы надеялись выйти на его окраину.

Копать почти нельзя – сыро. Мы ограничились неглубокими щелями на случай обстрела. Землянок не делали, а жили в палатках, спасаясь от осенней непогоды, от снежной крупы.

Палатка – рядом со щелью, в ней теплее, но сумрачно. Из нее почти не выходит майор Ширгазин, поддерживая радиосвязь по каналам полк – дивизион батареи.

В первое утро сигнала на наступление не последовало. А противник интенсивно бил по переднему краю и посылал снаряды в нашу глубину.

В следующую ночь отметили нарастающий шум моторов, похожий на танковый, внесший тревогу и ощущение сложности предстоящей задачи. Приблизившись, он стал постоянным, растекался вправо и влево, почти не прекращался, затихая ненадолго. Мы не видели машин, а только слышали и не знали, сколько их было. Может быть, армада или несколько единиц, рассредоточившись, ходили по широкому и замкнутому кругу, не выключая моторов, шумели и воздействовали на наше воображение.

В донесениях не забывали мы упомянуть о подозрительном шуме.

Донесения последовательно суммировались в полку, в дивизии, в корпусе, доходили до армии.

Ширгазин выглядел мрачным. Наши донесения поступали к нему, он читал их, отправлял Смердюку. Изложенные факты отрицать и как-то их квалифицировать он не мог, но показать, что обеспокоен ими, – нельзя, на него смотрят подчиненные, он – командир.

– А шайтан с ними, пиши, что есть, – говорил он Смердюку по телефону. – Пусть оценивают, у них башка повыше нашей сидит.

Приказ не отменялся. Четыре дня мы стояли в готовности, не очень уверенные в своих силах. А враг демонстрировал свою мощь, опираясь в обороне на цепь Мазурских озер и на такой опорный пункт, как город Гольдап, выдвинутый вперед, теперь укрепленный еще танковой техникой.

Наступление в ноябре здесь не состоялось.

Вся 11-я гвардейская армия была выведена во второй эшелон, в резерв 3-го Белорусского фронта.

В резерве

Наступило время, событиями небогатое, почти спокойное, приносившее людям отдых.

Местом размещения выбрали отдельно стоящие полуразрушенные усадьбы и прилегающие к ним леса и рощи. Около полутора месяцев мы занимались боевой подготовкой, приводили в порядок имущество батареи, получали пополнение. Изучая матчасть, пробивали стволы пыжами, удаляли с орудий налет грязи и ржавчины. Так же совмещали теорию с практикой связисты и разведчики, используя часы занятий.

На территории Литвы, где мы стояли в резерве, встречались дома с русской печью, поставленной у одной из стен. В таком уцелевшем домике удалось разместить взвод управления нашей батареи. Печь занимала около трети комнаты, довольно высокой и светлой.

С печи высовывается голова черного стриженого человека и спрашивает у Данилова:

– Как ты думаешь, комбат не прогонит?

– Прогнать не должен, а вот оформить трудно. Лежи пока.

– Я ведь добирался до вас, искал...

– Лежи...

Комбат не прогнал, а только удивился:

– Ты откуда, Ахмет? И как попал на печку?

– Из госпиталя, товарищ гвардии капитан.

– Ты был ранен?

– Так точно, зацепило у Алитуса, подлечился вот.

– К нам в гости?

– Насовсем. Я теперь ничейный, а в запасной полк не пошел, прямо сюда. Со своими воевать лучше.

– Но ведь ты был в полку у Чарского?

– В госпитале не считаются, где был. Если примете...

– Мы не против, Ахмет, даже за. Отдыхай. Что зависит от меня – сделаю.

Ахмета Гасанова мы знали давно, и давно он просился к нам. Малого роста, по-мальчишески щуплый, он значился первым номером пулеметного расчета и неплохо справлялся с "максимом", но тяжелый станкач на дальних переходах был для него великоват и, по-видимому, изнурителен. В боях за плацдарм на западном берегу Немана он отразил пулеметом две контратаки, был ранен, но продолжал стрелять, пока угроза подразделению не отпала. Прямо от пулемета его отправили в медсанбат...

