Текст книги "Живая память"

Автор книги: Степан Лопатин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Крепкий дядя, похоже – наводчик, первым направляется к пушке. Идет по-крестьянски степенно, по-хозяйски. Звучит выстрел снайпера. Наводчик отпрянул назад, схватился за грудь. Он ранен. Кто-то смотрит на меня осуждающими глазами. Меня неправильно поняли: "быстро" не значит немедленно. Только теперь разница значений этого слова дошла до меня.

– Так нельзя, – говорю я. – А вы вот так. – Я делаю рывок к пушке, снайпер не успевает выстрелить.

Наклоняюсь к прицельному прибору у щита. Внизу под щитом до земли щель сантиметров двадцать. По ногам едва ли будет бить снайпер – не догадается. Как пушка управляется, я еще не разобрался. Я не видел полковую пушку вблизи и не изучал ее. Она отличается от дивизионной: вместо панорамы визир, по-другому расположены рукоятки.

– Видите, проскочить можно, если быстро. А ну, кто-нибудь ко мне!

– Сейчас, товарищ капитан, – говорит один.

Он завысил мое звание, но я не поправляю – погон на полушубке нет, не все ли равно, кто я.

– Давай, – поощряю его.

Он так же перебегает два метра. Два других возятся с раненым товарищем. Секунды в моем распоряжении, чтобы понять. Под визиром – прицел, ниже – поворотный механизм и педаль спуска. Мой помощник заряжает пушку, я навожу перекрестие в основание танка. Если снаряд не долетит – увижу.

Нажимаю на спуск – выстрел. Снаряд перелетает яму, где сидят мои хлопцы, и рвется на ее краю – как только в них не угодил! У меня проходит мороз по коже.

– Стрелки! Зарядишь – соединяй стрелки! – подсказываю своему помощнику.

– Есть! – Он заряжает.

Теперь я жду, когда он сведет стрелки подъемным механизмом. Ствол приподнимается.

Делаю выстрел. Разрыв у танка. Или по танку, или перед ним? Как лучше? Делаю два выстрела еще. В прибор вижу – танк зашевелился, сейчас должен ответить.

– В укрытие! – командую своему помощнику. Мы исчезаем за углом сарая.

Я не знаю, что стало с танком, он остался стоять. И осталась целой пушка – танк не ответил. Может, что заклинило у него, – нам какое дело? Возможно, мы поторопились или даже струхнули, преждевременно уйдя в укрытие?

Но лица у солдат расчета повеселели, хотя один из них ранен.

– Пустяки, – заверяют меня новые друзья, – пуля прошла под ребрами, легкие не задела. Через месяц он поправится, товарищ капитан, – кивают в сторону раненого.

Тот мотает головой тоже, у него почти счастливое лицо – так легко отделался. Он соглашается: да, через месяц поправится.

– Хорошая у вас пушка, ребята, – сказал им напоследок. – А танк никуда не уйдет – мы разбили ему лапти.

Они поверили в свою пушку, думаю я, уходя в свою яму.

В яму нам принесли обед с ОП.

Успокоившись, я перекусил. Стало клонить ко сну. Там же, в яме, я привалился к стенке.

– Товарищ старший лейтенант, – трогает меня кто-то. Открываю глаза передо мной телефонист, пришедший с батареи. – Вас вызывает командир нашего полка. Я провожу вас на его КП.

Зачем я ему понадобился? – размышляю по дороге. Ничем вроде не провинился, а со связью сегодня не получилось. Из-за отсутствия связи могу получить разгон основательный: батарея не сделала ни одного выстрела. Я на всякий случай думаю, как выкрутиться. Возглавлял нашу группу капитан Каченко, отвечать будем вместе.

– Давайте знакомиться, – сказал командир полка, протягивая руку. Подполковник Никитин.

Глаза смотрят мягко, нет той заносчивости, что отталкивала нас от Мосолкина. Мосолкина нет – он ранен.

Пожав руку, Никитин пригласил сесть. У меня отлегло от сердца: вежлив.

– По моим каналам связи, – продолжал Никитин, – мне доложили из стрелкового полка...

Начинается, думаю я.

