Текст книги "Живая память"

Автор книги: Степан Лопатин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Во второй половине мая стали подвозить продовольствие и фураж регулярно, собирали свежую зелень. Но к этому времени несколько солдат опухли. От голода люди худеют, а эти – пухнут. У них появились отечные явления, одышка, их направляли в санчасть.

Справлявшийся о причинах заболевания старшина Климов, вернувшись из санчасти, доложил коротко:

– Чаю много жрут, стервецы.

Но с голодом было покончено.

Буда Монастырская и высота 226. 6

Летом 1942 года ожидалась еще одна попытка гитлеровцев захватить Москву. На дальних подступах к ней после Московской битвы советские войска стояли полукольцом, ведя активные оборонительные действия. Однако гитлеровское командование главные усилия своих войск направило на захват Северного Кавказа и Сталинграда, чтобы лишить Красную Армию важных источников нефти, обойти столицу с востока, открыть путь в Индию, распахнуть двери к мировому господству.

16-я армия прочно удерживала оборону на рубеже, достигнутом в зимних и весенних боях. Части нашей дивизии занимали позиции в Сухиничском районе.

Передний край немцев проходил по ближнему краю деревни. Деревня стояла на уклоне, простиравшемся из немецкого тыла к ничейной полосе. Ниже, зарывшись в землю, оборонялись передовые подразделения нашей пехоты. Наблюдательные пункты артиллеристов и командиров стрелковых батальонов размещались примерно на одном уровне с Будой Монастырской.

У противника было топографическое преимущество – высота с отметкой 226.6, господствовавшая над местностью. С нее просматривалась наша оборона на глубину почти всей первой полосы, включая огневые позиции артиллерии.

Высота находилась слева от нас. А перед ней – обширная заболоченная низина. Болото считалось непроходимым, плохо охранялось, оно прикрывалось только огнем. Через болото могли пройти одиночки или небольшая группа людей, оно являлось своеобразным коридором для "общения". Наша сторона была усеяна листовками, сброшенными с самолета еще на снег. В них немцы предлагали русскому солдату переходить линию фронта и сдаваться в плен.

Наши сами выбрали к ним дорогу для "общения": в ночь на 28 мая группа конных разведчиков успешно выполнила ночной поиск, истребив до 20 гитлеровцев. Она захватила трофей – пулемет с патронами и привела пленного. Это был первый "язык" в дивизии. Через два дня другая группа из разведроты захватила второго "языка".

Мимо болота, через кустарники, протекала небольшая речушка. На луговине она заворачивала в район огневых позиций. Мы стояли недалеко от нее у поселка, прикрываясь от вражеского наблюдения с высоты 226.6 деревьями и уцелевшими постройками.

Изобретались способы обмана противника.

Устраивались ложные ОП артиллерии: из бревна делался "ствол", к нему фанерный "щит", "колеса", "лафет". Небрежно маскировали. Иногда такой номер удавался. Одна ложная ОП, сделанная нашей батареей, была обстреляна из орудий. Мы радовались:

– Вот лупят! Давай, давай, фриц, побольше выкладывай огурчиков.

Из-за наших спин вступала в "разговор" корпусная артиллерия: посты звуковой разведки засекали немецкие орудия, передавали координаты огневикам, те открывали ответный огонь. Это называлось контрбатарейной борьбой.

Не сидела сложа руки пехота.

Дивизионная газета "За счастье Родины" рассказала о развернувшемся снайперском движении. Оно стало одной из мер обороны, когда пулеметные роты готовили запасных наводчиков, а артиллеристы добивались взаимозаменяемости номеров. Инициативу проявил Н. Афанасьев, повар 3-го батальона Н-ского полка, призвавший через газету шире использовать оборонное затишье для охоты за гитлеровцами. Первым учеником Афанасьева стал Везбердев, командир стрелкового отделения. К концу сентября, когда проходил слет снайперов дивизии, на счету Везбердева было уже 90 фашистов. У него, в свою очередь, тоже появились ученики. Снайперское движение становилось массовым.