Данилов вступается за Гасанова:

– Товарищ капитан, у нас людей не хватает, нужны разведчики...

– В пехоте пулеметчики тоже нужны.

– Но...

– Я уже сказал. Доложите, чем занимались сегодня.

Данилов докладывает, а я соображаю: как лучше сделать, чтобы зачислить Гасанова в батарею. На другой день, встретив подполковника Бодренко, заместителя командира полка по политчасти, я подсунул ему рапорт на подпись.

В рапорте сказано: Гасанова знаю давно, он воевал в пехоте, азербайджанец, комсомолец, в бою под Алитусом был ранен и представлен к награде. Прошу зачислить в 4-ю батарею разведчиком.

Подполковник Бодренко подписал: зачислить на все виды довольствия.

– Как у вас проходят политзанятия?

– По расписанию, товарищ гвардии подполковник. Срывов не было.

– Хорошо. Я приду к вам.

Так Ахмет Гасанов стал разведчиком в нашей батарее.

В конце года

Получен приказ: таким-то батареям выделить людей дли подготовки огневых позиций в новом позиционном районе и по одному орудию для пристрелки. Утром 22 декабря мы отправились на рекогносцировку под Пилькаллен, а 23 декабря – на пристрелку. В новом районе на северо-запад от прежнего места дислокации командир полка майор Бобков указал точки ОП и наблюдательных пунктов.

Территория полузаболочена, мелкий кустарник не везде заслоняет район ОП от наземного наблюдения противника. Это – одна из сложностей. Но окопы переднего края оборудованы, и подходы к ним готовы.

Предварительно работы были закончены через два-три дня, а потом ночью доставлен сюда остальной состав полка и подвезены боеприпасы.

Помните, в воздушном бою авиаторы капитану Бобкову, тогда еще капитану, послали "привет"?

Пуля авиаторов пробила полушубок и ватник и дошла до тела. Изумленный капитан показал ее огневикам, удивляясь такому редкому случаю.

Жиздринская операция в феврале-марте 1943 года закончилась для Бобкова присвоением звания "майор" и серьезным ранением. Он вернулся в полк из госпиталя спустя четыре месяца и выполнял привычные обязанности заместителя, пока не был ранен снова под Витебском. Те бои в белорусских лесах были тяжелы вообще: убит наводчик младший сержант Евгений Горбов, ранены рядовые Охлопков и Дьяков – якуты из моего в прошлом взвода, а потом другие потери – Кувыкин, Постников, Скориков, Романов, Марчук, Агапов, Мосолкин и т. д. После Мосолкина полком командовал подполковник Никитин, погибший при неизвестных обстоятельствах – комиссия для выяснения причин его гибели никаких следов не оставила, в архивах их нет.

В апреле сорок четвертого к нам прислали нового командира, и увидеть его пришлось лишь однажды, случайно.

Я возвращался от огневиков на НП и встретил капитана Сидельникова, сопровождавшего незнакомого офицера. Вид незнакомца выдавал тыловика, старая офицерская шинель еле прикрывала колени – она была до смешного короткой. Но звание высокое – подполковник. Этот офицер выглядел каким-то ненашенским, присланным сюда по крайней нужде, но представлен замполитом как командир полка. Я подавил удивление, придерживаясь уставной формы общения.

Удивляться пришлось дальше – голос зазвучал вкрадчиво и ласково:

– На НП путь держим, уважаемый? Ножками переступаем? Постреливаем в лесу между сосеночками, миленький? Делаем пиф-паф, дорогой?

За словами чудился подвох, еще непонятая форма издевательства.

Я не знал, как отвечать, – ни к "миленьким", ни к "дорогим" себя не причислял.