– Доложили, что вы сегодня... стреляли из полковой пушки. Да, стреляли – в пехоте говорят об этом.

– Только четыре выстрела, товарищ гвардии подполковник. Первый был неудачным – не успел освоиться.

– Значит, все-таки стреляли. Хорошо сделали, показали пример пехоте. Артиллеристы не могут не стрелять из пушек. Этот танк подбит – спасибо за вашу работу. Но с утра вышел один танк, а сколько выйдет еще – мы не знаем. Поэтому сейчас возвращайтесь на ОП – и всей батареей на прямую наводку. Ни одного танка не пропустить – это моя просьба. Ни одного.

– Постараюсь... – совсем не по-военному бормочу я.

– Я надеюсь на вас, – продолжал командир полка. – Если и дальше будете действовать в том же духе, обещаю орден. Договорились?

Я встаю.

– Слушаюсь, товарищ гвардии подполковник.

По дороге на ОП размышляю: приятно, когда просят, не приказывают, а просят. И обращаются чуть ли не по имени-отчеству. Это стиль командира, или не успел еще стать он другим?

Еще светло, незамеченным не подъедешь, элемент внезапности исключается, и – уцелеет ли батарея? Шишек насобирать можно. Но приказ есть приказ, хотя и выглядит просьбой. Его надо выполнять. И не за обещанную награду, а по обязанности.

Чувствую: устал, разболелась голова, снова заныла правая рука. Первый после госпиталя день показался трудным. Обычный в общем-то день. Сумею ли в таком состоянии? Буду действовать по обстановке.

На ОП народ бодрый – бездельничали весь день, не устали. С ними Карпюк, без повязки, – хоть этим-то не смешит людей.

Сергееву:

– Снимайтесь на прямую наводку. Сейчас. Но кто-то бежит из дивизиона, предупреждает:

– Не торопитесь. Обстановка меняется.

Задачу выполнять не пришлось. С наступлением темноты немцы оставили позиции. Мы выстроились на дороге в походную колонну и двинулись следом.

Я не знаю, кто вел колонну на этот раз – капитан Каченко или кто-то другой. Я спал всю дорогу.

Пятый удар

1944 год ознаменовался серией сокрушительных ударов Красной Армии, к этому времени полностью овладевшей инициативой. Освобождение Белоруссии и Литвы последовало в ходе операции, названной ударом пятым{5}. На западе 6 июня союзники высадились в Арденнах – наконец-то был открыт второй фронт!

Участок мы заняли правее автомагистрали Москва – Минск, километров двадцать северо-восточнее Орши. Орша – в руках неприятеля. Поблизости населенных пунктов нет. Ориентировались по большому торфяному болоту с пометками на карте – Осинстрой и Ласырщики. От немногих дворов, составлявших Осинстрой и Ласырщики, не осталось видимого следа, местность казалась совершенно безлюдной, но от осевших в блиндажах и окопах чужеземцев велся методический огонь. Мы не рисковали ходить открыто.

Наблюдательные пункты на глинистом косогоре значительно выше болота, но и они на сыром месте. На глубине метр-полтора начинала сочиться вода, заливая окопы. Вода вычерпывалась и сливалась за бруствер. В траншеях сухой ногой не пройдешь. Но не везде – мой НП на сухом месте.

* * *

Передний край посещался большим начальством.

Под комбинезонами цвета хаки выделялись жесткие погоны, на головах фуражки с золотыми кокардами. Это генералы. Офицеры не носили тогда кокард, а на фронте и фуражек, считавшихся признаком щегольства.

Посетители ходили по тем же траншеям, что и мы, подвергались одинаковым опасностям. По-человечески трудно сохранять хладнокровие под огнем, неся в памяти многое из того, чего не знали простые солдаты.

Промышленность огромного континента по обе стороны фронта поставляла всякие виды средств уничтожения, которые стреляли, рвались, вздымали землю. Теоретические расчеты штабов, справки и карты с нанесенной обстановкой здесь обретали зримую осязаемость, реальную угрозу всем, кто попадал в зону их действия. Штабные выкладки дополнялись яркой картиной увиденного и прочувствованного за короткие часы посещений.