Мы были молоды. Удивительна молодость вообще, легко берущая на свои плечи любое бремя, коль оно стало необходимостью.

Нам, пришедшим в армию с началом войны, показались жесткими установленные в ней порядки. Неотдание чести, например, сержанту, своему брату, начальнику не столь великому, или старшине батареи каралось нарядом вне очереди, а окурок, брошенный на линейке лагеря, где мы находились после призыва, воспринимался чуть ли не как ЧП и мог повлечь за собой аврал батареи по уборке лагеря. За опоздание на два часа из увольнения в город, независимо от причины, опоздавшему грозил суд военного трибунала. Командир батареи курсантов Томского артучилища приходил в казарму и устраивал нагоняй дневальным: почему полоски свернутых простыней на кроватях заправлены кое-как, а не в одну линию? Грозный командир, старший лейтенант, обученный управлению огнем тяжелых гаубиц, с бечевкой в руках управлял в казарме простынями, выравнивая их при помощи дневальных, и придирчиво оценивал тощие подушки, поставленные на попа. Эти мелочи в сочетании со строевой подготовкой прививали дисциплину, учили четкости и обязательности, чего нам недоставало. Из нас делали офицеров.

На фронте на батарею мог заглянуть кто-то из старших начальников и придраться к любому отклонению от воинского идеала. Мы опасались таких посещений, так как не были уверены в непогрешимости подразделений – за недосмотр всегда отвечал командир, а требования оставались высокими.

Мы занимались. Находясь на закрытой ОП в устоявшейся и затянувшейся на все лето обороне, отрабатывали взаимозаменяемость номеров. Готовые к открытию огня в любой момент, изучали материальную часть пушки, другого вооружения, учились стрелять по танкам – по движущимся целям. Изучали уязвимые места вражеской техники. Артиллеристы знакомились со средствами пехоты: противотанковой ручной гранатой и бутылкой с зажигательной смесью. Учились пользоваться предметами химзащиты. И осваивали премудрости огневой службы.

Младший лейтенант Мятинов муштровал ездовых – учил их "рубить" строевым. Ему нравилось это дело. К ним на занятия приходил политрук Кунгурцев. Теперь лошади содержались в хорошем состоянии, выезжались попарно упряжками. Батарея готовилась к смотру, проверке – к выводке лошадей.

К нам на ОП пришел командир полка майор Евтушенко. Я доложил.

– Поздравляю с присвоением воинского звания "лейтенант"!

– Служу Советскому Союзу!

В начале июня был получен приказ о присвоении очередного звания большой группе офицеров полка. Лейтенантами становились Мятинов и Молов, старшим лейтенантом – командир батареи Клевко, капитаном – командир дивизиона Петрухин.

В одну из ночей мы снялись с позиций и совершили марш-бросок на левый фланг участка, миновав Думиничи. Там немцы угрожали ударом по нашей обороне вдоль линии железной дороги в направлении на Калугу. Фланг усиливался артиллерией. Запасные позиции с пристрелкой и инженерным оборудованием мы готовили в нескольких местах, и эти – в их числе.

Здесь нас под расписку ознакомили с приказом Верховного Главнокомандующего No 227, смысл которого сводился к требованию – ни шагу назад? Приказ был грозный и намечал ряд мер, предотвращающих отход частей Красной Армии.

Днем пристреляли первое орудие. Обычным способом построили веер, направив стволы других орудий параллельно первому. А вечером уточняли веер новым способом – по небесному светилу. Так называется любой небесный объект, и самый заметный из них – Луна. Ясная Луна плыла под небольшим углом к горизонту в юго-восточной части неба. При заданной установке угломера наводчики уловили ее правый край и держали на перекрестиях панорам, работая ручкой поворотного механизма. Светило заметно стремилось уйти с перекрестия, но к нему постоянно подворачивали. Потом общая команда "Стоп!" – и отметка по точке наводки, расположенной сзади. Веер должен получиться идеально параллельным. Огневики батареи проявили профессиональный интерес к необычному способу.