– И мажем почем зря, – продолжал он, – делаем вид, что пользу приносим, садим в белый свет, как в копеечку! – За сладким голосом послышалось недоброе продолжение. – Все вы тут одинаковы – развели канитель, рассиделись! Я вас зажму, скручу в тонкую веревочку, вы у меня затанцуете! Будете прыгать, мест под собой не найдете! – и начал поливать меня отборными словами, приписывая батарее возможные и невозможные грехи.

Малахольный какой-то, вяло думал я. А Сидельников вдруг заступился, стал утверждать, что четвертая батарея и ее командир не на плохом счету. Подполковник остановился как-то сразу и перешел на прежний тон:

– Воевать надо, миленький... Приходится воевать, ничего не поделаешь... Надо, милейший, дорогой, миленький... Надо, надо...

Я попросил разрешения идти и продолжил свою дорогу. А с НП, еще не успокоившись от встречи, позвонил Сергееву:

– Наведи на ОП самый тщательный порядок – может заглянуть "миленький".

Этот подполковник, извлеченный на свет божий из какого-то сомнительного угла, явно не соответствовал назначению, и от нас его убрали очень скоро. Даже фамилия не запомнилась. Атмосфера в полку испортиться не успела.

Вернувшийся затем из госпиталя майор Бобков вступил в обязанности командира полка и утвержден был в этой должности.

В новогоднюю ночь Ефим Федяев, комбат-5, читал стихи. Мы сошлись вместе в моем блиндаже – два комбата и капитан Каченко, тогда еще заместитель у Ширгазина. Каждый ждал Новый год, как дома.

Что-то готовое лежало на столике, и заранее, за десяток минут до полуночи, мы подняли солдатские кружки к колеблющемуся огню над расплющенным краем противотанковой гильзы, заправленной фитилем и бензином с солью. На орудиях – установки по участкам подавления немецких позиций, и назначено по четыре снаряда беглого – Новый год будет отмечен достойным образом.

– За что? – спросил Федяев, поглядывая на Каченко как на старшего по должности.

Сдержанный, суховатый с офицерами, капитан и сегодня продолжал держаться прямо, столбиком. Но внутренне смягчился, отпустил невидимые тормоза, стал менее строг к тому, что не относится к службе.

– Давайте за мир в наступающем году.

– Может быть, за победу?

– Нет, за мир – это точнее. Мир – значит жизнь без войны. А к нему придем только через победу. Наступит мир, тогда получим все: любимую работу, благополучие, личное счастье.

– Принимается.

Глухой стук алюминиевых кружек, неторопливое их осушение, потом еще одна сверка часов.

Не сговариваясь ни с кем, в 24. 00 наши батареи – с полком и с другими стоящими здесь артиллерийскими частями – почти одновременно открыли огонь: сперва залп, а потом беглый... Пусть знают немцы: россияне отмечают Новый год! У противника он на два часа позднее – по берлинскому времени. Снаряды ложились на передовые позиции гитлеровцев.

– Отговорила роща золотая, – иронически замечает кто-то.

– ...березовым веселым языком, – подхватили за ним и хором закончили: – И журавли, печально пролетая, уж не жалеют больше ни о ком.

– Ха-ха! Немцы чешут теперь пониже спины, придерживают закуску на столах...

– А где-то отмечают сейчас по-настоящему.

– Но нигде не отмечают, как мы. Да и нам едва ли еще придется так. Громче никто не встречает Новый год и не провожает старый. Сила!

– Уж лучше бы не знать такой силы.

– Я вот собирался ребятишек учить в школе...

– Хо-хо! Повзрослели твои ребятишки за это время...

– Итак, на чем мы? Как там у Есенина дальше?

Ефим ушел в воротник полушубка, прищурил глаза, прислонился к темной стене землянки. И продолжил:

Кого жалеть? Ведь каждый в мире странник

Пройдет, зайдет и вновь оставит дом.