У немцев из недалекого тыла стреляло орудие большого калибра. Это была гаубица или мортира.

– Опять трамвай полетел, – говорили в окопах.

Снаряды неведомого нам калибра выворачивали воронки глубиной до двух метров и походили на те, что оставляли после себя крупные авиационные бомбы.

Одна большая воронка неподалеку после прошедших дождей заполнилась водой. Воды много и в землянках, но эта – чище, хотя и мутна от глинистого раствора. Ее использовали для умывания и других нужд. Ни ручьев, ни колодцев поблизости не было, а болото – на пятьсот метров вправо – было сомнительной чистоты.

Какой-то солдатик из пехоты, как предполагали мы потом, был подстрелен у воронки и плашмя упал в нее. Раненый, он захлебнулся, наверное. Солдатские ботинки и ноги в потемневших обмотках погрузились в глинистое ложе воронки, постепенно исчезли в ее глубине. Еще долгое время брали оттуда воду, пока не показались подошвы солдатских ботинок. Посещение этого водоема прекратили.

Назначена разведка боем. За день до нее нас изгнали со своего НП – в нем поселилось большое начальство. Не велика шишка, сказали мне, посидишь и в траншее. Примерно так обосновано это распоряжение.

Было обидно. Пехота успела приспособиться, вычерпывая из землянок жижу, перекрывая чем-то канавки, куда вода стекала, а мы приспособиться не успели. Мы только отрыли пару ячеек, кое-как избавляясь от возникавшей в них грязи и вспоминая прежний свой сухой НП и прочный на нем блиндаж.

Нам еще раз напомнили об очень скромном положении в многоступенчатой служебной иерархии. Да и боевая единица наша представлялась теперь величиной, стоящей в конце десятичной дроби после нескольких уменьшающих нас нулей. Она стала ничтожной в сравнении со всем, что здесь поставлено. Мы не видели отсюда ни своих, ни противника, а только небольшой кусок земли, уходящий вверх к немецким позициям.

А перед началом разведки пробарабанили по ранее пристрелянным участкам – именно так подумалось о залпах батареи – и, не увидев ничего нового и даже того, что видели раньше, эту разведку не могли считать эффективной. Наша доля в огневом налете по гитлеровцам была лишь частичкой в общей канонаде, крупицей, расчищающей путь для атаки. Мы сами шли за атакующим батальоном и сделали все, что, было по силам.

Враг огрызался всеми средствами, и атака не принесла успеха.

Батарейцы чудом уцелели тогда, так как попали под огонь минометов со стелющимися по земле осколками и, заскочив в плохо перекрытую неглубокую яму, пересидели в ней. А потом пошли дальше, разматывая за собой кабель.

Навстречу, утопая в жидкой грязи по локоть и по карманы порванных шаровар, полз на четвереньках раненый – ноги его были окровавлены, и встать на них он не мог. Он выбирался наружу и спрашивал дорогу, одолевая лабиринт нескончаемых окопов...

Не были успешными и первые дни – 23 и 24 июня, когда началось наступление, – бои увязли в первой полосе обороны.

Но слабое место было найдено – справа, на границе с болотом. В эту горловину вошел наш полк и другие наступающие части. Здесь мы вырвались в тылы тактической зоны оборонявшихся, устремились в оперативную глубину. 78-я пехотная дивизия врага оказалась под угрозой окружения и снялась со своих позиций. Ее остатки пошли параллельными дорогами следом за нами.

В апреле дивизион первым в полку получил американские автомобили фирмы "студебеккер", дополнив наш лексикон новым словом. Мощные грузовики стали артиллерийскими тягачами, заменили лошадок, переданных в освобожденные колхозы. Теперь орудие петлей станин набрасывалось на крюк "студебеккера", длина транспорта укорачивалась. Ящики со снарядами складывались в кузов, расчет садился на сиденья по бортам кузова. Батарея стала компактной, скорость передвижения возросла. По просохшим рокадам мы приобрели навыки вождения машин в колонне.

* * *

Бои проходили в глубине тактической зоны. Сопротивление противника слабело. Пехота овладела деревенькой, стоящей на взгорье, рядом с которой раскинулось немецкое кладбище с ровными рядами крестов, с вкраплением косо повешенных касок. Могил было несколько сотен.