Наша общая любимица, небесное тело, далекая и загадочная Луна в этот вечер стала боевой помощницей.

После успешно завершенного дела мы курили, сидя на станине первого орудия, – я и его командир сержант Абрамов.

У Абрамова образование не велико – всего четыре класса начальной школы. Школьные науки прошли от него стороной.

– Ты знаешь, Петр Панкратьевич, что французский писатель Жюль Верн героев одной своей книжки отправил в полет на Луну?

– Фантазировал?

– Конечно. Но фантазия эта когда-нибудь сбудется. Людям интересно знать, что на Луне находится, как она выглядит вблизи.

– Добраться до нее непросто.

– Путешественники те выстреливались из большой пушки. Но невозможно построить такую пушку, которая разгонит кабину с людьми на очень большую скорость. Она должна вырваться из зоны земного тяготения, чтобы не упасть обратно на землю. А для этого нужна скорость раз в двенадцать больше начальной скорости нашего снаряда. Это будет около восьми километров в секунду.

– Н-да, вот это скоростишка...

– Но таких скоростей мы не имеем. Известно, что взрывчатка в момент взрыва сгорает со скоростью две тысячи метров в секунду, а для полета на Луну нужна скорость раза в четыре больше. Вот так-то. А один провинциальный учитель физики, он жил неподалеку отсюда, додумался, как выйти из положения. Этот учитель жил в Калуге.

– В Калуге?

– Теперь мы находимся на его родине и можем считать себя его земляками. Этот калужанин предлагает не стрелять из пушки, а лететь на ракете и разгонять ее постепенно, пользуясь обычным топливом, например, керосином. Мы стреляем – бах, и снаряд полетел. А керосин не бахает, он горит постепенно и все время толкает ракету, которая набирает нужную скорость и уходит за пределы земного тяготения.

– Толковый был тот учитель.

– Если доживем, увидим ракетную авиацию и кое-что .другое. А теперь вот наши "катюши" устроены по принципу ракеты.

Абрамов задумывается, бросает окурок, тщательно тушит его каблуком. Потом смотрит на небесное светило, плывущее над лесом.

– А что на Луне – жить можно?

– Жить на ней нельзя – нет воздуха, чтобы дышать. Это астрономы точно установили. А вот в других местах, на какой-нибудь звезде, могут быть живые существа, да только мы не знаем где.

– Интересно. Добраться бы и посмотреть.

– Доберутся люди, когда перестанут воевать.

Ученые теперь на войну работают, а не для науки. Война всем мешает.

– Да... Война здорово нас подкузьмила.

До начала превращения космической фантастики в реальность, до великих достижений практического разума оставалось полтора десятилетия.

Мы вернулись на основные ОП напротив Буды Монастырской.

В июле провели частную наступательную операцию для улучшения своих позиций. Ранним утром 7 июля одновременно с подошедшими артиллерийскими средствами наш полк начал артподготовку. К канонаде подключились минометы и пушки стрелковых полков, корпусники слали снаряды через нас.

Эти дни были жаркими не только по погодным условиям – на противника за 6 дней обрушено около 33 тысяч снарядов разного калибра. Лишь дивизионная артиллерия (наш полк) расходовала ежедневно более тысячи пушечных снарядов и до 350 – гаубичных.

Успех добывался трудно.

В первый день удалось зацепиться за передний край немецкой обороны. А к вечеру налетела вражеская авиация, пытаясь остановить атаки. Ее встречали дружным огнем стрелкового оружия. Но потом появились наши самолеты и облегчили обстановку. Дивизия впервые{1} действовала при поддержке своей авиации.

На второй день взята Пустынка, а на третий – Буда Монастырская. Позиции пехоты улучшились, цели были достигнуты. Атаки прекращены 12 июля.

Кроме солдат и командиров из пехоты через четыре месяца после начала боевых действий впервые получили награды 40 артиллеристов.

Наша батарея в первый же день потеряла телефониста Колонакова.