Мы прошли мимо безмолвного немецкого кладбища, вышли на автомагистраль. Дорога пока пустынна.

Собравшись дивизионом, катимся в сторону Борисова. Это уже "оперативный простор".

Через несколько километров попадается танк Т-34. Его ремонтируют ставят трак. Танкист, старший лейтенант с орденом Красного Знамени на гимнастерке, без комбинезона и без шлема, чем-то напоминает Василия Теркина в иллюстрациях О. Верейского – те же веселые голубые глаза, белозубый рот и русый чуб на вспотевшем лбу.

Обмениваемся несколькими словами.

Смелее, артиллерия, дорога очищается доблестными танкистами!

Майор Ширгазин и начальник разведки дивизиона лейтенант Швенер с группой солдат пересели в открытую легковую машину, оставленную немцами, и укатили вперед. За баранкой – лихой Швенер. Машина обвешана людьми, как гроздьями.

Колонна движется, рассекая освещенное солнцем пространство. Давно не ездили с таким ветерком, тем более днем, по асфальту. Наши "студеры" ненасытно подминают мили отличной дороги, в их животах булькает бензин. Они бегают не хуже, чем мустанги по прериям. За кузовами катятся легко подпрыгивающие пушки и гаубицы.

Попадается колонна разбитого немецкого обоза. Не колонна, а то, что от нее осталось. От разбитых догорающих останков, превращенных в хлам, поднимается вверх дымок. Мусор разбросан на добрую сотню метров вдоль дороги. Со старшим лейтенантом Сергеевым проходим вперед, чтобы представить, что произошло. Немцы удирали из этих мест поспешно, теряя пожитки и награбленное, еле успевая уносить ноги...

Навстречу торопится мужичок неопределенного возраста в темной ветхой одежде. Наш интерес к учиненному разгрому отвлекается словами подошедшего селянина, не по времени года бледно-желтого, будто вышедшего на свет благоухающего июня из постоянных сумерек и тени:

– Дорогие... Освободители наши... Заждались вас... Низкий вам поклон.

– Здравствуйте, отец. Пришли, конечно. Долго собирались... но вот... Спасибо за встречу.

– Фашисты столько извели нашего народу, сгубили...

Он готов рассказать много или даже все, но мы поглядываем на свои машины. Лицо этого взволнованного человека выражает сложные чувства радости и пережитого горя, в которые мы пока не вникаем. Тяжело смотреть в его лицо, хотя ни вины перед ним, ни личных заслуг мы не чувствуем. Прощаемся. Мужичок этот, местный житель, будет стоять здесь и ждать наше войско, его большие силы, которые следуют где-то за нами. А нам вперед теперь, только вперед!

Командир дивизиона получил радиограмму: "Обеспечить захват и удержание станции С. до прихода главных сил". Указаны координаты.

– Интересно сказано: обеспечить. Не захватить, а обеспечить. А кто будет захватывать? Пехота? А где она? – кипятится Ширгазин. – Пошли. Возможно, она ждет нас.

Вперед послали Швенера и его разведчиков. Сами на малой скорости покатились следом, свернув на поселок влево от шоссе. Впереди четвертая, затем шестая и пятая батареи.

Шесть километров прошли, не услышав ни выстрела.

На станции у переезда справа – подготовленные для обороны двойные заборы из бревен с помостами. Немцы соорудили их, готовясь дать бой русским, но мы опередили.

Ни немцев, ни нашей пехоты нет. Четвертая батарея развернулась за переездом, шестая – у него, а пятая осталась по другую сторону железной дороги. Дивизион сел на перекресток двух дорог: железной и проселочной.

Батарейные кухни, пользуясь остановкой, раскочегарили свое производство. По избам испуганные женщины не переставали удивляться откуда взялись? Были немцы, а теперь русские.

С юга, миновав ржаное поле, по проселку подошла группа юношей и подростков с немецкими автоматами, человек двенадцать. Старший из них похож на звеньевого в колхозе – на нем кепка, вельветовая куртка, брюки типа галифе, сапоги. Но здесь он – командир партизанского патруля.