С передового НП он пошел восстанавливать линию и чуть не погиб. Его тяжело ранило, о чем он сообщил по телефону, соединив провода:

– Продырявили мои ходули, самому не дойти...

Нашли его в воронке от крупного снаряда, ослабевшего, потерявшего много крови, доставили на батарею.

– Со связью распрощаешься теперь, наверное? – спросили его.

Рядовой Колонаков ответил бледной улыбкой, упрямой, однако:

– Это временно. Ничего, зарастут – крепче будут. Еще на танцульки побегаем.

В один из ясных солнечных дней старший лейтенант Клевко сказал мне по телефону:

– Приходи на НП. Тебе пора копить боевую практику.

НП – глубокая квадратная яма на два с половиной метра по стороне, закрытая накатами из бревен. Стены ее были забраны досками. Для солдат лейтенанта Молова вырыта отдельная землянка, соединенная с НП перекрытой траншеей. Разведчики и телефонисты дежурили на НП поочередно. На нем стоит стереотруба, и рядом с топчаном телефонный аппарат.

Я смотрел на передний край. Через марево знойного дня второй половины июля видны развалины бывшей деревни, кустарники, отдельно стоящие деревья. Линии вражеских окопов различались с трудом, лишь в некоторых местах темнели пятна, лишенные зелени. Около одного из окопов возникли три фигуры в накидках, в полный рост идущие к переднему краю.

– Вижу цель! – доложил я комбату.

– Здесь участок сосредоточенного огня, СО-101, – подсказал Клевко.

Участок этот, как и другие, был хорошо пристрелян.

После трех одиночных откорректированных выстрелов по этой группе произошло редкое явление – прямое попадание снаряда в солдата.

Произошло это не в результате моего мастерства, а случайно, но я радовался удаче.

Комбат поздравил меня с меткой стрельбой.

В другой раз я рисовал ему панораму местности: ориентиры, характерные предметы, расставленные на соответствующие угловые величины. Получился пейзаж узнаваемый, похожий на натуру, с сеткой, нанесенной через десять делений угломера. Панорама потом дополнялась новыми пометками, служила комбату пособием в боевой работе.

Пребывание в обороне затянулось. И не было известно, кто начнет первым: противник или мы. А пока совершенствовались, укрепляли позиции.

Землянку мы вырыли глубокую – чтобы стоять в рост. Два наката из бревен заглубили на уровень земли, вынутый грунт уложили на накаты, а сверху – дерн для маскировки. Толщина перекрытия получилась более метра немецкий снаряд, даже фугасный, не возьмет.

Постепенно возвели перекрытия над орудиями. Ездовые в стороне от ОП откопали стоянки для лошадей, обезопасили их от случайно залетающих снарядов.

Вскоре наша ОП прошла испытание на прочность.

Для звукомаскировки мы практиковали одновременную стрельбу с первой батареей, а в этот день вынуждены были действовать одни – появилась какая-то срочная необходимость. Нас засекли. Огневой налет на батарею мы пересидели в блиндаже. А выйдя, увидели всю территорию изрытой воронками от снарядов 75-миллиметрового калибра, в том числе одну – на нашей землянке. Так убедились, что перекрытие – надежно!

Часовой рядовой Охлопков, якут, почти не знавший русского языка, теперь рассказывал, возбужденный только что пережитой опасностью:

– Немец – пах! Я падай. У-у-у-ух! Прямо ноги. А я ничего, целый. Охлопков показывал на воронку и рядом место, где он лежал, прижавшись к земле. Я похвалил его:

– Молодец!

Солдаты умели ценить матушку-землю и каждую ее складку, их защищавшую. Ведь и воевали-то они за эту землю!

В октябре пришел приказ о присвоении очередного воинского звания. Теперь на петлицах моей гимнастерки появилось по третьему кубику – старший лейтенант.

Осенью 1942 года из сообщений Совинформбюро мы знали о напряженных боях за Сталинград. Части нашей дивизии продолжали стоять в обороне.

Помню день, когда нас предупредили:

– Оставаться всем на местах, навести порядок, побриться-почиститься. В полку ожидается прибытие маршала Чойбалсана.

Маршал прибыл, но мы его не видели. В этот день мы стреляли по его целеуказанию.

Он был на одном из НП. Подойдя к стереотрубе, маршал выбирал участок обороны немцев и говорил:

– Сюда.

Дивизионом мы обрушивали огонь именно "сюда", заваливая участок беглым огнем по четыре снаряда на орудие.

– Сюда, – указывал маршал, и следовал новый шквал огня.

Мы полагали – салютуем маршалу Чойбалсану, главе правительства дружественной нам Монголии, а оказалось – не только. В этот день, 19 ноября, наша артиллерия под Сталинградом начала сокрушать вражескую оборону, пробивая брешь для контрнаступления и окружения сталинградской группировки. Но этого тогда мы не знали. Я не думаю, что это стало простым совпадением дат. Мы салютовали и началу контрнаступления под Сталинградом.

Впоследствии день 19 ноября стал профессиональным праздником артиллеристов и минометчиков – Днем артиллерии. Он отмечается поныне, его празднуют теперь ракетчики и артиллеристы. Именно в этот день Чойбалсан наблюдал стрельбу нашего артиллерийского полка.

Посещение дивизии маршал и герой МНР Чойбалсан отметил вручением ордена Полярной Звезды лучшему снайперу дивизии Ушакову, на счету которого было 179 уничтоженных гитлеровцев. Из 233 снайперов, истребивших более двух тысяч вражеских солдат, он оказался лучшим.

Итогом визита высокого гостя стали новые поставки из Монголии лошадей, амуниции, полушубков – для нужд нашего фронта.

Приближалась зима. Вспоминая первую военную зиму, мы предполагали начало наших наступательных действий. Но прошел декабрь, начался 1943 год мы стояли.

В январе пришел приказ наркома обороны о введении новой формы, а точнее – о восстановлении традиционной формы русской армии – ношении погон. Соответственно менялся и покрой одежды. Появились дополнения к Уставу внутренней службы. Армия возвращалась к традициям славного русского воинства, брала на вооружение все лучшее из его опыта.

Подходила к финалу Сталинградская битва. В начале февраля пришла весть о полной капитуляции шестой армии немцев и сдаче в плен фельдмаршала Паулюса.

– Это половина войны, – говорили у нас.

Зима 1942/

43 гг.

Рядовой Филипчук получил письмо.

Письмо было первым, пришедшим из родной деревни, недавно освобожденной из-под ига оккупации. Оно ожидалось долго и представлялось совсем не таким, как это, написанное полузнакомым детским почерком. Кому принадлежит почерк, Филипчук не определил пока и, заранее волнуясь, отошел в сторону, прежде чем вскрыть конверт.

В его руках дрогнули два листка, вырванных из ученической тетради, лицо посерело и стало жестким. Нехорошие известия, однако, получил Филипчук, если вдруг замкнулся, ушел в себя. Его будто подменили – вместо веселой общительности появилась несвойственная солдату угрюмая злость.

– Не заболел ли, Матвей? – спросил его командир орудия.

– Хужее, товарищ сержант, уж лучше бы до мене – хвороба. На, почитай, шо племянныця пишет...

– Невеселые дела, – сказал Абрамов, когда прочитал детские каракули. А потом добавил: – Тут простым сочувствием не обойдешься. Это не только твоя, а наша общая беда, и об этом надо рассказать батарее.

– Зачем?

– Пусть все знают, что такое немецкая оккупация.

А вечером, когда кончился световой день, Абрамов читал отрывок из письма Филипчука солдатам огневых взводов, собравшимся в землянке.

Усталые люди сидели и слушали в тишине при скупом мерцании света самодельного светильника, укрепленного у столика старшего на батарее. Тишиной и светом в землянке можно согреваться, наслаждаясь глухим покоем и добрыми словами из дома, если бы не такие строки:

"Дядя Матвей! Брата твоего немцы убили 8 апреля этого года. Другой брат – Семен – в партизанах. Он сообщил, что отца моего немцы расстреляли, а остальная наша семья умерла при немцах с голоду. Дядю Ивана убило миной, похоронили его вместе с твоим братом.