Обмениваемся информацией. Они тоже не знают, где противник, – все стронулось, обстановка меняется ежечасно. Они повернулись и исчезли. Пока все тихо – мы обедаем. После обеда собираемся вернуться на шоссе, укладываем в машины имущество и снаряды, кто-то подцепил пушку на крюк "студебеккера", другие готовятся это сделать.

Находясь в сутолоке сборов, я обратил внимание на женщину, бегущую к нам от места на проселке, где встречались с партизанами.

Она протягивает вперед руки и кричит:

– Немцы!

Одно только слово:

– Немцы!

Сзади, нагоняя ее, катит грузовая машина, битком набитая солдатами. Серые комья солдат облепили машину и с боков, как репей, удерживаясь на ее крыльях и на подножках.

– К забору! – крикнул я своим из взводов управления четвертой и шестой батарей, находившимся рядом. Огневики продолжали сборы.

Немцы остановились. Они не знали, кто мы, не определили. От них до нас – не более ста метров. Управленцы встали за двойным забором из бревен.

– Огонь!

Кто-то выстрелил. Потом еще.

Немцы соскакивают, прячутся за кузов, машина их прикрывает. Но в кузове еще много. Управленцы поняли, что это за встреча, но огонь их неэффективен.

Сбоку... сбоку от машины, справа, – мое орудие, оно почти рядом! Почему не видит расчет? Туда!

Подбегаю:

– Огонь!..

Кто-то заряжает, я у панорамы ставлю угломер 30-00, навожу в центр кузова, нажимаю на спуск...

Снаряд рвется в двадцати шагах, а до машины пятьдесят. Эх! Чего же там копошатся остальные?

– Стрелки! Где второй номер? Соединяй стрелки!

Немцы разбегаются. А такая компактная цель была – человек тридцать плюс машина!

Второй снаряд посылает уже расчет, он поджигает машину, угодив в бензобак. Но фрицы от машины ушли, залегли во ржи.

Я к другим:

– К бою! Не видите?

Короткое замешательство: только что собирались, и...

За первой немецкой машиной к станции подошла целая колонна. Сколько их? Много.

Они тоже еще соображают: что происходит?

По голове колонны открыла огонь гаубица капитана Сурмина, не успевшая сняться с позиции. Задние попятились, свернули с дороги, пошли в обход станции по полю.

Но теперь четвертая батарея готова, все орудия ведут огонь.

Я к забору опять – не очень-то активны управленцы.

– Огонь! Чего ждете? Дай-ка карабин, Иванов. Иванов дает карабин. Я прицеливаюсь в серое пятно во ржи, слева от горящей машины. При выстреле пятно приподнимается и тут же падает: есть!

– Видели? Прицеливайтесь спокойно. Управленцы усиливают огонь, бьют по перебегающим фигурам.

Иванов вдруг сникает. Пуля попала ему в голову.

Немцы катят направо, под огонь моей батареи. Я туда.

– Обходят, товарищ капитан!

Сам вижу, что обходят.

– Бейте по легковушке – впереди. А потом по задним.

Командиры орудий сами выбирают цели перед рощами на расстоянии 400-500 метров. Там экипажи покидают машины, скрываются в кустах. Теперь огонь переносим на заросли, чтобы не дать очухаться, собраться...

Что делается сзади и на левом фланге – я не вижу, я слышу работу батарей Федяева и Сурмина. У них тоже "весело". Между выстрелами возникает такое естественное:

– Ура-а-а-а!..

Это майор Ширгазин повел в атаку взводы управления. Они бегут вдоль проселочной дороги,, скрываются за домами во ржи.

Взводы управления выполняют роль пехоты: очищают и рожь, и остальную местность от живой силы врага.

Появляется сержант Загайнов, приводит первых пленных: трое. Один ранен. Он смеется – такой веселый немчик – и прихрамывает. Он еще разгорячен боем – и беготней, и переполохом.

– Санинструктор, перевяжи, – говорю я Кирюхину.

Кирюхин занимается перевязкой, а Загайнов уходит к своим.

Связисты и разведчики при столь мощной поддержке своих батарей отлавливают укрывшихся во ржи фрицев:

– Хенде хох!