В нашей деревне убили 7 мальчиков. Еще, дядя, немцы убили Фому Дроздова, он был тоже в партизанах. Фадея Петровича угнали в Германию.

Окружающие освобожденные сейчас деревни почти все сожжены.

Дядя, кто не ушел от немцев, мало кто остался жив. Сначала они убивали, а потом стали вешать. Повесили учительницу Александру Ивановну.

Дядя, бейте врага на мелкие куски! Отомстите за своих отцов и матерей, братьев, сестер и детей. Леля".

Украдкой поглядывая на Матвея – своего товарища, согнутого бедой, люди думали о себе: а как бы они поступили, если бы такие несчастья докатились до их сибирских семей, и какими бы стали они от такого известия?

Филипчук пришел в батарею полгода назад с одним из очередных пополнений и внешне ничем не отличался от основного состава. Его деревня была под оккупацией – лишь это отличало его от остальных и вызывало сочувствие, но не более – все могло обойтись благополучно.

Но не обошлось. Война опалила деревню Филипчука, принесла беды и смерть для мирного ее населения, стала конкретно осязаемой, приблизилась к солдату еще одной неприглядной и жестокой стороной. В том, что произошло у него в деревне, никто из бойцов не был виноват лично, но невысказанная эта вина, кажется, набрасывала тень на всех вместе и на каждого в отдельности.

До сибирских селений от линии фронта далеко, их не коснулась и едва ли коснется непосредственная опасность, но и там, на востоке, нелегко управляться без сильных мужских рук, обеспечивая армию всем необходимым. Беда одной деревеньки на западе была предостережением для всех других, она стала всеобщей, уже более полутора лет витающей над территорией страны. И как бы далеко ни находились города и села от линии боевых действий, никто не мог поручиться за них, что они неуязвимы.

Деревня Филипчука стала одной из жертв, одной из множества городов и сел, оккупированных немцами.

– Бить их надо, паразитов, без всякой пощады, – нарушил тягостное молчание Банников.

– А что смотреть? Паразиты и есть...

– Правильно там девчонка пишет: "отомстите"...

– С заклятым врагом иначе нельзя...

– Ты, Матвей, не один такой. Много наших красноармейцев недосчитается сродственников...

– Не люди, а звери...

– Что гадина, что фашист – родились от одной матки...

Заговорили по всей землянке – кто сидел рядом и кто – в дальних углах. Матвей смотрел на товарищей и слушал их, а потом поднялся сам.

– Спасибо, хлопци, – начал Матвей, переступая с ноги на ногу. – За каждым тем словом в письме... живой чоловик... а многих теперь нема. Трудно поверить... Деревеньски наши партизанять, в их числе Семен – нельзя було порты тереть у хате... А я – тут, по эту сторону... Як написать, шо казаты Лельке? Напишу от усих вас – пощады фашистам не будэ... А вам спасибо, шо тут гуторилы...

Матвей сел, должно быть, не высказавшись полностью, но не зная, что добавить, волнуясь, сбиваясь на родной язык.

Наступившую паузу нарушил сержант Абрамов:

– Тут вот есть еще одно письмо.

– Такого одного хватит за глаза.

– За Матвееву деревню прощать нельзя...

– Гнать немчуру к чертовой матери...

– Не только за Матвееву – за все...

– Читай, сержант, что там у тебя.

– Это другого содержания, товарищи. Вот послушайте. Письмо красноармейцу Дорофееву от его отца.

"Здравствуй, Яша!

Шлю тебе свой сердечный привет и от души желаю здоровья, храбрости и успехов в борьбе с немецкой нечистью".

Далее рассказывалось, чем занимаются дома, как следят за успехами на фронтах и ждут своего сына с победой. Это было доброе родительское письмо фронтовику.

Слушая письмо, люди ушли в воспоминания о своей родне, оставленной дома.

– Трудновато им приходится без нас – старикам.

– Этот старик еще боевой – две премии отхватил.

– Радуется, если хорошие вести с фронта...

– А мы сидим, как бирюки...

– Есть тут кое-что и про нас, – потряс Абрамов листком дивизионной газеты. – Вот:

"Прямой наводкой.

Орудийные расчеты командира Петрухина, стреляя прямой наводкой, показали высокую меткость. Первым стрелял сам тов. Петрухин и первым же снарядом подавил вражеский пулемет. Стрелявшие за ним уничтожили еще две пулеметные точки.

Артиллеристы тов. Ширгазина заметили группу немецких солдат в 10 человек. Они дали несколько удачных залпов, уничтожили 7 гитлеровцев и подавили пулеметную точку. Ст. сержант Н. Дьяконов".

– А и верно – про нас.

– То было еще в слякоть. Вспомнили...

– Написать никогда не поздно...

– Другие воюют, и мы тоже вроде бы... пашем.

– Еще успеешь, делов на всех хватит...

– Мы сидим здесь временно, – вмешался Абрамов, – пока главные силы Красной Армии заняты у Сталинграда. Подойдет наш черед, и тоже начнем. Наши дела находятся не за горами.

И верно – не за горами были наши дела.

Русская зима обычно снежная. Таковой она стала и теперь. Обильные снегопады и бураны заметали дороги, затрудняли перевозки. Поэтому основные пути обозначались вешками с клочками соломы наверху. Продвигаясь от вешки к вешке, путник не сбивался с дороги. На солдатских тропах между подразделениями тоже стояли вешки. Жизнь была налаженной, привычной и благополучной для фронтовых условий. Теплая землянка, уютные окопы у орудий, укрытые от непогоды боеприпасы. Хорошие конюшни в овраге для сытых лошадей дополняли наше фронтовое благополучие.

Но жизнь эта нарушена приказом:

– Сменить ОП!

Новые огневые позиции определили где-то впереди, километрах в трех от старого места – это еще не передний край, но вплотную к нему. Туда же подтягивались другие подразделения полка.

Снялись вечером. Двигались по заранее проложенной, но еще не укатанной колее. Часа через два стояли на новой ОП.

Низина. Земля упругая, промерзла только верхняя корочка. Готовность к утру.

Бои были тяжелыми.

Они проходили северо-восточнее города Жиздры и получили название Жиздринской операции.

Оборонительные сооружения немцев укреплялись и совершенствовались в течение десяти месяцев. Каждая траншея и опорный пункт упорно защищались фашистами. Сознание расового превосходства и успехи на других фронтах долгое время укрепляли их веру в непобедимость гитлеровской армии. Красной Армии предстояло потрудиться, чтобы переубедить фрицев, заронить в их души искру сомнения.

В первые два дня пехота овладела двумя немецкими траншеями и контратакована была из третьей. На трудный участок направлены наши танки, но одолеть первую полосу обороны на всем фронте дивизии не удалось. Обе стороны несли потери в людях и технике.

Артиллеристы с наблюдательных пунктов исходного положения не могли воздействовать на огневые средства в глубине. Ушедшие вместе с пехотой командиры батарей прерывали огонь из-за отсутствия связи – провода секлись осколками, связисты не успевали их чинить. Дивизионная артиллерия работала не на полную нагрузку.

Чтобы повысить активность, командование решило использовать артиллерийских корректировщиков, посадив их на танки. Опыта еще не было, но идея требовала воплощения.

Договорились с танкистами.

– Корректировать огонь будете вы, – сказал командир полка капитану Ларионову, когда возник этот план. Ясно, что осуществить его мог кто-то из старших по должности – один из смелых и решительных офицеров, каких в полку немало. Ларионов мог предположить, что выбор падет на него, но приказ командира привел к короткому замешательству. Задача очень ответственна, а капитан не готов...

Однако он, быстро справившись с волнением, сказал:

– Есть!