Фрицы покорно встают, поднимают руки:

– Гитлер капут...

Это вроде пароля между двух враждующих армий. Они сдаются в плен.

Солдатик из шестой батареи, я не знаю его фамилию, небольшого роста, ведет с карабином наперевес дорожного фельдфебеля с сумкой через плечо – он и выше и толще солдатика раза в два.

Останавливаются около нас. Солдатик считает дело оконченным, лезет в карман за кисетом. Но его пленник вдруг пускается наутек.

– Хальт! – кричит ему солдатик и устремляется следом. И стреляет не целясь. Тот падает.

– Дурак! – заключает солдатик.

Пуля прошла через затылок.

Теперь управленцы возвращаются к огневым позициям с пленными. У каждого по несколько человек. Но наши отличились: мы насчитываем девятнадцать. А всех дивизион взял более тридцати. Куда с ними?

Майор Ширгазин приказывает:

– Лейтенант Карпюк! Пленных отвести на шоссе, сдать под расписку.

Карпюк берет трех автоматчиков, по одному от каждой батареи, и уводит невеселую процессию. Не так уж невеселы пленники, некоторые, наоборот, рады.

Огневики – у орудий. А управленцы исследовали уже содержимое машин, несут оттуда трофеи. Особенно богаты они в головной легковушке, осевшей на поврежденное колесо. В ней набор вин и крепких напитков. Ехало командование...

Кто-то говорит:

– Там слышен рокот моторов...

Сообщение вносит тревогу. Что там, подходят танки?

Ширгазин докладывает обстановку командиру полка и просит поддержку танкистов. Появляется капитан Каликов, начальник разведки. Ему говорим то же.

Наше внимание уже растрепано, нам кажется трудным собрать себя и дать отпор танкам врага. Снарядов осталось мало. Пусть помогут танкисты. Шесть километров – не расстояние. Мы остаемся в готовности и... угощаемся трофеями – в горле в общем-то пересохло.

Хорошие вина оказались в машине батальона 78-й пехотной дивизии, французские и венгерские.

Подошел танк – огромный КВ. Поутюжил землю на станции. Никаких танков врага поблизости нет. Ну что ж, они поурчали в стороне и ушли в другое место. Там с ними и встретимся.

Шумный день переходил в неспокойную тишину, в неулегшуюся тревогу летнего вечера. Танк постоял около нас, потом прошелся несколько раз взад-вперед, поурчал мотором. И ушел.

Мы хоронили погибших. На месте гибели, у дороги. Шесть человек, шесть солдат. Почти весь расчет гаубицы, преградившей путь колонне немцев, и один – гвардии рядовой Иванов – из взвода управления. Солдаты попали под огонь сбоку, когда подъехала машина немцев, артиллеристы не успели развернуть тяжелую гаубицу, прикрыться ее щитом...

Мы постояли над холмиком. На маленьком обелиске с фанерной звездой перечислены воинские звания, фамилии.

Доблестные сыны Родины. Были вы добросовестны и неутомимы на своем солдатском пути, выполняя воинские обязанности. И заплатили самую большую цену за всех нас – станция в наших руках. Хорошее название у нее, ставшей для вас последним пристанищем. Доблесть и отвага, окрылявшие ваш ратный труд, соединены в одном слове, в названии станции – Славное.

Сюда придут красногалстучные пионеры из будущего, к этому холмику у переезда, поднимут руки в салюте. Должны прийти и отдать вам почести в праздник Победы. Мы надеемся – такой праздник будет.

Продвижение по Минскому шоссе дальше было столь же стремительным. Но теперь дорога заполнена войсками. По ней движутся машины, самоходки, конные повозки, всадники верхом на лошадях... В движущейся массе воинства пятнистые маскировочные халаты из легкой хлопчатобумажной ткани, выгоревшие гимнастерки, разноликий люд со скатками шинелей и без них, рюкзаки, противогазы, оружие. Здесь пехотинцы, минометчики, артиллеристы, представители других родов – кажется, все перепуталось в движении вперед, к переправам через реки Бобр и Березина.

От плотной стены соснового леса справа, отстоящей от дороги метров на триста, отделяются двое. Они идут рядом, шагают в ногу, почти торжественно, с поднятыми руками. Это немецкие солдаты, они хотят сдаться в плен. Их видят, но никто не останавливается – впереди дела важнее, чем прием военнопленных.

Дивизион обгоняет тихоходные обозы, вырывается вперед и набирает скорость. Мы опять впереди, в контакте со своей пехотой, посаженной на машины.

Каждая задержка отзывалась досадой. Перед заслонами разворачивались в боевой порядок, действовали, собирались в колонну снова и двигались дальше.

28 июня во второй половине дня подошли к реке и местечку Бобр. Контратакой, поддержанной танками, остановить лавину войск немцам не удалось. Попытка задержать повторилась через десяток километров на восточной окраине Крупки, но также оказалась неудачной.

На восточный берег Березины вышли утром 30 июня. Это еще не Березина реку не видать, она закрыта лесом. Из леса – встречный огонь.

Заслон был сбит, к 12 часам мы были у реки.

Форсирование реки требовало специального времени на подготовку.

Деревня Большие Ухолоды к северо-востоку от моста давала обильный материал для подручных плавсредств – мост через реку наполовину взорван. На той стороне, на 700-800 метров от русла, чернели свежие следы окопавшейся на высотах немецкой пехоты. Небольшой островок у моста, сам мост и наш берег – под непрерывным методическим огнем артиллерии и минометов.

Переправу и захват плацдарма поручили батальону из 252-го гвардейского стрелкового полка, полка майора Яблокова.

Пока артиллеристы вели пристрелку, пехота готовила подручные средства, непотопляемые опоры для пулеметов и для тех, кто плохо держится на воде.

Саперы готовили понтонную переправу.

Преодолевая огонь, в 16.00 батальон форсировал реку у моста.

Появилась немецкая авиация, встреченная зенитчиками. Прицельного удара нанести ей не удалось, но она разогнала всех, кто мог подождать в стороне.

Появились наши истребители и штурмовики. Теперь они висели над переправой.

Пойма и заболоченные участки, поросшие камышом, скрывали высадившуюся на тот берег пехоту. Интенсивный пулеметный огонь немцев проходил высоко над ее головой.

В 18.00 началась артиллерийская подготовка, длившаяся 40 минут. Огонь велся по траншеям и по огневым точкам, по шести орудиям, выявленным наблюдателями.

Огонь артиллерии, минометов и авиационный штурм ослабили ответный огонь противника, сделали его неприцельным.

Рота старшего лейтенанта Притулы первой форсировала реку, заняла небольшую высоту, находившуюся недалеко от берега. Она закрепилась там, открыла ружейно-пулеметный огонь по противнику, контролируя всю долину реки, дала возможность переправиться другим подразделениям.

Артподготовка обеспечила успех первой атаки, развивавшейся на северо-запад в сторону окраин и самого города Новоборисов.

В ночь с 30 июня на 1 июля противник был разгромлен, оставшиеся очаги сопротивления ликвидированы. Город Новоборисов, наиболее крупная часть Борисова, полностью очищен от противника. За другую половину города на восточной стороне реки закончила бой соседняя 5-я гвардейская стрелковая дивизия нашего 8-го гвардейского корпуса.

83-я гвардейская стрелковая дивизия за этот бой награждена орденом Суворова второй степени.

Мы в город не входили.

При воздушной бомбежке перед Березиной пострадало одно орудие четвертой батареи, транспортировать его оказалось невозможно. Сдать орудие при подходе артмастерских поручили командиру второго огневого взвода младшему лейтенанту Молочнюку, оставшемуся с двумя солдатами.

В качестве неполноценной компенсации мы уничтожили до этого противотанковое орудие немцев на правом берегу Березины, мимо которого теперь прошли и потрогали его руками. Потрогать руками наше орудие немцы возможности не получили.

Без тягачей

После Борисова автомагистраль отклоняется чуть влево, на Минск, а полоса движения 83-й дивизии прошла севернее столицы Белоруссии примерно в 20 километрах. Дивизия следовала во втором эшелоне корпуса. Минск, освобожденный левыми соседями 3 июля, оставался позади, на юго-востоке. Передовые части продолжали стремительное наступление, не давая гитлеровцам опомниться, очнуться от поражения.