Командир уточнил: с кем связаться, какие батареи привлечь, на что обратить внимание более всего. Но не сказал, как сочетать свою работу с работой танкистов, да и не мог говорить об этом – задача уставами не предусмотрена. Подвижной наблюдательный пункт (ПНП) открывал новые возможности, и их надлежало использовать. Остальное зависело от исполнителя.

Идея на этот раз в жизнь не воплотилась. То ли в танке было тесно и артиллеристы мешали экипажу и не сумели договориться с ним, то ли по другим причинам – они не подали ни одной команды. Огонь они не открыли, а сами попали под огонь противотанковой пушки немцев. Экипаж был выведен из строя, танк сгорел. Оставшиеся в живых выбрались через люк в днище, в их числе тяжело раненный Ларионов. Его радист скончался в танке.

Неудача неприятно подействовала на однополчан. Мы понимали, что кто-то другой должен повторить.

После трех дней боя вечером, оставив за себя Молова, комбат пришел на ОП. Вид у него был невеселый. С похудевшего лица смотрели усталые серые глаза.

– Дело дрянь, – говорил он, – пехота недовольна нашей работой. Командование ищет способы повышения активности – прямую наводку или что-то другое, а пока виноваты мы.

О нелицеприятных объяснениях с Начальством можно было догадываться по его настроению, когда он ставил задачу по карте:

– Выйдешь утром вот сюда – к высоте с отметкой 226.6. Определишь место для прямой наводки. Высота еще не взята, но первая траншея немцев – у нас. Опасайся снайпера вот здесь, другой дороги нет.

Утро выдалось светлое и тихое. Артиллерия молчала.

Мне нужно идти налево к высоте. Сопровождаемый солдатом Иваном, я поднялся на горку, осмотрелся.

Какой вид! Широкая панорама местности, освещенная ярким зимним солнцем, сияла перед нами. Всхолмленная слева, направо переходила в спокойную равнину, исполосованную следами прошедшей в разных направлениях техники, усеянную темными пятнами воронок и каких-то предметов, рябивших на снегу.

Мы шли по твердой дороге и по насту не проваливаясь. Навстречу попадались связисты и редкие раненые, выходившие с передовой. За нами следовали попутчики, придерживаясь за провод.

До "передка" около километра. Начинают петь пули.

А вот и участок, о котором говорил комбат. Здесь много убитых. Место открытое. Мы замедлили шаг на несколько мгновений, увидев стоящего на коленях парня, склонившегося не над катушкой провода, как можно было подумать, приняв его за телефониста, а над упавшим товарищем. Торопливо шаря в карманах своей шинели, он упрашивал его, еще не осознав случившегося:

– Миша! Да Миша же... Вставай... Да неужто ты... Встань...

Но товарищ лежал не отвечая, вытянувшись, вверх лицом, на щеки его легли серые тени. Стоявший на коленях парень ни на кого и ни на что не обращал внимания и не верил, что его товарищ мертв. Пропели две-три пули. Солдат не уходил. Он не хотел верить, не мог еще верить факту, очевидному даже со стороны...

– Убьют парня тоже, – мрачно сказал Иван. Не снайпер это, думал я, а какой-то фанатик.

Снайпер не будет бить на таком расстоянии. А этот пуляет в расчете попасть десятым, сотым выстрелом. Но никто не кланяется его пулям. Но и он дождется для себя ответного выстрела. Обязательно дождется.

Траншея, куда мы пришли, являла следы прошедшего боя. Над ней основательно поработала артиллерия. Снег перемешан с землей. Прямые попадания выщербили стылые стенки окопа. В окопе лежали трупы его защитников, и не только они – в рукопашной погибли и атаковавшие, одетые в белые халаты и в полушубки. Трупы не были убраны, до них не дошел черед.

Промороженная траншея охватывала косогор высоты, она была узкая – дно не шире полуметра – и глубокая – в полный человеческий рост. Нельзя пройти, не наступив на тела, лежащие кое-где один на другом по два и по три сразу, заполняя проход от стенки до стенки. Они срастались с дном окопа, вминаясь в него под тяжестью солдатской обуви...