Из штаба полка пришел приказ: передать "студебеккеры" третьему дивизиону. Дивизион майора Маркина до сих пор не переведен на механическую тягу, понес потери в лошадях и тащится где-то сзади. Передача временная чтобы подтянуть отставший дивизион.

От Ширгазина взяли 12 машин, в том числе 6 из нашей батареи. Нашей батарее вместо тягачей прикомандировали полуторку ГАЗ-АА.

Мы оказались вроде бы без дела – вся четвертая, одна гаубица шестой и несколько человек из взвода управления дивизиона во главе со Швенером. Комдив с остальным составом ушел вперед, связи с ним не было.

Разместились в отдельной лиственной рощице между двух полян. За левой поляной плотной полосой, окаймленной зарослями кустов, уходил на запад сосновый лес, заканчиваясь километра через два. А к правой примыкала рожь. Вынужденная остановка была затишьем, паузой, она не принесла полного отдыха. Опасность стычки с немцами, не успевшими унести ноги и рассеянными теперь по освобождаемой территории, заставила вести круглосуточное наблюдение.

Солдаты вылавливали фрицев в кустарниках, во ржи и в лесных зарослях. За два дня насобирали четырнадцать человек. Им отвели место, выставили пост. Пленные отсыпались, были спокойны, играли на губных гармошках.

Вечером пленников накормили.

– Данке шён, данке шён...

– Чего там, ешьте, потом отработаете...

А ночью – усиленные наряды. Мы с Сергеевым дежурим поочередно: он до 24.00, я – после.

Ночь прошла неспокойно – лес казался наполненным скрытым движением. Старший сержант Старовойтов, командир орудия, обходил секреты, справлялся, как дела. Дела были в общем-то ничего, но подозрительный шорох или хруст сухой ветки отмечался то в одном месте, то в другом. На батарею никто не вышел.

В первом часу ночи Старовойтова сменил сержант Загайнов. Теперь постовые докладывали ему:

– Пока все спокойно.

– Прошел кто-то метров семьдесят отсюда...

– Не видать пока. Зябко становится...

– Эти дрыхнут как сурки.

– Не беспокойся, командир, не прозевай...

Часов в пять утра стало светло, видимость увеличилась, напряжение спало.

– Отдохну немного, – говорит Загайнов и ложится на траву рядом. Под головой – свернутая плащ-палатка.

Мне тоже хочется спать: время – для самого крепкого сна. Я перебарываю дремоту, закуриваю. Загайнов уже спит, лицо его бледно от бессонной ночи.

Незаметно подошел рядовой Синчук:

– Товарищ капитан, прошла группа человек пятнадцать, совсем близко.

– Загайнов!

– Поднимай взвод управления, перехвати эту группу.

– Как неохота, товарищ капитан, только заснул...

– Надо. Будь осторожен.

Загайнов поднимает взвод, исчезает с ним за кустами.

Бужу Сергеева:

– Большая группа – человек пятнадцать. Поднимай огневиков.

Метрах в ста пятидесяти от нас завязывается перестрелка. Покой и тишина утра нарушены автоматными очередями.

– Тревога! В ружье!

Огневики устремляются к месту перестрелки.

– Выкатить орудие на прямую наводку!

Ближнее орудие – гаубица шестой батареи. Выкатывают гаубицу, разворачивают по направлению стрельбы.

Я бегу к Загайнову – он отделился от сосны, собирается одолеть лощинку, за которой в молодом сосновом подросте скрылись три или четыре вражеских солдата. Навстречу из зарослей – автоматная очередь. Снаряд гаубицы летит туда, рвется, вздымая купол земли.

Загайнов остановился. Упасть ему не дали – его подхватил кто-то и опустил на землю. Еще разгоряченный бегом, он растерянно улыбнулся, потом улыбка стерлась, глаза стали отрешенными.

– Кирюхин!

– Я здесь.

– Займись...

У мелких зарослей сосняка лежит недвижный фриц, никого больше нет. Гаубица делает выстрел в глубь леса, дальше.